Как стать злодеем

      И я помню, как всё это началось. Возможно, уже не так хорошо, возможно, что-то было искажено моим восприятием. Но мне кажется, я помню всё.       Я помню осень третьего курса. Мама сделала мне идиотскую причёску, и я вечно приглаживал торчащие вверх волосы, потому что они не смотрелись так же беспорядочно-красиво, как у Гарри. Я уже давно цеплялся взглядом за Поттера и наблюдал за ним. Я взрослел несуразно, как поросль в неухоженном саду. В Гарри же отчего-то присутствовал аристократизм во всём, в каждом его движении, даже его неловкость казалась произведением искусства. Я восхищался им с детства, а потом, когда получил доступ к телу Героя, масштабы моего восхищения только выросли.       В очередной раз утонув мыслями в его изумрудных глазах, я физически почувствовал боль. Тогда я понял, что вляпался.       Как и любая частная школа, Хогвартс был весьма гомофобным местом. Я регулярно начал впадать в гей-панику, боясь быть раскрытым в душевых, спальнях, на занятиях, даже на обеде. Я был помешан на контроле. Нельзя было смотреть на губы Поттера дольше секунды, а лучше вообще не смотреть. Нельзя было ходить на его тренировки. Нельзя было дружески похлопывать его по плечу. Нельзя было сидеть слишком близко, и слишком далеко сидеть тоже было нельзя. Я зарегламентировал мысленно каждый грёбаный аспект наших отношений.       Я чувствовал постоянную боль. Мне пришло в голову, что любовь — это болезнь. Болезнь, которая распространяется по всему телу, и её масштаб поражения можно измерить той болью, что я испытывал. Но я просчитался. Болела только чёрная дыра в груди. В неё засасывало всё, что связано с Гарри, но в определённый момент «дружбы» стало недостаточно.       Я стал чаще ввязываться в драки и понял, что боль физическая помогает хоть ненадолго избавиться от боли душевной. План был прост: чтобы Гермиона не зудела над ухом по поводу снятых за драки баллов, я купил себе ещё один нож для зельеварения. И это стало моим маленьким жутким секретом. Найти место, где я мог бы побыть хоть немного один, было совершенно невозможно, поэтому я просто ходил в душ последним. Всё равно нормально спать я не мог. Я держал всё под идеальным контролем.       А потом Гарри сказал, что я ему нравлюсь.       Это было каким-то невероятным чудом. Кому я — такой глупый, страшный, несуразный — вообще сдался?       Вот и я думал, что никому.       Мы много прятались и целовались, в обычное время притворяясь просто друзьями. Когда у Гарри появилась девушка, он, конечно же, мне объяснил, что это для отвода глаз. А потом я наткнулся на них ебущихся в старом классе.       Гарри клялся, что всё совсем не так, как я думаю.       А потом я натыкался на них ещё и ещё.       И каждый раз я приходил, потому что Поттер сам назначал нам встречу.       Однажды он сказал мне подождать за дверью, пока они закончат. Это стало последней каплей. Я снова достал нож для зельеварения, который не использовал с самого признания Гарри.       Поттер говорил, что он парень и ему нужно удовлетворять свои потребности, но, так как я ему «не даю», приходится это делать в других местах. Почему каждый раз нужно было тыкать меня в эти «места» носом, я так и не понял.       Однако секс для меня был чем-то запретным. Как минимум потому, что к тому моменту все мои бёдра покрывала сеточка мелких шрамов и порезов. Я не мог позволить ему увидеть ни одного из них.       На Рождество мы с Гарри остались в Хоге. Мы были одни в комнате, и я подумал, что это будет идеальным временем для нашего первого раза. Гарри, видимо, подумал так же. Он расстался с той девчонкой в Рождество. Где-то он раздобыл огневиски и напился, а после завалился пьяный к нам в комнату.       Он наговорил гадостей. Сказал, что я сделал его «грёбаным педиком». Сказал, что я отвратительный и никто на меня никогда и взглянуть не захочет. Сказал, что мой тощий веснушчатый зад так и останется девственным, если только кто-нибудь не выебет меня из жалости.       А потом налетел на меня с кулаками.       Я даже не сопротивлялся. Потому что слова уже сделали своё дело. Как там мама говорила? «Что у трезвого на уме, у пьяного на языке».       Он говорил и говорил, иногда пиная меня или хватая за волосы. Я его уже не слышал. А потом он сказал:       — Ты же любишь меня, так покажи, насколько.       Мне казалось, что всё происходит не со мной. В голове была только одна мысль: «Это не может быть Гарри».       На утро я проснулся на полу спальни, всё тело болело. Зад тоже саднил, потому что Гарри был жутко груб. Живот сводило судорогами. Я кое-как по стеночке доплёлся до душевой. И разревелся, глядя на себя в зеркале. Хотелось скорее оттереться от грязи. Я встал под горячий, почти огненный душ и тёр, тёр и тёр. Каждый ёбаный кусочек своего тела, везде, где касался Поттер. Тогда я впервые подумал, что ненавижу Гарри.       Я находился в душе больше часа, и всё это время мне казалось, что я всё ещё недостаточно чистый. Потом я почистил зубы. Раз пятнадцать, не меньше. Дёсны начали кровить, но мне было всё равно. Казалось, с грязью я убираю воспоминания о прошлой ночи.       Когда я вернулся в комнату, Гарри всё ещё спал на своей кровати. Я вычистил ковёр от спермы и крови. Сжёг своё постельное белье с «Пушками Педдл». Я сжёг одежду, в которой был вечером. Хотелось сжечь и себя. Но я был слишком труслив.       Весь день я находился там, где точно не встретил бы Поттера. Просидел даже пару часов в нише недалеко от кабинета Снейпа. Это казалось по-детски глупой идеей, но профессор виделся мне лучшим щитом от Гарри.       Нет, тогда я уже называл его Поттером.       Я сидел на каменном полу в подземелье и ничего не делал. Точнее, не так. Я думал.       Я силился понять, что я сделал не так, где прокололся. Почему тот, кем я так восхищался, которого так любил, поступил со мной, как будто я никто…       Я прокручивал каждый свой день с Поттером в голове и не мог найти ответа.       Я не мог есть и почти не мог спать. Отчасти ещё и оттого, что каждый раз я возвращался максимально поздно, и он всегда спал на своём месте. Утром я просыпался рано, задолго до восхода, и мчался в душ. А после уходил в добровольную ссылку в подземелья.       Так закончились зимние каникулы. И мне пришлось встретиться со своим ночным кошмаром лицом к лицу. Но Поттер вёл себя абсолютно нормально. Он садился рядом со мной на парах, таскался с Гермионой в библиотеку и просто был обычным нормальным Гарри. Шутил шутки, летал на метле и рассказывал о том, как сильно ему нравится Чжоу Чанг, ловец сборной Рейвенкло.       Я начал подозревать себя в безумии, пока однажды Поттер не увидел меня, спускающимся в подземелья. Он выловил меня и прижал к нише на лестнице. А после полным льда голосом произнёс: «Если не хочешь, чтобы твоя семья узнала, что ты грёбаный педик, веди себя нормально».       Мне пришлось стиснуть зубы и делать вид, что всё прекрасно. Я перешёл в режим автопилота и прожил так месяца два. Каждый день напоминал предыдущий, я на пределе своих возможностей шутил и смеялся, силясь не начать истерику. А потом ночью шёл в душ вместе с ножом для зельеварения. Я не пролил и слезинки с Рождества. Внутри просто зияла чёрная дыра. Я чувствовал себя подавленно и только эфемерное чувство контроля сдерживало меня. Я снова замуровал себя в броню из правил. Перестал общаться с братьями и Джинни. Держался отстранённо с сокурсниками. Более или менее честно я говорил только с Луной, она была последней ниточкой, которая помогала мне держаться дальше.       Однажды я столкнулся с Малфоем. Тот пытался вывести меня на эмоции, пытался выместить на мне злость. А я просто всё стерпел. Он тряс меня, стараясь вызвать хоть какую-то реакцию. Не вышло. Я помню его раскрасневшееся от ярости лицо. Драко тряс меня, а я обмяк безжизненной куклой в его руках. Он крикнул голосом, полным отчаяния: «Да что с тобой происходит, Рональд?»       Я как будто проснулся, когда услышал своё имя, и ответил: «Я просто хочу уже сдохнуть». Я разревелся прямо перед «злейшим» соперником и «заклятым» другом. А тот просто обнял меня и успокаивающе гладил по спине. Я не знаю, сколько длилась истерика, но Драко всё это время находился рядом.       А потом он тоже исчез.       Этому я даже не удивился. В конце концов, Драко был последним человеком, на чью помощь я мог рассчитывать. Я был благодарен ему за тот приступ и за то, что он никому об этом не рассказал. Большего я требовать не мог.       Я продолжал изображать жизнерадостность, общался с Гермионой и максимально избегал Поттера. Он несколько раз пытался подкатить ко мне снова, как будто не понимая, каких моральных сил мне стоило просто жить рядом с ним.       А потом все начали готовиться к экзаменам. Я наконец нашёл отличную отговорку, чтобы не проводить время вместе с друзьями. Тогда же я познакомился с хаффлпаффцами и Седриком. Поначалу я просто проводил время с ними, потому что они не требовали от меня быть жизнерадостным баловнем, а принимали таким, какой я есть. Тогда же я заметил первые изменения в себе. Я перестал беспокоиться о том, что Поттер может что-либо рассказать. Мне стало всё равно на то, что будут думать другие. Я как будто выгорел и отпустил всё на самотёк.       Не сказать, что всё это произошло без помощи Седрика. Он слушал мои жалобы и посмеивался над чёрным юмором. Седрик никогда меня не осуждал и окружил таким невероятным комфортом, что я практически забыл об ужасах зимы, когда, как крыса, прятался в подземелье и боялся взглядом встретиться с Поттером.       Я стал говорить Гермионе, что Седрик готовит меня к экзаменам, а сам шёл гулять с ним к озеру. Я полюбил маггловскую музыку, потому что хаффлпаффовец познакомил меня с ней. Мы лежали долгими часами на каменистом пляже, разделив наушники его маггловского Walkman’а, иногда в полном молчании мы проводили по несколько часов.       Из-за Поттера мне пришлось ввязаться в спасение Клювокрыла, оказалось, что моя крыса, Короста, была анимагом, но меня это волновало несильно. Я значительно пострадал и попал в больничное крыло, пришлось объяснять мадам Помфри, откуда у меня столько шрамов на бёдрах. Это был не самый приятный разговор. И, кажется, его подслушал Малфой, пришедший получить обезболивающее зелье после хука Гермионы.       Мне уже было, честно говоря, плевать. Драко и так видел меня в худший период моей жизни, не думаю, что услышанное могло хоть как-то повлиять на него.       И я уже готов был записать третий курс Хогвартса в кандидаты на худший год моей жизни, если бы не признание Седрика.              Воздух в лёгких уже закончился, и я начал ощущать последствия асфиксии, мне пришлось с силой оттолкнуться от дна водоёма и всплыть.       — Пять минут пятьдесят четыре секунды, — услышал я звонкий голос Луны. — В этот раз на двадцать секунд дольше.       Я жадно хватал воздух ртом.       — И давно ты тут? — поинтересовался я у подруги.       — Пришла ещё до того, как ты прибежал. — Она сидела на крутом берегу, опустив голые ноги в воду. — Чемпионат прошёл не слишком радужно?       — Смешно. — Я начал плыть к берегу. Девушка только осознала свой неудачный каламбур.       — Прости. Я имела в виду… — Она поднесла палец ко рту, стараясь подобрать слова получше. — Тебе, наверное, было непросто справиться с эмоциями?       — Да, было тяжко. — Я вышел из воды и быстро обтёрся футболкой, после чего лёг на траву позади подруги.       — Хочешь мне об этом рассказать? — Она даже не смотрела в мою сторону, но я знал, что, если я соглашусь, получу самого внимательного слушателя во Вселенной.       — Да, пожалуйста.       — Хорошо.