Уголок Грейнджер

      У Гермионы ужасно болела голова. Это было чем-то невообразимым: жжение распространялось по всей черепной коробке, перебиваясь стуком в конкретных местах. Ее мать страдала от мигреней и постоянно на протяжении всего взросления дочери повторяла примерно одно: упаси Бог тебе досталась моя наследственность. Порой у миссис Грейнджер были настолько сильные боли, что она сутками не вставала с кровати и брала больничный. Родительская комната погружалась во тьму, и Гермионе приходилось подливать в мамину кружку заранее припасенное зелье сна без сновидений, чтобы дать воспаленному сознанию хоть немного отдохнуть.       В детстве болезнь мамы воспринималась горечью на сердце. А теперь — всеми известными ругательствами. Гермионе было настолько больно, что ни единая мысль не умещалась в голове. Все раздражало. И слишком яркие цвета, и звуки из общей гостиной, и даже то, как перелистывала на соседней кровати страницы журнала Лаванда. Грейнджер прикрыла глаза в попытке сконцентрироваться на внутренней пульсации. Пить очередное зелье не хотелось. Они и так вместо крови бегут, причем иногда казалось, что в буквальном смысле. Гермиона распахнула глаза и в отчаянии посмотрела на закончившуюся упаковку магловского обезболивающего.       Видимо, ей все-таки придется выпить отвар.       Грейнджер присела на корточки к прикроватному ящику. Она дернула за ручку, и раздавшийся скрип отозвался ударом кувалды по затылку. Гермиона зажмурилась, глубоко вдыхая и замирая. Чем быстрее она достанет зелье, тем проще будет собраться в Хогсмид. Ведьма пошарила по полкам, содрогаясь от каждого звенящего звука, и наконец вытащила нужную колбочку. МакГонагалл предупреждала, что эти зелья нужно убирать как можно дальше, чтобы никто ненароком не увидел склянки и не решил воспользоваться без разрешения. То, что хранилось в глубине ящика Грейнджер, было сильнее обычной дозы в десятки раз.       Девушка залпом выпила горькую настойку и осторожно легла на кровать, сдавливая стеклянное горлышко. Поппи говорила, что лучше лежать, когда принимаешь лекарство. Так, во-первых, лучше распределяется жидкость и отвар начинает быстрее действовать. А во-вторых, тебя просто не скосит с ног мощный эффект эйфории. Эти зелья были схожи с алкоголем: выпив, сначала чувствуешь, как содрогается окружающий мир, а после подступает желание безостановочно улыбаться. Гермиона как-то переборщила с красным вином, поэтому могла наверняка провести параллели. На живот Грейнджер плюхнулся Живоглот, и девушка запустила худые пальцы в мягкую шерстку. Боль постепенно отступала.       У нее было десять минут, чтобы спуститься к дверям Хогвартса. Дорога займет минут восемь при должной торопливости, поэтому у Гермионы осталось ровно сто двадцать секунд, чтобы хотя бы минимально привести себя в порядок и убрать шерсть Живоглота с одежды. В последнее время у Джин развилась жуткая аллергия, и при каждом контакте с котом она чихала. Грейнджер зажмурилась, проверяя, отходят ли болезненные импульсы к голове. Ничего. Ведьма довольно улыбнулась и переложила Глота на подушку, отряхивая багровый свитер от рыжей шерсти. И пусть шкала уличного термометра доставала до отметки в 17 градусов по Цельсию, Гермиона чувствовала острую потребность натянуть поверх теплой одежды еще и мантию. Она сильно мерзла и постоянно раздражалась из-за подкрадывающегося чувства холода.       Гермиона подошла к зеркалу и воспользовалась магловской увлажняющей помадой. Каждую зиму, когда морозы только-только начинали отзываться сухими ветрами, у нее жутко трескались губы, кровоточа. Раньше Грейнджер не обращала на это внимание, просто слизывая металлический привкус. Уход казался ей лишними хлопотами. Теперь же Грейнджер вставала на десять минут раньше привычного и обмазывала каждый сантиметр тела кремами.       Сидевшая на кровати Лаванда хмыкнула. Ведьма уткнулась в страницу журнала, когда Гермиона перехватила в зеркале наблюдающий и чуть насмешливый взгляд.       — Что-то не так?       — Нет-нет, просто… — Браун самодовольно подняла брови, вновь критически осмотрев Грейнджер. — Ты для Рона так стараешься?       — Чего? — Грейнджер с иронией улыбнулась и повернулась к Лаванде.       — Раньше ты вообще не ухаживала за собой, а теперь ежедневно мажешься кремами. Даже, вон, губы подкрасила. — Она умолкла на несколько секунд, возвращая взгляд на какую-то модель со страниц «Современной ведьмы». Затем ткнула пальцем на изображение. — Рону нравятся скорее такие, чем…       — Чем кто, Браун?       Гермиона сложила руки на груди, чуть склонив голову набок. Лави с тяжелым вздохом надула и без того пухлые губы.       — Чем те, кто будет пользоваться кремом раз в десятилетие и думать, что ситуация изменится.       Грейнджер смотрела на соседку в полном изумлении. Улыбка застыла на смазанных увлажняющей помадой губах, и Гермиона смешливо фыркнула, когда Браун деловито покачала головой, будто подтверждая свои слова.       На Лаванду… На Лаванду нельзя было злиться. Вернее, можно, но Грейнджер хотелось этого в последнюю очередь. Браун была хорошим человеком. Может, со сложными чертами характера и слишком завышенным эго, которое не подкреплялось ничем, кроме самомнения и лести со стороны ухажеров, но это совершенно не было сопоставимо с тем, что крылось у нее внутри.       Во время войны, когда Орден оповестили о возвращении Гермионы, Лаванда была из тех, кто расплакался от облегчения. Она провела несколько дней рядом со спящей от недомогания Грейнджер и часто приносила ей крепкий ромашковый настой. Иногда блондинка рассказывала ей новости с полей, но только самые безобидные, как-то по-глупому увиливая от тем-раздражителей.       Ее нынешнее поведение почти веселило Гермиону — так разительно оно отличалось от того, что удалось увидеть. Лаванда не была язвительной. Она просто хотела выделяться. Все как в старые времена.       Почти все, с кем общалась Гермиона, даже украдкой, возвращались к жизни. Прошлой жизни со все теми же привычками, желаниями и манерой поведения. Рон, например, снова начал играть в шахматы, хотя во время войны вздрагивал каждый раз, когда видел игральную доску. Уж слишком часто на ней объясняли тактики грядущих сражений. Теперь же Уизли почти не реагировал на едва слышные передвижения зачарованных фигур — и даже наоборот, Грейнджер казалось, что азарт в нем вспыхнул с новой, какой-то небывалой силой. Рон постоянно с кем-то играл. И это точно был хороший признак: друг, как и все остальные, приходил в себя. Одна лишь Гермиона застряла.       У нее, безусловно, остались неизменные привычки. Ведьма все так же закалывала палочкой волосы, когда голова переставала работать, засиживалась в библиотеке рядом с Запретной секцией и много училась. Она все еще была первой, кто поднимал руку на сложном вопросе, даже если отвечать не особо-то и хотелось. Только если у других отголоски прошлого не вызывали ничего кроме умиротворения, то Грейнджер постоянно соскабливала с языка ощущение самообмана. Как будто ее вышколенная осанка, разумные ответы и поджатые губы при виде неудовлетворительных оценок у мальчишек были не ее желанием, а чем-то механическим. Выдрессированным. Та Гермиона, которая вернулась после войны с чертовым месяцем пробела в сознании, не перекликалась с Гермионой из воспоминаний. Между ними было слишком много различий. Кучерявая девчонка из прошлого умела и хотела бороться до последнего. Она была настоящей, а не наспех склеенной копией кого-то еле живого. У нее было все в порядке. И она не вздрагивала от морозного холода каждый раз, когда пыталась вытащить из головы хоть что-то помимо страха.       Гермиона часто думала, что с ней было в тот месяц. Пытали ли ее? Били? Издевались? Все, что она слышала о своем состоянии после возвращения, было крайне неутешительным. Кожа покрылась расцветшими гематомами. На шее рядом с местом проклятия обнаружился бугор, который со временем рассосался. Грейнджер не могла ходить первые двенадцать дней после возвращения, ее словно парализовало. Тогда-то ее и начали готовить к мысли о неизбежной инвалидности. Мадам Помфри мягко намекала, что если Гермиона не встанет в ближайшее время, то единственным оставшимся вариантом будет коляска. И это было страшно. Куда более пугающим оказалось тотальное непонимание: что? что, черт возьми, с ней случилось за те тридцать дней?       Первое время в Гриммо она только об этом и думала. Постоянно в мыслях прикидывала возможные варианты и даже начала сомневаться, не сошла ли с ума. А был ли вообще этот месяц? Ее память обрывалась на моменте, в котором в нее угодило проклятие. Лишь слабые отголоски чего-то бессвязного разбавляли пустоту и заставляли верить, что Грейнджер действительно пропала. Очевидно, на нее наложили Обливиэйт. Настолько мощный, что ни один колдомедик Ордена не смог восстановить воспоминания: сначала Гермиона была слишком слабой, а потом оказалось, что прошло слишком много времени, чтобы разрушить крепчавшие чары. Это стало тупиком, который раз за разом оборачивался разными образами в кошмарах.       Что бы ни случилось, из плена — если то вообще было пленом — она вернулась. Ее почему-то оставили в живых, хотя ведьма была важной добычей для Пожирателей. Это было странным, но со временем, когда появились первые боли, вопросы потеряли всякий смысл. Видимо, с ней не хотели прощаться с легкостью. Кто-то решил, что лучшим концом для маглорожденной станет смерть от проклятия — мучительная и болезненная. Наверное, они не предполагали, что Гермиона протянет целых четыре месяца. Что у нее будет еще полгода прежде, чем вены окончательно иссохнут.       Грядущая смерть напоминала изощренную пытку. И черт с этими болями, которые иной раз разъедали сантиметр за сантиметром кожи — было в отсроченности проклятия нечто страшнее. Страх за жизнь близких. Гермиона ежедневно видела дорогих людей и думала, как они справятся. Справятся ли вообще, раз уж на то пошло. И сердце протыкало иглами жуткой печали от мысли, что Грейнджер не застанет ни свадьбу Джинни и Гарри, ни рождение их детей с уже придуманными именами. Не увидит первый матч Рона в составе его любимой команды по квидиччу. У Гермионы не будет семьи. Обожаемого мужа. Чертового будущего, и от этого осознания стержень характера надламывался, вызывая желание завыть от отчаяния.       Бороться столько лет за будущее, которого у нее не будет.       Может, ей действительно следовало бы заняться проклятием. Может, пока есть еще время, Гермиона могла бы что-то предпринять, хотя бы попытаться. И сделала бы это она не ради себя. А ради них — укрывающихся под кроной дерева от неожиданно грянувшего проливного дождя друзей. Смеющихся. Обсуждающих тренировку по квидиччу.       — Гермиона! — Джинни помахала рукой. Улыбнулась и ткнула пальцем на серые тучи. — Давай к нам!       Грейнджер с удивленной улыбкой посмотрела на столб ливня. Она задержалась на несколько секунд, прикидывая, как быстрее добраться до друзей, и наложила на себя согревающие чары. Вновь глянув по сторонам, Гермиона рванула к одиноко стоящему дереву. Капли хлестали по щекам. С громким смехом ведьма бежала к ребятам, шлепая ботиночками по лужам и прикрывая промокшие волосы ладонями. Рон улюлюкиванием подбадривал ведьму. Джинни хохотала, греясь в объятиях улыбающегося Поттера.       — Последний рывок, Грейнджер! Прибавишь еще скорости, и мы возьмем тебя Ловцом даже без метлы! — Джин прикрикнула. Гермиона все так же звонко смеялась, поднимая промокший от луж подол мантии.       Она настигла ребят за пару секунд. Улыбающаяся, с искрящимися глазами и стирающая капли со лба, Грейнджер обняла Рона и повернулась к Поттеру с Джин. Троица захлопала. Гермиона театрально поклонилась.       — Вот она, темная лошадка Хогвартса! Может, отправить тебя на соревнования? — Уизли оценивающе опустила уголки рта, глядя на Поттера. Тот закивал. — Выиграешь нам парочку галлеонов.       — Думаешь, галлеоны дают как утешительный приз?       — У них нет выбора, — Поттер лучезарно улыбнулся, взъерошивая мокрые кудри подруги. Рон плотнее прижал к себе тонкий силуэт.       — Ты не замерзла?       — Нет, я под чарами. Все хорошо, — Гермиона улыбнулась ребятам. Спину несильно кольнуло, и Грейнджер вздрогнула. Она машинально обернулась на вход и осмотрела двор.       Никого.       Гермиона нахмурилась, но быстро отогнала мысль, глядя на абсолютно сухих друзей.       — Каким образом вы не промокли?       — Мы спрятались на первых каплях. — Гарри поправил волосы Джинни. — Тренировку пришлось сократить, мы успели как раз вовремя.       — Вот черт… — Гермиона виновато втянула губу. — Давно ждете?       — Минут двадцать, наверное.       — Но они того стоили.       Рон ободряюще глянул на Грейнджер и ровно так же, как Гарри секунды назад, поправил прилипший ко лбу от дождя локон. Гермиона с неспадающей улыбкой подошла ближе к Джинни.       — Аппарируем?       — Я думал, мы пешком… — Рон огляделся, зябко потирая ладони.       — Ну, если хочешь, можешь идти. А мы за сохранность, — Джинни подмигнула. — От такого ливня никакая бодроперцовая не спасет.       — Но я бы мог наколдовать…       — Ты еще и угрожаешь? Какой кошмар, сматываемся, Грейнджер, пока он не достал свою палочку из штанов.       Гермиона отклонила голову чуть назад, щурясь, и захохотала в голос. Рон сконфуженно переглянулся с Гарри, уголок рта которого нервно дергался от сдерживаемого смеха. Джин схватила подругу за руку, и обеих засосало в водоворот.       Их выплюнуло в туалете «Трех метел». Грейнджер, все так же улыбаясь, плутовато посмотрела на Уизли. Та отряхнулась.       — Джин, ты на что-то намекаешь?       — Ну наконец-то, милая маглорожденная ведьма, ты заметила мою страсть! — Уизли подхватила Гермиону за талию и закинула ее ногу себе на бедро. Джин заиграла бровями, и Грейнджер захихикала. — Не говори об этом Гарри. Вдруг он решит присоединиться… — Под звонкий смех Джинни игриво шлепнула ее по ягодицам. Гермиона опешила.       — Джинни!       — Да ладно! — Рыжая отпустила подругу и, обернувшись к зеркалу, поправила прическу. — Пусть хоть один Уизли потрогает тебя за задницу.       Гермиона легонько толкнула улыбающуюся Джинни и пристроилась рядом. Она взглянула на отражение и высушила волосы палочкой. Кудри взбились, пушась. Ведьма тяжело вздохнула.       — Как бы ни старалась, это все еще похоже на взрыв. Мама раньше называла это взрывом на макаронной фабрике, — Грейнджер грустно улыбнулась, опуская взгляд. Перебирающая рыжие прядки Джин замерла. Она с сочувствием посмотрела на подругу в зеркале и подхватила тонкую ладонь, сжимая.       — Ты не думала, что будешь делать дальше? — спросила Уизли после недолго молчания. Гермиона отвлеченно покачала головой. Она упорно рассматривала оставшиеся на раковине капли.       — Нет. Колдомедики сказали, что память им не вернуть. Слишком много времени прошло.       — Но Обливиэйт же можно снять в течение…       — Трех лет. Да, знаю. Но… — Гермиона отвела взгляд на стену, собираясь с мыслями. — Я не хочу себя обнадеживать.       — А… не знаю, встретиться с ними, познакомиться не хочешь?       Грейнджер бесцветно улыбнулась. Хотела ли она? Конечно. Кто в здравом уме будет отказываться от собственных родителей? От возможности еще хоть раз обнять их, вдохнуть эту стойкую безопасность, что возникала только в их присутствии? Будь Грейнджер здорова, она бы первым делом отыскала маму с папой, рассказала бы им правду, нашла колдомедиков и исправила все непоправимое. Гермиона бы пыталась. Хотя бы раз.       Но она была проклята в седьмой позвонок. И смысла встречаться с родителями, возвращать им воспоминания о дочери, которая все равно умрет через полгода, попросту не было. Это как гнаться за хвостом: глупо, а даже если и удастся укусить, только взвизгнешь от боли.       — Нет. Может, в следующем году.       — По крайней мере, ты начала строить планы. — Джин оперлась бедром о раковину. Она встревоженно глянула на подругу и пожевала губу. — Я переживала, что ты не хочешь бороться дальше.       — Война многое забрала. — Грейнджер равнодушно передернула плечами. — У меня больше нет ресурса на борьбу. Я устала.       — Для этого у тебя есть мы, Гермиона. Магловская машина не поедет с одним сдутым колесом. Ну, вроде. Если у тебя нет сил продолжать, ты всегда можешь поговорить с нами. Гарри и так с ума сходит от паранойи, что ты что-то скрываешь.       Грейнджер напряженно посмотрела на рассматривающую двери Уизли.       — Я ничего не скрываю.       — Да я знаю, — подруга закатила глаза. — Но Гарри вечно твердит, что ты странно себя ведешь. Я думаю, он просто не отошел от твоего похищения. Ты бы видела его в первые дни… — она покачала головой и нахмурилась. — Кингсли запретил Гарри куда-либо выходить, поэтому они с Роном устраивали ночные вылазки. Пока искали тебя, эти чудища чуть не сунулись в поместье Малфоя…       — К Волдеморту? — Гермиона судорожно усмехнулась. Тело обнял озноб.       С ней… не говорили о том, что происходило с Орденом во время ее отсутствия. Почему-то каждый считал своей обязанностью придумать как можно больше отговорок, лишь бы эта тема больше не поднималась. Чаще всего звучала одна и та же — так будет лучше. Даже Джинни, которая никогда не обращалась с Грейнджер так, будто та может в любой момент разойтись по швам, избегала разговоров об этом.       — Я же говорю: они оба почти чокнулись. Рон месяц не разговаривал с Кингсли, потому что считал, что ты пропала по его вине. А потом еще и долбанный Голдстейн сказал, что якобы видел, как тебя убили… — Джинни вздрогнула, становясь все более и более серьезной. — Это было невыносимо. Мы как будто не могли больше сражаться без тебя… И Мерлин знает, что бы было дальше, если бы ты не вернулась. Мне кажется… — она замолчала на мгновение, — мне кажется, Гарри бы проиграл. Он был уничтожен от мысли, что ты могла умереть. Наверное, поэтому он сейчас так переживает… — Джинни горько усмехнулась, заправляя волосы за ухо. — Гарри на днях сказал, что ему постоянно снятся кошмары, как ты истекаешь кровью, а он не может ничего сделать.       Гермиона не дышала. Она смотрела на помрачневшую Джинни и только хлопала глазами в какой-то абсолютно чистой по своей концентрации растерянности. Грейнджер перебирала края свитера пальцем, цепляя ногтями нитки, и только поджимала губы, проглатывая слова.       Все оказалось хуже, чем она думала. Правда, та самая правда, которую месяцами ждала Гермиона, с дьявольской силой дала ей оплеуху, поваливая на землю отмашистым ударом. Почему-то ведьма думала, что несмотря на все обстоятельства Орден продолжил бороться. Что бы ни случилось, они обещали друг другу не сдаваться, дойти до чертова победного конца. Слезы и горести можно вынести. А вот руины магического мира — нет. И слышать о том, что Гарри — тот самый Гарри, от которого буквально зависела жизнь волшебников — готов был опустить руки из-за исчезновения Грейнджер, отрезвляла и пьянила одновременно. Он не мог так поступить. Он не должен был погружаться в месиво страха за жизнь подруги, потому что это…       …это так неразумно. Это так глупо. И так отягощает каждый из оставшихся от шести месяцев день.       Гермиона прикрыла глаза, ощущая, как в уголках скапливаются жгущие слезы. Она размеренно вдохнула и задержала дыхание, восстанавливая душевный баланс. Излишняя нервозность могла привести к потере сознания, а здесь, в туалете «Трех метел», достаточно острых углов, об которые можно стесать кожу.       — Джин, мне очень жаль, — прошептала ведьма. Уизли отмахнулась.       — Теперь все в норме. Ты жива и здорова, больше переживать не за что. Только, конечно, если ты не решишь сигануть с Астрономической башни.       — Обязательно подумаю об этом на досуге, — Гермиона через силу улыбнулась. — Пойдем?       Девушки вышли из уборной. Джинни выискивала глазами парней, пока Гермиона пыталась натянуть улыбчивую маску беззаботности. Прозвучавшие слова слишком больно полоснули по незажившим ранам. «Мне кажется, Гарри бы проиграл» — черт, это прозвучало так парадоксально странно, так болезненно, что Грейнджер до сих пор втягивала живот к позвоночнику, лишь бы не глотнуть воздуха больше положенного. У нее кружилась голова. Все в сознании кружилось, потому что наволочка тайны тех дней наконец соскользнула, а Гермиона не почувствовала ничего, кроме разочарования и страха. Проиграл бы тогда Гарри? В действительности, проиграл бы он? Осмелился бы?       Победа Волдеморта — это проявление силы или отчаяния Поттера?       Гермиона никогда не углублялась в мысли о возможном поражении Гарри. Такой исход казался чем-то из разряда шутки. Она знала его слишком хорошо, чтобы понимать: Поттер, скорее, упадет в объятия костлявой, но заставит будущее дышать без страха. Весь Орден верил в это. В это верили все, кто был хоть немного знаком с ним. Его победа казалась очевидной как минимум потому, что власть, основанная на страхе, рушится в разы быстрее той, у корней которой лежит преданность. Люди были преданы Поттеру. А Поттер им, до последнего. И одна только крамольная мысль, что все могло разрушиться из-за долбанной Грейнджер, которая оказалась недостаточно внимательной в чертовом лесу, была почти смехотворной. И крайне пугающей.       Если бы Гарри пришлось решать дилемму вагонетки, он бы наверняка выбрал одного человека — ее.       Девушки сели за стол. Рон тут же оживился, счастливо улыбаясь Гермионе. Он хотел было встать, чтобы переместиться ближе к ней, но Джин вовремя подняла указательный палец и со всей строгостью указала брату на Поттера.       — Сиди с ним.       Гермиона фыркнула. Она потянулась к кружке сливочного пива и сделала несколько внушительных глотков. Горло жутко пересохло, и один черт знает, от чего — от слишком вязкой слюны или застрявших поперек слов.       — О чем разговаривали? — Грейнджер довольно слизнула пенку с губ. Рон, наблюдавший за девушкой, перевел смущенный взгляд на друга.       — Конечно, о квидичче. Как будто они могут говорить о чем-то другом.       — У нас скоро матч, — Гарри улыбнулся. — Ты же придешь посмотреть?       — Разумеется! — Гермиона закивала, ежась от прокатившегося холода. — Когда?       — Послезавтра. Играем против Слизерина.       — Первый матч сезона и сразу против Слизерина? — ведьма округлила глаза и подтянула мантию. — Мерлин, МакГонагалл как-то странно борется с факультетской неприязнью.       — Вообще-то… — поправив очки, Гарри смущенно улыбнулся. — Сезон еще не начался. Это будет дружеский матч, как совместная тренировка, чтобы прийти в форму после перерыва. Ты… мне кажется, ты была права по поводу… ну…       — Дискриминации?       — Типа того. Я решил, что нам пойдет на пользу что-то такое. Возможно, мы сможем как-то нормально сыграть. Может, даже организуем что-то после…       Гермиона просияла. Она довольно хлопнула в ладоши, отодвигая стакан, и схватила Гарри за руку, сжимая. Друг улыбнулся.       — Гарри, это потрясающая новость! Я так горжусь тобой! Это действительно то, что сейчас нужно.       — Да, я бы от пьянки не отказалась… — Джинни посмотрела на полупустой стакан пива с наигранной грустью. — Тем более что у Гермионы скоро день рождения. Нам нужно как-то отметить. Можем закатить классную вечеринку, пригласить ребят с других факультетов, и все будут пить в честь девятнадцатилетия гриффиндорской гордости!       — Это ты меня так назвала? — ведьма улыбнулась. Джин кивнула.       — Это сама судьба тебя так нарекла.       Рон насупился. Он опустил взгляд на руки, после чего вдохнул побольше воздуха и спросил:       — И мы типа… реально пригласим слизеринцев?       — А что, Слизерин больше не факультет?       — Нет, но… а если заявятся Малфой, Нотт и Забини? Паркинсон еще ладно, она девчонка. Но эти трое…       — Они тоже люди, Рон. — Гермиона проглотила сливочное пиво и пожала плечами. — В этом нет ничего такого.       — К тому же у нас появится веская причина их избить.       — Джинни! — Грейнджер прихлопнула смеющуюся подругу по руке. — Гарри, ты вообще следишь за своей девушкой? Она стала варваром.       — Я пытаюсь, — Гарри тепло улыбнулся, глядя на Джин. Девушка заалелась. — Но она мне нравится и такой.       — Мерлин, меня тошнит от вас, — Рон отвернулся, ладонью ограждаясь от ребят. Гермиона улыбнулась.       — Ну что ты, Бон-Бон… — Грейнджер накрыла мужскую кисть своей тонкой. Сидящая рядом Джин прыснула со смеху.       Гермиона любила такие посиделки. Она даже и не вспомнит, когда в последний раз четверка могла говорить о чем-то кроме военных новостей, потерь или, что еще хуже, самой Грейнджер. Последнее всегда приводило ее в ярость, и разговор из раза в раз заканчивался одинаково: Гермиона бросала на стол то, что держала в руках, и в бешенстве удалялась. Сейчас же… все было таким, как она помнила. Словно каждый из них был не героем войны, а обычным студентом. Они болтали и смеялись, пили пиво и обсуждали предстоящий матч по квидиччу.       Во времена жутких кошмаров Грейнджер часто думала именно об этом. О том, что она сможет выздороветь и будет проводить время исключительно таким образом — в компании любимых людей с потрясающей, пусть и самой обычной, выпивкой. За их столом всегда будет шумно, но никогда больше из-за ссор. Все будут счастливы. Все будут живы. И у каждого наконец начнется та жизнь, которая была ему предначертана. Мысли о таком раскладе помогали Гермионе дышать в периоды самой сильной слабости. В очередной раз засыпая обездвиженной из-за отсутствия всяких сил, она представляла эту концепцию счастья, которая прямо сейчас разворачивалась в «Трех метлах». Непроизвольно плакала. Сглатывала слезы. И все так же мечтала. Наверное, это и стало причиной, по которой Грейнджер все-таки смогла подняться на ноги, несмотря на все прогнозы.       Она поднялась не назло. А ради.       Ради той жизни, что была у нее сейчас. Пусть и с таймером, с утекающими секундами, но она была. И Гермиона наслаждалась каждым вздохом, даже если он приносил боль. Ей нравилось слоняться по коридорам Хогвартса, болтать с однокурсниками — черт, да даже бытовые скандалы с мальчишками приносили удовольствие! По крайней мере, они были живы. Они чувствовали и были рядом. Большего Грейнджер не требовала.       Джинни подхватила Гермиону за ладошку, привлекая внимание. Грейнджер отвела рассредоточенный взгляд от пузырьков в кружке Рона и заморгалась с улыбкой. Мальчики обсуждали готовящуюся тактику.       — Как думаешь, — Уизли прошептала, — ты получишь подарок?       Гермиона прищурилась.       — От кого?       — Ну, от него. От того, кого мы не знаем.       — О…       Грейнджер широко улыбнулась и заправила прядь за ухо. Она пожала плечами.       — Я не знаю. Имею в виду, война…       — Я о том же. Надеюсь, он не умер. — Джин почесала нос. — Будет неловко. И довольно грустно, потому что он делал крутые подарки.       Пряча смущенную улыбку в кружке, Гермиона обернулась к окну. Жив ли ее… даритель? Тайный поклонник, как называла его Джин, несмотря на упреки Грейнджер. Ведьма не знала, принесет ли вновь сова аккуратный сверток с подарком от неизвестного на день рождения. Какая-то часть Гермионы надеялась, что это станет, как обычно, одним из первых презентов. Что он упадет ей в руки во время завтрака, когда Большой зал будет забит студентами. Она в очередной раз осмотрится по сторонам, выискивая наблюдающий взгляд отправителя, а потом с мурлычущим удовольствием раскроет дорогую упаковочную бумагу и расплывется в улыбке. Покрутит подарок в руках. И снова расцветет, как это случалось почти каждый год, начиная с четвертого курса.       Именно тогда она впервые получила тщательно упакованный сверток без записки. Сова бросила его прямо на голову Грейнджер, как будто промахнувшись, и ведьма с раздраженным удивлением осмотрела подарочную бумагу со всех сторон. Сначала ей показалось, что это для Гарри. Гермионе никто не отправлял анонимных подарков, даже родители старались дарить заранее, перед отправлением в Хогвартс. Она аккуратно потянула за красную ленточку и приоткрыла рот в восторге. Внутри лежал ошейник — с виду совершенно простой, неброский, но из прочной, словно шелковой наощупь кожи. Рон тогда сказал, что это зачарованный материал, крайне дорогой. Далеко не каждый волшебник может позволить купить своему любимцу подобную побрякушку. Он автоматически подстроился под пушистую шею Живоглота, и кот довольно замурлыкал, облизывая пальцы Гермионы. Это был первый ошейник, от которого Глот не унесся с нервным шипением.       На следующий год ей подарили коллекционное издание «Истории Хогвартса». Книга была в мягкой обложке, переливающейся всеми цветами факультетов, и пестрила яркими колдографиями. К книге была приложена записка: «С днем рождения». И ни слова больше. Гермиона тогда подняла карточку на свет, щурясь, и стала выискивать какие-нибудь указывающие на личность отправителя детали, но ничего не нашла. Она озадаченно скользила взглядом по факультетским столам и прикидывала: кто, черт возьми, мог оказаться таким благодушным, что отправил настолько ценный экземпляр? Грейнджер перебирала все всплывающие в голове имена, но лучи надежды рассеивались, когда подозреваемый подходил к ней и открыто поздравлял, вручая какую-то вещицу.       У Гермионы под кожей чесалось любопытство. И на протяжении трех лет она искренне ждала каждый свой день рождения, чтобы узнать, что придумал этот человек в новом году. Будет ли там какая-нибудь записка? Хотя бы что-то, за что можно ухватиться и, потянув за нитку, распутать клубок загадки? Грейнджер жаждала узнать, кто ее отправил. И всей душой надеялась, что этот парень — а она почему-то была уверена, что это именно молодой человек — жив и здоров. Так у нее был бы шанс спросить, зачем он отправлял ей подарки и откуда, черт возьми, знал, что наверняка может ее обрадовать.       — Надеюсь, с ним все хорошо, — пролепетала Гермиона, засматриваясь на ливень за окном.

***

      Она опьянела.       Смешивать зелье и три кружки сливочного пива — это то же самое, что после дорогущего вина перейти на дешевые шоты из бара по соседству с неблагополучным районом. Гермиона особенно сильно это прочувствовала, когда поднялась из-за стола и вышла на улицу. После прошедшего дождя в воздухе витала свежесть и сырость брусчатки. Грейнджер глубоко втягивала в себя запахи, и алкоголь мешался с эйфорией любимого аромата. Она обожала это ощущение осеннего мира после ливня. Было в нем что-то удивительное. Буйные краски притуплялись серостью неба, и все вокруг успокаивалось.       Возвращались домой они пешком. Взяли по бутылочке пива на каждого и шли, смеясь над старыми историями с прошлых курсов. Гермиона слушала вполуха. Она постоянно оглядывалась по сторонам, впитывая каждую промокшую деталь сентября. Ведьма безостановочно улыбалась и глупо хихикала над изредка долетавшими до нее шутками. Ей было спокойно. Впервые за столько лет спокойно, умиротворенно. И легко. Грейнджер было чертовски легко на душе. Ребята позволяли ей насладиться этим, не дергая лишний раз и не обращаясь по имени. Гарри улыбался, украдкой глядя на прикрывшую в глубоком вдохе глаза подругу, Рон любовался, а Джинни просто была рядом. В какой-нибудь другой момент Гермиона бы обязательно расчувствовалась, но сейчас ей слишком хотелось впитать осень. Полюбиться ей. Быть ею.       Уже ближе к дверям Хогвартса Грейнджер оторвалась от тройки. Она попросила немного времени наедине с собой и уверила каждого, особенно встревожившегося Поттера, что все будет в порядке: она просто проведет пару минут во дворе и подышит. Ребята ушли. Тучи начали сгущаться, заволакивая потемневшее небо, и воздух стал разреженнее. Наверное, скоро облака разорвутся молниями. Послышится первый гром, и тогда Гермиона завалится в кровать с книгой и кружкой теплого молока.       Первые капли стукнули по носу, когда Грейнджер сидела на лавочке. Она смотрела на покачивающиеся кроны деревьев и по-прежнему улыбалась. Ведьма определенно — определенно — была опьяневшей. В ментальной тетрадочке появился пункт: не мешать зелья с выпивкой. По крайней мере, ее не преследовала жуткая головная боль.       Интересно, сможет ли Гермиона быть такой же легкой без алкоголя? Ребята весь вечер шутили, что старая добрая Грейнджер возвращается. Что в карих глазах появился разумный азарт, а смех становится ярче, заполняя комнату мелодией. Вот только сама ведьма прекрасно понимала: дело не в изменениях к лучшему. Это всего лишь хмельной выброс эндорфинов. Может, если она будет пить чаще, к ней перестанут относиться как к чокнутой?       Капли стучали все громче. Грейнджер допила остатки сливочного из бутылки и трансфигурировала ее в распустившийся белоснежный пион. Мама обожала пионы. Гермионе этот цветок всегда казался излишне помпезным, как будто неестественным, но миссис Грейнджер их обожала и даже пыталась вырастить в саду. Ничего не вышло: мама была отвратительным садоводом. На ее летний день рождения ведьма вырастила целую сотню пионов, заранее заручившись разрешением на нарушение правил от Альбуса. Мама была в восторге от цветочного ореола вокруг их дома.       Будь у Гермионы возможность, она бы усеяла пионами всю Австралию.       Девушка положила цветок под дерево. Вновь промокшая, дрожащая без согревающих чар, что закончили свое действие, она тоскливо смотрела, как барабанят капли по нежным лепесткам и вытянутому стеблю. Дождь стекал по чуть вздернутому с мелкими веснушками носу Гермионы и падал прямо на приоткрытые губы. Реши вдруг Грейнджер заплакать, никто бы даже не заметил. Даже она сама не обратила бы на это внимания. Ей было слишком горько смотреть на этот сиротливый белоснежный пион.       Глубоко вздохнув и глотая капли с губ, Гермиона повернулась к входным дверям, игнорируя вернувшуюся боль в спине. Она неспешно наступала на лужи. Ботинки давным-давно промокли, как и вся остальная одежда — как и сама Грейнджер. Но больше ей не было холодно. Даже наоборот: по коже в мурашках прошелся согревающий жар, даруя блаженство. Гермиона хмыкнула. Если верить, что у каждого есть свой ангел-хранитель, то ее только что наслал греющие чары.