Очнись от смерти и вернись к жизни

      Фумио пересекся с Чангпу ради того, чтобы подбодрить младшего товарища, объяснить вынужденное понижение в ранге, которое не продлится слишком долго, пока не забудется скандал на торжестве, и не более того. Первому слуге с поступления Чангпу на службу было ясно, что во дворце тот не останется без догляда, без тех, кто поможет поначалу: из семьи он был достойной, знаменитой в кругах вьюрковых, да и родич его — Чао — имел репутацию, подобную незамутненному нефриту, безукоризненную, и пользовался уважением у сослуживцев. И все равно Чангпу не избежал ошибок.       Фумио же разбирался с последствиями происшествия методами, знакомыми и полученными из личного опыта, принимаемыми им за неоспоримые истины. Он верил, что другие канарейки так же преодолевали путь к месту во дворце, овладевая ремеслом в отдельных школах, как он учился у старейшины Тао послушанию, ответственности и выдержке, письму и манерам, раскрыл талант к музыке, искусствам живописи и танца, а потому был требователен к подчиненным в той же мере, что и к себе. Однако, восходя к первому рангу ступень за ступенью, испытав тяготы вьюрковых самого ничтожного статуса, он не имел тех заблуждений, из-за которых бы поручал отделениям невыполнимые задачи. В свою очередь, его величество Гуанмин и господин Чан, занимавший раньше должность первого личного слуги, может, не осознавая того, уберегли, словно поднимавшиеся из мутной воды почки цветка от загнивания, в Фумио сострадание и мягкость, и, возможно, вследствие этого ни у кого из подчиненных не поворачивался язык назвать кенара деспотом.       Таким образом, в ситуации с Чангпу Фумио соблюдал некоторую строгость, не угрожал, но донес, что небрежность может стоить гораздо больше, чем понижение по службе. Он не выгнал Чангпу по велению учителя, бывшего тогда в скверном расположении духа, не из-за связи того с родом Ча, а потому, что кенара устраивала исполнительность младшего, которая до недавнего времени обходилась без оплошностей. Впрочем, поразмыслив, старейшина в характерной манере, то есть наградив осуждением за ослушание, согласился с его действиями. Оставалось надеяться, что провинившийся усвоит урок верно — не решит, будто, какими бы ни были последствия, все непременно вернется само собой в былую колею.       Оттого приглашение в гнездо Ча застало первого слугу врасплох. Он не повысил Чангпу в ранге, не походатайствовал в Управлении казны увеличить ему жалование, не отрекомендовал видному господину или госпоже, в общем, никак положительно не повлиял на его дела, однако же Чангпу, с которым они никогда не состояли в тесной дружбе, да и дружбе как таковой, вдруг озаботился встречей своего дедушки и последователя оного. Конечно, от дружественных отношений зависели не единственно птицы знатные, но и разного рода слуги, так что какая-либо любезность или обходительный прием не были лишними, если требовалось наладить с кем-то связи и подправить репутацию. Но от этого Фумио испытывал совсем уж мучительное неудобство: при условиях такого рода визит к господину Чану будет иметь неприятное, кислое послевкусие. Из-за странной недосказанности с Чао у первого слуги не получалось подобрать уместного предлога, дабы навестить бывшего негласного наставника, которому был многим обязан, так, чтобы не вызвать негодования в чужом доме, — кенар совершенно не ведал, кем, по мнению семьи Чао, является. Никоим образом повод не должен был сопровождаться возмещением долга либо услужением со стороны Ча.       Несмотря на внутреннее противоречие, Фумио принял приглашение, — иначе он вряд ли бы когда-то набрался смелости навестить господина Чана. К прочему, размышлял кенар, приемы не устраивают без осведомления о том всего семейства, значит, явившись, он не вызовет ни замешательства, ни возмущения. Он ничем не навредит Чангпу, а только поспособствует восстановлению чести младшего.       Назначить же день они условились потом, заранее сверив каждый свой календарь благоприятных и несчастливых дат.       Погода постепенно портилась, чаще небо погожего утра застилала серая пелена, будто за облаками раскуривали мириады благовоний, и их дымка оседала все ниже. Ветер крепчал; дорожки из редких каменных плит, цепочки резных колокольчиков из латуни, увядающий сад подчас орошала морось, что вызвало некоторые хлопоты при отбытии княгини Киао и Кикианга. Прощаясь с племянником, Гуанмин выразил желание свидеться с ним на дне своего рождения. Юный князь пообещал в сем году не пропустить праздник владыки: тридцатилетие было таким же значимым возрастом, как пять лет, четырнадцать и шестьдесят, когда проводились особенные обряды.       Личные покои императора уже подготовили к ранней осени, переменили цветочную композицию на веточки бузины, поддерживаемые сосновой корой, рядом с которой из того же керамического сосуда, напоминавшего лодочку, загибался в дугу стебель бамбука, обвитый лиловой лианой кудзу. По приказу его величества постелили вместо циновки у кровати один из даров Западных гор — ковер с ромбическим орнаментом из оттенков кобальта и кармина, приглушенных вкраплениями сиены в мелком узоре по центру, и завитками сродни ветвям ели или лучикам снежинок на фризе. Плотный, рябивший обилием деталей толстый ковер был не к месту и выглядел нелепо в комнате, где каждый в отдельности предмет был прост, но вместе с другими создавал изысканную обстановку, словно поверх весенних одежд накинули зимний, как у псов, кафтан.       После вечернего умывания Гуанмин снял носки и босой ступил на слегка пушащуюся поверхность, сплетенную неизвестной техникой. Перья хвоста еле слышно шуршали по грубому с виду покрову. Павлин обходил ковер, изучая чужеземный узор; Фумио приблизил светильник, дабы хозяин выхватил из полумрака вихри тканого рисунка из узлов. Даже пах дар соколиных по-иному, чем-то тяжелым и животным.       — Он так мягок, — восхитился император и присел, после проведя по ворсу ладонью.       — И наверняка хорошо защищает от сквозняков зимой. Как вы думаете, мой господин, у них много таких ковров в жилищах?       Фумио касался ворсинок, не без опаски гадая, из чьей шерсти изготовлен ковер и был ли кто-то принесен в жертву для того. То, что материалом являлась шерсть, он определил по схожести с оторочкой послов из Благословенных лугов, однако, если у псовых, по слухам, специально разводили стада обыкновенных овец и баранов, которых затем остригали, то источник пряжи в Западных горах был загадкой.       — Скоро мы узрим это воочию, и тогда я отвечу на твой вопрос, — беспечно улыбнулся Гуанмин.       — Правильно ли этот понимает ваше величество: уже приступать к сборам в Западные горы?       С заветным «да» кенар едва сумел усмирить всколыхнувшееся внутри ликование, у него перехватило дыхание. Близился день, когда он наконец-то вспорхнет над неприступной стеной, мглистыми холмами и полетит так далеко, что бирюзовые, золотые и красные крыши дворца пропадут с горизонта. А по возвращении хозяин, убедившись в его стойкости, объявит, что отныне личный слуга будет сопровождать его во все провинции, и, может быть, даже достопочтенный учитель без иронии и насмешки коротко похвалит его. О, Фумио бы тут же вознесся к Фениксу от счастья!       Из мечтаний его выдернули следующие указания императора:       — Но, милый Фумио, — павлин понизил голос, — не все должны быть вовлечены в сборы, ясно? Те, кто занимается подготовкой к «первой встрече», пускай продолжают; старейшин тоже не беспокой, особенно Хуоджина, кроме, разве что, Управления казны — сообщи им о требуемых расходах, затем оповести Норико, она займется остальным. Спроси у госпожи Аяно, сможет ли она сделать что-то с теми подаренными мехами и воротниками? Одежды с нашей подкладкой недостаточно утепленные для гор. Птиц, для которых они понадобятся, назову тебе позднее. О сборах, так или иначе, станет известно, но пока это нужно держать в секрете, в противном случае кое-кто вознамерится помешать нам, не правда ли?       Фумио кивнул, однако уточнил:       — Не поздно ли старейшина Хуоджин узнает об отлете вашего величества? Хватит ли ему времени подготовиться и организовать сопровождение из охраны?       — Хватит, не сомневайся. Как ты начнешь, я оглашу о сборах через несколько дней. — И, наклонившись к слуге, Гуанмин добавил: — Однако, насколько раньше положенного Хуоджин разведает о нашей пустячной интриге, зависит от тебя. С царицей Оюун мы гласно договорились об ответном визите, и, естественно, с того момента он настороже, — предвкушает, когда наступит час воспользоваться какой-нибудь из уловок, чтобы отсрочить путешествие до конца осени, а там и до самой весны.       Казалось, императора захватил азарт от ситуации, которой он сам же и добивался, будто дразня рассвирепевшего хищника, что раз за разом упускал добычу; Гуанмин прятал в тайник безделушку и предвкушал, как противник будет облетать небеса и рыть землю, пока не иссякнет время на ее поиски. А чтобы тайник наверняка не нашли, не стоило прятать его нарочно, поэтому Фумио ожидал, что за маневр еще предпримет хозяин для отвлечения оппонента.       — Господин старейшина быстро заподозрит обман… Для чего нам скрытность?       — Не хмурься, прошу, — Гуанмин обнял лицо кенара и огладил сведенные брови. — Будь покоен, ничем скверным это не обернется. И разве здесь есть какая-нибудь ложь? Захоти я действительно его обмануть, шпионы военачальника донесли бы о моем похождении на Запад тогда, когда императорский паланкин уже вновь опустился бы на площадь перед дворцом Срединного неба. И что ты имеешь в виду? Мы напросто не скажем Хуоджину всей правды. Представляешь, как всполошится двор, если его известят о сборах прежде, чем мы успеем закончить главные приготовления? — негодуя, Гуанмин поднялся и стал расхаживать по ковру, обхватив себя за локти. — Хуоджин взбунтуется, будет продвигать план строительства кораблей по образцу Благословенных лугов. На исходе весны я отклонил его идею, так для меня ничуть не станет неожиданностью, если он попытается навязать ее Совету: последний отчет — его недвусмысленное ходатайство о плотниках-псовых для определения пригодных для суден пород деревьев. Он поднимет для этого весь кабинет советников! Чтобы что? Выбить в приоритеты путь на Юг, в Гибискусовое море. На это уйдет десятилетие!       — Земли в Гибискусовом море так далеки от нас? — спросил Фумио. — Но, если этот верно растолковал карты, псовые пользуются южными маршрутами так же часто, как путем в Сизые холмы.       — Благословенные луга — страна мореплавателей; их корабли особенной конструкции и оснащены так, что могут выдержать самый мощный шторм в открытом море, возможно, даже в океанах, а ведь те немыслимых размеров. Наши моряки не обучены управлять ими. Для Сизых холмов связь с Югом будет в тягость, мы не способны сейчас и в ближайшие года тратить ресурсы на государства, которые никогда не видели, точное расположение которых не нанесено на наши карты. А обрывать «мост» между птичьими культурами Холмов и Гор — слишком большая плата за призрачное преимущество союза с теми, кто, возможно, и не нашей расы вовсе. Хуоджин затеял это лишь для отвода внимания от Западных гор. И я не понимаю его ход мыслей: странная, безрассудная авантюра, обреченная на провал! Неужели отчаяние его достигло предела?       Гуанмин умолк, когда раздался глухой стук открывшейся внешней двери и послышались шаги в пристройке. Он рефлекторно поправил парчовый халат поверх нательных одежд. Створки спальни отъехали, Чао на коленях, не поднимая головы, раздвинул их шире и с почтением возвестил:       — По приказу вашего величества явился мастер Хэй.       Поклонившись, в комнату прошел ибис средних лет. У порога он оперся о Фумио, что помог ему устроиться на подушках поближе к светильнику; слепому мастеру не нужен был свет, однако было отрадно ощущать тепло даже от угасающей лучинки, потому его кожа от постоянного пребывания на солнце покраснела, словно у крестьянина. Крылья, сероватого оттенка и с черными перьями по краям, легко можно было спутать с оперением журавлей, если бы не отсутствие на них блеска. Характерные линии черной краски на веках да рост не более пяти сяку также отличали вид ибиса от журавлиных. Его невзрачные одежды были опрятны, но порой за ткань что-то цеплялось, и пролетавшие мимо слуги, не произнося ни слова, под шумок стряхивали сосновые иголки или листья.       Павлин, безучастно наблюдавший за подданными, унял захлестнувшее его смятение, и душа, утомленная переживаниями и заботами, вновь заиндевела. Он отослал второго слугу, Чао мельком оглядел спальню и удалился. Павлин невозмутимо опустился перед массажистом.       — Ты понял меня, Фумио? — Гуанмин убрал ткань с поврежденного запястья. — Однако у меня есть еще просьба: поторопи приготовления к «первой встрече» и назначьте со старейшиной Тао их на два-три дня раньше. Если у барышни Мичико возникнут сложности, чтобы прибыть в своих носилках вовремя, то пошлите за ней императорские вместе с сопровождением. И обмолвись Хуоджину, так, мимолетом: «Эта „первая встреча“ особенно заботит его величество».       — Да, господин.       Мастер Хэй завладел кистью императора на подготовленном настольном валике, чуткими пальцами он стал прощупывать ее.       — Мышцы вашего величества столь напряжены, что этот мастер, не будь он предупрежден, надумал бы, что трогает отшлифованный мрамор, — усмехнулся ибис.       Предвосхищая замечание массажиста, ведь слуга застал вспышку гнева хозяина, Фумио зажег благовония и принес кото из соседней комнаты между спальней и кабинетом. Исполняя мелодии подряд вроде «Холодной росы на хвое криптомерий», он щипал тринадцать струн так, что пение кото чудилось мантрой, рассеивающей мрак в сознании и погружающей в медитацию. Мастер Хэй растирал сухожилия, прикрыв два ока, сравнимых с необработанными опалами. Он надавливал на точки сосредоточения боли, массировал запястье и суставы пальцев, на что Гуанмин поджимал губы.       — Видно, госпожа Баоцзань права, и ветер переменится на северный: сезон дождей только подступает, а руки вашего величества уже ледяные. Хотел бы я ошибиться, но приступы, скорее всего, участятся. Пожалуйста, сожмите и распрямите пальцы несколько раз.       Гуанмин выполнил просьбу, меж тем ибис не выпускал его ладони, следя так за процессом. На умиротворенное лицо мастера Хэй легла тень: пальцы легко складывались в кулак, однако распрямлялись они с заметной дрожью и сопротивлением уже на второй раз. Гуанмин и сам примечал, что с недавних пор правая рука теряла подвижность в ненастье, поэтому он или прикрывал выпрямленные пальцы под рукавом, как придворные дамы, или держал их полусогнутыми, как бы непринужденно.       — Энергия задерживается, где-то ее много, она скапливается в сгустки, а где-то тянется тонкой нитью. Я приведу ее к балансу, но это ненадолго, если ветер впрямь подует с севера. Как жаль, я надеялся наведаться к вам опосля уже по иному поводу.       — Птицам покорна небесная гладь, но не погода, — без печали отозвался император. — Мастеру Хэй мы рады всегда, независимо от обстоятельств.       Ибис согнулся, выразив в ответ удовольствие в услужении государю. Далее слепец нанес лечебную мазь, вдобавок размял кипенные плечи и область у крыльев, и, поскольку близилась середина четвертого часа вечера, он вскоре засобирался в свой павильон близ персикового сада. Фумио надлежало проводить мастера, однако, выйдя из дворца Ветра и луны, он попросил его обождать пару минут, потому что ранее не нашел подходящего момента отдать владыке кое-что важное.       — Что-то еще? — удивился Гуанмин, отложив на тумбу свиток, один из трех, которые, бывало, почитывал вечерами. Павлин, случайно или намеренно, убирая свитки, постоянно клал их названием вниз; он ловко скручивал либо отворачивал лицевую часть от посторонних. Фумио благоразумно не лез с расспросами.       — Да, ваше величество. У этого ничтожного имеется для вас одна книга, — Фумио извлек из-за пазухи тетрадь Линга и протянул павлину, коротко поведав о судьбе непримечательного словарика.       Фумио рассчитывал вручить тетрадь сразу, когда они окажутся наедине в опочивальне, но сначала он не решился отвлечь хозяина от любования чужеземным сокровищем, а позже приберег ее напоследок, чтобы день императора закончился чем-то приятным.       Гуанмин пролистал словарик, и, казалось, вмиг залучился изнутри. Он сердечно обнял кенара, а отстранившись, по обыкновению, приласкал за ухом.       — Твои друзья заслуживают награды. Может статься, твой приятель Линг отдаст библиотеку на попечение доверенному лицу и примет пожалованную должность хранителя при Государственном архиве? По твоим словам, его исследования увековечивают богатство языка Сизых холмов, а изыскания весьма интересны, — такие толковые ученые нужны во дворце, тем более, если он превосходно сдал экзамен последней ступени.       — Никоим образом не пренебрегая милостью вашего величества, но, скорее всего, Линг откажется от вашего щедрого предложения, не в силах расстаться с библиотекой и простыми гражданами, просвещение которых избрал своим долгом. К тому же он уже служил время назад хранителем шестого ранга при вашем величестве.       — Неужели? Не припомню, чтобы о ком-то схоже отзывались в архиве. Упущение. Впрочем, где только не расцветает талант, так что твоего приятеля можно понять. А посему пускай он и господин Нин сами выскажут свое пожелание.       — Да, мой владыка.       Мастера Хэй Фумио заприметил неподалеку от галерей.       — Припас хорошие новости? — полюбопытствовал ибис.       — От проницательного мастера Хэй ничто невозможно утаить.       Фумио взял фонарик на трости и повел ибиса через галереи к мосту над искусственно созданным ручьем, текущем от дворца Ветра и луны и мимо дворца Закона и справедливости.       — Порой походка красноречивее слов, твой бодрый шаг тому подтверждение. Действительно, ведь ночь чудесна. К чему грустить?       — Вы правы — чудная погода, ветер почти стих, и даже мерцают редкие звезды с месяцем за облаками. Не хотел бы мастер долететь до павильона?       Они дошли до каменного арочного моста, по обе стороны от него горели фонари с широкими квадратными крышами, — в зимний сезон наблюдать сонный сад возле покрытых снежными шапками перил и наверший опор было исключительным удовольствием! Мастер Хэй обратил лицо к небу то ли в раздумьях, то ли, чтобы впрямь полюбоваться растущей луной. Он почти не летал летом без посторонней помощи, когда для слепой птицы это было безопасно, и совсем не отрывался от земли в прочие сезоны. Фумио размышлял иногда, что сам бы не вынес подобной жизни, а покончить с собой ему бы не позволила клятва императору. Ибис же не сетовал на судьбу, не проклинал врожденный недуг, оговариваясь, однако, что сложно сокрушаться по тому, чего никогда не видел и что едва ли можешь себе представить в таком виде, в каком оно есть для окружающих. Но ощущение полета, испытанное им однажды, пробудило в мастере влечение к свободе в высшем ее проявлении для пернатых.       — Да, — кивнул мастер Хэй, — я не против подлететь поближе к звездам, а то отсюда их не разглядеть.       Надежно вцепившись друг в друга, кенар и ибис воспарили над галереями и павильонами, после перестроившись в воздухе: мастер Хэй перехватил трость, а Фумио навис над ним на удобном для обоих уровне, удерживая за предплечья в равновесии и направляя подсказками. Умений массажиста было достаточно, чтобы уклоняться от пагод и шпилей, с подстраховкой в виде кенара он, увлекшись, даже ускорялся, так что маленький слуга тормозил его на поворотах. Порывы свежего воздуха развевали одежды, свистели в ушах, пробирались за вороты и остужали кожу; длинные рукава кенара желто-бежевого оттенка ловили мягкое свечение треплемого на крючке фонаря и струились во тьме, словно зарница. Попутно Фумио делился тем, что мог различить внизу и впереди, и в сознании мастера Хэй всплывали скудные по форме, имеющие отдаленные от реальности очертания, фигуры и пейзажи завидной красочности.       Покружив над персиковыми деревьями, они наконец опустились на прогалину у павильона, строением напоминавшего чайный домик. Вокруг не было видно ни зги оттого, что деревья отделяли дом массажиста от ближайших построек. Птицы зажгли пару светильников на веранде. Они уже раскланивались, когда Фумио смущенно спросил:       — Мастер Хэй, позвольте узнать, бывали ли вы когда-нибудь где-то еще, кроме дворца?       — Я и сейчас, вполне возможно, не во дворце, — усмехнулся ибис. — Все кругом поддается переменам, но даже когда я странствовал, что-то внешне сохраняло постоянство, пускай и ненадолго. Я был нужен везде, в какую бы деревню или городок не попадал, и не было им конца и края. Многое испытал и пережил, пока меня не встретил и не пригласил к императору Гуангу, который, увы, вскоре погиб, один чиновник — мой друг с тех пор.       — А если бы появилась возможность, отправились бы вы снова странствовать? Мастер уставил бельма на слугу.       — И куда бы мы держали путь?       Фумио не сомневался в ибисе, ведь тот был неболтлив и чурался пустых сплетен, поэтому, придя к выводу, что в стране, где вечная мерзлота и метели, императору не обойтись без массажиста, притупляющего ломоту, кенар признался:       — В царство Запада.       — Почему бы нет? Но как бы мне не стать обузой, хотя, если ты будешь направлять этого мастера весь путь, то, наверное, я смогу его преодолеть. Правда, мне и здесь неплохо. Я отвык путешествовать, но идея повидать мир мне нравится.       — Этот слуга позаботиться о том, чтобы вам было комфортно в дороге.       — Спасибо, — улыбнулся мастер Хэй и присел на край веранды. — У меня, кстати, тоже есть кое-что для тебя: обратно лучше лети мимо сада, — как раз там я на днях столкнулся с госпожой Баоцзань. У нее подозрительно благостное настроение. Она отказывается от пищи уже более трех суток, говорит, что готовиться к ритуалу для его величества. Если это так, то мне не было смысла пересказывать ее слова императору, он сам захочет встречи. В воздухе, наверное, ты с ней не пересечешься. Но сложно убежать от того, кто зрит твою судьбу, все может быть.       Вдруг шум крон деревьев отчетливо донесся до слуги, он резко обернулся, но в кромешном мраке дальше лужайки ничего и никого не было. Тело его охватила дрожь.       — Б-благодарю мастера Хэй за совет, этот непременно им воспользуется.       Так кенар и поступил. Восточнее гнезда массажиста находилась обитель вещуньи, потому эта территория комплекса в некотором роде пустовала, — все во дворце остерегались предсказаний Баоцзань, ведь они, даже сулящие удачу и добрые вести, порой оборачивались по итогу и для прислуги, и для придворных неприятностями или неловким положением, и никто не мог предугадать, повезет им на самом деле либо же нет. Да и сама связь ведуньи с потусторонним миром, духами предков вселяла интуитивный страх.       К облегчению слуги, до флигеля-«шишки» он добрался благополучно, а предупреждение ибиса вытеснили из головы воодушевленные планы подготовки комплектов нарядов, паланкина и утвари для императора, а также свода указаний для шести отделений.       Подходящие для визитов дни выпали у Фумио и Чангпу на первые три в двадцатых числах восьмого месяца, так что канарейки сошлись на вечере двадцать второго, когда первого слугу могла подменить Рен-Рен. Чао же никак не показывал своим видом, что в курсе предстоящего приема в гнезде Ча, он ни разу не заводил об этом разговор, да и вообще с конца торжества будто бы позабыл о понижении племянника в ранге.       Как бы то ни было, но прежде всего Фумио надлежало отпроситься у учителя Тао. Как назло, перепел страдал спиной, уязвимым местом пернатых, подверженным с возрастом недугам из-за веса крыльев и одежд, исходил желчью, и все возможности для беседы исчерпывались на то, чтобы унять его. Переходный сезон перед непрерывными дождями ужасно сказывался на самочувствии.       Подобный шанс представился, когда в продолжение наказания за отсутствие из-за простуды слуга сортировал присланные старейшине Управления церемониями письма и прошения.       — Учитель, — робко обратился кенар, сжимая краешек очередного конверта.       — Что там? Опять какой-нибудь пустяк?       — Нет, господин, то есть да: этот всего лишь намеревался испросить вашего разрешения навестить наставника Чана через двое суток.       — Тебе нечем заняться? — бросил старейшина, не отрываясь от символов. — Или, быть может, ты привел в порядок накопившиеся дела?       — Будьте уверены, господин учитель, этот уладит к сроку все нетерпящее отлагательств. В придачу повторит все приличествующие осени песни и мелодии, хранящиеся в Государственном архиве, с вашего допущения, — заверял перепела кенар.       В результате старейшина дал согласие и велел передать господину Чану, единственному, чьи манеры он признал совершенными, а владение искусством чайной церемонии — непревзойденным, пожелания долголетия и процветания семье. Кенар внутренне вздохнул с облегчением: выполнить обещание по службе — пустяк в сравнении с уговорами; а вместе с песнями, допуск к которым ему выпишет учитель, он заодно планировал отыскать сведения о гравере Шухуэе.       Вскрыв же конверт, Фумио споткнулся о слова в послании, ошеломившие его: «Дорогой папаша! В кровоточащем, иссыхающем от тоски сердце моем до сих пор теплица надежда, что вы, уважаемый родитель, еще не утратили память о своем несчастном сыне…». Перечитав строчку снова и снова, он убедился, что она ему не показалось, а изучив конверт, небрежно запечатанный, он обнаружил только: «Старейшине Управления церемониями Тао из рода Та» без имени отправителя. Беглым взглядом, прежде чем сообщить странность учителю, он выхватил отдельные символы — просьбу отправить денег и что-то еще о супруге. Старейшина же чуть ли не сразу, как кенар начал зачитывать вслух, приказал уничтожить письмо.       — Вздорная шутка какого-то пройдохи! Нет у меня никакого сына. — Перепел поджег от свечи бумагу, а затем швырнул частично спаленный обрывок в чайник. — Выброси и завари новый. Живо!       Вылив испорченный чай, Фумио заколебался, а не подобрать ли уцелевший кусочек и дочитать? Вдруг хитрец, кем бы тот ни был, правда в бедственном положении? В такой степени, что избрал отнюдь не благородный способ добыть средства. Да и кто настолько бесстыден, чтобы притворяться чужим несуществующим родственником самого старейшины? Возможно ли столь жестокое коварство? Все же Фумио как следует втоптал мыском обрывок в землю. Стоило ли придавать значение глупому розыгрышу? К тому же ему не хотелось задерживаться и злить учителя.       Однако на душе маленького слуги было неспокойно. Старейшина Тао печально известен в качестве не самой сговорчивой личности, несгибаемой и толстокожей, словно столетний дуб, — если хитрец замыслил получить деньги, то он явно выбрал жертву, которую не так просто свалить.       — Учитель, — сказал кенар, — ситуация с письмом крайне странная. Вдруг отправитель станет чинить зло против вас? Нам стоило бы обратиться за помощью к начальнику стражи.       Но старейшина отмахнулся, будто от комара. Он не верил, что кому-то в столице хватит дерзости взмахнуть крылом перед носом такой влиятельной птицы, и запретил слуге упоминать при ком-то случившееся под страхом изгнания из дворца.       Позднее, утром следующего дня, слуга отправился с императором к Баоцзань, дабы та подсказала безопасное направление к Западным горам и порекомендовала дату отлета. Тогда-то Фумио и опомнился, сопоставил предостережение мастера и то отвратительное письмо, сделав вывод, что это явное предзнаменование чего-то плохого. На тропе до ведуньи он держался к хозяину ближе дозволенного, за что Гуанмин не упрекнул его: в детстве павлин также побаивался этой женщины, и потому был сведущ в страхе перед ней.       На миг Гуанмин перенесся в те годы, почти двадцать пять лет назад, когда точно также шествовал через мост, словно по боку луны, и затем по стежке, плутавшей меж зарослей фруктовых деревьев и поднимающейся на незначительную возвышенность, рядом с отцом-императором. Позади шелестели подолами сановники и придворные дамы. Первый снег падал хлопьями и тут же таял на носу, ладошках. Ясно помнился сладкий сливовый запах, окутывающий наследника трона Гунчжу второй накидкой. Отцу тогда надлежало вести себя чинно, однако он постоянно шушукался с сыном, мол, не взволнован ли тот, и расплывался в воспоминаниях о собственном пятилетии. В столь юном возрасте альбинос не рассуждал о судьбе и предназначении, и оттого обряд для него не отличался от обыденной прогулки. Мог ли он вообразить, что ожидало его?       — Отчего так тревожно? — пробормотал павлин.       — О чем вы, владыка?       — Нужно было прежде воскурить сандал: воля предков и Небес непредсказуема, а мы их никак не почтили… Разумеется, мы можем принести дары после, но, если надежды не оправдаются, нам придется действовать наперекор. — Императора устыдился покинутых Чертогов Белых хризантем.       Уставший вид императора вызвал в маленьком слуге сочувствие; покрасневшие белки свидетельствовали о бессонной ночи.       — Духи предков и Феникс уже изъявили, что не препятствуют союзу, мой господин. Так неужели они не одобрят его укрепление? Тем более что стремления наместника божества — есть повеление самого божества, разве не так? Ваше величество будто прокладывают русло к застоявшейся реке, а коль на середине возникнет гряда, хоть из сотни пик, вы выроете канал через ущелья, подкопаете до подземных вод, и потоки хлынут в засушливые земли! — встрепенулся кенар, стиснув изнутри рукава.       «Я не всемогущ», — хотел возразить императора, но промолчал, сознавая, что, в сущности, так бы и поступил, не сожалея, ради цели; завоевал бы ее, пускай даже ценой собственного перерождения. Правда, у обоих словно выдернули занозу из груди, избавив заодно от липкого ощущения неминуемой неудачи.       Когда перед ними вырос павильон вещуньи, называемый также святилищем, малым храмом из-за размера и проводимых ритуалов, ниоткуда раздался хриплый, раскатистый выкрик: то каркнул обыкновенный старый ворон, притаившийся на ветке. Вздыбив крылья, он потоптался, придирчиво изучая вторгнувшихся на его территорию, и полетел к обители. Тенями за ним взметнулись из укрытий еще двое, после чего троица примостилась на крыше.       Гуанмин позвонил в колокольчики. Единственное окно здания размещалось над деревянной, выкрашенной в красный цвет, с золотыми хризантемами, дверью; оно не имело рамы, только бамбуковые балки, служащие решеткой, торчали из камня, а ниже шелестели бумажные талисманы. Павильон без веранды стоял на кирпичном фундаменте, к входу же вела низкая лестница из плоских булыжников.       Створка двери распахнулась, и из душного, темного нутра выскользнула Баоцзань — ворона в черном ритуальном одеянии, слой под которым алел в прорезях на плечах, в вороте и из-под рукавов. Золотой змеей ее талию обвивал шнур, на запястьях при движении трещали браслеты из агатов и аметистов, а у висков, обтертых, как лоб и крылья, смесью из ладана и драгоценной крошки, свисали с золотого обруча украшения со вставками густо-оранжевого сердолика. Волосы ее, коротко остриженные, обрамляли безбровое грушевидное лицо, имеющее мертвенную бледность и одухотворенность от частого мистического исступления. Она раскрыла рот, приветствуя, и за губами показались черненые зубы. Раздав лакомства пернатым подопечным, почесав их головки и что-то проворковав, Баоцзань пропустила государя в святилище. Вытянувшийся из-за спины хозяина Фумио уловил лишь призрачное свечение из смежного помещения.       Во́роны же вздумали поскакать по кровле, то гаркая друг на друга, то щипая друг у дружки из клюва опавшую ранее от жары листву; их повадки были так затейливы, что кенар не на шутку увлекся ими. Через время, равное примерно двум выпитым чашкам чая, самый крупный ворон перелетел на землю и принялся подпрыгивать, словно танцуя. Он крутился то одним бочком, то другим, прикрываясь поочередно крыльями, точно в смущении, — словом, старался понравиться зрителю. Что могло быть более умилительным? Фумио начал хлопать в такт, а «актер» только раззадоривался. Как жаль, что кенар не прихватил с собой никакого угощения!       Вдруг сбоку что-то дернуло его. Слуга не успел осознать происходящее, как второй ворон вырвал из-за пояса нефритовую подвеску, и вернулся с «актером» на прежнее место. Тогда дверь отворилась, и как только Гуанмин и Баоцзань покинули святилище, ворон выронил над последней подвеску. Павлин проследил за этим со сложным выражением. Кивнув на прощание, побрел обратно к дворцу Срединного неба. Погруженный в думу император не заметил, что маленький слуга не последовал тут же за его зовом.       Фумио уставился на подвеску, перебираемую ведуньей острыми ногтями, под которыми скопилась сажа. Ворона поманила его к себе рукой. Зрачки ее подрагивали и норовили закатиться под веки, однако стоило кенару приблизиться, как они застыли на его фигурке, словно приколотые к ткани булавки.       — Любопытный, да?       Отдавая вспыхнувшему слуге подвеску, она поймала его за узел банта, точно в капкан.       — До двадцативосьмидневной луны везде носи с собой эту штучку с иной стороны от банта, тогда вода отступит, и появятся скалы, — и издала звук, похожий то ли на смех, то ли на карканье.       — Фумио! — кликнул его хозяин, и кенар поспешил прочь от вещуньи.