~*~
В тот день занятие пришлось отменить и Снейп удалился, чтобы разобраться с Монтегю. Гарри обрадовавшись, что тем самым выигрывает дополнительный день, чтобы потренироваться в окклюменции, которая ему никак не давалась, направился к двери, и уже собирался покинуть кабинет зелий, когда его привлек блик света, дрожащий на косяке. Он был похож на свет, что Гарри видел во сне, путешествуя по Отделу тайн. Парень обернулся. Свет исходил из каменной чаши, стоявшей на столе Снейпа. Ее серебристо-белое содержимое играло и переливалось внутри, манило и притягивало. Это мысли Снейпа. Те, что профессор прятал от него на случай, если тому удастся прорвать блокировку сознания. Гарри не сводил глаз с Омута. Любопытство все больше подстегивало вернуться и посмотреть, что же именно профессор хочет спрятать от него. Напряженно думая, Гарри сделал шаг к столу, затем другой и ещё… Оглянулся. Теперь его сердце билось ещё быстрее, чем раньше, казалось, вот-вот пробьет ребра. Сколько времени понадобится, чтобы разобраться с Монтегю и вернуться? Успеет ли он? Наверняка слизеринца поведут в больничное крыло. Гарри подошел к столу вплотную и склонился над каменной чашей. Серебряная субстанция кружилась, завихрялась, танцевала, сворачиваясь кольцами. Гриффиндорец прислушался. В коридоре царила полная тишина. Он коснулся субстанции палочкой и, увидев, что она стала прозрачной, погрузился лицом. Пол накренился, и Гарри полетел головой вперед в затягивающую его пустоту. Это по-прежнему был Хогвартс. Теперь он, стоя на берегу Черного озера, наблюдал, как развлекается компания его отца. — Скучно, — Сказал Сириус и растянулся на траве. — Когда уже будет полнолуние? — А я бы и без него обошелся, — мрачно ответил Люпин и опустился рядом. — Нам еще трансфигурацию сдавать. Может погоняешь меня? — Протянул ему свою книгу. Сириус лишь презрительно фыркнул. — Оставь ее себе. Я эту чепуху наизусть знаю, — оттолкнул книгу в руки Лунатика. По большому счету он учебники даже не открывал. А эссэ... У него достаточно поклонников, чтобы помочь с их написанием. — Сейчас развлечемся, Бродяга, — спокойно сказал Джеймс. — Гляди, кто там… Сириус повернул голову и замер, как пёс почуявший кролика. Инстинкты анимага порой брали верх. — Великолепно, — мягко сказал он. — Нюниус. Снейп около кустов только что поднялся на ноги и запихивал в сумку исписанные листки. Когда он вышел из тени и зашагал по лужайке так же размашисто и стремительно, как помнил Гарри, Сириус и Джеймс встали. Люпин по-прежнему читал книгу, не обращая на друзей внимания, а Хвост жадно следил за происходящим. — Как дела, Нюниус? — громко сказал Джеймс. Снейп отреагировал так быстро, будто ждал нападения: уронил сумку и выхватил палочку. Но Джеймс оказался быстрее: — Экспеллиармус! Палочка Северуса подлетела вверх и шлепнулась в траву позади него. Сириус рассмеялся отрывисто, будто залаял… — Как прошел экзамен, Нюнчик? — сказал Джеймс .— Я смотрел на него. Наверное вся его работа в жирных пятнах. Из уст Снейпа вырвался поток брани. — Ну и грязный же у тебя язык, — презрительно скривился Джеймс, когда Снейп упал, потянувшись за палочкой, от брошенного в него Сириусом «Импедимента». — Экскуро! Изо рта Саверуса полилась мыльная пена. — Оставьте его в покое. — Крикнула одна из девочек у озера, и Гарри узнал в ней Лили Эванс, свою мать. — Оставлю, если согласишься погулять со мной, — подбоченился Поттер. Ему очень хотелось произвести впечатление на девушку. Но она, казалось, не реагировала. Лили не соглашалась. — Что он вам сделал? — выпалила она, не ответив на приглашение. — Все дело в самом факте его существования, если ты понимаешь, о чём я, — хмыкнул Джеймс, и Гарри захотелось как следует его стукнуть. Сириус лающе рассмеялся. Гарри видел, что чары помех, наложенные на Северуса постепенно спадали, видел, как он дотянулся до палочки, как встрепенулся отец, но опоздал, и брошенное заклинание распороло щеку Джеймса глубоким порезом. Кровь хлынула на мантию. Еще одна яркая вспышка — и Снейп повис в воздухе вверх тормашками; мантия свалилась ему на голову, обнажив тощие бледные ноги и серые от грязи подштаники. Толпа наблюдавших за развернувшимся на берегу спектаклем разразилась ликующими криками, а Джеймс и Сириус едва не захлебывались от хохота. Гарри показалось, что ярость на лице матери вот-вот сменится улыбкой, но она громко выкрикнула: — Оставьте его! Снейп повалился безобразной кучей тряпья, с трудом выпутался из мантии и потянулся за палочкой, но теперь получил «Петрификус» от Сириуса и упал плоской доской. … — Кто хочет посмотреть, как я сниму с Нюниуса подштаники? — Снова спросил Джеймс, но Гарри так и не узнал, выполнил ли он угрозу. Кто-то словно щипцами вцепился в его руку чуть выше локтя и тащил куда-то. Едва не вскрикнув от ужаса, парень обернулся и увидел возле себя взрослого Снейпа с побелевшим от ярости лицом. — Развлекаетесь? — профессор выгнал его из класса, швырнув вдогонку банку с тараканами. Гарри сгорал от стыда и неверия. Ярость пылала в глазах, когда он смотрел в черные, будто воды Черного озера, глаза Снейпа. Он был в шоке и не мог поверить, что отец, Сириус, Люпин — такие мудаки! Поэтому развернулся и наорал на бледного как мел Снейпа: — Это, ложь! Я ненавижу вас! Вы специально оставили поддельные воспоминания, чтобы опорочить моего отца и крестного! Не верю вам! Не верю! Мой отец не такой! — Идиотизм и слабоумие — ваши семейные черты, Поттер, — с отвращением выплюнул Снейп. — Убирайтесь! — его черные как обсидиан глаза сверкали. — Если мой отец настолько отвратителен, откуда у вас долг жизни перед ним? — проорал Гарри в ненавистное лицо. Северуса так трясло от бешенства и желания, видимо, размазать его тонким слоем по пол или вовсе распылить, что руки ходили ходуном. Гарри никогда не приходилось видеть зельевара в такой ярости. Он схватил Гарри за плечо и поволок из замка. Куда и зачем, — было все равно. Гарри лишь царапался, пинался и шипел подобно змее. Пытался найти хоть какое-то оправдание тому, что увидел в воспоминаниях Снейпа, и не находил. Очнулся, когда Снейп швырнул его на пол, покрытый приличным слоем пыли и едва заметными следами. Щели в стенах, продранных когтями, клочья шерсти и огромная толстая цепь, прикрепленная к потолочной балке в одном из углов. — На этой цепи сидел ваш обожаемый профессор Люпин. Ваш крестный заманил меня сюда в первый день полнолуния, когда зверь наиболее опасен. Цепь не достает лишь до одного угла, и я должен был вычислить какой именно, пока зверь будет гонять меня по комнате. Я должен был по его задумке просидеть здесь несколько суток, наблюдая, как в нескольких сантиметрах от меня рвется с цепи дикий зверь. А ваш благородный отец, должен был порадоваться шутке и опомнился, через несколько часов, когда я здесь едва не сходил с ума от ужаса. Смекнув, чем им грозит эта «шутка», он вернулся и, заставив Сириуса отвлечь зверя, буквально выволок меня потрепанного, бессознательного, — цепь противно звякнула от резкого пинка ноги. — Нет, я не верю! Это неправда! Не может такого быть. Вы лжете, лжете, — Гарри отступал назад, мотая головой, слезы застилали глаза, голос перешел в судорожные всхлипы. И он бросился на Снейпа с криком: — Это неправда! Ты лжешь! Удар кулака разбил профессору губу. Кровь заливала грудь, длинные сальные локоны. Ответным ударом тот сбил его с ног и отбросил на стену позади. Вскочив на адреналине и не чувствуя боли, Гарри пинался и кусался, словно от этого зависела его жизнь. Они катались по полу в пыли и шерсти, рвали друг на друге одежду, выли и рычали как два диких зверя, сошедшихся в смертельной схватке, пока не обессилили окончательно. Мир, который построил Гарри в своем сердце, рухнул. Сверкнул, как сверхновая на небосклоне, сжался до точки и разлетелся на мелкие разрозненные фрагменты. И в каждом из них то отец, то Сириус издевались над Снейпом. Свернувшись клубком, зажав руками саднящие живот и ребра, он разрыдался. Плакал так, как не ревел никогда в жизни. Ни когда Дадли с компанией так называемых друзей избивали его на пустыре за улицей Глициний, ни когда дядя Вернон отходил его тяжелой металлической пряжкой ремня за испорченный завтрак. Со всхлипами, подвываниями, причитаниями. В тот момент он ненавидел собственного отца и мародеров. А себя, идеалиста, верившего в геройское прошлое своей семьи, особенно. Верившего в красивую сказочку о благородных отце и крестном. Поцелуй со вкусом крови и слез был нереальным, диким, ненормальным, но таким жадным, что казалось Северус пытается высосать душу у него через рот. Бешеная страсть, накрывшая обоих, снесла как тайфун. И он стонал прямо в терзающие его губы со вкусом крови. И снова они катались по полу, но теперь уже от страсти. Снейп кусал, оставлял засосы, метил кожу синяками, зализывал и снова метил. Гарри не уловил момент, когда исчезла одежда, превратившаяся в драное тряпье, и бледная прохладная кожа соприкоснулась с горячей и словно вплавилась в нее. Он не понимал, как драка переросла в огненную страсть, почему лежал с широко раскинутыми ногами и позволял вколачивать себя в пыльные изодранные доски. Как Снейп не порвал его неподготовленного. Почему он так охотно принимал того, кого ненавидел пять лет. Ведь, казалось, ему нравились девушки.~*~
Поттер улыбнулся собственным воспоминаниям. Сложно было скрывать от друзей и окружающих свою связь, сложно было таиться и выкраивать время для встреч, но еще сложнее было примириться, простить крёстного и вернуться в этот дом летом на каникулы, где он всецело отдался подготовке к безрадостному будущему — бой в Министерстве ясно и четко дал увидеть, что в покое змеемордый лорд его не оставит, волей-неволей, а бой с ним состоится. Все лето он учил боевые и защитные заклинания, отрабатывал пассы палочкой. Прокачивал собственное хилое тельце, выделяя по паре часов в день физической подготовке — тренировочный зал, находившийся в подвале дома Блэков, оказался как нельзя кстати. А после был еще один учебный год. И теперь уже Северус занимался с ним каждую свободную минуту, забывая порой о сне и приемах пищи. Подсунутый им в первый же день учебник по зельям стал самой важной книгой, другом и советчиком. А Гарри — любимым учеником профессора зелий Слизнорта. Были абсолютно непостижимые уроки-лекции Дамблдора, и они порой до утра обсуждали то или иное воспоминание, показанное директором, возвращаясь в реальность лишь с боем колокола к завтраку. Гарри злился на старика, за его постоянные утайки, недоговорки, будто узнай он что-то важное без попыток продраться через тонны бесполезной информации, тут же откажется от собственного предназначения. Последний урок, точнее вылазка в пещеру за очередным крестражем, разрушила теплый полный любви и незамутненного счастья мир Гарри до основания, низвергнув его с вершины Астрономической башни. Сраженный Авадой Северуса директор лежал у подножья стен замка, рядом фальшивый крестраж и Гарри растерянный, расколотый на части предательством того, кому доверял больше жизни и кого по-прежнему любил, вопреки необходимости ненавидеть. Он спрятал свои чувства так глубоко, что месяцы скитаний прошли более менее спокойно. Лишь раз, увидев патронус-ворон Северуса он покинул палатку, едва услышал шумный храп Рона и свистящее сопение Гермионы. Друзья, нашедшие утешение друг в друге, спали как убитые. А Гарри бродил по округе в поисках Сева до самого утра. Поняв, что уснуть не получится, он поднялся с постели, надел на ноги мягкие домашние туфли, отправился в кухню, стараясь разглядеть изменения в доме, которые так и не увидел — все мысли были заняты Драко. Рассматривая в пятне света, отбрасываемом слабеньким люмосом, окружающую его обстановку. Гарри влюбился в этот дом, похожий на склеп, где неприкаянным призраком бродил по комнатам старый эльф, несмотря на визгливый характер матушки Сириуса, на брезгливые неодобрительные взгляды Ориона Блэка. Нет, само собой и Кричер был жив, и супруги Блэк лишь написаны на холсте, но без живых хозяев эльф влачил жалкое существование, бродя из комнаты в комнату и разговаривая с портретами. Сейчас же дом дышал жизнью: Сириус принял род, а обретший нового главу рода эльф стал охотнее выполнять свои обязанности. Гарри ощутил обновленную магию особняка собственной кожей. Она более чиста, ластится к телу, будто объевшийся сметаны низзл. Обои в коридоре на лестнице обрели нежный оттенок молодой листвы остролиста, кастрюли и сковороды сияют чистотой, а на шее Кричера качается из стороны в сторону медальон Регулуса. Гарри моргнул, но Эльф остался. — Что случилось, Кричер? Старик крутанул собственные уши и жалобно завыл: — Гарри Поттер сильный волшебник! Сэр Гарри Поттер должен пойти с Кричером в комнату гостя. — Драко? Что с ним? — тревога вытеснила все остальные чувства. — Гарри Поттер, сэр, должен пойти в комнату гостя, — вновь взвыл эльф-домовик.***
Комната Регулуса Блэка, в которую поместили спящего после лечения Драко, мало чем отличалась от комнаты, что занимал сам Гарри. После принятия Сириусом рода со стен исчезли все висящие под заклятием «Вечного приклеивания» маггловские картинки с полуобнаженными девушками. Стены, шторы на окнах и балдахин кровати были по-прежнему в золотисто-красных тонах, но менее агрессивных. Эта комната была другой. Более строгой и богатой в оформлении: цвета сочной мокрой листвы стены, громоздкая мебель изысканного дизайна, тяжелые бархатные шторы и балдахин над огромной кроватью с серебряным знаком Слизерина на темно-зеленом поле, и… Драко — бледный, худой, мечущийся по кровати. Гарри тихо подошел, коснулся губами взмокшего от пота лба парня, как это делала тетя Петунья, когда лечила Дадлика. Драко горел. Тихие всхлипы и рваные вздохи перемежались горячечным шепотом, а зеленая шелковая пижама и наложенная Сириусом повязка сбились на бок, обнажая воспалившийся рубчик от кинжала Беллатрисы. Вздувшаяся кожа лопнула в нескольких местах, пачкая плечо парня и простыни кровью и гноем. — Нет, нет, я не хочу! Я не стану убивать её, — вдруг вскрикнул Малфой. Гарри от неожиданности отшатнулся, едва не растянувшись на полу у ног домового эльфа. —Ты давал ему «Обезболивающее» и «Перечное» зелья, Кричер? — спросил Гарри, вновь склоняясь над слизеринцем. — Кричер давал, Гарри Поттер, сэр, Кричер поил, — хриплым голосом, похожим на карканье, проныл домовик, — но ничего не помогает. Юный Малфой не приходит в себя, не узнает бедного Кричера. — Давай, Кричер, разбуди-ка Сириуса. С ним надо что-то решать, — указал кивком на слизеринца и сел в глубокое кресло у кровати, подогнув под себя озябшие ноги.