Уголок Грейнджер

      — Гермиона… Гермиона, просыпайся!       Грейнджер лениво повернулась на бок, жмуря глаза. Кудрявые волосы щекотали спину, и бугор на шее под упавшими на подушку локонами просматривался отчетливее. Джинни едва заметно, будто подруга могла увидеть, скривилась — не от отвращения, отнюдь. Пораженное место снова выглядело плохо. Прямо как в день возвращения Гермионы на площадь Гриммо. Из ровного ряда позвонков на уровне чуть сутулых плеч выбивался нарост нездорового лилового цвета. Такой даже не назовешь фиолетовым: оттенок смешивался и с синим, и с черным, наводя на мысли об отмирающих тканях. Если бы Уизли не видела подобное раньше, она бы свалилась с рукой на сердце, глубоко дыша и боясь моргнуть, в страхе, что уплотнение увеличится. Но Джин только осторожно, самыми кончиками ногтей провела по окружности позвонка и прикусила губу в беспокойстве. Гермиона приоткрыла глаза, впиваясь в подругу сонным взглядом.       — Что ты делаешь? — голос был сиплым. Грейнджер еще затапливало сном, а ощущение теплого одеяла на ледяных ногах убаюкивало. Джинни почесала левую щеку, виновато отводя взгляд на прикроватную тумбочку, заваленную бумагами.       — Это больно?       — Если ты про учебу по ночам, — Гермиона прикрыла ладонью широкий зевок и маленьким кулачком потерла глаза, приподнимаясь, — то нет. А если про позвонок — немного. Он жжет.       — Выглядит так, будто скоро вывалится из твоей спины, если честно. — Джин присела на край кровати, держа прямую осанку. Она положила ладонь на укрытые одеялом ноги Гермионы и чуть сжала ткань. Грейнджер сонливо улыбнулась, растворяясь в очередном зевке.       — Ну, будем надеяться, что этого не случится.       Джинни грустно ухмыльнулась, опуская глаза на теплое одеяло. Рыжие волосы были туго заплетены в косички, и кончики начинали скользить по открытым ключицам, стоило Уизли склонить голову. Она просидела в подобном положении с минуту, рассматривая узоры на покрывале, после чего резко дернулась и взглянула на Гермиону с широкой улыбкой. Затем подскочила, крепко обхватывая Грейнджер чуть ниже воробьиных плеч, и негромко затараторила куда-то в кудри:       — С днем рождения, Гермиона! С днем рождения, с днем рождения, с днем рождения!       — Спасибо, — именинница мягко улыбнулась, прижимаясь корпусом к груди Джин. — У тебя пунктик на первенство в поздравлениях?       — Привилегия соседства, — подмигнула Джинни, отклоняясь назад. Она поправила косички с выбивающимися прядками и кивнула на подоконник рядом с кроватью Грейнджер. — Такому количеству подарков даже Гарри позавидует.       Гермиона обернулась. Весь подоконник был в цветах и сладостях: излюбленные лакричные конфеты в кисло-сахарной посыпке, букеты белых распустившихся роз, упаковки из «Сладкого королевства», леденцы — Мерлин, завалы напоминали о тумбочке возле больничной койки Поттера на четвертом курсе. Грейнджер с недоверчивой улыбкой обернулась на довольную подругу, хлопнула в ладони и, втянув нижнюю губу, подкралась к «рогу изобилия». Ей было страшно притронуться. Ощущение, словно это все… Ей никогда не дарили так много. Ни на один день рождения — предыдущий и вовсе прошел где-то на отшибе заросшего дикой травой утеса, где ветер был таким свирепым, что заставлял щуриться от слез. В последний раз, пришедшийся на разгар войны, ей подарили теплый шарф и варежки с маленьким изображением рыжего кота. О большем она и не просила. Даже не мечтала, если честно. Теперь же скорлупа скудных ожиданий в преддверии подступившего девятнадцатилетия дала трещину, стоило Гермионе прикоснуться кончиками холодных пальцев к оберточной бумаге. Все было реальным. Таким ощутимым, пахучим — по всей комнате разливался аромат цветов и чего-то пряного. Грейнджер осторожно поднялась на цыпочки и вытянула шею, присматриваясь к дальнему ряду, как вдруг искрящийся взгляд зацепился за ленты.       — Мерлин! Ромашки, Джин! — голос стал выше от подскочившего удовольствия, и Гермиона, едва касаясь, подхватила изящную вазу с перевязанными белой лентой ромашками.       — Это от Рона.       — От Рона? — Гермиона округлила глаза, выискивая тонкими пальцами записку. Та пряталась внутри, рядом с погруженными в воду стебельками.       «Похожей на ромашку. Р.»       Щеки вспыхнули, и жар запульсировал в каждой жилке. Гермиона провела ладошкой по беспорядочным от сна кудрям, приглаживая, и неловко обернулась на смеющуюся Джинни.       — Это ты ему подсказала?       — Я? Мерлин свидетель, я ни при чем, — рыжая помотала головой, в иронии опуская уголки подкрашенных губ. — Это инициатива Рона пойти в пять часов утра искать ромашки. И он совсем не заставлял нас с Гарри пойти вместе с ним.       — Это… — Гермиона помолчала, зачарованно глядя на лепестки. — Очаровательно. Правда. Спасибо! — Она поставила вазу на подоконник и обняла подругу.       — Мой подарок получишь позже. Он тебе не понравится, но ты будешь в нем шикарна.       Гермиона отодвинулась, хмурясь с застенчивой улыбкой. Ведьма оглядела плутовское лицо Уизли и уже приоткрыла рот, намереваясь выразить сомнение, но в комнату вошла Лаванда, и слова затерялись на фоне постукивающих каблучков. Браун остановилась в дверях и со сложенными на груди в самодовольном жесте руками окинула соседок взглядом, широко улыбаясь. Грейнджер склонила голову и ухмыльнулась.       — Уже видела мой подарок? Этот крем из очень дорогого магазина. Он работает гораздо лучше твоих магловских штучек, так что если ты не будешь им пользоваться, я обижусь.       — Конечно, Лав. Я воспользуюсь им прямо сейчас.       — При мне, — Браун закивала. Уизли удивленно обернулась на Лави.       — Лаванда, ты извращенка? Тебе так нравится смотреть, как хорошенькие девочки обмазываются кремами?       Браун застыла в ужасе. Она распахнула светлые глаза, с трудом моргая из-за слипшихся от большого количества туши ресниц, и сморщила нос, отчего пухлая верхняя губа дернулась. Уизли захохотала.       — Джинни, лечись. Ты больная, — Лаванда обиженно надула губы. — И вообще лучше поторопитесь: вы скоро пропустите завтрак.       Гермиона взглянула на часы. Они опаздывали уже на пятнадцать минут, и в условиях неторопливости Джин во время завтрака это было катастрофической потерей. Грейнджер суетливо подлетела к шкафу, вытягивая бордовый свитер и юбку. Она шустро переоделась и подкралась к зеркалу, в очередной раз приглаживая волосы ладонями. Кудри лезли на щеки, лозами перекрывая красноту скул. Лаванда протянула ей аккуратный сверток.       — Что это? — Гермиона аккуратно провела подушечками пальцев по обертке. Эта бумага может убить, окажись Грейнджер недостаточно осторожной. Острые края разорвут покровы кожи, и маленькая царапина покроется густыми рубиновыми каплями.       Едва касаясь, ведьма раздвинула уголки обертки, подцепляя края отросшими ноготками. Внутри красовалась помадка в цветастой баночке. Гермиона подняла восторженный взгляд на самодовольно ухмыляющуюся Лаванду и широко улыбнулась.       — Гигиеническая помада со вкусом печенья.       — Лаванда, ты прекрасна! — Грейнджер благодарно стиснула пухловатую ладонь Браун и, разворачиваясь к отражению, смазала губы. На вкус помада действительно напоминала любимую выпечку, и Гермиона против воли облизала поблескивающую кожу.       — Быстрее, Гермиона, мы пропустим подарок от твоего тайного поклонника!       Уизли оттянула ведьму от зеркала за запястье. Грейнджер обернулась на лежащую около кровати сумку, переводя упрашивающий взгляд на закатившую глаза Лаванду, и девочки вышли из комнаты.       Мерные шаги разрушали покойную тишину коридора. Браун тащила две сумки одновременно и, отмахиваясь от попыток Гермионы забрать свои вещи, сбивчиво рассказывала о сложностях подбора косметики для Грейнджер — по ее словам, она потратила несколько часов, выискивая крем, который подошел бы одновременно тусклой, бледной, безжизненной и крайне сухой коже. Гермиона благодарно улыбалась и кивала, скрывая смех за редкими покашливаниями в кулак. Джинни торопилась больше всех, почти летела, предвкушая две радости сразу — вкусный завтрак и подарок для подруги. Грейнджер не могла не фыркать со смеху, глядя на быстрый шаг Уизли. Казалось, будто та заинтересована в долгожданном свертке на лапке совы больше, чем сама Гермиона.       Джин толкнула массивные двери и разочарованно выдохнула, оглядывая наполненный студентами зал. Грейнджер отвела взгляд от присевшей рядом с Роном Лаванды и внимательно посмотрела на подругу.       — Если подарок придет, мы не узнаем, от кого… — Уизли разочарованно опустила плечи. — Слишком много людей. Не поймешь, кто пялится, а кому просто интересно…       — Прекрати. — Гермиона подавила улыбку, глядя на подскочивших из-за стола мальчиков. — Не факт, что подарок вообще будет.       — Как будто ты не об этом думала перед сном. — Джинни ткнула указательным пальцем в ребра Гермионы. Ведьма легонько засмеялась от щекотки.       — Может быть. Но знаешь… — Грейнджер подняла брови, подходя к друзьям и укутываясь в объятия Гарри, открывшего рот для поздравительной речи. — Даже если подарок не придет, я не расстроюсь.       — Ага… Не расстроится она. Ты будешь пер…       — А можно мы уже поздравим Гермиону? — Поттер мягко коснулся предплечья Грейнджер, поглаживая. Джинни, недовольно хмыкнув, закатила глаза и села за стол, иронически передразнив последние слова парня. Гарри с Роном переглянулись. — Гермиона, с днем…       — …рождения! — заключил Рон, перехватывая тонкую ведьму за ладонь и притягивая к широкой грудной клетке. Гермиона вдохнула глубже: от Уизли пахло скошенной травой. Она потрепала рыжую макушку, смеясь.       — Спасибо! — Грейнджер бодро отошла от Рона и села рядом с Джин, отпивающей кофе из кружки. Мальчики плюхнулись напротив. — И особенно за ромашки. Я, честно говоря, даже и не надеялась получить живые цветы в середине сентября…       — Это… — парень откашлялся. — Это оранжерея… Я нашел их в оранжерее.       Гермиона удивленно моргнула.       — Ты сорвал цветы в оранжерее?       — А я говорила, что это варварство! — Джинни обернулась, кивая. — Узнай об этом Невилл, ты бы отправился туда на общественные работы.       — В любом случае, — Грейнджер тепло улыбнулась, чуть склонив голову, — спасибо.       На полноватых щеках Рона выступили красные пятна. Он передернул плечами в смущении и опустил взгляд на начатый завтрак как бы сомневаясь, можно ли приступать к трапезе после услышанной похвалы. Гермиона улыбнулась шире: Рон никогда, сколько она его помнила, не умел реагировать на комплименты. Парень метался из крайности в крайность, то нелепо краснея, как сейчас, и лишаясь дара речи, то, наоборот, осмелевая и учиняя непомерные по разумной оценке безумства. Грейнджер была рада, что в этом случае Рон всего лишь зарделся. Мерлин знает, что бы мог учудить Уизли, окажи ее слова другой эффект. Пошел бы на поле и сорвал каждую травинку, оставляя лишь голую землю и опавшие листья? Годрик, это было бы ужасно. И очень смешно — но только для Джинни.       Гермиона налила себе молока, подогревая невербальным заклинанием. От кружки потянулась тугая дымка, и Грейнджер, расслабив болезненно пульсирующие плечи, сделала осторожный глоток. Губу ошпарило. Ведьма потянулась пальцами к покрасневшей коже и скользнула случайным взглядом по слизеринскому столу, натыкаясь на бетонную неприязнь напротив.       Малфой смотрел на нее так, словно Гермиона за ночь превратилась в банши. Серые глаза буравили бледное лицо Грейнджер, окутывая ветром, и девушка поежилась. Он не щурился, не пытался убрать упавшую на лоб прядь волос — вообще не двигался, словно застыл, не мигая. Слизеринец упирался острыми локтями в дерево стола, покоя голову на раскрытых ладонях, и весь его вид буквально кричал о подкатывающей тошноте. Гермиона прищурилась, слизывая это выражение. Бесцветная кожа почти сливалась со снегом прядей. Глубокие тени под гранитом глаз. Дрожащие предплечья. Усталость — Малфой выглядел невероятно усталым и оттого болезненным.       Грейнджер провела пальцем по верхней губе, стирая пенку. Она напряженно отвечала на взгляд Малфоя, не в силах оторваться от происходящего. Иногда по мраморному лицу напротив пробегал нервный импульс, и мышцы подрагивали. Будто в него вставляли иглу за иглой, и каждое прикосновение приносило адскую боль. Драко не был сконцентрирован — Гермиона поняла это спустя пару секунд безотрывного наблюдения. Он был рассредоточен, и видеть его таким было сродни чему-то пугающе-удивительному. Малфой в ее представлении всегда держал палочку наготове. А сейчас… Слизеринец сморгнул задумчивость, переводя взгляд на развалившегося Нотта. Грейнджер тяжело вздохнула и вновь потянулась к молоку.       — Расскажешь, почему вы с Малфоем так пялились друг на друга? — Джин проглотила кусок яичницы, запивая. Гермиона безразлично пожала плечами, игнорируя косой взгляд Рона.       — Он на меня смотрел.       — Ага, — Уизли поджала губы в иронии. — А ты, если так и не поняла, пялилась на него. Я и спрашиваю: зачем?       — Потому что он на меня смотрел.       — Жесть, Грейнджер, — Джинни покачала головой. — Общайся поменьше с мальчиками. Ты перенимаешь их тупые аргументы.       — Эй! — Гарри высоко поднял брови, перебив Симуса, с которым они что-то обсуждали, и взглянул на девушку с явным недовольством. Уизли тепло улыбнулась и накрыла его ладонь своей.       — Я любя.       — Джинни, — Гермиона с шумным выдохом повернулась к жующей подруге и окинула ее недовольным взглядом. — Когда на тебя кто-то долго смотрит, вполне естественно, что ты будешь смотреть в ответ.       — Ну да, — Уизли отхлебнула кофе и заговорила тише, так, чтобы слышала только Грейнджер. — Особенно если этот кто-то — Малфой. Прямо гроза влажных мечтаний какой-нибудь третьекурсницы.       — Мерлин, Джинни... — ведьма с глухим стоном уткнулась лбом в ладони. — Ты же это не серьезно?       — Ты о чем? — Рон повернулся корпусом к переговаривающимся девочкам. Джинни прищурилась и поджала губы.       — Это девчачий разговор.       Рон недоверчиво смотрел на сестру, не понимая, шутит она или нет. Но стоило только младшей Уизли прошептать грозное «брысь», как парень обиженно отвернулся и отсел подальше. Джин улыбнулась, вновь обращаясь к Гермионе.       — Так вот. Я не осуждаю. У каждой уважающей себя женщины должна быть малолетняя неразделенная влюбленность в мальчика-плохиша. Просто кто-то выбирает вариант поадекватнее, а ты решила пойти ва-банк. Не осуждаю. — Джинни запихнула в рот бобы. — Просто соболезную.       — Ты такая заноза в заднице, Уизли, — нахмурилась Гермиона, складывая руки на груди. — Это у вас с братом семейное?       — Не, — Джинни улыбнулась собственной же шутке, — пока что я единственная, кто может отождествляться с твоей задницей.       — Меня сейчас вырвет.       — Наблюй Малфою на штаны. Так он точно узнает о твоей влюбленности. Эдакая амортенция.       — Джиневра Молли Уизли, еще одна шутка, и я плюну тебе в кружку. Что ты вообще такое пьешь, что такая веселая? — Гермиона вырвала кофе из рук подруги и сделала внушительный глоток, от чего тут же скривилась и зашлась в кашле. — Мать твою, Джинни! Ты хлещешь кофе с огневиски в долбанных восемь утра?! — Грейнджер приложила ладонь к обожженному горлу, выплевывая алкоголь. Она быстро запила горечь теплым молоком и с силой зажмурилась под разносящийся по стенам Большого зала смех рыжей. — Какая здесь пропорция? Одна ложка кофе к четырем шотам огневиски?       Гарри раздраженно дернул головой, но не стал вмешиваться, продолжая шумный разговор с парнями.       — Ты мой любимый кудрявый сомелье, — Джинни поцеловала подругу в макушку. — Это мой секретный ингредиент быстрого пробуждения.       — Ты в курсе, что это алкоголизм? — прошептала Гермиона.       — Алкоголики никогда не признают, что они алкоголики. А я этого не стесняюсь. — Рыжая задвигала плечами, как будто танцуя, и откинула назад тугие косички. — Зато я всегда веселая и не шарахаюсь от каждого громкого звука.       Гермиона крепко сжимала в ладони нагретую кружку, не в силах отвернуться от мирно пережевывающей остатки завтрака Джинни. На сбрызнутом яркими веснушками лице не отражалось ни вины, ни беспокойства — Уизли вела себя так, будто ничего особенного не случилось.       Грейнджер знала, что у Джинни есть проблемы. Вернее, были. В период войны, еще за четыре месяца до того злосчастного марта, Уизли приобрела привычку напиваться после сражений. Она тащила бутылки магловского вина из старых запасов и с каждым разом все увеличивала норму потребляемого, залегая на самое дно. По вечерам с ней было невозможно разговаривать. От Джин разило алкоголем и каким-то совершенно неестественным для текущих событий весельем. Это походило на безумие, скрытое и оттого вгоняющее в нервозность.       После исчезновения Гермионы Джинни стала пить чаще. Она притрагивалась только к тем напиткам, в которых был хмель, игнорируя все попытки Поттера поговорить о нездоровом увлечении любимой. Джин стала рассеянной. Молчаливой. И помешавшейся. Вместе с нахлынувшей серьезностью по рыжим волосам заскользили черви отчаяния — которые, впрочем, отлично вымывались дешевым спиртным. Рон говорил, что смотреть на нее такую было не то что неприятно — скорее, уничтожающе больно. Но Джинни никогда не просила поддержки и отвергала все попытки протянуть ей руку помощи, ломая спасителю кости одним лишь злым взглядом.       Джинни не умела справляться с войной на трезвую голову. Да мало кто смог бы спокойно выносить все происходящее. Но почему-то зависимость именно младшей Уизли скрипела на зубах, как морской песок, раздражающий открытую рану. Джин отказалась от алкоголя только после возвращения Гермионы. Вместе с Грейнджер к ней вернулись чистота сознания и надежда на лучшее — и это помогало лучше всякого вина.       Гермиона отвела взгляд на кружащиеся за окном листья. Зрачки расширились, поглощая карамельную теплоту радужки, и онемевшие от холода плечи поникли. Если Джинни снова начала пить, значит, она снова не справляется. Почему сейчас? Было ли то же в Норе? Добавляла ли младшая Уизли алкоголь в напитки, притворяясь, что все в порядке?       Значит ли это, что образ привычной нормальности оказался не более чем элементом этой непонятной Грейнджер игры? Джин стала первой, кто растворился в прошлом. Она снова летала на метле, хотя клялась больше этого не делать, нехотя помогала Молли, громче всех смеялась над глупыми шутками и активно жестикулировала, болтая о грядущем году в Хогвартсе. Когда поднималась тема войны, рыжая вставала из-за стола. Никогда не участвовала в разговорах о случившемся — разве что изредка бросала что-нибудь безразличное, будто была всего лишь сторонним наблюдателем, а не непосредственным участником. И если раньше Гермиона злилась, потому что не верила в волшебные розовые очки, то сейчас… Грейнджер не испытывала ничего, кроме тревоги. Такого покусывания паучьего яда в каждой клетке тела.       — Почему ты не рассказала об этом? — Гермиона разочарованно глянула на замершую Джинни. Уизли глубоко вздохнула, опуская вилку, и повернулась к подруге.       — Почему ты не рассказала про боль в спине?       — Потому что это неважно.       — Неважно? — Уизли вздернула брови. — Неважно — это когда Лаванда купила новые ботинки. А у тебя болит спина и отходит позвонок. Не думаешь, что это немного охренеть как важно?       Гермиона раздраженно закатила глаза, выдыхая сквозь приоткрытые губы. Она сдавила салфетку в ладонях. Уизли фыркнула.       — Огневиски по сравнению с твоими проблемами — это херня. Ты должна была рассказать.       — Джинни, я не собираюсь обсуждать свои проблемы.       — У тебя выбора нет, Грейнджер! — Джин подняла брови. Сидевший рядом Рон стушевался, опуская глаза в тарелку. Гарри по-прежнему не реагировал, устремив немигающий взгляд в точку над головой Симуса. — Ты врала, что с тобой все в порядке, и надеешься соскочить с темы типа ничего не случилось? А что дальше? Мы вдруг узнаем, что ты умираешь? Причем не от тебя, а от колдомедиков, которые не смогут откачать?       — С меня достаточно.       Гермиона в бешенстве бросила салфетку на стол и со скрипом отодвинула стул, вставая. Она торопливо направилась к дверям, глотая вязкую слюну, глуша подскочившую к горлу желчь. Было холодно. И больно: мышцы спины изнывали, пуская молнии по нервным окончаниям, заставляя содрогаться от какого-то сумасшедшего напряжения. Сзади послышался звук шагов, и Грейнджер развернулась, искрясь от злости, переливающейся на радужке глаз. Джинни сложила руки на груди, приподнимая подбородок.       — Я бы попросила оставить меня в покое, — процедила Гермиона, чувствуя, как разрывает от гнева грудину. — Хотя бы на один день.       — Герм…       — Салазар, Грейнджер, ты сменила родителей? — проходящая мимо Паркинсон провела острыми ноготками по тонкому плечу Гермионы. Ведьма отшатнулась, оборачиваясь. Пэнси приветливо улыбнулась, чуть поджимая подведенные вишневой помадой губы, стоило Уизли гортанно застонать и всплеснуть руками.       — Паркинсон, иди пожуй чего-нибудь.       — Уизлетта, ты еще не устала играть в мамочку? — Пэнси жалостливо надула губки. — Или паранойя передается половым путем? Несчастная грязнокровка скоро сиганет с Астрономической башни от вашего с Поттером дуэта. Может, хоть так вы от нее отъебетесь.       — Тебе какое дело вообще? — Джинни склонила голову.       — Страшно смотреть на Грейнджер. Она совсем головой тронулась от вашей беготни.       Гермиона с гнетущим бешенством развернулась на каблуках и подлетела к дверям Большого зала, ухватившись дрожащими ладонями за прохладные ручки. Даже чертова Пэнси Паркинсон заметила, что Грейнджер сходит с ума. И это однозначно дерьмовый звоночек: если даже равнодушная слизеринка заметила сдвиг по фазе, то что думают о Гермионе все остальные?       Ее толкало. Толкала злость, троекратное, мать его, раздражение — и что-то еще очень горькое, оседающее слизью на задней стороне горла и мешающее глотать. Бурлила каждая оставшаяся в теле капля крови, и Грейнджер готова была поспорить, что испарение ускорилось.       Вот об этом она и говорила МакГонагалл. Стоит только ребятам узнать о болезни — вернее, о симптоматике, даже не о первопричине — и все полетит к чертовой матери. Если даже Джинни поддалась этому сумасшествию и вступила в коалицию всеобщей заботы, чего ждать от других? Пророни хоть слово о проклятии, просто намекни об истинном положении дел, и с Гермионы не слезут. Ее замучают, но не Круциатусом, а чертовой опекой, которая так достала, что каждый заботливый взгляд хотелось выхаркать вперемешку с кровью и желчью. Это непередаваемое чувство. Невыносимое, погружающее в совершенное бессилие ощущение, когда о тебе заботятся с таким остервенением, словно это может что-то решить. И конечно, Грейнджер не была идиоткой — она прекрасно осознавала: окажись в подобной ситуации кто-то из ее друзей, на их месте она поступила бы точно так же. Ведьма не осталась бы в стороне. Но одно дело — быть тем, кто печется. Другое — чувствовать себя обязанным за проявляемую заботу.       Гермионе нечем отплатить. Больше нечем. Друзья потребуют от нее слишком высокую цену — борьбу. А Грейнджер не способна бороться дальше. Достаточно увиденного в том лесу. Достаточно того, что ведьма притворно выдавала за реальность на протяжении всего лета и сентября. В конечном итоге, постоянно нападая на тень, ты не получаешь ничего, кроме стесанных кулаков и привкуса сумасшествия под корнем языка. А сражение с проклятием, для которого попросту не существует антидота, можно сравнить именно с этим — с противостоянием неощутимому. Что толку, если она расхрабрится и станет ежедневно отрицать болезнь? Все будет так же, как с этим массовым затыканием ушей ладонями, когда речь заходила о былой войне и Ордене. Логика «если я закрою глаза, значит, этого нет» не работала. Грейнджер приняла факт болезни. Приняла, пусть и с удушливой горечью, что ей не суждено справиться. И все, чего требовало уставшее тело, — покоя. Ей хватило задумчивых взглядов колдомедиков, когда она раз за разом приходила на приемы и молча снимала рубашку. Хватило чужих прикосновений к спине и пульсации инородной магии под кожей.       Когда постоянно видишь разведенные руки и слышишь от ведущих специалистов мрачное «мы не знаем, как вам помочь», надежды на спасение не остается. Ведь бой с тенью всегда заканчивается поражением.       Проходя мимо пыльных подоконников, Грейнджер глубоко дышала. Она делала короткие вдохи, задерживая выдох на пару секунд. Гермиона ненавидела одышку от быстрой ходьбы — вместе с ней всегда учащалось сердцебиение, и в голове перестукиванием отзывалась пульсация аорты. Следом неминуемо приходила головная боль, и это было худшим из наказаний. Мигрень только отступила под нескончаемым напором зелий — не хватало, чтобы она вернулась с новой силой, принося вместе с истощением верную смерть. Грейнджер подошла к кабинету и, оглядевшись, вошла в класс Чар. Пустая комната. Лишь ленивые лучи тусклого солнца просачивались сквозь трещину в стекле, прикасаясь к уголку парты. Видимо, студенты не особо-то и волновались, что могут опоздать на первую лекцию этого дня.       Гермиона скинула сумку с плеча и закрыла глаза, приоткрыв рот от болезненного импульса. Тело словно горело в огне. Сердце поднялось куда-то к глотке, выпрыгивая из гортани, а лоб взмок. Щеки были бледными. Грейнджер поверхностно дышала животом, содрогаясь каждый раз, когда грудная клетка вздымалась от слишком глубокого вдоха. Она потянулась заледеневшими ладонями к позвонку и осторожно прикоснулась. Из горла вырвалось что-то отдаленно похожее на кашель: гаркающий с придыханием звук, вызывающий невыносимое жжение. Гермиона трансфигурировала лежащее на парте забытое перо в двойное зеркало и, поднеся его к шее, поморщилась. Позвонок выделялся куда сильнее, чем в предыдущие дни. Кожа вокруг была не то посиневшей, не то и вовсе черной, с тянущимися сосудами возле бугра. В голове мелькнули утренние слова Джинни, и Грейнджер сквозь усилие фыркнула. Да. Кожа действительно выглядела так, словно позвонок вот-вот прорвет покровы.       Возможно ли вообще такое? Гермиона заморгала. Она не знала. Не знала, не бралась даже предположить. В голове скомканно пронеслась лишь краткая выжимка от разделившихся во мнении колдомедиков: позвонок был поражен проклятием, в нем содержится квинтэссенция тьмы. По крайней мере, по логике одних. Другие же говорили, что бугор действительно содержит в себе темную магию, но иного характера. Какого — знают только в Преисподней, где плавится сейчас Люциус Малфой. И практически все специалисты сошлись во мнении, что именно седьмой позвонок — причина, по которой Грейнджер продержалась так долго. Он замедляет процесс распространения проклятия. Как именно — неизвестно. А Гермиона так устала от предложений со знаком вопроса на конце. В ее жизни отчаянно не хватало ясности, но оснований полагать, что в ближайшее время что-то изменится, не было. Стоило бы приспособиться, но мысли постоянно заедали на одной и той же пластинке.       Что с ней происходило с конца марта и до конца апреля?       Как будто если разгадать эту загадку, найдется ключ ко всему остальному. Не может быть, чтобы ответа не существовало вовсе. Есть люди, которые знают, что случилось с позвонком Грейнджер и почему проклятье не убило ее в первые сутки. Она видела их во сне. Она кожей ощущала свет от мелькающего выхода из лабиринта, но в погоне за спасением лишь уходила глубже, плутая в коридорах.       Гермиона отложила зеркало и отвела взгляд на шелестевшие от ветра бумаги на профессорском столе. Праздничное настроение — то самое, что выстрелило хлопушкой с конфетти в начале дня, растворилось, оставив лишь грузное послевкусие. Не стоило ругаться с Джинни. Не стоило вообще реагировать на ее выходку. В конце концов, Уизли беспокоилась о состоянии подруги, но… как будто…       Это просто застоявшаяся усталость. Хроническая боль, что стала отголоском будней. Недостаток сна от кошмаров и невозможность провести в одиночестве хоть пару часов. Нервы. Систематическое давление. И следствие лжи.       Двери в класс открылись со скрипом, и Гермиона обернулась на несущуюся к ней Джинни. Рыжая светилась от счастья.       — Он жив! Гермиона, он жив! — Уизли торжественно взмахнула каким-то свертком и улыбнулась так широко, что показался край верхней десны. Грейнджер вздохнула.       — Подарок?       — Сова принесла минуты две назад! Я сразу побежала тебя искать! — Джин раскрыла ладонь Грейнджер и вложила ткань. Гермиона с недоверием смотрела на шелковый сверток темно-синего цвета, перевязанный грубой нитью. Она подняла взгляд на сияющую Уизли.       — Ты открываешь или как?       — Да. Да, я просто… — Гермиона заправила прядь за ухо, улыбаясь и качая головой. — Я просто очень рада.       Грейнджер прикоснулась к нитке, и узел самостоятельно развязался. Уизли ахнула.       — Мерлин, твой поклонник больной. Он реально заколдовал нить на твои прикосновения! — Джинни захлопала ресницами. — Рон пытался открыть, но ошпарил пальцы.       Гермиона сурово глянула на подругу.       — Рон пытался открыть мой подарок?       — Это Рон, Грейнджер. Было бы удивительно, если бы он этого не сделал, — отмахнулась Джинни и кивнула на закрытый сверток.       Гермиона осторожно, словно боясь нарушить тонкую структуру шелка, медленно отогнула край ткани. Затем проделала то же с противоположным, полностью раскрывая содержимое. И прикусила губу, широко улыбаясь.       Внутри лежала лента для волос. Красивая, с переливом факультетских цветов и маленьким лунным камушком. Гермиона заскользила пальцами по мягкой ленточке, и места прикосновения сменили цвет на полностью золотистый. Уизли присвистнула.       — Святой Годрик…       — Это… — Грейнджер взяла ленту. Цвет был насыщенным, таким ярко-ярко золотистым, как начищенный галлеон. Скулы ведьмы заалели. — Это просто великолепно.       — Как думаешь, от чего зависит цвет? — Джинни присела рядом, не отрывая взгляд от ленты.       — Я не уверена, что цвет будет меняться дальше, — Гермиона потерла подбородок. — Может, лента зачарована на первое прикосновение.       — А если нет?       — Тогда понятия не имею. Может, от настроения?       — Или погоды. Или, не знаю… — Уизли задумчиво отвела голову. Она почмокала губами, после чего хлопнула по парте, заставив Грейнджер вздрогнуть от неожиданности. — А что, если это датчик? Лента показывает, как близко вы с этим человеком!       Гермиона поводила взглядом по незримой линии, обдумывая услышанное. Несмотря на пульсацию в плечах, ведьма распрямилась и восторженно заулыбалась.       — А вдруг так и есть? Это мой последний год в Хогвартсе, может, он хочет наконец познакомиться?       — Есть еще кое-что, милая, — Джинни подмигнула. Она достала из кармана закрытый конверт и протянула Гермионе. — Извини, что забрала его. Рон хотел прочитать.       Грейнджер не слушала. Она открыла конверт и вытащила маленькую записочку, по размерам схожую, скорее, с визиткой. Плотная бумага напоминала акварельную.       «Афродита бы не тронула дар Вероники, увидь твои кудри».       Уизли перехватила карточку и присмотрелась к почерку, щурясь. У Гермионы заболели щеки от улыбки.       — Это о чем? — Джин глянула на прикусившую губу подругу. Грейнджер растерянно пожала плечами. — Он милый и пугающий одновременно. Каждая буква разной рукой написана.       — С чего ты это взяла? — Грейнджер глянула на рассматривающую записку подругу. Джинни задумчиво поджала губы.       — Посмотри на повторяющиеся буквы. У всех разная толщина и изгиб. Видишь вот эту «А»? — она ткнула в начало. — У нее наклон другой. Вторая «А» полнее и шире, а эта какая-то острая.       — Мерлин, Джинни, ты меня пугаешь, — Гермиона с удивленной ухмылкой покачала головой.       — Я просто наблюдательная. А твой поклонник либо маньяк, либо трусливая курица. Короче… — Уизли отложила карточку и театрально вздохнула. — Навряд ли лента указывает на его близость. Аноним написал каждую букву по-разному, чтобы его почерк не узнали. Было бы странным, если бы подарок указывал на него где-то в толпе. Это нелогично.       — Зачем тогда… — Гермиона помолчала, хмурясь и все так же перебирая ленту в пальцах. — Зачем эти подарки?       — А черт его знает, — Джинни пожала плечами. — Может, он просто извращенец. Или кто-то, кто стесняется себя. Вроде какого-нибудь уродливого паренька с Пуффендуя. — Рыжая хохотнула, но остановилась под недовольным взглядом Гермионы, становясь серьезнее. Уизли подняла руки, капитулируя. — Я просто предположила.       — Я не понимаю, почему нельзя показаться, если ты делаешь что-то хорошее столько лет подряд? Я даже отблагодарить не могу… — Гермиона поникла, ссутулившись. Она облизнула губы. — Я чувствую себя так неправильно из-за этого.       — Знаешь, на твоем месте я бы не волновалась. Ну, нет, с одной стороны, поступок довольно жуткий, давай согласимся. Кто-то на протяжении нескольких лет отправляет тебе подарки на день рождения, а эта записка похожа на послание маньяка в редакцию «Пророка». Парень не говорит, кто он, и явно не хочет, чтобы ты его узнала.       Гермиона с ужасом повернулась к Джинни.       — С другой стороны, — подруга ободряюще улыбнулась, приобнимая Грейнджер, — он не делает ничего плохого. Воспринимай это как игру. Или, не знаю, как жертвоприношение богине, — Уизли фыркнула. — Думаю, если хочешь его отблагодарить, просто почаще носи ленту. Ты все равно постоянно завязываешь волосы. Он оценит. Если, конечно, парень вообще существует, и это не ты отправляешь себе подарки на каждый день рождения.       — Как ты об этом узнала? — Гермиона саркастично завертела головой, оглядываясь, и поджала губы в наигранной грусти. Джин засмеялась.       — А я-то голову ломаю, почему он дарит только то, что тебе нужно! А тут, оказывается, и нет никакой загадки.       — Ты права. Я просто очень люблю внимание к себе.       — Я так и поняла. Маленькая вертихвостка!       Джинни соскользнула с парты, отряхивая юбку, и села. Класс постепенно наполнялся студентами. Гермиона аккуратно спрыгнула со стола и, убрав шелковую ткань в сумку, перевязала низкий хвостик поблескивающей белым лентой.       Спина больше не болела.