Очнись от смерти и вернись к жизни

После неконтролируемого падения Фумио, утративший ощущение пространства, врезался лицом в циновку — ото лба до подбородка растеклась ноющая боль. Крупное тело навалилось на кенара, нечто острое впилось тому в запястья, а второй рукой незнакомец прижал крыло так, что казалось, вывихнет плечевую кость, отчего Фумио страдальчески заскулил. Кенар не сопротивлялся: без толку барахтаться в путах, из которых не можешь вывернуться. Он надеялся, что покорность пленника задобрит нападавшего, и тот отпустит Фумио, по крайней мере не сделает хуже. — Воришка! — хрип чужака сорвался до сипения. Горячее дыхание обожгло шею кенара, что-то влажное и мягкое защекотало ее. Незнакомец вдруг шумно втянул носом воздух, было похоже, что он принюхивался. Неужели Фумио ошибся домом? Исключено, ведь фонарик висел в положенном месте, дверь, как всегда, легко проскользнула по смазанным воском направляющим. Кто же тогда принял его за вора? Кто-то из приятелей Линга? Журавль никогда не приводил кого-то в дом на ночь. Значит, это сам грабитель и был. Фумио занервничал, больше нельзя было безвольно лежать — в доме мог находиться пострадавший Линг. Он сглотнул. — Отпустите! — вскрикнул кенар, робко дернувшись другим плечом в попытке освободиться. — Где Линг? Что вам нужно? — Линг? — опешил вор, и захват ослаб. — Какие воры, где? — из комнаты выскочил заспанный журавль. Светильником он слепо шарил по сторонам, ища источник возгласов. Растрепанные его волосы беспорядочно торчали, заслоняя пол лица, как у болотного чудовища из легенд. Завязанный кое-как пояс сползал вместе с нательным халатом. — Осторожно! — Друг мой? — журавль проморгался. — Ах, пакостник, слезь с него сейчас же! Линг обогнул стол и накинулся на чужака, принявшись шлепать его рукавом, отчего вор перекатился с кенара на пол. Ошеломленный Фумио подорвался помочь журавлю, но, похоже, в беде был вовсе не друг. Незнакомец стенал о том, что «не признал соседа» Линга, свернувшись калачиком и лупя того хвостом по ногам в ответ. А Фумио в сгустке рыжеватого света наконец разглядел нападавшего: незваный гость оказался псом, весьма ладно сложенным, не выше журавля, а когда он переползал за стол, стала заметна его жилистость, цепкость когтистых пальцев; на ногах, кто бы подумал, тоже имелись короткие коготки. Шею же кенара ранее щекотали непросохшие кучерявые, будто бархатные, до плеч волосы; к ним прижимались треугольные уши. Фумио поспорил бы, что на ощупь они как плюш. А стоило кенару взглянуть на хвост — темный, как волосы и шерсть ушей, с чуть завивающимся пушистым мехом, — он, увлеченный личностью гостя, начисто забыл о возможной опасности. К тому же Фумио удостоверился, что чужестранец не угрожал журавлю, а наоборот пользовался его покровительством, иначе чистоплотный друг не привел бы его домой, в котором пылинки не водилось, чтобы ее сдуть. В итоге пес в нательных рубашке и штанах рыкнул на Линга и поддался вперед с разинутым ртом. Журавль отскочил, споткнулся о порожек очага и едва не рухнул на чайничек, но его удержал за талию Сезар, прижав вплотную к себе так, что ноги первого очутились между ног второго, а крылья журавля при этом сложились коконом вокруг них, чтобы не ошпариться о чайник и головешки. Линг рефлекторно свободной рукой ухватился за Сезара, оба загнанно дышали. Придя в себя, журавль выпрямился и отстранился. — Что ты устроил! Я же предупреждал тебя, что мой сосед порой прилетает ночью. Почему нельзя было спросить, кто зашел, а потом уже, если это настоящие бандиты, накидываться? А если бы покалечил? — отчитывал он Сезара, который, урча, шмыгнул под одеяло на футоне. — Друг мой, ты в порядке? — поставив светильник, Линг присел перед Фумио, завязывая волосы в хвост голубой ленточкой с тумбы. Фумио лишь кивнул, сомневаясь, не заснул ли он, и точно ли это родной бамбуковый домик, — так странно было нахождение третьего в их замкнутом мирке. Взгляд его приковывал застывший бугор, из-под края которого недовольно бил по футону хвост. Медленно бугор зашевелился и подполз к кенару; Сезар высунул голову, и Фумио удивился длине и густоте ресниц пса, обрамляющих широкого разреза глаза, словно очерченные краской из галенита. На обветренном лице, подернутом нездоровой бледностью, проступал румянец в тон смуглой коже, свидетельствовавший о скором выздоровлении. — Виноват, признаю, — понуро просипел пес. — Откуда мне было знать, что ты тут гнездишься: тобой в доме почти ничего не пахнет. Разве что у бочки да лестницы, вроде, лаванду какую-то учуял, которой на Линге нету. Потому и напал. Нет, ну а чего мне, на заднице ровно сидеть, когда к такому хорошему господину какая-нибудь дрянь полезет?... Не сломал ничего? Слыхал, вы хрупкие до жути. — Сезар, при Фумио я бы попросил тебя сдерживаться в выражения. Мы о различных беседуем вещах, но… — тря висок, увещевал библиотекарь. — Линг, не волнуйся, — сказал кенар, неловко потупившись, когда журавль сделал паузу, — иной раз на службе я слышу слова не менее красочные. Зато, — он обратился к Сезару с поклоном, — господин доходчиво объяснил мне мотив своего поступка, и мне незачем сердиться на того, кто хотел защитить моего друга. Приятно познакомиться. С этим Фумио все в порядке. Сезар и Линг уставились на маленькую канарейку: один, глупо хлопая ресницами, второй в замешательстве. — Не благодари за то, что тебя избили. Сезар, к вашим услугам, — он протянул было руку, но заколебался. Фумио заметил его нерешительность и пожал ладонь, обгоняющую его музыкальные пальчики почти на полторы фаланги, дружелюбно улыбнувшись. Она была горячей, как жаровня, сухой и натруженной, однако что-то деликатное проскальзывало в том, каким манером пес принял ручонку. Фумио полагал, недоразумение они уладили, потому подрагивающие крылья носа пса, вновь прижатые уши, хвост к боку были некстати. Сезар взял вторую руку кенара и повернул ее внешней стороной, показывая царапины до крови. Линг цокнул языком и собрался, скорее всего, за мазью, однако чужестранец наклонился к запястьям и с обильной слюной стал зализывать ранки. Кенар зарделся. Мягкий язык двигался вдоль царапин, оставляя влажные следы, холодящие кожу. — З-зачем вы это делаете? — Так быстрее заживет. Проверено опытом, — ответил Сезар, и громко чихнул, забрызгав пол между ним и кенаром. — Сколько же на тебе пудры. — Брррр… — скривившись, Линг отнял руки кенара. — Достаточно. Я принесу мазь. У тумбы, в ящичке которой хранились лекарственные кремы, специальная пудра про запас, журавль ровно спросил, чуть изогнув шею, косясь на пса: — Получается, вылизывать первого встречного — распространенная практика у псовых? Неужели, ты всех так «лечишь»? Сезар же отвернулся и со скучающим видом, упершись локтями в колени и положив на кулаки голову, будто птенец, которого попросили объяснить, почему он безобразно себя вел, ответил: — Наговоры. Тоже мне удовольствие — чужих вшей цеплять. Я, между прочим, высшую степень доверия оказываю. Помочь хочу, чтобы зажило, все же я знаю, как вгрызаюсь: если бы, щепка такая, вырывался, кровь решетом хлестала... — Тут он повернулся к Фумио. — За царапины-то твой хозяин, небось, сам из меня сотворит тряпку, палубы драить. — Господин Сезар зря беспокоится: все произошло по ошибке, из благих побуждений, так что я скрою ссадины браслетами, и никто их не обнаружит. А Линг не часто встречается с вашей расой, ему ваши нравы, как и мне, непривычны. Он, наверное, решил, что господин Сезар хочет съесть меня, — хихикнул кенар. К его удивлению, по комнате прокатился хрипатый гогот, который, впрочем, быстро потонул в кашле, так что пес распластался на полу в беззвучном смехе. Насмотревшись на сотрясающегося в самозабвенном веселье гостя, Фумио нервно перевел взгляд на друга, ища подтверждения, могла ли неостроумная шутка настолько рассмешить. Вытянутое же лицо журавля украшали ямочки от улыбки, а покатые плечи подрагивали. Когда он сел подле, отдав плоскую баночку мази кенару, Фумио окончательно удостоверился в том, что Линг и Сезар были двумя картинами на свитке, написанными художниками враждующих школ. В противоположность поджарому псу с размашистой жестикуляцией, журавль, хоть обладал тонким станом, был мягким, гибким подобно ивовой ветви. Подвижные пальцы, длинные ноги и шея, глаза-полумесяцы с колкими, как осока, уголками и острый подбородок не затмевали очаровательной простоты копны кудрей, будто кучевое облако, лукавого блеска глаз, глядевших чуть исподлобья, и зубастой ухмылки. И ежели мастера творили на одном свитке, значит, нечто общее пронизывало обе картины. Мысль о поделенном между ними одном полотне возникла у Фумио так же, как и сравнение со стилями разных школ живописи: Линг терпел кого-то постороннего, не озираясь постоянно на вещи, которые гость мог задеть, не окидывая мнительным прищуром собственные ладони и перегородку комнаты; а Сезар, несмотря на расу, многими считавшеюся донельзя расхлябанной, держался, в меру своего туманного происхождения, уважительно даже с канарейкой. — Не было у пернатых забот, да вот я появился, — вытирал слезу пес. — Всех съем — не подавлюсь. — Я не говорил так… — Забудь, друг мой, — на ямочках журавля углубились тени, — Мы с Сезаром столкнулись с весьма прилипчивым лунем в библиотеке, Сезар пригрозил откусить ему нос, если он не улетит прочь и не перестанет нас донимать. Я сначала действительно усомнился, шалость это или нет. — Какая глупая шутка получилась… — Ой, да брось, — Сезар сел в прежнюю позу лотоса. — Еще, кстати, остались паровые булочки, добрый господин? — Конечно. Фумио, будешь булочки или лепешки с бобовой пастой? Я их приготовил на утро, но, может, ты голоден. — Спасибо, спасибо, я съем их потом, а сейчас пойду спать. Я был бы рад продолжить знакомство, господин Сезар, но время уже позднее. Надеюсь, мы поговорим за завтраком. Прошу прощения, что разбудил. Фумио хотел стереть со лба испарину от смущения, а наткнулся на боль при касании. Он нажал выше бровей и на нос — больно, — потом еще и еще, не понимая, вздувается ли там шишка. Закрыв лицо руками, он спросил дребезжащим голосом: — Линг, где у нас зеркало? Библиотекарь поставил перед кенаром бронзовое зеркало на подставке и подвинул светильник ближе. — Что стряслось? Расшиб тебе что-то все-таки? — поддался вперед Сезар. С дрожью Фумио приподнял локоны, у отражения горело бордовое пятно посередине лба. Покрутившись так и эдак, он все же обнаружил припухлость. — Если шишка разрастется, как я появлюсь перед господином?! Это глупое яйцо оскорбит своим видом его сиятельное величество… С годами, после того случая с украденным ножом, в Фумио возобладало убеждение, что ему несказанно повезло попасть в ученики старейшины Тао и научиться прятать свои недостатки. «Смазливый» слуга выделял совершенство императора, в то время как слуга с явным изъяном, если бы кенар исполосовать щеки, подчеркивал сострадательность своего хозяина, — у народа подобная сердобольность пробуждала симпатию к правителю, однако в обществе аристократов слуга, не старающийся выглядеть красиво, выставляющий свою безобразность, приравнивался к безвкусному платью. Тогда Фумио осознал, каких невероятных трудов стоило старейшине слепить из глиняной необожженной чашки фарфоровую пиалу, искусную и практичную. — А в чем проблема-то? — чесал ухо Сезар. — Подумаешь — шишка. Скажешь правду, что упал. С кем не бывает. — Со мной этого не должно происходить, — протараторил кенар и побежал на кухню, где из погреба достал холодный кувшин маринованной в соли редьки, чтобы приложить к синяку. — Господин Сезар, Линг поведал вам, у кого я состою на службе? — после кивка пса он продолжил. — Тогда представьте, что у вас есть личный слуга, а вы влиятельный князь… — Владелец целого зала расписных свитков в поместье? — Да, вообразим, что вы обладатель старинных полотен, щедрый покровитель искусства, вас приглашают на вечера, с вашим мнением считаются… — И Линга: он бы заболтал всех, а я бы пожрал как следует, — мечтательно зажмурился пес. — Пускай, правда, не уверен, что Линг согласился бы сопроводить вас. Так вот, вы занимаете внушительную должность, вас приглашают на празднование юбилея его величества, а ваш слуга является на праздник в порванном одеянии; допустим, он случайно задел ветку шиповника. Прочие гости засмеют вас, потому что подумают: «Господин Сезар в крайней степени скуп, раз не в состоянии купить новый комплект одежд своему слуге». — А с какого рожна? И почему, Линг, ты не пойдешь со мной? — Не в том суть, — массировал виски журавль. — Дослушай. — Потому что ваш слуга дал повод распустить подобный слух. Отражение вашего статуса не единственно ваши дорогая одежда, манеры на приемах, встречах, пожертвования, но и ваш личный слуга. То, как вы управляетесь с ним, в каких условиях содержите, говорит обществу о вашем истинном благополучии в гнезде. Если ваш слуга будет летать в синяках, то все решат, что вы измываетесь над ним и жестоки по натуре, хотя на самом деле он по неосторожности споткнулся о ступеньки; в обносках — значит, вам не хватает средств на мелочи, а в вашем мешочке последний серебряный слиток. Понимаете? Личный слуга не только упрощает жизнь господину, развлекает его, выполняет любые приказы, он его лучшая кисть для письма: с ухоженной кистью символы получаются с такими изгибами, какие эмоции в письме задумал отобразить хозяин.   Той ночью Фумио лежал в кровати — круглом футоне на подобие каркаса, напоминающем корзину для фруктов — без сна; его тело зудело от предвкушения, когда он опять спуститься в главную комнату, чтобы пообщаться с Сезаром. Снедаемый ожиданием восхода, он стискивал одеяла, зарывался в них по макушку, а вместо этого хотелось ворочаться от переполнявшего его восторга, занять себя чем-то полезным, если все равно не спалось. Однако кенар старался активно не шевелиться, ведь внизу от шорохов проснуться обитатели дома. Когда он смазал царапины, все, наконец, улеглись по своим углам, и сейчас, в комнате по соседству с кладовой, к звукам ночи примешивалось чужое свистящее похрапывание. Бамбуковый домик не стал казаться теснее, хотя в душе Фумио побаивался, что к гостю, который неизвестно насколько у них поселился, будет обременительно притерпеться, и тот ограничит пространство Линга. Для Фумио перемены сосредотачивались в Сияющем дворце, а домик олицетворял оплот стабильности, непокорный мирской изменчивости под натиском тысячи мнений, потому он испытывал двоякость и, пока не провалился в сон, так и не определился, как вести себя с Сезаром. С рассветными лучами, как и обещал, Фумио сошел на первый этаж в бархатных браслетах цвета хурмы, окаймленных серебром, которое соединяло края узором хризантем. В комнате было непривычно прохладно: в распахнутых дверях блестело от росы крыльцо. С кухни доносился стук тарелок и палочек. При свете кенар заметил и растоптанные, местами облезлые, вычищенные сапоги в прихожей за выступом. На крыльце же наклонялся взад и вперед, вправо и влево Сезар, он то выбрасывал ногу вбок и тянулся к ней, то нагибался, обхватывая руками себя у щиколоток. Подобным образом Фумио разминался перед танцами. Приткнувшись у створки двери, он, обменявшись пожеланиями доброго утра, спросил: — Вы готовитесь танцевать? — Ни за что. Я разминаюсь, а то от этой болезни, чтоб тому прокаженному век икалось, потеряю сноровку. — Сезар обернулся, руки его оплетала паутина сухожилий. — Присоединишься? Фумио согласился, и они приступили к приседаниям, по словам Сезара, для роста мышц на ногах. Пес из-под крыльца выудил, видимо, заранее выкопанный булыжник, и занимался с ним для нагрузки. Мыльный запах от него и нательного белья уже перебивался неплотным, солоноватым запахом пота. — За что несчастный заслужил ваше проклятье? — поинтересовался кенар. — Да так, я просто ругаю. По условиям последней работенки, мне нужно было в Ше Ху, городишке в Лун Чи, выполнить пару дел — разгрузить, погрузить, — потом отбыть к такому-то числу в Лань Шан, чтобы наняться к торговцу, у которого приятель спину надрывает за круглую сумму. И, в общем, в Змеиных реках один искупался паршиво, занемог. Со мной, как назло, рядом терся, пока ясно не стало, что хворает серьезно. В общем, я тоже заболел, причалил в Лань Шан, а тутошнему торгашу, как и всем, с болячками работники не сдались. Шу Ху Фумио как-то видел на картах, городок располагался рядом с бухтой в Лун Чи — вторым центром притяжения кораблей с Благословенных лугов, его почти не упоминали на собраниях во дворце; кроме того, в округе было множество рыболовецких поселений, обеспечивающих стране дополнительный доход рыбы. А Змеиными реками называли провинцию в быту из-за населения и сетки водоемов, притоках реки Се, которая имела исток в Си Чжоу, расчерчивала Нин Чжоу на севере и впадала в море в Лун Чи. — Но сейчас тот торговец, наверное, наймет вас, — после тридцатого приседания Фумио сполз по стеночке. — Не-а, его посудина отчалила уже. Порыскаю что-то другое, — Сезар бросил груз, и играючи подпрыгнул, ухватившись за перекладину над дверью. — Выдержит? — Ага, проверял. Фумио подлетел, зацепился рядом, а дальше попытался, как пес, подтянуться, но руки отказывались мало-мальски сгибаться, а через мгновение даже удержать себя на весу у кенара не получилось. — Значит, господин Сезар перевозит товары? — отряхнувшись, он вернулся в благопристойную позу, наблюдая в сторонке. Сезар фыркнул: — Этим тоже. Я разнорабочий, летом в основном на суднах. Сегодня суп варю на джонке, завтра плотнику доски таскаю. Что уж говорить, занимаюсь, чем хочу, сам себе хозяин… — встав на босые ноги, он взлохматил спутанные кудри, застлавшие часть его лица, оставив только щель, из которой тот выглядывал. — Знакомец тот еще, самому завидно. — Кажется, господин Сезар побывал не в одной провинции, наверняка плавал к чужестранным берегам и многое умеет. — Ничего особенного. — Фумио увлек мелко дергающийся кончик хвоста. — А за помощь я вам, конечно же, отплачу. За столом Сезар сидел все так же в одних нательных штанах и рубашке, прикрывшись немного одеялом, что смущало кенара, поэтому Фумио предложил Лингу, который расставлял миски и пиалы с рисом, водорослями, паровыми булочками с пастой и инжиром, вместе сходить за приборами, думая, что псу неловко переодеваться в присутствии постороннего. К сожалению, журавль не проявил обычного такта, отказавшись от услуги кенара. Поерзав, Фумио неловко откашлялся и спросил, не холодно ли гостю. — Нет, — отозвался пес; потом добавил уныло: — Линг так и сяк не вернет мои тряпки, пока они не высохнут. На них и так дырок куча, а он их все застирывал. — Здесь вы правы. Мой друг превыше всего ценит в соседях аккуратность, и сам чрезвычайно добросовестно поддерживает чистоту. Надеюсь, для вас это не помеха? — Кто тут еще помеха. Я не напрашивался. Он сам меня сюда приволок… Так что соседями нам не долго быть. Оправлюсь, пособлю по хозяйству, в библитеке… — Библиотеке, — поправил гостя журавль, присаживаясь за стол с набором палочек; кенар отметил, что третьи походили на отколупанные щепки, были зажеваны на обоих концах. — Ага, библяотеке. — Би-бли-о-те-ке. — Библа-библи-отеке! — Правильно, — похвалил Линг. — Извините, что перебил. Хвост Сезара устроил почти настоящий маленький ураган. По словам пса, Фумио понял, что тот не планировал задерживаться и жить вместе с ними дольше приличествовавшего, а по поведению Линга заподозрил, что другу чужеземец тоже симпатичен, но по иным, нежели для кенара, причинам. По правде сказать, Фумио был даже рад, что при упоминании скорого ухода, Линг не осекся, накладывая себе в пиалу водорослей, словно его это не касалось. Сезар проворно переложил себе горку риса, обильно приправил соусом и водорослями, и тут что-то в журавле содрогнулось: положив палочки сильнее обычного, оттого они легли чуть криво, он проронил: — Забыл семечек, — и быстрым шагом удалился в кладовую. Фумио взял пару булочек и инжир, не заостряя внимание на странном маневре друга — они могли обсудить все позже. Однако его озарило, почему Линг убежал, когда пес начал поглощать пищу: тот не ел порцию клейкого риса за порцией, пережевывая с закрытым ртом, а вваливал все в разинутую пасть, сутулясь так, что его плечи загораживали миски перед ним; комнату наполнили чавканье и сопение, с влажным хлюпаньем пес втягивал лапшу из продолговатых водорослей. Капельки соуса летели на стол и пачкали впалые щеки, на которые прилипла пара рисинок. Он смел все до последнего в миске, обтер рот пальцами и облизал их. Линг объявился под конец, принеся орехи. — Отменная еда, — возвестил Сезар и, собрав грязную посуду, направился к умывальнику. — Линг, — прошептал кенар, — ты сближаешься с прекрасными птицами, мне жаль, что все они не стали тебе друзьями. Я поддержу тебя в любом случае, но переживаю, каких усилий и жертв дается тебе приятельство с господином Сезаром. — Проживание в бамбуковом домике господина Сезара не более выручки ближнего, друг мой. Ты слышал, он выздоровеет, подметет пару дней пол в библиотеке и уплывет своей дорогой. Я не привязываюсь, этот период давно минул, и мне совершенно безразлично, встретимся ли мы вновь когда-нибудь. Опуская манеры и произношение Сезара — тихий ужас, — он интересен. Мне с ним легко, хотя он не из тех, кто ведет оседлый образ жизни. Поэтому, не волнуйся за меня Фумио, я достаточно зрел, чтобы не строить напрасных надежд. — Тогда ты успокоил мое сердце. — В первые дни, признаться, он почти кусал меня, — поделился журавль, приступив с кенаром к трапезе. — Лекарь заключил, что враждебность от жара, хотя Сезар чувствовал себя уже вполне сносно. Впрочем, мне столько нужно тебе еще рассказать, коли наконец ты дома. И жажду услышать твою характеристику говора Западного ареала. Не хмурься, я же не прошу что-то деликатное, ты внесешь значимый вклад в мое исследование. — Кстати, Фумио, не ты ли тот друг Линга, который смыслит в живописи? — навалился рядом Сезар с вымытыми мисками. — Этот немного разбирается… — Да, о нем я тебе и говорил. Друг мой не обделен скромностью, но поспрашивай его как следует — научит тебя азам каждого жанра росписи по шелку и гравюр. Фумио ковырял ноготком кожицу инжира, иногда отвечал на извинения Сезара, что боялся злоупотребить гостеприимством того, кому «подпортил лоб»; кенар заверил, что за зачесанными вперед локонами и пудрой ничего почти не видно. А как только Сезар прокомментировал линии узора браслетов, так кстати подаренных его величеством на двадцатилетие, Фумио не выдержал, попрощался и улетел на службу: он непозволительно опаздывал, да и чужого вчерашнего внимания ему хватило с лихвой. В аппарате власти Сияющего дворца в преддверии Совета, назначенного на девятый день восьмого месяца, преобладали апатия и вялость. Линг рассказывал, как хлопотно принимать гостей оттого, что по должности обязан содействовать сохранению старых связей. Еще сложнее налаживать новые по надобности: устраивать обеды, продумывать угощения и очередность их подачи с учетом вкусов гостя, русло беседы, дабы подвести к сути встречи, выбор подарков, — многое можно приказать слуге, например блюда, но все, касаемо собственного положения на службе и обеспечения преимуществ для подрастающего поколения гнезда, подвергается внутреннему скепсису. Подобные заботы выпивают досуха жизненный сок. Для Фумио так оно и было, хотя он и не знал, какова их природа в настоящих семьях. Однако пока свежи в памяти аспекты союзнического договора и переговоров с птицами Западных гор, Совет был необходим. В тайне его величество Гуанмин рассчитывал покончить с насущными делами и начать приготовления к визиту к царице Оюун. Западному пути Гуанмин сулил стать культурным мостом пернатых, но даже без великой миссии союз с хищниками был чем-то неизведанным. Для создания торгового западного пути требовалось несколько этапов,  так что на его «раскачивание», установление стабильной пошлины, постройку застав и перевалочных пунктов, прежде чем он превратиться в «протоптанную тропу», как морской путь Благословенных лугов, отводился не один месяц. Организация собрания старейшин Военного управления, Управления казны, Общественного и Судебного управлений, их помощников, младших советников и секретарей с писарями задержала Фумио во дворце на ночь. Огорченный тем, что меньшее сутки он не проведет в компании Линга и Сезара, кенар после отбоя записывал короткий отчет о произношении хищников для трудов журавля, опустив подробность о родном языке из уст генерала. Ко всему прочему, на второй день после проводов своего царствующего дядю навестил принц Кикианг. Паланкин, который несли четверо петухов на плечах и двое фазанов удерживали на вервиях, а верхушку украшал солнечный диск с глазом, опустился перед дворцом Срединного неба через час, после донесения стрижа-нарочного. За ним летел клин свиты со связками коробок вещей. Встретить его высочество послали первого личного слугу. Настоящий титул Кикианга, разумеется, стоял ниже императорского наследника, мать его была княжной, отец далек от венценосных особ, а бабушка Киао носила титул вдовствующей княгини. До гибели ее величества Киую, матери Гуанмина, к княгине Киао обращались исключительно «императорская сестра ее величества». И то ли во дворце затосковали по детскому смеху, то ли никто не мог противиться милым выходкам родственника императора, но шуточное «его высочество» прочно закрепилось за маленьким князем. Из паланкина, придирчиво оглянувшись, чинно выступил принц. — У царствующего дяди по-прежнему недостает слуг. — Приветствую ваше высочество, — поклонился первый личный слуга. — Его величество император ждет вас во дворце Срединного неба. Он занят предстоящим Советом и скоро отправится во дворец Закона и справедливости. — А ты теперь по праву Сяосин[1], — гордо обмахнулся веером Кикианг, поравнявшись с кенаром. — Его высочество заметно выросли с прошлого визита, — согласился тот. Принц навещал Гуанмина на праздновании Нового года, не дотягивая до роста кенара совсем чуть-чуть, сейчас же он возвышался на полголовы, приблизившись к стандарту своего вида и возраста. Кикианг родился через год после войны с Волчьими лесами, кормилица и отец с матерью волновались, как бы недостаток пищи не сказался на развитии птенца, не искривил его конечности. Его окутывали теплом и заботой подобно редкому тропическому цветку, вянущему от малейшего сквозняка. Резиденцию в Чжун Мяо, где вили гнездо родные императора, обошли невзгоды тех лет, и принц воспитывался среди не одного десятка прислуги, как подобало птице императорского рода, будто никогда никакой войны не существовало. Ручки его — по-девичьи миниатюрные — казалось, не смогли бы держать что-то весомее кисти, но благодаря усидчивости, с которой он умело складывал фигуры разной сложности из бумаги, вместе с пышущим юностью телом принц овладевал стрельбой из лука. К большому неодобрению бабушки, в нем проглядывался потенциал. Гуанмин поджидал их у подножия дворца. Кикианг, в четырехслойном без пояса голубом одеянии с золотыми карпами, низким пучком, надлежащим до достижения четырнадцати лет, из которого распушился веер позолоченных лучей с павлиньими глазами, поклонился по всем правилам дворцового этикета. А когда его величество распахнул руки для объятий, он негодующе захлопал крылышками. — Дядя, императорская чета не обнимается при подданных, — пожурил Кикианг старшего. — Спасибо за идею для следующего приказа. Отныне вся императорская семья при встрече будет обниматься. — Так нечестно! — принц топнул ножкой, щеки его налились нежным румянцем. — Я могу обнять своего царствующего дядю в покоях, для этого не нужно устраивать спектакли. Принц взял его величества за руку, скрыв это рукавами, и павлины пошли под зонтом через галереи и грушевый сад к дворцу Закона и справедливости. Надхвостье принца в сравнении с пышным шлейфом императора еще ожидало пору, когда оно так же запестрит оперением, а пока переливающийся зеленоватым хвост только обрастал им. — Сяосин оповестил этого скромного о Совете. Дядя, ты не побудешь со мной сейчас? Надеюсь, ты не злишься, что бабушка Киао не приняла приглашение на торжество? Не злишься ведь? Я хотел прилететь, но мама не пустила, бабушка Киао сказала, что та правильно сделала. Поэтому я убежал, но скоро прилетит Танзин, я уверен в этом. А все уже закончилось, да? Кикианг сыпал вопросами всю дорогу до дворца. Вещи принца прислуга отнесла в комнаты примыкающего к дворцу Срединного неба здания. Раньше семейство павлинов размещало родственников в западном дворце Чертогов Белых хризантем, и если бы за Кикиангом присматривала госпожа Киао, то Гуанмин поселил бы их в одном из павильонов, однако принц был без надзора и мог залезть в запечатанный павильон, вопреки общеизвестному запрету. На время проведения Совета Кикианг устроился в одной из смежных комнат, оформленных в старом стиле с резными потолочными балками и стульями вместо подушек. Голубые светильники свисали и в галереях, и в залах. Дворец Закона и справедливости был по совместительству оружейной; бирюзовую крышу по контуру облицовывали золотые элементы, выкованные барельефы птиц украшали стены из белого кирпича, а внутри красные залы украшали изразцы. К главному входу вела лестница, винтом кружащая вокруг каменной основы. Одна из шести канареек в оранжевых платьях, с поясом выше талии и прическами-ракушками, вытащила из коробочки стопку бумаг, ножичек для разрезания и дощечку. Фумио по приказу разрезал листы на полосы — Кикианг складывал из них звездочки. Тот отказался от перекуса по прилете, потребовал только сок и жареных орехов. Подоконник полнился обыкновенными воробушками и вьюрками, клевавшими частички орехов. Они чирикали и пели, перескакивая между пальцами и пощипывая бумажные звезды. Припекало. Последние недели пташки прогревали свои спинки перед месяцами сырости и холода. Кикианг был в поре юности, Фумио отчетливее выделял в нем семейное сходство: носом он походил на Гуанмина — прямым, с узкими ноздрями, небольшой горбинкой и изогнутым кверху кончиком, имел, как у дяди, пропорциональные, угловатые губы. Вообще, от отца и матери в нем было мало, хотя высоко посаженные короткие брови достались принцу от княжны Кинжао. От него пахло благовониями, а черные волосы лоснились от ароматных масел. — Сгибай сильнее, Сяосин, это не звезды, а шарики, — руководил принц, заламывая уголки очередной фигуры. — Может ли этот слуга спросить? Кикианг важно промычал, не отрываясь от занятия. — Зачем ваше высочество делает так много звезд? Павлин молчал, будто не слышал вопроса, а потом все же произнес: — Если сложить три тысячи бумажных звезд до Нового года и повесить их на сливовое дерево, то можно загадать желание. Что бы ты знал, я не придумал желание, однако пока у меня и не собрано три тысячи, а всего лишь полторы. Надо загадать что-то полезное, иначе нет смысла в сем таинстве. Детское, конечно, занятие, но пока я им занят, наставник Танзин не заставляет меня медитировать для крепости духа. Он говорит — концентрация на мыслях и правильные движения имеют тот же принцип. Хотя я читал, что монахи из храма Беззвучного раскаяния отвергают всякие иные способы медитации, кроме неподвижной позы и слияния с миром и божеством. — Его величество может справедливо гордиться кругозором вашего высочества: религия одна из насущных проблем нашего общества. — Возможно, если вам помогут слуги, то дело пойдет быстрее, — добавил кенар. Девушки, стоящие до этого тихо в два ряда по трое, оживились и принялись уверять его высочество, что с ними будет сподручнее. Принц глянул на них недоверчиво, но все же разрешил присоединиться; те радостно расселись подле и разобрали по горсти бумажных лент. Служанки уточняли у принца, как им лучше загнуть и свернуть края, а тот, как ответственный учитель, все подробно объяснял. — Сяосин, надолго ли сегодняшний Совет? — Он продлиться дня два, не меньше, ваше высочество. Сегодня он завершится до вечерней трапезы. — Я хочу пойти на Совет, — принц отложил бумагу и поднялся с места, поправляя два передних до груди локона. — Мне уже тринадцать и надлежит вникать в дядины методы правления. Они отправились в зал на втором этаже, прямо под ним, в основании, находилась императорская казна, а два яруса выше вмещали изумительную оружейную, впрочем, основной арсенал был у Военного управления в складных помещениях. Над троном на выступе, похожем на кушетку, диктовали три добродетели старинные ширмы: «справедливость», «равенство», «долг». Каллиграф будто стремился отпечатать жирными штрихами эти символы в сознании каждого, кто их прочтет. Старейшины сидели вдоль прямоугольного стола с картами западных городов и границы, а также бывшими бесхозными нейтральными территориями. Когда от одной проблемы переходили к следующей, а именно к обнаруженным договорам покойного градоначальника Дянь Хун, центра Си Чжоу, о купле и продаже птиц в рабство, Фумио заметил тень растерянности на лице принца. Тот опустил глаза на карту, скрывая желание закрыть веки и задремать. Юный князь проявлял настойчивость в наблюдении за ведением дел императором Гуанмином, только многочасовые заседания были чересчур даже для привыкшего к умственному труду птенца. Он ничего не запоминал и не улавливал нити процесса. Сегодня же его высочество держался изо всех сил, и первый слуга, дав намек прикрыть веером ухо, стал простыми словами шептать, в чем загвоздка торгового западного пути и доказанной работорговлей в краях под эгидой тигров. Сам Фумио не лучше понимал проблемы, он выполнял задачу пересказать поток обобщенных фраз, пестревших политическими формальностями. Приставленный к старейшине Широнг младший советник вклинился в их переговоры. — Позвольте обратиться, ваша светлость. В данной ситуации канарейка вам не советчик. Позвольте просветить вас тому, кто имеет непосредственное отношение к механизму работы государственного аппарата. Разумеется, принц охотно принял помощь советника, а Фумио благоразумно отступил. Личный слуга допустил оплошность на этот раз; учитывая количество его благодетелей, на виду у половины птиц, от чьего мнения зависит судьба страны, было легкомысленно высказываться о вещах масштабных представителю побочной линии правящей династии. Он, исполненный верности к племяннику хозяина, решил помочь разобраться, а со стороны это выглядело, как навязывание своих интересов возможному наследнику. Кенар не смыслил в политических склоках и дворцовых интригах, но даже ему хватало ума осознать, что доверие крупных рыб в море не делало его неуязвимым перед враждебностью рыб помельче, — наоборот усиливало ее. Если бы Фумио занимал должность более существенную, имел хоть толику амбиций, то, вероятно, был бы предметом зависти и уважения у сановников и советников. Действуя независимо, он являлся бы полноправным игроком, однако ничтожное положение в иерархии представляло его шпионом, как выражался Хуоджин, мелким интриганом. Эти годы Фумио удавалось не переступать дозволенных границ наперснику в чужой сфере. Вечером девятого дня голова Фумио раскалывалась, а щеки горели. Он распорядился приготовить покои для княгини Киао, которая, скорее всего, прилетит вслед за внуком в Сияющий дворец, и флигели для ее прислуги. Старейшина Тао получил весточку от императорской свахи, воздавая хвалу Фениксу, что к прибытию «старой карги» у него будет веская причина отклонить приевшиеся услуги родственницы Гуанмина, желавшей женить того на одной из своих любимец. В бамбуковом домике кенар заварил три чашки чая с клюквой, которую они с Лингом ели зимой, заглушая признаки простуды. Ночью ему снился бессвязный бред, а на утро он не смог подняться с постели от жара.