Последнее лето детства (теперь с эпилогом)

Всю ночь Владу снились корабли. Старинные фрегаты с высокими мачтами, идущие на всех парусах, режущие волну, как масло. Ему снился шквалистый ветер, черные злые волны, которые бились о борт, тревожные звуки медной рынды затерянных в тумане шхун и …Дима. Среди всего этого безумства, беснующихся чаек и молний он протягивал ему руку и улыбался. Обещая запредельное счастье и что-то новое, чего Влад никак не мог разобрать, но чувствовал, что истосковался по этому всерьез. Что ему это нужно, черт возьми. Сейчас. Немедленно. И Влад шагнул навстречу, потянулся в надежде почувствовать Димкины губы, его горячее дыхание, но картинка колыхнулась, задрожала и стала исчезать, расходясь кругами. Голос Димы слышался все тише, и вскоре совсем исчез. И остался только пугающий безмолвный туман, в который затягивало, манило, обещая странную беспричинную радость. И Влад сделал шаг. И стал падать… Ди-и-ма! *** Влад вздрогнул и резко сел на кровати. Яркое солнце пробивалось сквозь занавеску, и лучи скользили по стене, касались Владькиного лица, заигрывая и заставляя его щуриться. В проеме между двумя занавесками было видно небо. Чистое, словно вымытое ночным дождем. За окном щебетали птицы, и Влад облегченно вздохнул, стряхивая с себя остатки тяжелого сна. Куда ночь, туда и сон. Вася с Данькой сладко спали. Влад аккуратно поднялся с кровати, зацепил со стула шорты и майку и на цыпочках двинулся к выходу. Бесшумно оделся у порога и натянул кроссовки для бега. Стараясь не шуметь, прошел в самый конец коридора и, легонько ударив по косяку два раза, толкнул дверь комнаты. Дима обернулся и улыбнулся ему так ярко и солнечно, что Владу снова захотелось зажмуриться, но он просто просиял в ответ. — Привет! Как спалось? — Нормально. Он хотел спросить у Беляева, что значит, когда снится старший вожатый, но вместо этого сказал: — Как насчет утренней пробежки? — Пробежку можно. Пробежка это хорошо. — Тогда до нашего берега и обратно, — с нажимом на слове «нашего» предложил Влад. Дима не мог не заметить, и чтобы сменить тему свел брови к переносице и произнес, как можно строже: — Только это не значит, что зарядка побоку! — Да, буду я на зарядке, буду! — Влад закатил глаза. — И не надоедает же пилить меня. Куда же я от тебя денусь?! — Только посмей, — Дима погрозил ему кулаком. — Ты под колпаком у Мюллера, усёк? Озорные черти заплясали в глазах Влада: — Нет, ты мне объясни, Дмитрий Алексеевич. Это методика воспитания такая, или это все же — просто Влад-я-хочу-тебя-видеть-постоянно? М? — Романовский! — Дима от такой наглости опешил. — Просто я хочу, чтобы ты до конца смены... — Так давно бы и сказал, чего хочешь, — Влад опустил ресницы и выдал свою самую неотразимую улыбку, которая всегда действовала безотказно. — …остался цел и невредим, мать твою, — дыхание сбилось и Дима произнес совсем тихо, — ты мне живой нужен. — Ага, значит, все же нужен? — съязвил Романовский. Дима понял, что снова попался на нехитрый этот ход. Он помолчал немного и, глядя Владу в глаза, все же спросил: — Тебе мало моей дружбы? — Мало. Неловкая пауза повисла между ними. Дима не знал «как», но надо было еще раз сказать. Объяснить. Не обидеть. Но слова выходили скупыми и холодными: — …пойми ты ...нельзя так …неправильно. Сил набрался за смену, а куда эмоции девать не знаешь. Но это пройдет. Это просто гормоны …скоро пройдет. — Но я не хочу, чтобы проходило! — Влад повысил голос. Дима покачал головой и тяжело вздохнул. — Ты, Романовский, сам не знаешь, о чем просишь. — Это ты, Дмитрий Алексеевич, не знаешь, о чем просишь. — Ну, о чём? Ты мне скажи тогда. Влад вдруг сладко потянулся всем телом и, легко перепрыгивая с ноги на ноги, стал боксировать воздух: — Я про утреннюю пробежку. А ты? Дима пнул его кулаком в плечо: — Романовский, будешь пудрить мне мозги, — он недоверчиво смотрел на беззаботно прыгающего как мартовский заяц Влада, — поколочу! — Да ладно, — Влад сделал брови домиком, изображая саму невинность. — Ты же сам сказал – гормоны! К концу смены точно пройдет. Обещаю. Обещаюсь забыть, как страшный сон. — Будем считать, что договорились, — Дима сам не ожидал, что горячая волна обиды захлестнет его изнутри, и он постарался скрыть сожаление. — Ну вот, забудь-забудь, а сам ! — Влад не мог не заметить эту мимолетную грусть в глазах Димы . — Ладно. Пробежка остывает! Давай догоняй! И Влад выскочил за дверь. А Дима смотрел ему вслед и повторял: — Засранец ты, Владька. Ох, и... — и уже совсем тихо, — и откуда ты только взялся... *** Пробежка. зарядка. Завтрак. И день покатился своим чередом. Он как всегда, был заполнен «от» и «до», не оставляя ни одной свободной минуты. Съемки проекта, уборка территории, подготовка к вечернему выступлению на концерте «Юных талантов», да еще и стенгазета на конкурс, о котором Дима забыл напрочь за всеми событиями последнего дня. Ему казалось, что ребята уже подустали к концу смены от всех мероприятий и обязанностей, и с опаской спрашивал кто будет участвовать. Но мальчишки и девчонки с радостью соглашались и самое удивительное, что впервые за всю смену, Романовский был в первых рядах. Сначала, на репетиции, он поразил Диму своими талантами, когда вызвался участвовать в сложной сцене разговора между матерью и провинившимся подростком. Дима не первый год участвовал в студенческой самодеятельности и сейчас удивленно наблюдал, как Влад на глазах превращался из нагловатого хама в искреннего и любящего сына. Он весь светился изнутри каким-то особенным светом, когда Яна хвалила его, и краснел, заливаясь румянцем, отчего становился невыносимо красивым. После обеда он вызвался разучить с Пантелеевым танец для вечернего выступления и в конец добил Диму, когда предложил подежурить в столовой, вместо девчонок. Все бы было хорошо, если бы при этом Влад оставался все тем же беззаботным голубоглазым сорванцом с кудряшками. Но после зарядки Романовский заявился на завтрак с опозданием, с майкой, переброшенной через плечо, беззастенчиво демонстрируя загорелую грудь и спину. Вода смыла дорожки из йода, оставляя на теле тонкие порезы и царапины, и он красовался ими, гордо поглядывая вокруг. Отросшие, выбеленные солнцем волосы больше не завивались и не торчали в разные стороны. Длинные локоны были выпрямлены, отчего лицо Влада казалось чуть более взрослым. «Небось, у девчонок утюжок для волос стянул. Умник». Дима постучал пальцем по циферблату наручных часов, вклеивая очередное замечание: — Нарушаем. Но Влад не смутился, а только пригладил волосы назад и одним ловким движением стянул их в хвост. — Хорош, гадина любимая, до безобразия, — Дима оглянулся, боясь, что кто-нибудь прочитает по губам, но только встретился взглядом с Алексом. Он зашел всего на минуту, чтобы сказать, что срочно уезжает на верфь, но на выходе притормозил в дверях столовой, чтобы посмотреть, кого это так пристально рассматривает Дима. А Влад только делал вид, что ему абсолютно наплевать, что перемены замечены. Он все время держал Диму в поле зрения, каждый раз улыбаясь одними губами, когда Дима бросал взгляды в его сторону: рассматривая, задумчиво зависая, погружаясь в какие-то свои мысли. Весь день он появлялся неожиданно то тут, то там. С самым независимым видом брал Диму за руку, привлекая внимание. Скользил по руке вниз легким касанием, переплетал пальцы и поворачивал к себе, чтобы задать вопрос, или сказать что-то незначительное. По-дружески обнимал за плечи и в следующую минуту, нахально заграбастав, без всякого стеснения тянул за собой, чтобы показать чисто вымытые столы и расставленные к обеду приборы. Он трогал Диму постоянно будто бы невзначай. Запросто прижимался. Заглядывал через плечо, когда тот отмечал список по уборке территории — будь она неладна со своими розовыми лепестками и хвоей на белых каменистых дорожках. И невозмутимо, и вопросительно распахивал глаза, когда Дима оглядывался назад, безошибочно угадывая его сопение над ухом. — Что, Романовский? — Ничего, Дмитрий Алексеевич. Дима медленно отворачивался, потому что расстояние между его губами и губами Влада было самое небезопасное. Романовский дразнил его нарочно. Дима чуял эти уловки за милю и думал только о том, чтобы не выдать себя, не сорваться снова. Не схватить Романовского в охапку, не затолкать в какую-нибудь костюмерную и прижать так сильно, чтобы услышать, как бьется сердце. Увидеть, как дрожат губы от желания, а радужка этих невозможных голубых глаз темнеет до грозового темно-синего. Ему так хотелось пройтись по его разгоряченной коже ладонями, задевая шершавые тонюсенькие линии заживающих царапин, чтобы вырвать стон из этого наглеца. Заставить задохнуться от одних только прикосновений и испугаться. Что дальше? А дальше… Диме даже не хотелось думать, что дальше. Он сам боялся этого чувства. Запретного, но желанного, мать его так. Невыносимо сладкого до сведенных мышц в животе и пульсирующего спазма в горле. Выворачивающего наизнанку. Требующего дойти до самого конца. Нужно было запретить себе даже думать. Но не думать было невозможно. Потому что, сидя в темноте театрального зала, где репетировали его ребята, в сотый раз повторяя за Данькой замысловатые движения в танце, Дима постоянно ловил себя на том, что видит только Романовского. Его деланное безразличие, с которым он нарочито медленно снимает майку. И изображая стриптизера, покачивает бедрами, вызывая улюлюканье и смех мальчишек. Видит, как он пьет маленькими глотками воду и елозит бутылкой по губам, смачно облизывая горлышко. Растирает гудящие от непривычной нагрузки мышцы на ногах и бесстыдно гладит себя по накачанной заднице, которую облепили слишком узкие шорты. И еще видит предательскую объемную складку ткани спереди, которая врезалась Владу в пах, обрисовывая и выдавая его с головой. Дима потянулся вперед, положил руки на спинку кресла и опустил голову, чтобы не видеть: «Вот так собственное тело может стать предателем. Будешь знать в следующий раз, мачо». Только картинка с танцующим Романовским все равно стояла перед глазами. И капли воды, стекающие по губам. И этот вечный хит, который напел в микрофон Сашка-звукач, подначивая Романовского на соблазнительные движения, только подливало масло в огонь. I am а man in Love and I do anything To get you into my world and hold you within It's a right, I defend Over and over again What do I do Дима мотнул головой, прогоняя навязчивую картинку, и резко дернул ворот форменной рубашки, как будто в зале стало душно в один момент. — Вот же черт! Быстрее! Он встал и стремительно вышел из зала. Хорошо, что холл был пуст. Он заскочил в туалетную комнату, открыл кран на полную и безжалостно начал плескать ледяную воду себе в лицо, чтобы щеки, горящие лихорадочным огнем, остыли. Он прижался к краю умывальника, с ужасом осознавая, что упирается нехилым стояком в его кромку, и поднял голову, чтобы посмотреть на свое отражение в зеркале, но увидел позади себя только улыбающегося Влада. Дима вздрогнул и обернулся. — Романовский? Что ты тут делаешь? Влад удивленно вскинул брови. — Есть больше двух версий? Дима даже не успел ответить, а Влад уже навис над ним. — Тебе плохо, что ли? Может врача? — Врача…? Дима задохнулся от этой дерзости и резко обернулся. Он ухватил Влада за край майки и, накручивая на кулак, резко оттолкнул его к стене. Прижал — не вырвешься. И, теряя контроль, жадно прошелся языком по губам. — Мне – тебя, засранец. Беляев уже и забыл, когда он в последний раз так сладко, с оттягом, кого-то целовал. Он забыл ко всем чертям собачьим, не только это, но и что сюда в любой момент могут войти, что Влад его подопечный, да просто, что он не девчонка. Он ласкал его рот, эти наглые губы, которые только и ждали, когда же их поцелуют. А Влад постанывал, подставлялся, целуя в ответ, получая долгожданное. Наслаждался своей победой. И не сразу понял, что у Беляева сорвало крышу не на шутку. Он протолкнул колено между ног Влада, разводя их в стороны, и вжался в него всем телом. И Влад принял его, подаваясь вперед. А Дима обнимал, тискал, давая волю рукам, скользить и трогать, где хочется. И даже запустил обе руки под резинку трусов, оглаживая упругую задницу, но тягучий стон Влада ударил, отрезвил в один миг. И Дима оттолкнулся от него обеими руками и, тяжело дыша, стал отступать. — Уходи... — он хватал ртом воздух и говорил сдавленным, хриплым голосом, как при ангине. — Проваливай! Слышал, что я сказал? Влад весь дрожал, нервно кусая губы, и не двигался с места: — Нет. — Убирайся отсюда! Пошел вон! — его сиплый голос почти сорвался на крик. Влад смотрел на него бешеным взглядом, а в груди нестерпимо жгло, подкатывая к горлу обидой. — Нет! — Что же мы делаем? Я же тебя сейчас чуть... — Дима закрыл глаза и привалился к стене. — Ты же не можешь не понимать... Влад шагнул к нему: — Я просто хочу быть с тобой. — Просто? Просто исчезни, Романовский, — Дима медленно стал оседать на пол. — Я ведь не железный, мать твою! И Влад cделал шаг, потом еще один и еще. И, вдруг, развернулся и рванул прочь. А Дима так и остался сидеть на полу. *** Он досчитал почти до ста, чтобы прийти в себя. Нужно было возвращаться, потому что обязанности вожатого никуда не делись. Он открутил кран на полную, жадно глотнул ледяную воду и решительно направился в зал. На сцене было пусто и только на втором этаже светила настольная лампа. Белобрысый Сашка, за своим пультом готовил фонограмму для вечернего выступления. — Шурка, где мои ребята? Звукач привычно сдвинул очки на самый кончик носа и перевесился через перила балкона. Он махнул рукой в сторону выхода: — Так они костюмы пошли выбирать. Там за гримерками, ты же знаешь. Из костюмерной доносились разговоры и смех. То и дело, кто-то выскакивал в коридор, чтобы повертеться перед зеркалом, потому что места в примерочной катастрофически не хватало. Среди всей этой предпраздничной суматохи слышался голос Инны Павловны. — Так, младший отряд! Выходим с костюмами, только вместе Юлей! Ничего не выносить без записи у костюмера. Малышня толпилась у выхода, хвастаясь друг перед другом, масками и какими-то палочками с ярким оперением. — Пантелеев! Большие размеры в самом конце! Не ройте все подряд! Смотрите внимательнее – все подписано. Диме почему-то не хотелось сейчас лезть в эту суматошную толпу. Его пацаны достаточно взрослые, чтобы разобраться со всей этой праздничной мишурой самостоятельно. Он прикинул, что у него есть еще полчаса, чтобы закрыться в своей комнате. Успокоиться. Просто подумать. Подумать, Беляев! И лучше головой. Думать получалось плохо. Перед глазами стоял Романовский. Дерзкий. Улыбающийся. Нежный. Злой. Разный. А еще весь дрожащий. Не скрывающий своих желаний. Открытый. Бери – вот он я. — И что за хрень. Дима ерошил волосы на голове, как будто это могло прогнать мысли о Владе. Он включил чайник, чтобы приготовить кофе. И хотя дело шло к вечеру, и крепкий кофе не обещал ему спокойной ночи от слова «совсем». Привычный аромат отвлекал от непростых мыслей. Дима сделал глоток и почему-то вспомнил, что Владька пах мятой. Дима зажмурился. Поцелуй все еще горел у него на губах: — Мятный «Тик-так» жевал. Вот же зараза. Готовился. Воспоминание полыхнуло яркой вспышкой и как ток, метнулось по всему телу. Три месяца в роли лучшего вожатого, занятого только работой и своими ребятами давали о себе знать. Но Диме почему-то совсем не хотелось запустить руку в штаны, чтобы быстро снять напряжение. Томление приносило удовольствие, а намеренное воздержание обостряло восприятие, заставляя играть со своей силой воли в странную игру. Выдержит или нет. Он упал на кровать, зарылся лицом в подушку, чтобы расслабиться хотя бы на несколько минут, но разговор на улице заставил его прислушаться. — … точно! Нарисуем себе пару фингалов и шрам через всю щеку. — ... у него, наверняка, есть театральный грим. — … у кого? — … да у Димы же! — … эх, и классные костюмчики. — … а то! Валить и трахать, как говорится! — … озабоченный ты мой! Эти голоса он мог бы узнать из тысячи. Наглый с хрипотцой Даньки, звонкий Васьки Тимошенко и смущенный, какой-то совсем тихий голос Романовского. Беляева повело, в животе все сжалось и тело будто выломало, за секунду меняя дикое напряжение на всепоглощающее удовольствие. Дима вжался в кровать и жарко выдохнул, давя в себе стон. — Сука. Он вскочил и беспокойно оглядел себя в зеркало, чтобы убедиться — всё ли в порядке. Отыскал среди своих вещей коробку с театральным гримом и не успел сделать шага, как дверь с шумом распахнулась, и неунывающая троица ввалилась к нему в комнату, заполняя своим праздничным настроением все вокруг. Мальчишки постарались. Они, наверняка, пересмотрели не один десяток костюмов, пока выискали это. Перед Димой стояли три красавца пирата. Они наперебой рассказывали, что они придумали и галдели, возбужденные ожиданием выступления. Во всей этой суматохе, как из-под земли появилась Юлька, вожатая младшего отряда и умыкнула Тимошенко, которого долго не пришлось упрашивать, стать вторым ведущим, потому что какая-то там Маришка, внезапно простыла и сипела в микрофон …а на конкурсе гости …а на конкурсе камеры, а Инна Павловна сказала… Пантелеев вертелся перед зеркалом, рассматривая не вовремя лопнувшие на заднице штаны и, не найдя у Димы на столе ничего похожего на нитку с иголкой, унесся обратно в костюмерную. То и дело в комнату заглядывали девчонки, чтобы получить одобрение по костюмам, и Дима кивал им, даже не глядя. Он смотрел через всю комнату на Романовского, который тихо стоял в стороне, опираясь одной ногой о стену. Оттолкнется и сбежит — только его и видели. Постепенно возбужденная толпа схлынула, и они остались в комнате вдвоем. Дима шагнул к нему первый. Подошел ближе, внимательно рассматривая костюм, словно ничего и не было между ними. — Покажись. Он повернул Романовского сначала одним боком, потом другим. Разгладил серебряные завитки узора, которые шли по голубому, как цвет Владькиных глаз, бархатному камзолу и расправил на плече покосившийся аксельбант. — А почему без рубашки? Сюда бы шелковая подошла. — Жарко будет танцевать. А так нормально. Камзол был без рукавов, словно их оторвали в пиратской заварушке, и на его голубом фоне накачанные Владькины руки с ярким южным загаром казались еще красивее. Широченный кожаный ремень с медной бляхой шел наискосок через всю грудь и поддерживал такие же кожаные штаны, которые держались на честном слове, будоража воображение. А на голове красовалась алая бандана. Картинка была потрясающей. Дима с трудом оторвал взгляд от тонкой дорожки из волосков, которая тянулась по подтянутому загорелому животу и убегала вниз, ныряя за кромку штанов. — Джек Воробей? — А что похож? — Есть немного, — Дима замешкался. Желание, которое только что спало, снова стало нарастать, раскручиваясь внутри, как огненная вертушка. Он сунул Романовскому в руки коробку с гримом. — Я тут нашел у себя. — Мысли читаешь? — Угу, читаю. — Поможешь красивый шрам забомбить? — А тебе своих мало? — Да ну, какие это шрамы. Так царапины. Влад развернулся лицом к зеркалу: — Вот тут можно, — он чиркнул пальцем в двух местах: чуть пониже соска и по животу. — И вот тут. Ну, или фингал под глазом. — Зачем? Вы же танцуете, а не сцену из спектакля показываете. — Наоборот! Круто будет! — и он просительно посмотрел на Диму. — Жалко, что ли? — Да нет, не жалко. Изображу. Я тебя сначала сам избавляю от царапин, а потом сам же их рисую. Бред полный. — Мне нравится, когда ты бредишь. — А мне нет. — Жестко ответил Дима, в надежде, что тон его голоса остановит Романовского. Влад открыл коробочку с гримом, тыкнул в краску, и размазал между подушечками пальцев. — Врешь, — Романовский шутливо мазнул гримом Диму по лицу, в надежде, что тот непременно ответит тем же. Дима не подвел. Перехватил руку и дернул Влада на себя. — Романовский, я тебя сейчас всего обмакну в этот грим. Влад не сопротивлялся, и Дима раскусил его. Картинно разомкнул пальцы, отпуская на волю. — Грим давай! Шутник! Влад вложил в Димкину руку коробку с гримом и все равно не удержался. Невесомо провел ладонью по его руке. — Злодействуй. Тебе еще троих минимум красить. — Ну, тогда стой спокойно и не дергайся. — Дима сделал вид, что не заметил. Он обмакнул кончик пальца в фиолетовый и чиркнул под соском линию. — Где говоришь рисовать? Вот тут? Видя, как твердеет сосок, Дима поднял голову и посмотрел Владу прямо в глаза. — Романовский, успокойся уже. Не дрожи как заяц, я не собираюсь больше тебя…трогать. — Я не дрожу, Беляев. — Я вижу. — Тогда рисуй быстрее, Дмитрий Алексеевич, если не хочешь, чтобы я сдох от твоих прикосновений. Чтобы не сорваться в бешеный поцелуй, или сотворить еще какую-нибудь глупость, Дима впился кончиками ногтей в ладони. — А ты не думай об этом. — Я попробую. Влад молчал. Стараясь не дрожать всем телом, дышал через раз, покусывал губы, силясь сказать хоть что-нибудь, чтобы только заглушить прерывистое дыхание. — Думаешь, победим на конкурсе? — Без победы не возвращайтесь, возьмите их всех на абордаж. — Эх, жалко сейчас пиратов не осталось, одни легенды. — Какие легенды? О чем секретничаем? Голос Алекса заставил их буквально отскочить друг от друга. Улыбающийся Лешка в безупречно выглаженной рубашке, словно и не провел в доках весь жаркий день, с нескрываемым восхищением рассматривал костюм Влада. — Ого, какие костюмы! Что за мероприятие? — Конкурс у нас, — Дима растер между пальцами яркий фиолетовый, чтобы нарисовать обещанный фингал, — а мальчишки вот в карнавал это дело решили превратить. — Молодцы мальчишки, — Алекс дружески похлопал Влада по плечу. — А с легендами чего? — Да, ничего особенного, — Влад подошел к зеркалу, чтобы рассмотреть фиолетовый полукруг под глазом. — Просто клево бы было, чтобы кто-нибудь рассказал истории всякие. Про корабли, про пиратов. Ну, там всякое. — А ты Лешу… Ой, прости, господина Спарроу попроси, он у нас мастер. — Отличная идея! — просиял Алекс. — Где и во сколько сбор? Дима с благодарностью посмотрел на Лешку. — Можно сразу после конкурса, на отрядной площадке. Там удобно — скамейки, костер можно и вид на море самый подходящий. — Договорились! — Алекс довольно потер руки. — А я пока метнусь к себе. Переоденусь и обязательно приду посмотреть на ваши таланты. Влад скептически приподнял одну бровь, глядя Лешке вслед. — Он у тебя всегда такой? — Какой? — спросил Дима, игнорируя очередной ревнивый выпад в сторону Алексея. — Ну, такой. Мистер-без-проблем-всё-могу. — Лешка — он замечательный. Я бы хотел, чтобы у каждого из вас был такой друг. Поможет, подскажет, выручит. Защитит. Он настоящий, понимаешь? — Тогда мне повезло. — В чем? — У меня тоже есть такой друг, — Влад секунду помолчал в нерешительности. — Ведь есть? Дима ничего не ответил. Он просто кивнул головой. Да, и что было говорить, если сейчас другу больше всего хотелось провести рукой по этой блядской дорожке на животе Романовского. — Всё лети! — сказал он, сглатывая комок в горле, — кого там еще рисовать нужно? Валяй, зови сюда.