В тихом омуте...

      Но зря забыли про тот грех, который начинает овладевать людьми, словно паразит, очень аккуратно. — Смотри, какая у меня метла! — хвастается первокурсник, хоть и иметь метлы запрещено ему. — Ого! — Подумаешь! А у меня такая! Она круче!       То тут, то там начинали хвастаться. В том числе и конфетами близнецов Уизли: — У меня конфет больше, чем у тебя! — Сколько? — Двадцать! А у тебя только десять! — Подумаешь, у одного двадцать, у другого десять! — кричит второкурсник, — зато у меня пятьдесят! — А у ученика со Слизерина было сразу сто! — Ого! — А у меня сто одна! — кричит третьекурсница с Пуффендуя.       Мерились всем, что было. Но если младшие курсы — игрушками и конфетами, то старшекурсники и старшекурсницы… — А меня вчера Рон Уизли поцеловал! — хвастается Лаванда. — Ого! — говорит Парвати. — Интересно, чем же ты его заинтересовала? Уж точно не умом, — язвит Гермиона. — Ой-ой, самая умная? Имей ввиду, мальчишки на кости не бросаются, у меня хотя бы есть формы, а ты? Палка-палка, огуречик. — Да с мозгами человечек, — заканчивает Гермиона, — а тебя таким богатством природа обделила. — Главное — в жизни удачно устроится. Выйду за него замуж, будет он известным, а я с ним. А ты так и будешь где-нибудь внизу. — Поверь мне, помимо ума я могу таким похвастаться, чего еще нет ни у кого из вас.       Затем, наклонившись в Лаванде, шепчет: — И добилась я этого вовсе не способностями моего Греха. — Ой-ой, строишь из себя главную… — шепчет ей Лаванда, — а без меня, возможно, никого тут не было…все немного имеют меня, — она хихикнула. — У тебя только одно на уме, — качает головой Гермиона и уходит в гостиную из спальни девочек, которые подвержены Гордыне больше, чем мальчишки.       Если бы Гермиону спросили, как она себе представляет Гордыню, она бы назвала Лаванду или Парвати. Но никак не парня, скромного и вежливого. Однако, именно это может помочь ему спастись от охотников за Грехами.       В прочем, ее тоже не сразу могут вычислить. И чем дольше они неизвестны, тем больше влияния сначала на школу, а потом и на весь мир у них будет. — О, Гермиона… — улыбаясь, начинает Гарри, а потом целует ее, вместо приветствия. — На месте каждого я бы завидовал себе. — Не предавайся своему же греху, — улыбается она в ответ. — Но ты предаешься же. — Ты ведь знаешь, что на нас самих наши чары не влияют…и чары других грехов. — Ну, не на все грехи не влияют чужие чары. Твои очень даже влияют на всех. — Потому что мой грех — начало всех остальных. Частично. — Ты — искра для огромного пожара. Поэтому без тебя — никуда.       Они встречаются уже несколько недель. И они — не единственная пара среди Грехов. Но они — самая логичная, по мнению Гермионы. — Я знаю. А знаешь, хорошо, что именно ты — Гордыня. — Потому что этот Грех будут искать около Малфоя? — Именно. А так у нас есть время.       В учительской напротив Норы стоят Пэнси Паркинсон, Теодор Нотт, Винсент Крэбб и Грегори Гойл. — Итак. В ваших интересах прикоснуться к этому артефакту.       Нора указала на свою брошь, которая лежит на столе. Это не просто брошь. Он настроен на вычисление Греха в них. Насколько красным он станет, настолько много на них воздействия любого из грехов.       А если кто-то из них является грехом, то он станет черным. — А это безопасно? — спрашивает Пэнси. — Абсолютно.       Нора касается броши, которая остается синей. — Минерва, подойдите, коснитесь.       Кивнув, профессор трансфигурации касается. Камень лишь приобрел чуть более красный оттенок. — Видите? Все нормально. — А что означает смена цвета? — Ничего особенного, касайтесь.       Пэнси касается камня. Он не стал черным, а стал персидского синего цвета. — Отлично, далее?       У Теодора камень оказался цвета маджента, а у Крэбба — пурпурной пиццы. У Гойла же цвета Скарлет. — Свободны… — говорит Нора. — Ну что? — Это не друзья Малфоя — Гнев или Гордыня. — И что будем делать? — Искать. Другого выхода нет.