Очнись от смерти и вернись к жизни

На площадь перед дворцом Срединного неба опустились царица Оюун, ее правая рука генерал Тургэн и свита из двадцати двух соколов, шестеро из которых несли богато отделанные сундуки. Их сопровождали от самой западной границы стрижи и фазаны. Гости, сложив с громким хлопком крылья, сразу же направились к стоящему на ступенях императору. Звонкое бряцанье массивных сапог, оружия — длинных луков, кинжалов на кушаках — и латных доспехов, в плечах напоминающих вторые крылья, разносилось от каждого их шага по площади. Фумио затаил дыхание. Никогда он не видел хищников во всей красе. Обычно внешний вид птиц Западных гор не отличался живописностью и броскостью, практичная материя была, как правило, серых, черных и коричневых оттенков, а из украшений — выбеленные кости убитых на охоте обычных животных. По спине кенара пробегал холодок в присутствии этих суровых птиц, однако сейчас Фумио поражался преисполненной достоинства резкой элегантности, зачаровывающей опасности. До колен кафтаны удивляли светлыми тонами и золотым ромбическим орнаментом на них, густого, контрастирующего цвета пуговицами на запа́хе. Передние локоны волос Тургэна скрепляли две красные бусины, а накидка имела раздвоенный ворот, как было принято в Северных равнинах. Царица вела клин, тенью вышагивал генерал. В лиловом платье, темно-фиолетовом плаще, накинутом на плечо и отороченном коротким мехом, ее фигура с мощными бурыми крыльями превосходила в росте и крепости нежных девушек Лань Шана. Вспышками отбрасывал блики символ власти беркута: знаменитый фламберг, разящий врагов с одного удара, а вовсе не диадема с яшмой, обхватывающая остроконечную, будто купол, шапку. Когда царица Оюун встала напротив, Фумио отметил ее большие скулы и бровную кость, в каждой черте по отдельности было что-то чересчур, однако глаза царицы озаряла зелень ярче малахитовых серег и бус, пленяя магической выразительностью. Генерал же, по наблюдениям Фумио в прошлые приемы, оставался занимательным предметом обсуждения дворцовых служащих и придворных дам, но подобные разговоры длились не долго, поскольку Тургэн был не словоохотлив и соблюдал рамки приличий, впрочем, получалось так скорее из-за природной скованности. При этом ни чиновники, ни воины Гуанмина не переносили пронзительного и смурного взгляда Тургэна. Если подозрительное отношение к царице сглаживались ее обаянием, то лед стали в глазах генерала выдавал в коренастом мужчине явственнее, чем характерное серое с охристыми пятнами оперение, — балобана — убийцу, коим тот слыл. Фумио старался не верить неподтвержденным слухам о кровожадности пернатых хищников, бытующих среди вояк, тем не менее то, что кенар знал о тяжелой жизни в грядах и степях, порой заставляло задумываться о страшных вещах. Гуанмин, в свою очередь, казалось, вовсе игнорировал «маленькую деталь» вида соколиных и ястребиных, и Фумио ругал себя за предрассудки, — может быть, дома они радушно угощают соседей пирогами с капустой, приглашают на чай и на самом деле миролюбивы, просто разгадал эту их сторону пока лишь император. Главы стран поклонились в приветственном жесте, их примеру последовали собравшиеся птицы. — Для нас честь принимать в Сизых холмах всемилостивейшую царицу Оюун, владычицу Запада! Надеемся, сегодняшний день посеет зерно верной дружбы. — Желаю здравствовать императору Гуанмину, хозяину восточных земель! — вторила царица грудным голосом. — Я признательна вашему величеству за оказываемое гостеприимство и прошу принять скромные дары моего царства. Шестерка соколов, поставив сундуки, раскрыла их, являя публике чужеземные драгоценные минералы и камни, браслеты, серьги, воротники из горностаев, овчины и различные меха, шерстяные ковры с вытканными чудесными двухголовыми существами и узорами инея, словно созданных прикосновением мороза. После надлежащих слов настал черед скрепления связи: вперед выступили Фумио и один из соколов, неся в руках ящики с церемониальным оружием. В первом лежал клинок, заточенный с обеих сторон, с красной кисточкой из парчи, во втором — сабля, усыпанная горными самоцветами. Обменявшись ими, император Гуанмин и царица Оюун синхронно и торжественно провозгласили, соприкасаясь концами лезвий: — Да не скрестим мы мечи на поле брани, да послужат они нам защитой друг друга! Да будут священные Феникс и Ёксёкю свидетелями клятвы! Знатные гости и старейшины воздели руки к небу, затрепетали крыльями, выражая пожелание божеству вечной крепости слов правителей. Соколы издали раскатистый клич на своем наречии. Когда царица и император совершили еще поклон, они завершили церемонию союза Запада и Востока. Подтверждение на бумаге было условностью, поскольку среди пернатых клятва чести значила непреложность договора, поэтому закрепление его на свитке назначили на второй день. Оркестр вновь заиграл: барабаны постукивали каплями дождя, струнные пели радостной трелью. Ритуал сменился праздничным пиром. Первый советник, старший советник и старейшины заняли места на расстоянии от трона, далее за ширмами расположились придворные сойки, вдоль стен аристократия и приглашенные чиновники, свита встала промеж стражи Гуанмина. Слуги меняли тарелки с угощениями на любой вкус в нужный момент, подавали в меру пряных речных и морских рыб, гребешки, блюда из риса, соевых бобов, сочные овощи и фрукты, а также изысканные освежающие вина. Фумио, как полагалось, прислуживал императору, царице и генералу — Чао, обратившийся в сплошную сладость, и Рен-Рен. По бокам слуги обмахивали монархов и Тургэна веерами-опахалами, так что на павлина едва ли попадало солнце. Беркут сбросила с себя плащ, который Чао еле успел поймать, а балобан остался в легкой накидке цвета индиго. Перед тем, как дать начало пиру, Гуанмин держал речь, он напомнил о событиях шестнадцатилетней давности, когда рок столкнул Западные горы и Сизые холмы с варварами, что не ведали пощады, разоряли гнезда и вселяли ужас, и о цене спасенных жизней. — Поколениями наши народы жили раздором. Множество различий было благодатной почвой для конфликтов и предрассудков. В становлении обоих государств наблюдаются периоды внутренней борьбы точно таких же, какие мы вели в масштабах двух ареалов, совершенно позабыв, что являемся потомками прародителя Феникса и Ёксёкю, наделившего нашу расу умением возвыситься над землей, — он говорил звучно, но не настолько, чтобы голос сорвался. — Нельзя в мгновение ока изменить устоявшийся уклад, но сегодня, в первый день восьмого месяца, мы пьем за разлом барьера между Западными горами и Сизыми холмами. Культуры наших народов кажутся несовместимыми, мораль отличной от знакомой и понятной, — нарочно посаженный рис южных широт не даст всходов на севере. Однако, внимая словам клятвы, мы послужим опорой друг другу. С сохранением культурной независимости мы сбережем наследие каждого вида, а в несоответствии найдем дополнение, и благодаря пониманию и взаимному уважению добьемся гармонии в бренном мире и в наших душах. Сделан решающий шаг. Да благословят нас божественные птицы на пути! — Пусть процветают Западные горы и Сизые холмы тысячу лет! — царица подняла чашу и выпила вино залпом. Соколы вновь издали восторженный клич, прочие, кто так же воодушевленно, кто с меньшей горячностью, поддержали речь павлина. Фумио ловил недоверчивые переглядывания, шепот, общее недовольство, направленное на трон, точнее на положение гостей на приеме, которое практически равнялось императорскому статусу. Многим ли понравится, что чужеземцы разговаривают и ведут себя с неприкосновенной императорской особой, будто со своим братом? И хоть царица Оюун не делала ничего из ряда вон, а генерал Тургэн, смуглый исполин, сидел подобно каменному изваянию, иногда произносящему «да» и «нет», для присутствующих птиц, у которых многовековые традиции и определенный из-за них склад мыслей текли в венах второй кровью, эти двое выглядели не лучше волков. Кенар начинал волноваться, как бы после приема не стала ситуация хуже, не зашел ли император слишком далеко в своих идеях. Он привык к тому, что к нововведениям его величества в стране, где после реформ императрицы Гуанюй не происходило коренных преобразований в весомом количестве, требовалось привыкнуть. Павлин, издавая указы, руководствовался принципом: подумав — решайся, решившись — не думай, поэтому и первый слуга убеждал себя, что не стоит вмешиваться в то, в чем он не смыслит, когда все уже свершилось, и если Гуанмин считал происходящее необходимым. Между тем на середину зала выпорхнули танцовщицы: миловидные попугаи в оранжево-зеленых платьях. У каждой гребни и заколки с георгинами, на лодыжках браслеты с колокольчиками. Невесомые слои верхней ткани накладывались на плотный нижний и образовывали сложное сочетание. Под мелодию флейты и бивы они исполняли придворный танец. Девушки почти что танцевали на облаках: поступь их была воздушна, а движения плавны. Изящно они доставали и раскрывали веера; крылья танцовщиц мягко шелестели, каждый взмах четко и символично отображал чувственное упоение красотой природы. Чужестранцам могло казаться, что жесты и выпады хаотичны, на самом деле они имели выверенный ритм. Это было чистое наслаждение искусством. — Красота! Впрочем, меньшей утонченности не стоило ожидать от Лань Шана. В горах же больше эмоций. Я бы сказала «страсти», на Мировом, вроде, правильно так, — заметила царица, постукивая кольцом-когтем по чаше в такт. — Если бы вы увидели, как пляшут в моем крае, то непременно поняли бы меня. — «Страсти» какого рода? — уточнил Гуанмин, — К сожалению, мы имели возможность слышать только инструменты отдельно от музыки степей. Они поистине завораживают, но что за страсть вносит, например, варган? Беркут что-то спросила у генерала на полном сонорных звуков наречии. Фумио, подливая вина, ненамеренно следил за действиями гостей, на положение мозолистых рук троицы. Балобан мельком взглянул на павлина и пояснил: — Душевно, проникновенно. — Вот, что я имела в виду, — подхватила царица. — А могу ли я узнать, откуда у вас представление о нашей музыке? Царица не стеснялась смотреть ни на императора, ни на кого-либо еще с той прямотой, с какой изучают карты местности, даже пока с аппетитом ела ножку кролика в соусе. — Генерал Тургэн на той встрече послов рассказывал о тонкостях культуры Северных равнин, за что мы очень признательны, и наш слуга нашел инструменты и тех, кто мог на них играть. — Надо же, — глаза Оюун заискрили смехом. — Смогут ли они тогда сыграть сейчас? — тут же беркут хлопнула в ладони три раза, привлекая внимание соколов. Она крикнула им пару фраз, отчего пятеро, сняв с плеч доспехи, выстроились в том месте, где минутой ранее плясали попугаи. Гуанмин предупредил царицу, что в основу оркестр заложил местные песни, тогда царица приказала заняться этим генералу. Тот направился к музыкантам, узнал от них мелодию, передал соколам и разъяснил, как подладиться под мотив. Знатные особы, старейшины и чиновники затихли от любопытства, из-за ширм выглянули сойки. Вернувшись к трону, Тургэн сказал: — Не сложно. После кивка Гуанмина Фумио подал знак соловьям; опешив поначалу, они принялись исполнять «Бег ручья во вторую луну». Кенар был не менее обескуражен таким поворотом; ему оставалось надеяться на то, что затем торжество войдет в прежнее русло, однако в глубине души по непонятной причине ему понравился вызов царицы. Возможно, потому что императору не могла не доставить удовольствие демонстрация чужой культуры, а может, потому что пир стал чуточку непринужденнее. В предвкушающей тишине послышался пронзительный вой варгана. Соколы с минуту прислушивались к нему, медленно начиная образовывать круг, положив руки соседу на плечи. Звук был тяжелым, а ритм размеренным, подчеркнуто отбиваемый сапогами об пол. Словно простиралась бескрайняя дорога среди степи, по которой плыл караван. Танцоры расправили огромные крылья, расширяя хоровод, при этом пружиня — то пригибаясь к земле камнем, то устремляясь ввысь. Постепенно к варгану все громче и отчетливее присоединялись струнные и барабаны, как постукивание молотов по металлу и раскаты грома. Те отпрянули в разные стороны, развернувшись лицом к трону; рваные замысловатые движения были поразительно скользящими в воздухе, будто соколы придумывали их на ходу, по нашептыванию из сердцевины того древнего, что веяло от танца. Они словно и были теми изгибистыми хребтами и величественными каменными истуканами. С грохотом складывались их крылья. Соколы зачаровывали свободными, широкими движениями, что даже Флавио не замечал ничего вокруг. Нарастающая в темпе мелодия сорвалась как ливень на резвый ритм и соколы снова сошлись в хороводе, то кружась вихрем, то расходясь с удалыми кличами. Все закончилось внезапно. Осознавая увиденное зрелище, в зале зааплодировали. Кенар глянул на императора — тот зажегся настоящим пламенем. — Впечатляет. Если не знать, то можно соловьев принять за выходцев с севера. Прилетайте в наши края, ваше величество, и познаете красоты и птиц гор. Царица Оюун расхохоталась, и они с императором выпили еще по пиале. Дальше пир проходил, по мнению Фумио, выше всяких похвал. Приглашенные князья, княгини и сановники оттаяли, отринув надменность не без помощи хорошего и крепкого вина и впечатления от танца, так что воцарилась атмосфера всеобщего веселья. Сороки-ткачихи хихикали, прикрывшись веерами, кокетничали через поэзию с сановниками. Как им, должно быть, завидовали сойки. Старейшины представлялись царице и заодно ее генералу, прежде чем выпить в их обществе за здравие, и пытались вытянуть из балобана больше двух-трех слов. Даже те, кто противился союзу, подходили с натянутой вежливостью, следуя манерам, чтобы не прослыть невежами во дворце, вызывая у государя и его первого личного слуги внутренний смех. Беркут ничем не была стеснена на приеме, — Фумио видел это по тому, как она загоняла бедного Чао, желая попробовать по чуть-чуть каждую предложенную к столу закуску, шутила с Гуанмином и дискутировала с Норико. Император всячески занимал гостей, но не пытался против воли вовлечь в разговор. Но тут взвизгнул низкий стул по мозаике. Из-за стола вскочил старейшина Хуоджин, и кенару совсем не понравился одурелый взгляд из-под гневно сложенных бровей, устремленный на генерала. Тело Фумио, крылья и хвост вмиг одеревенели. От нахохленного военачальника исходила нескрываемая агрессия. Первый слуга прекрасно помнил привычки Хуоджина держаться в разных случаях; он внутренне кричал, чтобы сумасбродный фазан ничего не натворил в долгожданный день. «Всемогущий Феникс, помилуй!» — Эй ты, хер с хребта! В зале воцарилось молчание. Фумио вспомнил о не заросшей бамбуком полянке на холме, пригодной, чтобы вырыть могилу себе и старейшине.