Уголок Грейнджер

      Нормально ли испытывать чувство вины за остатки былой красоты? Гермиона искренне считала, что стыд и другие токсичные чувства, что тянулись за спиной жестяным шлейфом, дребезжа и царапая нервы, обошли ее стороной. Она достаточно взрослая, чтобы заглушить без умолку кричащий голос вины. Ей девятнадцать лет, и корить себя за милое отражение в зеркале, за ухоженность и живость образа — это последнее, на что стоило бы тратить силы. И в то же время…       Это золотистое платье, что облизывало выпирающие косточки бедер и каждый изгиб, эти приведенные в порядок кудри и смешивающиеся в один ароматы чужого парфюма, кремов и лака для волос выглядели так фальшиво. Красиво. Впечатляюще. Но совсем не похоже на то, что Гермиона хотела видеть. На то, что могло бы пристать к ее коже как второй слой. В конечном итоге после всех стараний Джин и даже Лаванды Грейнджер получила лишь подобие девушки, которую она когда-то знала. Но не саму себя.       Платье не скрывало неаккуратного толстого шрама на правой ноге. Не скрывало синяков, которые взялись Мерлин знает откуда. Оно подчеркивало худобу и привлекало так много внимания, что Грейнджер ощущала себя снитчем. Коленки торчали. Руки напоминали соломенные палки, и кожа, несмотря на крема Браун, все еще местами желтелась. Гермиона выглядела здоровой лицом, но тело словно прошло сквозь сотню пыток. Уизли предложила надеть шелковые перчатки, чтобы спрятать уродливое «грязнокровка» на предплечье, но Гермиона отказалась: если она уберет еще и это, от нее настоящей — той, что сейчас рассматривает собственное отражение покрасневшими от чрезмерного количества туши глазами — останется ровным счетом ничего.       Эта девчонка была красива. Невыносимо привлекательна — здесь даже спорить бесполезно. Лощеная, с легким озорством румянца на впавших щеках, с золотыми пайетками платья. У этой Гермионы была открыта линия прямых плеч, а на ключицах цветами оседали тонкие лямки, соединяясь с выступающим на позвонке бутоном. Передние пряди подобраны назад, и свет лунного камня почти сливается с белоснежностью ленты, поигрывая голубоватым блеском от прикосновений горящих свечей. Если представить, что в зеркале отражается Грейнджер до войны, можно поверить в правдоподобность образа. Но стоило обратить внимание на шрамы, что не скрыть за чарами, как образ начинал расслаиваться от нелепости сочетания. Для такого торжества красоты нужен гордый взгляд и исступленная в наслаждении вниманием улыбка. А Гермиона могла предложить только потухшие глаза да чересчур заметное, неуверенное движение губ, постоянно смазывающее песочного цвета помаду.       — Если ты хочешь что-то убрать, я не обижусь, — Джинни тяжело вздохнула, упираясь подбородком в сжатый кулак. — Я вижу, что тебе не нравится.       — Только не трогай тени! Я угробила на твои смоки айс последние сорок минут! — Браун припудрила нос.       — Да, они очень красивые. Я бы тоже их оставила, — Джин буднично пожала плечами.       Гермиона виновато посмотрела на собранную Уизли, кривовато улыбаясь. Та выглядела великолепно. И вела себя так, словно прекрасно осознавала факт собственного превосходства. Зеленое платье струилось по телу, замыкая ореол невесомой ткани на узких лодыжках дрожащим полупрозрачным шлейфом. Рыжие волосы были стянуты в высокий хвост.       — Мне все нравится, Джин. Я просто… не привыкла к такому виду.       — Грейнджер, твоя неуверенность выглядит странно. — Лаванда повертелась перед зеркалом, разглаживая плисированную юбочку. — Уж явно не тебе стесняться таких платьев. Если волнуешься, что слишком тощая, не переживай: наряд скрывает твои кости.       — Лаванда, — Джинни пораженно закачала головой, — задумайся над специализацией психолога. У тебя великолепно выходит. Будешь останавливать перенаселение.       — Чего?       — Ничего, милая, — Уизли приторно улыбнулась в ответ на наигранную гримасу Браун и, распрямившись, подошла к Гермионе. Грейнджер облизнула губы. — Что конкретно тебе не нравится?       — Все отлично, — ведьма закивала. Джин цокнула язычком и, взяв салфетку, стерла песочную помаду с лица подруги.       — Ты все равно ее съешь. Возьми гигиеничку и вперед.       — Ты уверена, что нам стоило соглашаться на подземелья? — Гермиона провела помадкой по сухим после помады губам, после чего растерла блеск пальцами. Джинни приподняла плечи.       — Гарри заглядывал к слизеринцам. Не думаю, что что-то пойдет не так.       Гермиона слышала украдкой о распределении обязанностей в приготовлениях к вечеринке. Блейз и еще парочка слизеринцев отвечали за общий антураж, а Гарри, Симус, Джинни и Рон должны были выбрать выпивку и организовать съестное. Грейнджер, благо, эта участь обошла. Ни друзья, ни ребята со змеиного факультета не спрашивали у нее ничего по поводу праздника, взяв все на себя и позволив расслабиться.       — Правда?       — Ага. Сказал что-то в духе: «Перемирие не равносильно доверию», так что договорился с Забини, что будет заходить время от времени, чтобы проконтролировать процесс. Симус тоже хотел сначала, но потом узнал, что ответственный за вечеринку Блейз, и психанул.       — Он какой-то чудной стал. — Браун подвила палочкой волосы и улыбнулась себе в зеркале. — Не узнаю его. Такой нервный и агрессивный.       — Каждый привыкает к новой жизни по-своему, Лав.       Гермиона вздохнула и, отходя от зеркала, пошатнулась. Туфли были чертовски неудобными, даже несмотря на зачарованную колодку, подстраивающуюся под стопу. Тонкая шпилька была невыносима, а застежка, что браслетом окутывала тонкую лодыжку, подрагивала от каждого шага. Грейнджер хотела было провести ладонью по лицу, стирая тревогу, но вовремя опомнилась. Час назад она уже потерла глаза и в итоге получила выговор от Браун.       — Не думаю, что здесь есть, к чему привыкать. У нас нормальная жизнь, — возразила Уизли.       — А пару месяцев назад «нормальной жизнью» была война, — Гермиона скептически подняла подкрашенные брови. — Не все могут так быстро перестроиться. Дайте ему время.       Джинни фыркнула, но продолжать не стала. Она разгладила складки на изумрудном платье и, закусив губу, повернулась к Грейнджер. Гермиона одобрительно закивала.       — Ты красавица, Джин.       — Мой подарок на тебе тоже потрясающе смотрится. Все-таки золотой — это твой цвет.       Гермиона отмахнулась, смущенно улыбаясь комплименту. Ведьма слегка оттянула узкий подол юбки и, глубоко вздохнув, перехватила сумочку. Лаванда торопливо зашагала к выходу.       Сначала затея с вечеринкой показалась Гермионе глупой. Затем, за осторожными и почти незаметными хлопотами друзей, интригующей, и только сейчас, направляясь в логово веселья, ведьма начала волноваться. Волноваться и никнуть на глазах.       Это ее последний день рождения. Девятнадцатого сентября ей исполнилось девятнадцать, и больше эта цифра не сдвинется. Не будет ни двадцати, ни тридцати, ни сорока, не будет больше подарков и этой неуверенности при сборах.       Можно ли считать вечеринку поминальной? Гермионе хотелось рассмеяться, но горло словно залило бетоном, лишая возможности не то что заговорить — вдохнуть поглубже. Сегодня будут в последний раз пить за день рождения Грейнджер, чокаясь и смеясь. Жалко ли ей себя? Немного. Кому бы не было? Гермиона считала нормальным иногда поддаваться слабости и часто тихонько сглатывала слезы в ночной тиши спальни. Она была еще жива и поэтому каждый раз замирала, наблюдая новое число на календаре в гостиной. И Грейнджер боялась. Грейнджер жалела себя. Грейнджер переживала. Но сделать что-то помимо ежеутреннего испития зелий не могла.       На плечах Гермионы покоился непосильный груз молчания, и груз этот тяготил и давил в разы сильнее, чем можно было ожидать. Спускаясь по ступеням в подземелья и ежась от холода, Грейнджер мечтала хоть с кем-нибудь поделиться горечью, отчего ей стало так грустно. Почему в свой день рождения она так отчуждена и не реагирует на слащавые речи Джинни о привлекательности Гермионы. Почему глаза увлажнились. И почему ей так зябко — особенно внутри.       Когда ежедневной рутиной были сражения, а в легких оседала пыль, поднявшаяся под проклятиями, Гермиона не думала о будущем. Единственным днем стало сегодня. Планы на последующие сутки строились с огромным скептицизмом. Цинизм — вот чему научила война. Не в глобальном смысле — Грейнджер все еще была чуткой к чужим проблемам, но собственные переживания теперь мало ее задевали, почти не затрагивали разум. Почти… лишь иногда, в мгновения редкого отчаяния сердце болезненно сжималось в предвкушении скорой смерти. Но и это, признаться честно, причиняло боль в большей степени из-за тревоги за друзей.       Может, если бы Гермиона так не выдохлась в бесконечной борьбе, она бы смогла что-нибудь придумать.       А пока Грейнджер только вздрогнула от теплых ладоней Джинни, что осторожно опустились на прикрытые веки. Девочки остановились около входа в подземелья. Лаванда возмущенно втянула носом воздух, беспокоясь, что Уизли ненароком смажет драгоценный макияж, и вошла в заботливо оставленный открытым проем. Джин подталкивала Гермиону в спину, все так же прикрывая ей глаза.       — Готова? — Джин шепнула в кудри. Гермиона широко улыбнулась и, втянув нижнюю губу, кивнула.       Одновременно со светом, ударившим в глаза, со всех сторон посыпались поздравления. Грейнджер стояла посреди слизеринской гостиной, а вокруг толпились человек с пятьдесят со всех факультетов в смешных магловских колпачках и с зажатыми в зубах дудками. Змеиные гербы не были зелеными — все купалось в избытке красно-золотого. Над камином висела широкая лента: «С днем рождения, львиная принцесса!» — и пририсованный львенок с мохнатой гривой и широкой улыбкой.       — С днем рождения! — слышалось отовсюду наперебой музыке.       Грейнджер сияла. Она озиралась по сторонам, неверяще глядя на каждого присутствующего, и так широко улыбалась, что порозовевшие скулы сводило. Рон подхватил Гермиону со спины, отрывая от земли, и крепко-крепко стиснул в объятиях.       — Вислый, ты сейчас раздавишь куколку.       Сидевший на кресле Забини ослепительно улыбнулся Грейнджер. Рон, насупившись, поставил смеющуюся ведьму на землю и слегка одернул ей платье. Гермиона удивленно повернулась на покрасневшего Уизли.       — Ты… прекрасно выглядишь. — Рон засунул ладони в карманы чуть смятых брюк и виновато посмотрел на улыбающуюся подругу. — Платье просто…       — Все в порядке, Рон, — Гермиона засмеялась. Джинни подхватила ведьму за ладонь и повела к краю гостиной.       Грейнджер никогда не была в подземельях. Слышала только пару раз от девчонок, которые водились со слизеринцами, про их общие комнаты: холод, сырость, темень и тотальный мрак изумрудно-серебристого. Глядя на убранство сейчас, Грейнджер терялась. Здесь не было ничего отталкивающего, и даже холод не стискивал на коже змеиные зубы, впрыскивая яд мороза. Наоборот, казалось, что в подземельях теплее, чем в гостиной Гриффиндора. А еще ведьму окружало бесконечно много белоснежных пионов. Почти на каждом углу стояли вазы с цветами, и тьма развенчивалась тугими огнями свечей и отблесками трещавшего камина.       Джин вела их мимо разных компаний, и все собравшиеся студенты учтиво поздравляли улыбавшуюся Грейнджер. Каждый одет с иголочки, словно это было светское мероприятие, а не обычный день рождения кого-то с львиного факультета. Девушки крутились в платьях, на их юбках поигрывал туманный свет, парни изредка поправляли накрахмаленные рубашки, отпивая из стаканов огневиски. И страх Гермионы, скользивший по жилам, что она будет выбиваться из общего строя, развеивался: ведьма все еще выглядела непривычно ярко, но вписывалась в картину вечера.       Гарри — она искала глазами Гарри. Ведьма заметила его первым, когда комната разразилась поздравлениями, но после потеряла из виду. Ей искренне хотелось обнять друга, крепко прижимаясь в благодарности. Гермиона осматривала группки студентов, цепляясь за каждого, чуть вытягивая шею, чтобы рассмотреть дальние углы, когда спину облизнула неприятная волна, замкнувшись нервным импульсом где-то под бутоном платья. Грейнджер вздрогнула, заморгавшись. Руки покрылись мурашками. Джинни обернулась на прикрывшую глаза подругу и остановилась, заглядывая в побледневшее лицо.       — Гермиона?       Ведьма распахнула глаза и дружелюбно улыбнулась, встречаясь взглядом с обеспокоенной Уизли. Джин нахмурилась.       — Я стараюсь не расплакаться от того, что вы подготовили, — Гермиона лживо улыбнулась, облизывая край нижней губы. Рыжая облегченно выдохнула.       — Годрик, я думала, тебе плохо.       — Нет-нет. Все отлично! — Грейнджер сжала теплую ладонь. Джин фыркнула и перехватила стакан огневиски. — И перестань волноваться за меня.       — Не неси чушь. Я даже пытаться не буду.       Гермиона смешливо отмахнулась, отворачиваясь к столу с пуншем. Она налила себе немного в бокал и под чутким наблюдающим взором Джинни сделала глоток. Жжение — по телу разошлось легкое покалывание, и Грейнджер улыбнулась, прикрывая глаза. Музыка ласкала слух.       Ей было спокойно.       Изредка в гостиную проскальзывала прохлада сентябрьского вечера и ниткой овивала тонкие руки Гермионы, поднимаясь выше к шее. Кудри вздрагивали, и концы позолотевшей ленты начинали дрожать от этого прохладного дуновения.       Джинни, извинившись жестом, указала в сторону появившегося Рона и убежала. Гермиона молчала.       Она слушала музыку, отпивая пунш из бокала, и рассматривала гостей. Такие молодые. Лица большинства были ей знакомы — она встречала этих ребят в сражениях или видела на крупных миссиях. Орден так и не поспособствовал массовому сближению его участников, но внутри все равно грелась благодарная улыбка, адресованная каждому, кто прикрывал спину от уколов войны. Многие вернулись со шрамами. У Голдстейна, например, что сейчас флиртовал с какой-то девчонкой, левый глаз словно выцвел из-за бельма: он потерял зрение после неудачно отбитого проклятия. Одиноко сидевший на подоконнике Невилл стал редко разговаривать после гибели Луны. Лавгуд не пережила последнюю битву — Непростительное прилетело быстрее, чем она успела среагировать. После этого Долгопупс замолчал. И до сих пор, спустя четыре месяца, избегал людных собраний, погружаясь все глубже в недра мыслей.       Гермиона чувствовала поразительную близость с Невиллом. Он был одним из немногих, чуть ли не единственным кроме нее, кто не притворялся, будто войны никогда и не было. Но каждый раз, когда Грейнджер подходила к нему, Долгопупс лишь извинялся и уходил. Гермиона не злилась. Не обижалась. Она понимала. Она чувствовала его боль как собственную. Потеря Луны отдавалась глухой болью в сердце, и единственным, что лечило, было не время, а принятие.       Ведьма склонила голову, делая глоток. Она неглубоко дышала и почти не моргала, прокручивая на языке каждую мысль. Напиваться не хотелось, но расслабить мозг определенно стоило. Здесь собралось столько людей, воевавших по разные стороны, что тяжесть напряжения все плотнее оседала на ладонях. Слизеринцы держались обособленной группой, не спеша заговаривать с кем-то кроме своих приятелей и одногруппников. Они не избегали общения, но и не заводили лишних разговоров, и уж тем более не мешали течению праздника. Нотт болтал с миловидной Дафной, заставляя девчонку заходиться звонким смехом, Забини терся вокруг отсутствующего с виду Малфоя и о чем-то расслабленно рассказывал. Драко ни на кого не смотрел. Он уставился пустыми глазами в пол и лишь изредка моргал. Пил. Молчал. Моргал. И так по кругу.       Гермиона не отрывала от него взгляда.       Нормально ли жалеть кого-то, кто сделал столько отвратительного? Грейнджер никогда не понимала, почему девчонки испытывают жалость к какому-то смазливому засранцу, оправдывая симпатичной внешностью все совершенное им дерьмо. Глядя на Малфоя, Гермиона уже не вела баталии разума, пытаясь подобрать слова в его защиту. Она не видела больше в нем былой красоты, что светом проступала сквозь бледную кожу на третьем курсе. Не чувствовала подавляющей неприязнь харизмы. Но сердце все еще сжималось в ладонях предательской жалости, когда Грейнджер смотрела на него такого. С ввалившимися в череп щеками, мертвыми, трупного серого цвета глазами и отсутствием осмысленности в движениях. Драко потерял отца. Потерял власть. Популярность, репутацию, авторитет. Все, что у него осталось — лишь фамильное поместье, несчетное количество денег и больная мать. Гарри как-то обмолвился, что Нарцисса не смогла оправиться от такого количества Круциатуса, которым ее ежедневно пытали, и перестала разговаривать. Замолчала раз и навсегда, лишь изредка выдавая обрывки фраз и сразу прерываясь на тяжелый кашель.       Гермиона жалела Драко не потому, что испытывала к нему светлые чувства вроде симпатии, а потому что он все еще был человеком. Уставшим, запутавшимся в черной полосе, с грузом ошибок и остатками прошлого вместо будущего.       Грейнджер сжалась, когда Малфой поднял взгляд. Она сморгнула задумчивость, отворачиваясь и хмурясь. Неловко. Гермиона не любила, когда кто-то ловил ее рассредоточенный взгляд: это был слишком уязвимый момент, чтобы нарушать его чьей-то глупой ухмылкой или подмигиванием. Щеки зачесались.       Ведьма отошла от стола и плюхнулась на диван рядом с пьющей Пэнси. Слизеринка глянула на напряженную Грейнджер и улыбнулась краем рта, поднимая брови в самодовольном жесте. Они молчали. Поблизости трещали какие-то девчонки с Когтеврана, обсуждая бездумную сплетню. Со спины наконец послышался голос Гарри, и стоило бы подойти к нему, но Гермиона чувствовала парадоксальное истощение. Былое желание броситься другу на шею растворилось в пунше, замещаясь изнеможением. Ее хватило всего на тридцать минут восторга. Теперь же каждая мышца изнывала. Гермиона откинула голову на спинку кожаного диванчика, закрывая глаза, и глубоко вздохнула. Спина гудела. Не болела, но шею тянуло невыносимо. Приятная музыка и наполненный бокал пунша решали многое. Если станет хуже, ведьма просто выпьет зелье, брошенное впопыхах в сумочку.       — Гермиона!       На подлокотник дивана присел Поттер. Грейнджер приоткрыла глаза и широко улыбнулась сквозь силу. Помяни дьявола, как говорится. Друг взволнованно оглядел пергаментную бледность ее кожи и прищурился.       — Тебе нехорошо?       Началось.       Гермиона подавила вспышку напряженного раздражения и улыбнулась еще шире. Паркинсон лениво подняла глаза на Поттера.       — Все отлично, Гарри. Спасибо большое за праздник. — Грейнджер заправила прядь за ухо и едва заметно свела брови от новой вспышки боли. Гарри настороженно нахмурился.       — Ты точно в порядке? Джинни сказала, что ты…       — Салазар, Поттер, отъебись от нее хоть в день рождения, — Пэнси с громким фырканьем закатила глаза. — Мы вообще-то разговаривали, если ты не заметил.       Гермиона не стала оборачиваться к Паркинсон. Делать удивленное лицо или пытаться как-то отвертеться, сказав, что это брехня, — нет. Не было сил. Грейнджер хотелось спать, и она начинала подмерзать. Кончики пальцев вновь становились холодными. Ведьма мягко улыбнулась и сморщила брови, касаясь помрачневшего Гарри.       — Я тебя чуть позже найду, хорошо?       Парень кивнул. Он недовольно глянул на Паркинсон и, поднявшись, отошел к напряженному Рону. Гермиона глубоко вздохнула и повернулась к Пэнси.       — Спасибо.       — Считай это моим подарком, — хохотнула Паркинсон, отпивая. Грейнджер провела ладонями по лицу, шумно выдыхая через приоткрытые губы, и вновь запрокинула голову на диван.       — Нет, правда. Спасибо. За сегодня и за тот раз в Большом зале. — Гермиона помолчала, рассматривая плакат над камином. — Не знаю, зачем ты это делаешь, но я благодарна.       Паркинсон не отвечала долгое время. Елейная улыбочка, что прилипла к извечно красным губам, расслабилась, превращаясь, скорее, в грустную. Зелень радужки скрылась за расширенным зрачком. Пэнси постучала ноготком по своему стакану и хмыкнула.       — Ты напоминаешь мою знакомую. — Грейнджер повернулась к вновь притихшей Пэнси. Слизеринка улыбалась воспоминаниям, не глядя на наблюдающую ведьму. — Она тоже постоянно бегала от трех остолопов. Однажды даже чуть глаз одному не выколола палочкой от бешенства, потому что он душил ее заботой, — Пэнси смешливо фыркнула.       Гермиона тихо рассмеялась.       — Вы были близки?       — О нет, — Паркинсон покачала головой. — Мы редко с ней общались. Не было особо времени, чтобы сблизиться. Но… я успела к ней привязаться. Она была хорошей.       Девушки замолчали. Гермиона все думала, что у Пэнси, оказывается, есть трепещущая душа. Покореженная, сбрызнутая мрачными красками и покрытая гнойными ранами, но она есть. И от этого стало в разы тяжелее. Трудно не симпатизировать человеку, которому сострадаешь.       — Война забрала?       — Можно и так сказать.       — Мне жаль, Пэнси, — прошептала Гермиона, прикрывая глаза.       — Это был ее выбор, — от улыбки ничего не осталось. Паркинсон смотрела на стакан огневиски, склонив голову, и, сощурившись, моргала. — Она сбежала. Даже записки не оставила.       — Мерлин…       — Да, жизнь — довольно дерьмовая штука.       — Но она… жива? Может, ее видел кто?       — Не знаю, Грейнджер. Надеюсь, что с ней все в порядке.       Пэнси несколько мгновений смотрела на Гермиону, а затем, грустно поджав губы, встала с дивана и ушла. Оставляя Грейнджер думать и сожалеть о чем-то, о чем она сама не знала.

***

      Спустя три часа после начала вечеринки, когда все опьянели, и дружелюбие замурчало во рту, следом за очередным поздравлением прозвучало предложение. Игра в прятки. Условия магловские — никакой магии и мухлежа. Прятаться можно было в гостиной и в открытых спальнях, которые сейчас пустовали — таких оказалось всего три. Нотт хохотал, объясняя правила, и еле успевал принимать корректировки от порядком подвыпившей Грейнджер. Гермиона то и дело укоризненно качала головой и поднимала указательный палец, щурясь и поджимая губы.       — Используйте магию, если прячетесь в тупых местах типа за шторой, — Теодор ткнул в развевающуюся от ветра ткань.       — Не используйте магию, это запрещено, — Грейнджер высоко подняла брови, сосредотачивая потяжелевший взгляд.       — Можно использовать Заглушающие чары…       — Нельзя использовать Заглушающие чары! Мерлин, это магловская игра! Чтите традиции.       Она много смеялась. Легкая грусть, засевшая занозой в легких, вышла безболезненно после третьего стакана пунша и пятнадцатого поздравления с девятнадцатилетием. Как только ей стало легче, Гермиона помчалась к Гарри и заобнимала друга, тараторя слова бесконечной благодарности за подготовленный праздник. Джинни хохотала. Рон отчего-то злился и все пытался отвести Грейнджер в сторону по важному вопросу, но Гермиона лишь отмахивалась и переключалась на что-то другое. Вместе с духом вечеринки и всеобщим пьяным весельем к ней пришло легкомыслие.       В конечном итоге решили, что водить будет Гермиона. За настойчивость на соблюдении магловских условий игры ее кандидатуру выдвинула львиная доля игравших, хотя изначально она должна была быть в числе тех, кто должен прятаться. Грейнджер не возражала. Она всегда отдавала предпочтение выискиванию, а не поискам укрытия.       Играли двенадцать человек. Остальные либо разошлись по углам гостиной, либо потихоньку рассредоточивались по комнатам. Из слизеринцев играли четверо: Гойл и остатки квартета — Пэнси, Нотт и Забини. Подхватив зачарованную сумку, Гермиона еще раз окинула прищуренным взглядом гостиную и вышла в общий коридор для отсчета двух минут.       Она дрожала. Гермиона обхватила себя руками, ежась от жуткого холода. Хотелось укрыться теплым одеялом или отправиться в душ и встать под напор кипятка, чтобы образовавшийся вдоль кожи иней сошел, возвращая чувствительность. Грейнджер прошлась вдоль узкого коридора и шмыгнула порозовевшим носом.       Поразительно, насколько тепло было в общей комнате Слизерина.       Будет легче, если она начнет двигаться. Гермиона, пошатнувшись на каблуках, сделала маленький шажок в сторону лестницы и скривилась от выстрела боли. Она с силой зажмурилась и потянулась ледяными пальцами к шее. Невыносимое жжение — такое тянущее чувство, будто под кожей разливалась лава и обжигала позвонок. Грейнджер казалось, что сознание рассыпается крупицами. Нужно присесть. Стоит прямо сейчас дойти до лестницы и облокотиться на ступеньки, вытягивая спину, потому что с каждым шагом боль только усиливалась. Желудок перекручивало. Перед глазами замигали цветные пятна. Сердце колотилось.       Грейнджер с закрытыми глазами припала к двери рядом с лестницей, рвано выдыхая и сгибаясь. Она не двигалась. Старалась. Казалось, будто каждая косточка в теле трещит с оглушающим хрустом, и Гермиона пыталась сохранять ровное дыхание, втягивая воздух сухими губами. Ведьма вздрогнула от прокатившейся волны мурашек и резко распрямилась с подавленным глухим стоном, услышав шипение откуда-то с нижних ступеней.       — Блядь…       Этот голос.       Гермиона замерла.       Что-то… такое…       Грейнджер оперлась на косяк двери и распахнула глаза. Зрачки метались от одного угла к другому, и в голове замаячили ослепляющие всполохи чего-то до сумашествия знакомого. Шипение — она знала этот звук, знала наизусть! Она помнила, как тот же самый стон давил на уши, когда было до слез больно — еще больнее, чем сейчас. Это было… когда это было? Она тащила воспоминание за хвост. Это что-то важное. Что-то необходимое. Что-то…       Концепция разумной овечки.       Разумная овечка та, что вовремя сдалась. Не сопротивлялась…       Гермиона знала, о чем это. Но не понимала. Она не могла собрать воедино все обрывки, чтобы сформулировать что-то вразумительное и выжать хоть каплю — хоть толику смысла из расплывающегося образа.       Вспоминай.       Вспоминай.       Вспоминай!       Сквозь обжигающую боль Гермиона рванула вниз по лестнице, спотыкаясь и чудом удерживаясь на ногах. По венам забурлил адреналин, приглушающий импульсы в спине. Голову сдавливали тиски неопределенности, каких-то чересчур горячих воспоминаний, за которые не ухватиться голыми руками. Грейнджер неслась по ступеням и резко затормозила на последней. Дыхание сбилось.       — Малфой? — голос прозвучал неуверенно.       Драко поднял дикие глаза и тяжело вздохнул. Он сидел, подпирая спиной стену, и был очень бледен. Слизеринец закатил глаза, но не от раздражения — он едва держался в сознании. Левая нога была слегка согнута, а на правой прямо на коленной чашечке стояла почти пустая бутылка огневиски.       Гермиона уставилась на него остекленевшим взглядом. Она не дышала. Крадучись, ведьма подобралась ближе и присела на корточки чуть поодаль от молчавшего Драко, ежась от бьющего по плечам отголоска боли. Белоснежная, как декабрьский снег, кожа Малфоя была покрыта мелкими бисеринками пота. Слизеринец с силой вдавил пальцы в правую коленку, опрокидывая бутылку на пол. Грейнджер вздрогнула от громкого звука.       Она терялась. Перестукивание жгучего «больно», сотканное в одно полотно с растерянностью от присутствия Малфоя, заставляло взгляд хаотично цепляться за детали. Драко был почти серым, под стать граниту радужек. Губы пересохли, а глаза то и дело закатывались. Ко лбу прилипли волосы. Он был тих и сглатывал каждый раз, когда ладонь на колене сжималась сильнее. Гермиона с трудом открыла сумку и достала оттуда склянку обезболивающего зелья — того самого, что ежедневно принимала сама. Грейнджер опустила взгляд на переливающуюся красным жидкость и, облизнув губы, с клокочущей тревогой в голосе спросила:       — Сколько ты выпил?       Ее неуверенный голос терялся в тишине коридора. Кажется, Малфой даже не расслышал вопроса: слизеринец хранил молчание и не обращал внимания на нервно заламывающую пальцы ведьму. Он тяжело дышал, периодически поднимая голову вверх и глотая ртом воздух.       — Малфой, сколько ты выпил? — повторила Гермиона с нажимом. Ей становилось до одури холодно. Зубы ритмично застучали. — Быстрее, я не смогу тебе помочь.       — Мне не нужна помощь.       Его голос звучал настолько ровно, насколько это могло позволить его истощенное состояние. Резкость тона разбавилась хрипом. Грейнджер нахмурилась, прогоняя собственную боль, и прямо посмотрела на Драко.       — Тебе нужна помощь.       Грейнджер начинала злиться от очередной демонстрации змеиного безразличия. Хотелось хорошенько встряхнуть Драко, хотелось крикнуть и всем своим видом тоже продемонстрировать неприязнь. Ей было нелегко предлагать помощь Малфою. Ей было почти отвратительно находиться столь близко с выродком, чей отец приложил руку к грядущей смерти Гермионы. Но ее личные переживания ничего не стоили по сравнению с тем, как выглядел слизеринец сейчас. По сравнению с гримасой страдания, что на секунду мелькнула на мокром лице — чтобы тут же превратиться в каменное равнодушие.       Она хотела помочь, потому что знала, каково это — чувствовать невыносимое. И только из этих соображений Гермиона подавила в груди всплеск раздражения, глядя на Драко.       — Сколько ты выпил?       — Грейнджер, ради всего святого, уйди. — Драко повернулся к сосредоточенной Гермионе и снова сдавил коленную чашечку. Ведьма шумно выдохнула, сжимая губы в попытке сдержать подкравшуюся злость.       Малфой не смотрел на Гермиону. Он лишь скользнул по созвездию веснушек на чуть вздернутом носу полным отвращения взглядом и прикрыл глаза, рвано выдыхая. Грейнджер сдавила горлышко колбы. Ей было холодно. Пальцы цепляли крышку зелья, теребя деревянную пробку.       — Я пытаюсь тебе помочь. Не нужно быть таким грубым.       — Если хочешь мне помочь, уйди. Твое присутствие делает только хуже, — Малфой скривился не то от боли, не то от отвращения. Грейнджер хмыкнула, прикусив верхнюю губу.       — Ты отвратителен.       Гермиона уперлась ладонями в бедра, отталкиваясь и поднимаясь на ноги. Она посмотрела сверху вниз на бледного Малфоя и покачала головой. Грейнджер чувствовала себя последней идиоткой. Ею она и была, раз поверила, что сможет помочь слизеринцу. Что ее поблагодарят.       Дверь наверху отворилась. Послышались спешные шаги, и стоило Гермионе обернуться, как из проема вылетел Забини. Он затормозил на пару секунд, впиваясь колючим взглядом в потрепанную от боли и алкоголя Грейнджер, после чего в упор взглянул на Малфоя.       — Грейнджер, ты…       — Я нашла его таким, — Гермиона поджала губы. Она расправила плечи, не обращая внимание на вспышку дичайшей боли, и начала подниматься по ступенькам. — У твоего дружка больное колено и голова.       Грейнджер поравнялась с Забини. Мулат не двигался. Он со жгучим любопытством оглядывал ведьму, задерживая взгляд на открытой линии плеч. Темные зрачки дрогнули. Гермиона глубоко вздохнула и протянула Блейзу колбу с зельем. Слизеринец без вопросов перехватил склянку, соприкасаясь с девушкой пальцами.       — Это сильное обезболивающее зелье, — Гермиона прикрыла глаза в бессилии. Она дрожала от холода. — Если Малфой выпил больше бутылки огневиски, ему можно только треть содержимого. Меньше — половину. Если совсем не пил, дай ему все.       Грейнджер пошатнулась. Мир вокруг закружился. Она схватилась за перила, стиснув пальцы до побелевших костяшек, и прикрыла глаза.       Спина не просто горела. Она разрывалась от боли, она пылала, она сводила с ума постоянной пульсацией. Гермиона опустила голову, прогоняя темень сознания, и собрала последние силы, чтобы поднять руку и залезть пальцами под бутон. Выступающий позвонок ощущался наощупь раскаленным угольком. Грейнджер рвано вздохнула и вытащила из сумки остатки магловского обезболивающего. Она проглотила три таблетки.       — Ты в порядке? — Забини подхватил Гермиону под локоть, когда девушка чуть было не оступилась. Грейнджер села на ступеньку, одергивая короткий подол юбки, и шумно сглотнула.       — В полном.       — Тебе самой не нужно принять эту херню? — Блейз спустился к Малфою и, открыв зелье, принюхался. — Пить можно.       Гермиону затягивало куда-то в сон. Голоса множились, и все вокруг вдруг приобрело совершенно безумные по яркости оттенки. Огонь в спине разносился пожаром по всей коже, обугливая покровы. Ведьма сдерживалась. Она вдавила подушечки пальцев в оголенные ноги и склонила голову на колени, упираясь в них лбом. Дышать — тяжело. Думать — невозможно.       Послышались шаги. Забини присел рядом с Грейнджер и протянул ей колбу с половиной зелья. Гермиона как в тумане посмотрела на мулата.       — Ты выглядишь так, будто сейчас отключишься.       — Со мной все в порядке, Забини, — сухо отрезала ведьма. Кожа покрылась мурашками. На фоне слышался лающий кашель Малфоя.       — Ну же, Грейнджер, — голос у Блейза стал шелковистым, как атласная лента, — ты ведь знаешь, что иногда лучше сдаться.       Гермиона подняла исступленный взгляд на улыбающегося Блейза. Она не могла ничего спросить. Горло сдавило. Ведьма взяла колбу и выпила остатки.       — Вот и умница. Можешь же быть хорошей девочкой, когда нужно.       — Отвали.       Ведьма прикрыла глаза. Мышечная боль впитывалась в кости. Гермиона с трудом сглотнула и вновь вздрогнула: мурашки ощущались вогнанными в вены иглами.       — Ты замерзла?       — Я в полном порядке. — Грейнджер замолчала, чувствуя дрожь от грядущего облегчения.       — Позвать Поттера или кого-нибудь из твоей шайки? — Гермиона устало посмотрела на Блейза. Пухлые губы были все так же изогнуты в диковатой, почти дьявольской улыбке. Темные глаза блестели в блеклом отсвете коридорных огней. Слизеринец не сводил с нее взгляда, явно ожидая увидеть на переплете кофейной теплоты ответы.       Грейнджер моргнула. Она прищурилась, приоткрывая губы. Улыбка Забини стала еще шире. Парень словно считал каждый пролетевший в голове ведьмы вопрос. Он театрально кашлянул в кулак и, поднявшись, отошел к Малфою.       — Забини.       — Да, львенок?       Гермиона скривилась. И тут же отвела взгляд в сторону, на стену. Брови дрогнули, прокладывая глубокую морщину на нежной коже, зрачки расширились. Грейнджер часто моргала.       Львенок?       Ее так называли однажды. Когда-то давным-давно, и время то кануло в настолько глубокую темень, что вовсе потерялось в глубинах царствующего мрака. Гермиона мотнула головой, прогоняя наваждение, и убрала упавшую на лицо прядку.       — Что ты сказал? — она прямо уставилась на качающего головой Блейза. Малфой оперся на плечо мулата, даже не обращая внимания на вытянувшуюся Гермиону.       Забини улыбнулся. Улыбнулся грустно, как это делают люди, которые потеряли нечто важное. Он опустил взгляд на подрагивающие ладони Драко и шумно вздохнул.       — Нам пора, Грейнджер. Поболтаем как-нибудь потом.       Гермиона задумчивым взглядом провожала удаляющуюся парочку. В голове — с миллион вопросов, а ответа нет ни на один. Она устало вздохнула, закрывая глаза. Плечи дрогнули, но уже не от приступов боли. От простой усталости. Такой понятной, почти смешной усталости от количества вопросов.