Очнись от смерти и вернись к жизни

Уточнения, что посетитель принес свиток, было достаточно, чтобы Линг без раздумий принял любую вещь. Но едва журавль взял свиток, как энтузиазм его значительно убавился: внушительная потрепанность вряд ли гарантировала сохранность внутренней части. Замусоленная и потрескавшаяся поверхность, через которую виднелся оборот следующего слоя, вызывала жалость и нуждалась в надежном хранении, в идеале устранении повреждений и восстановлении, так что сразу определить примерный возраст свитка и его материал не получалось — отличительные знаки, как название с краю или узор, стерлись практически полностью. И все же журавль не спешил с выводами и рискнул осторожно развернуть свиток. В душе Линг настроил себя на, неизвестно какое по счету, разочарование. Он не надеялся на стоящий дар библиотеке от незнакомца не потому, что вид того вызывал сомнения, что пес вообще чем-то располагает, а потому что попросту перестал верить в подобное. Последние полгода журавлю не везло. Когда он осознал незаинтересованность читателей в раритетных изданиях, написанных от руки и по большей части или устаревшим видом письма, или скорописью, Линг пошел с противоположного угла и начал собирать новинки литературы, однако разница так и не отразилась в счетной книге. Тогда библиотекарь сделал ставку на книги, которые читатели сами захотят ему принести, таким образом, он напрямую узнает об их предпочтениях. В итоге те, кто участвовал в благотворительности журавля, были небогатыми горожанами, плотниками или монахами: они сдавали самое ценное для себя, каждый раз говоря о чаяниях, что кому-то эта литература тоже принесет пользу. Это трогало Линга, а три-четыре книги оказались весьма любопытными, однако большинство или уже имели копии на стеллажах, как например, бесчисленные сборники песен, руководства по заготовке солений и обработке бамбука, либо были с тривиальным содержанием. Монахи из столичных храмов, как сговорились, с благословением вручали Яшмовую сутру. Посему Линг не рассчитывал на удачу, на появление по воле случая старинного трактата, и с усердием выискивал алмазы знаний сам. Но когда в мешочке попадаются сплошь пустые скорлупки, невольно думаешь, что никогда не вытянешь ореха. И, конечно же, Линг немало поразился наличию у пса именно свитка. Дело в том, что раньше, во времена, когда Сизые холмы еще продолжали объединять княжества, ограниченная часть населения владела кистью и умением читать, прежде всего, из-за материала — деревянных тяжелых дощечек и дорогого шелка. Позволить их себе могли княжеские семьи и настоятели храмов с монахами, читали и писали знать и чиновники. Когда же появились бумажные, передавать свитки друг другу и переписывать с них, а также учиться стало не в пример легче. Грамотность увеличивалась благодаря введению доступности образования не только для мальчиков из семей средней руки, но и для девочек и относительно малой цене на бумагу. Для казны щедрость окупалась налогом на сдачу экзаменов разных ступеней. Века два назад изобрели ксилографию, — печать значительно упрощала распространение в первую очередь священных трактатов и сутр, а позже и поэзии с прозой. В результате пернатые стали печатать на отделенных листах бумаги, сшитых после вместе и скрепленных переплетом. Таким образом, постепенно свитки заменили такие тонкие и толстые тетради. И уже более ста лет свитки являлись неким пережитком прошлого: сохранившиеся с допечатной эпохи использовались в храмах, лежали на полках архивов и домашних библиотек знатных особ, а новые служили произведением искусства, для оттачивания мастерства каллиграфии, изготовлялись специально в подарок, обязательно с оригинальным орнаментом, и были в ходу в Сияющем дворце — на них переписывали указы и прочее. Развернув же на пару сяку[1] горизонтально свиток, молодой библиотекарь зачарованно замер. Потускневшая, видавшая виды оболочка скрывала превосходного качества шелк, переливающийся перламутром. На вставке показался подробно прорисованный отточенными до совершенства движениями кисти пейзаж, не утративший насыщенности цвета. Художник уловил качества каждого элемента природы: шершавость коры стволов, ребристость необработанных камней, припорошенных снегом, и скромность цветения первоцветов. Дальше Линг увидел мифических птиц с горящими глазами и огромными чернильными крыльями, пролетающих сквозь завитые клубы облаков над горами и елями близ маленького храма со шпилеобразной верхушкой. За картиной был фрагмент скорописных символов, показавшихся Лингу знакомыми. Он вернулся к началу и разглядел в углу овальный киноварный след печати, по всей видимости, авторской, которая подтверждала подлинность свитка. Оставалось разгадать, кому принадлежала печать. Не бойся Линг испачкать старинное изображение, слезы радости хлынули бы водопадом. Тут внимание завороженного Линга привлек пес, — он громко чихнул и спросил: — Не годится что ли? Снаружи так себе, согласен, а внутри-то — чудо, а не картинка. — Нет, отчего же… Я боюсь, вы могли ошибиться местом. «Он ведь в курсе, что я ему не заплачу столько, сколько стоит это сокровище?» — растерялся журавль. — Разве? Я в библитеке же? — так же неуверенно протянул Сезар. — На вывеске начиркано, что она самая. — Что? А, да, так и есть, но это, — Линг благоговейно коснулся пальцами гладкого полотна, — явно очень ценная вещь. Сколько вы за нее хотите получить? Шмыгнув носом, Сезар залез за пазуху халата. На кармане, шве подмышки и еще кое-где мелькали грубые заплаты, на отворотах рукавов — соляные разводы. Из открытого ворота выглядывала иностранного пошива рубашка, с множеством завязок у горла и ниже к груди. Пес вынул бумажку, распрямил ее на коленке и сунул журавлю. — Вы чиркали? «Библитека принимает жертвования посетителей», то бишь задаром. Берите так. Линг бездумно уставился на собственное объявление о благотворительности не в силах понять логики пса: за редкими экземплярами журавль летал в города чуть ли не в Бэй Чэне, самой отдаленной провинции, платил по шесть серебряных слитков, равных одному золотому, а сейчас ему преподносили безвозмездно чистейшую реликвию. — А почему вы не продадите свиток, коллекционеру например? — Вот-вот, библиотекарь верно говорит! — вмешался болотный лунь, что тоже приглядывался к свитку, как только журавль раскрыл его, и, видимо, догадывался о том, что это отнюдь не простая вещица. — Зачем такой красоте пылиться на старых полках? Молодой господин, — тут он уважительно кивнул Сезару, — продайте лучше этот свиток мне. Поверьте, я не пожалею серебра за него. Свернув рукопись, Линг прижал ее к груди, подальше от луня, с вожделением потирающего перстень, словно ладони в предвкушении успеха. Разумеется, Линг не собирался так легко уступать ценную вещь, которую можно и нужно было скрупулезно изучать. — Торги здесь не уместны. — Отчеканил он. — Что отдано в дар библиотеке, становится ее собственностью. — В данный момент свиток не занесли в соответствующие списки, следовательно, он по-прежнему принадлежит молодому господину. Я осведомлен о ваших порядках. К тому же ты сам сейчас советовал продать свиток по высокой цене, а теперь мешаешь молодому господину воспользоваться возможностью. Будь последователен. — Господин журавль не это имел в виду, — вклинился между птицами пес. Назойливый лунь в богатых одеждах, встрявший не в свое дело, порядком раздражал Сезара. С такими нечего было церемониться, да только пес был научен, — тот шуму поднимет, и проблем не оберешься. Лингу же показалась оговорка пса забавной: она звучала не аляповато в сравнении с обычным у чужестранцев «господин птица» или «крылатый». — Вы, видно, молодой господин, не осознаете ценности имеющейся у вас вещицы. — Лунь вытащил из-за пояса пухлый парчовый мешочек и положил на стол так, что отчетливо звякнул металл. — Я могу заплатить вам сколько угодно. А средства, как погляжу, вам не помешают. Сдадите свиток и что дальше? Все равно что выбросите его в море. В столице, поверьте, без серебра и жизнь не мила! Ха-ха. Сезар фыркнул сквозь резко пробравший кашель и, подобравшись, насупился. Лохматый хвост бил его по лодыжке, острые уши прижались к голове. — Какая разница? Не ваша забота. Свиток я не продам и шабаш. Если бы Сезар намеревался выручить за рукопись два золотых, не меньше, которую вез за пазухой от Лун Чи, какому-нибудь торговцу ценностями и реликвиями или в коллекцию богатея, то давно бы уже отлеживался с набитым брюхом на лучшем постоялом дворе Лань Шана. Улавливая, что желаемое непреклонно ускользает от него, болотный лунь спросил: — Но в чем от этого выгода? Молодой господин, — продолжил он заискивающе, не теряя запала, — откуда вы знаете, что этот библиотекарь потом не полетит и сам не заложит ценную вещицу? Не лучше ли позаботиться о себе? — Как у вас хватает наглости на клевету в моем присутствии?! И вы считаете себя уважаемой птицей? — возмутился Линг. — Вам ясно дали понять, что не нуждаются в ваших услугах, поэтому прошу больше не беспокоить. Сезар присвистнул. Как птица, нагло торгующаяся за рулон шелка, пренебрегающая теми, кого считала ниже себя по статусу и доходу, имела средства на роскошную жизнь? Ведя дела подобным руслом, неужели можно долго удержаться на плаву? Линг не гадал, являлось ли это следствием убежденности луня в собственном некоем «чтении сути собеседника», основанном на выгоде для себя, или в достаточной обеспеченности его рода, однако терпение журавля кончилось быстро. Он не пытался вспомнить, из какой семьи этот лунь. — Я предполагаю, но почему предположение не может стать правдой? Только посмотрите на убожество вокруг — любого бы посетила такая мысль. Вряд ли объявятся птицы, которые помогут поправить ваши дела всего с одной продажи, пусть и тонкой живописи по древнему шелку. Слышал, архивариусы получают скромно, так велик ли доход какого-то книжника? Я, так и быть, не прочь заплатить за несколько книг из библиотеки, если получу свиток. За него, конечно, тоже заплачу. Поверьте, выгоднее вам услуги не окажут. Вообще в Лань Шан числилось три основные библиотеки: две крупные — Императорская Золотая библиотека, которая стояла недалеко от центральных улиц, Государственный архив при дворце, имеющий подвластные ему еще пару мелких, и та, которой заправлял Линг. Можно подумать, что этого мало, но и столица не занимала большую территорию, чтобы вместить еще пару-тройку внушительных зданий под книги. К тому же учитывалось изобилие книжных лавок в городе. Помимо того, библиотека Линга значилась скорее в статусе частной, поскольку все, что касалось поиска книг и свитков, уходом за зданием и его содержимым, лежало на владельце, а репертуар не зависел от указаний Общественного управления. При этом, по приказу императора, покровителя стремлений к культурному обогащению, выплачивали журавлю определенное количество серебряных слитков, в качестве жалования такого же размера, что и чиновникам государственных архивов. Основная часть жалования уходила на приобретение новых книг, в том числе и на дорогу, и поддержание здания в надлежащем состоянии, а вторая отводилась на жизнь управляющего. Чиновники же из Общественного управления взимали небольшой налог, изменявшийся в зависимости от успешности деятельности журавля, который, по сути, не превышал пятидесяти медных монет. Но для Линга было долгом заинтересовать как можно больше граждан, и о финансах он думал не часто. — Сун! — крикнул лунь в сторону округлого входа, после чего немедленно вбежал слуга-канарейка. Обойдя с недовольством Сезара, тот встал рядом с болотным лунем. — Да, господин Фухуа, — произнесены эти обычные слова были внушительным тоном, будто перед журавлем и псом стоял сам его величество император. — Слетай в поместье Фу и принеси четыре серебряных слитка. Деланно небрежный тон был призван показать, что названное по роду поместье, а не по имени дома, уже говорит само за себя, сообщая окружающим о его значимости, но Линг даже не потрудился сдержать смешок. Все время до появления пса лунь расхаживал между полок и лишь ждал случая, чтобы сторговаться за что-то приглянувшееся, а теперь, узрев поистине великолепный товар, тянул руки в прямом смысле ко всему сразу. — Что вы, господин Фухуа из рода Фу, не стоит разоряться ради этого скромного библиотекаря. Уверен, потомки не раскурят благовония в благодарность вашему духу, променяй вы последние средства на шелк. Журавль сказал это, задрав нос и растягивая слова, передразнивая стоящих перед ним птиц. Сезар гнусаво рассмеялся, сложившись пополам, но закашлялся. Лунь же с кенаром покраснели от гнева — им дерзили, так еще и бродяга над лунем потешался, будто мало было того, что он унизительно для своего статуса ранее подольщался. — Что за чушь! Серебра господина Фухуа хватит купить каждую доску этого здания и вас с ним же. — Какая жалость, твой господин запоздал. Боюсь, выкупить у меня силенок не хватит, — усмехнулся Сезар, по-хозяйски облокотившись на стол. — Ха, продаться бродяге. Какое должно быть неуважение к себе, чтобы опуститься до такого. — Скривился лунь. — Будто у каждого бродяги, как вы выразились, есть это, — журавль легонько потряс шелковым свитком. — Да такой управляющий на вес золота, если он имеет нюх на древние сокровища. — Украл! Как есть украл. Откуда у этой шавки возьмется реликвия птичьего народа? — А вот я сейчас твой рубильник украду! — ощетинился Сезар, демонстрируя острые как ножи клыки. — Летим, господин, отсюда. Они сумасшедшие! — завопил слуга, вцепившись в хозяина и уводя его из библиотеки. — Нахалы! Дикари! Вашу лавочку быстренько закроют! — слышались проклятья. В стенах библиотеки с постукиванием веток османтуса о решетчатые рамы разлетелись лепестками легкий, яркий смех и сиповатые смешинки. — Неужели бы вы в самом деле откусили нос? — Фу, нет, я бы оторвал лучше и в ручки второму положил. — Какой жестокий посетитель, — притворно посетовал журавль и мигом посерьезнел, — Вы же не собираетесь… — Вот еще мараться! Нет! Никто никому не собирался ничего отрывать, но возвращение к прерванной беседе стоило того, чтобы сыграть роль бандита или сумасшедшего. — Эм… Господин журавль, я правда не пер свиток, не переживайте. Краденное оно и нужно-то в других местах. Не то чтоб мне известно, в каких именно… Сезар замялся немного, ведь подтверждения законного нахождения у него старинного свитка не было. Оттого пес даже смутился видавшего виды родного халата, чего никогда за собой не наблюдал, сравнивая себя с аккуратным журавлем, чьи свободные серые рукава прикрывали пальцы, бережно, но крепко держащие свиток. — Я не сомневаюсь. И мое имя Линг, — журавль приветливо склонил голову, приподняв руки. Пес, шмыгнув, рефлекторно вытер нос костяшкой и, как был на столе, протянул ладонь журавлю. Тот бессознательно поморщился. — Сезар, к вашим услугам. — Рад нашему знакомству, господин Сезар, — выдавил Линг с привитой воспитанием вежливостью. Не придав сперва значения реакции Линга, Сезар опустил руку, но затем постарался припомнить, точно ли он избавился от запаха вяленной тухлой рыбы. Привычный к кругу подобных себе, Сезар не следовал правилам приличий, заведенным у ученых и важных птиц, а потому не особо переживал, если допускал ошибку, ведь никого расшаркивания не волновали. Поэтому сморщенный на секунду нос Линга выбил из колеи. По меркам Сезара, он был таким чистым последний раз, когда устраивался на судно. Линг же ощутил противный укол досады оттого, что, скорее всего, задел собеседника, но не мог подобрать слов, чтобы избавиться от неловкого молчания, повисшего между ними. Неуклюжее внезапное прощание, когда беседа завязалась приятная и остались вопросы без ответов, казалось, перечеркнет их пути, и они никогда не встретятся вновь. «Фумио обязательно что-нибудь бы придумал», — промелькнула мысль у журавля. — Я не умею читать, — пробурчал пес. — Что? — Я не разобрал, что там начиркано, поэтому решил сбагрить свиток. Тут-то найдется тот, кто умеет. — В этом нет ничего удивительного, — заметил журавль с облегчением, снова разворачивая свиток и показывая символы псу. — Это устаревший птичий язык Восточного ареала. Весьма устаревший. Сейчас никто уже не пишет с обилием засечками, да и символы стали куда лаконичнее. Видишь, линии как бы образуют фигуры и на конце графемы ставится засечка вниз. Линии не разделены, кисть почти не отрывали от шелка. И это странно, потому что на песню этот текст не похож, хотя и написан как раз «песенным» стилем. Невероятно, что ничего не пострадало за эти столетия. Сезар смотрел на письмена и видел только закорючки. Для него они ничего не значили, как и для любого, кто не разбирался в вариациях чужого языка подробно или хотя бы немного. Он читал простейшие надписи на улицах, но не вникал в корни языка. За объяснением Линга прозрение не последовало, да пес и не думал, что тот начнет разъяснять все тонкости. Сезару доводилось натыкаться на публичные лекции ученых птиц и зверей, но каждый раз он проходил мимо, потому что одна была зануднее предыдущей. Даже в хорошую погоду пес не мог и в течение получаса послушать витиеватые выражения, которые никто не собирался пояснять. Сейчас Сезар чувствовал нечто похожее, за исключением того, что искренняя увлеченность в голосе журавля, будто не было ничего важнее каких-то черточки и палочки, останавливала и удерживала рядом с этой своеобразной птицей. — А пейзажи? Тоже написаны в каком-то древнем стиле? Какой кистью? — спросил он, страшась потока рассуждений. — Я бы и держал свиток при себе из-за них, уж больно интересно художник поработал. Но боюсь, что у меня он быстро развалится… Я тут давеча чуть на него соус не разлил. Случайно. Знатная толкотня была, — невероятно как раз, что его там не сперли. Линг поежился от последних фраз. Определенно лучше этот бесценный предмет прошлого укрыть там, где за ним присмотрят и уберегут от повреждений. — Да, несомненно. На первый взгляд, кажется, что картина и текст принадлежат одному автору не нашего столетия, но конкретный стиль иллюстраций не могу определить. Мне проще охарактеризовать по символам и другим приметам, но не по живописи. У нашего народа она изменялась не так заметно, как письмо. Возможно, мой друг обнаружит что-то существенное. — Я зайду еще как-нибудь? — Библиотека открыта всем, приходи, когда будет удобно. И могу ли я тебя попросить?... — М? — Сезар недоуменно и выжидающе наклонил голову. — Стол, — чуть смущенно проронил Линг. Опомнившись, Сезар поспешил встать с нагретого места, на которое успел лечь всем корпусом, и задел высокую стопку тетрадей и листов, лежащих рядом. От резкого движения они разлетелись по полу осенним листопадом. Оба принялись собирать бумагу под судорожные извинения пса. Линг для удобства, чтобы не задеть оставшиеся на столе тушечницу, сосуд для воды и кисти, опустил крылья. Жест не остался незамеченным Сезаром. В сравнении с утонченной фигурой журавля, напоминающей гибкий молодой бамбуковый стебель, крылья — от крупных черных перьев до совсем маленьких сероватых перышек — казались громоздкими и неповоротливыми на земле, но Линг их сложил столь ловко, что Сезар услышал лишь слабый шорох, и еле ощутимое тепло коснулось его лица. От библиотекаря, помимо пудры пернатых, что вечно щекотала нос псу, и туши, пахло чем-то сдобным и теплым, как румяной булочкой или промасленной горячей лепешкой. Тут журавль с ним встретился взглядом. — Все в порядке, их нетрудно сложить заново. От неожиданности и ниоткуда взявшейся медлительности пес растерялся и дернулся подняться, но забыл, что сидит на корточках под столом и ударился об него головой и плечами так, что мебель пошатнулась. Стоящая с краю тушечница с кистями опрокинулась на Линга, испачкав его лицо, волосы и крылья, верхняя одежда также не избежала капель. Досадно простонав, Сезар выполз к нему и, пока Линг пребывал в шоке от учиненного беспорядка и дорожек туши, растекающихся по полу, зашарил по карманам в поисках платка, чтобы вытереть прямой нос и пятна у глаз. — Вот как всегда. Мне очень-очень жаль. Никогда столько раз подряд не извинялся. Обожди минутку, сейчас все сотру. Да что ж такое-то! Когда уже Сезар поднес платок, Линг пришел в себя и успел отшатнуться от чужой руки. — Нет! Не утруждайся, я сам. Только пес хотел возразить, что еще осталось прилично и ему не сложно, но догадался, что журавль побрезговал, как и рукопожатием. Везде, где бывал Сезар, будь то острова у Благословенных лугов, северные или южные причалы провинций Сизых холмов, рядом находились подобные ему — собаки, лисы, обезьяны и иногда чайки, с которыми он работал и ночевал. Никто не стеснялся воспользоваться платком приятеля, плюнуть в глаз от ячменя, есть из одной большой посуды, поэтому он не понимал, что такого делает не так. Сезар знал, что пернатые очень щепетильны в вопросах чистоты народ, да и журавль выглядел безупречно и опрятно для того, кто мог бы спокойно общаться с оборванцем, но не понимал до этого момента — насколько. Обдумывая это, пес пропустил, как Линг взялся за кисть, макнул ее в остатки туши и провел жирные линии по его носу и подбородку. Если они позволили себе паясничать при болотном луне, думал журавль, то почему нельзя повеселиться наедине, тем более с тем, кто поддерживал шутку с самого начала? — Заслужил, — хихикнул Сезар. Неизвестно, как долго еще такими темпами они собирали тетради и листы, если бы в библиотеку не пришла посетительница. Журавль покинул веселившегося пса, поправив сбившийся ворот и расправив полы одежды. Выслушав, что требуется жаворонку, он повел ее к нужному стеллажу, пока Сезар возвращал все упавшее на стол. Вид журавля мало походил на приличный, однако жаворонок предпочла закрыть на это глаза, поскольку красота и хорошие манеры затмевали растрепанность библиотекаря. Через какое-то время, когда уже близился конец дня, журавль и пес наконец навели порядок. Точнее, Сезар вызвался оттереть пол, что сделал на совесть, а Линг заново сортировал по порядку тетради, потом раскладывал их по полочкам на стене сзади стола. Свиток предусмотрительно был спрятан в сумку журавля. Посмотрев на ясное розовеющее небо, Сезар засобирался уходить, он так и не нашел постоялый двор. Он расспросил Линга о ближайшем и, главное, дешевом месте для ночлега. Журавль вспомнил об одном, что располагался восточнее от причала, в глубине дворов, рядом с которым часто устраивали гулянья. Этого псу хватило: есть такое место — уже хорошо. — Ты не хочешь на исходе пяти вечера[2] присоединиться и сходить в закусочную? Почему бы в благодарность за свиток не угостить тебя, для начала? Если бы не ты, то, возможно, за всю жизнь не нашел настоящей реликвии. И ты полы мыл, так что я дважды признателен. Едва речь зашла о еде, живот Сезара свело, а хвост сам по себе довольно завилял. Он мог поесть не просто какой-то сухой рыбешки с джонки. Этот день был невероятно щедр к нему на счастливые новости за последние недели. И Сезар не считал себя дураком, чтобы отказываться от заманчивого предложения в неплохой компании. Журавль казался ему приятным, несмотря на брезгливость, сильно отличающимся ото всех его знакомых. С ним хотелось не просто скоротать дни в ожидании возможности заработать медные монеты и пуститься дальше в путь без цели и конца, а подружиться, понять и быть понятым в ответ. — Хватит и «спасибо», но поел бы с удовольствием. Тогда я вернусь к вечерней зорьке. Сверкнув клыками, пес выбежал из библиотеки. Не сказать, что Линг позвал его всего лишь ради приличия. На добро журавль привык отвечать добром, и неважно кому, поэтому искренне желал отблагодарить Сезара, который так неожиданно появился. Пролетая по улице, Линг, должно быть, и не заметил бы того. Но если они встретились, то почему бы не продолжить их знакомство? Забрав оставленный у приятеля на причале холщевый мешок со скарбом, Сезар присел у небольшого фонтана, находившегося на пересечении улиц между домами на крепких вековых каштанах и мостом через канал. Купаться в соленом море или под мостом не хотелось, а бамбуковый желоб, по которому текла вода в прудик, окруженный кустами и галькой, больше подходил для того, чтобы умыться. На плоском камне Сезар фыркал, натирая горящий нос ледяной водой. Спутанные волосы лезли в рот и глаза, прилипали к щекам и шее, по ним же вода стекала за ворот рубашки, отчего по телу бежал табун мурашек. В другой раз Сезар бы подождал и помылся в общественной бане, не заботясь о том, как выглядит со стороны, но ему не хотелось идти на встречу с журавлем с грязным лицом, быть посмешищем, будто его кормят из жалости. Сезар всю жизнь провел на суднах — морских и речных — и за грязной работой, видя над головой не потолки академий и прогретого очагом уютного дома, а лишь звездное небо под семью ветрами, поэтому широкие короткие пальцы нельзя было и вообразить с гравированными металлическими палочками. Торговцы, принимающие новые ткани и недоверчиво и скрупулезно осматривающие товар на повреждения, чиновники, скупо отсчитывающие медяки, ученые, делающие вид, что куда-то спешат, а поэтому не в состоянии подсказать дорогу, — все они вызывали жгучую неприязнь в Сезаре. Пес ничего не сделал противозаконного, а к нему уже было предвзятое отношение. Так стоило ли заботиться о том, чего не можешь позволить себе лишний раз? До сегодняшнего дня он так и думал. Однако предложение Линга звучало с таким участием, словно тому могли отказать. Подобное сбивало с толку. Вот Сезар побудет с ним, набьет брюхо вдоволь и уйдет. Что подумает Линг? «Лишь бы не приходил опять, не попрошайничал»? Кому захочется иметь дело с дворнягой? «Глупость чистой воды, — говорит себе Сезар. — Журавлю ничего не стоит посмеяться надо мной, а я уже разнежился, аж хвост завихлялся». При свете оранжевых бумажных фонарей разглядеть в отражении пруда лицо у Сезара не получалось. Солнце уже зашло, горели алые росчерки на небе. Грязь под когтями пес почти вымыл всю, но вот что на лице — не представлял. Это раздражало его. Чих. В кустах послышалось хихиканье. Птенцы воробьев, что ранее играли в ветвях с ленточками, теперь сидели на корточках у гальки и из укрытия с любопытством наблюдал за мокрым чужестранцем. Одна девочка что-то крикнула и показала на Сезара, мальчишка сбоку подхватил, и вот стайка детей начала щебетать на птичьем и тыкать маленькими пальчиками. Сезар разобрал точно «господин», «грязь», «еще» и «тут». Зрителей ему и недоставало. Похоже, маленькие птахи в красочных подпоясанных рубашках придумали себе игру «кто больше заметит пятен на господине с пушистыми ушами и хвостом». Сезар же убедился, что лицо так и не удалось отмыть полностью. — Где? — поддразнил он птенцов. Те громче захихикали и обступили пса, да и вопросы посыпались бисером. Само собой детские ручки потянулись к дергающимся ушам. Но тут воробушков окликнули. К ним подбежала воробей с фонариками и, потянув самую низкую девочку свободной рукой к себе, командным голосом стала кричать на остальных. В мгновение воробушки разлетелись. Перелетавшие через мост цапли, ступив на перила, чтобы взлететь, наградили пса осуждением. Какой-то стражник, видимо прилетев на крики, перекинулся словами с воробьем; благо та пошла своей дорогой. Под пристальным взглядом фазана, Сезар встряхнул налипшие волосы, собрал пожитки и, ощетинившись, умчался прочь от фонтанчика. Он бежал сквозь толпу бродячих актеров, горожан, разукрашенных, в праздничных костюмах и со сладостями, быстрее к библиотеке, пока журавль не передумал, попутно проверяя монеты в кармане. Скромная комната на ночь-две была обеспечена. Промокшая спина мерзла даже через халат. Нос не переставал течь, и горло саднило все жестче. Градом по лбу струился пот. Уже ничего не было нужно, кроме покоя. Как назло весь город гудел развеселыми песнями тысячами голосов, фейерверки заставляли жмуриться и прикрывать чувствительные уши. Все вокруг кружилось и было мутным. Сезар привалился к стене в переулке, чтобы отдышаться. Очарование встречи с журавлем исчезло. Добрый библиотекарь приобрел понятные для пса черты обычного ученого и чиновника. Еще больше грудь горела от мысли, что сейчас он не спит и отдыхает, а занимается чепухой, зачем-то старается казаться лучше, чем есть на самом деле. Ну, пришел бы он в туши, никто бы и вякнуть не успел, никто бы не посмел его выгнать и смотреть свысока. Но беда была в том, что сколько бы лет он ни жил на берегах и пристанях Сизых холмов, он навсегда заклеймен чужаком. За силой, изворотливостью — вот что он имел — не прибавлялось никакого уважения. Никто не обещал, что журавль точно угостит его, пускай тот и казался добродетельным и честным. Благодарность за свиток? А кто мешает Лингу сделать вид, что свиток у него был изначально и никакой пес ему ничего не приносил? Даже торговцы, нанимающие Сезара, не гнушались выплатить ему не полную сумму за работу. И хуже всего было то, что они так же радушно улыбались. А журавль еще и брезгливый. Игнорируя протестующее урчание живота, Сезар развернулся от моста и направился обратно к причалу и дальше, через квартал, к постоялому двору. С остальным он разберется как-нибудь, не в первый раз.