Уголок Грейнджер

      Когда тебя лишает сна всякая назойливая мысль, последующий день схож с туманным бредом. И теперь, сидя на занятии по астрономии, Гермиона боролась с поочередно закрывающимися глазами и клевала носом. Приглушенный свет кабинета лишь усугублял желание забыться, погрузиться так глубоко в пучину дремы, что и силой не выдернешь. Заглушалось все вокруг: и едкие смешки слизеринцев на соседнем ряду, и перестукивание пальцев соседа по парте, и даже звонкий голос профессора Синистры. Грейнджер засыпала. Любимая теоретическая лекция скорее раздражала, чем вдохновляла.       Вчерашняя ночь пролетела слишком быстро. И если сперва ведьма думала, что, в принципе, в этом нет ничего такого, то сейчас… Мерлин, лучше бы ее застрелили. Может, хоть так она бы отдохнула.       — Откройте страницу тридцать четыре.       Гермиона устало перевернула страницу учебника, впиваясь расслабленным взглядом в ярко напечатанные буквы. Она дрожала. Дрожала от холода и жажды, хотя последний раз пила минут десять назад. Боль в спине усиливалась, учащались болезненные импульсы, разносимые по всему телу, и Грейнджер все чаще и чаще хотелось пить. Пересохшая глотка и стойкое чувство, словно ее ударили куда-то чуть выше желудка, давили на виски. Хотелось прямо сейчас выпить горячего чая с медом, разбавленного соком клюквы. Или пойти спать. Взбить подушку и нырнуть под теплое одеяло с носом. О, это было бы великолепно. Это бы определенно спасло от покрывающего кожу инея.       Гарри смотрел на подрагивающие ладони подруги с озабоченностью. Он пару раз сжимал ледяные пальцы, согревая, но Гермиона убирала руку на колени спустя пару секунд. Не то чтобы ей было неприятно — скорее, тошно. И жутко хотелось спать: усталости в ней было столько, что при желании она могла бы проспать вплоть до окончания срока собственной жизни. Виной тому были не кошмары и даже не зудящие мысли, а утерянные воспоминания, которые наполнили каждую жилу и теперь плескались в испаряющейся крови Грейнджер, словно в луже после прошедшего дождя. Мысли перестукивали по косточкам, и эхо замыкалось слепым пятном в затылке. Вчерашней ночью Гермиона, безуспешно сражаясь с бессонницей, раздраженно открыла книгу из Запретной секции — ведьма выволокла ее из библиотеки пару дней назад под предлогом жизненной необходимости. Конечно, директор позволила. МакГонагалл была благосклонна ко всему, что делала Грейнджер. Все надеялась, что растопит теплым отношением лед упертости. Обычно Гермиона не пользовалась излишней добротой директора, но задача по возвращению воспоминаний становилась критически важной. Приоритетом номер один для всех, кто тогда присутствовал в доме на улице Гриммо.       Грейнджер провела пять часов, копаясь в мудреном материале. Рунические формулы на хрустящих страницах, доселе незнакомые, давили на сознание. Излечить Обливиэйт рунами? Идея потрясающая, вот только провести обряд должен тот, кто наложил его. Робкий уголек надежды погас под ботинком смеха: Грейнджер чувствовала себя змеем, что заглатывает собственный же хвост и уменьшается в размерах. Порочное кольцо ни разу не разорвалось, лишь замкнулось плотнее.       У нее попросту не было шанса вернуть утерянные воспоминания самостоятельно. Как-то давно, еще после финальной битвы, Гермиона попросила Гарри залезть к ней в сознание и надавить на черный кокон Обливиэйта. Пусть он лопнет, зальет водой каждый уголок памяти, но покажет упрятанное. Поттер долго отнекивался и аппелировал к словам Помфри: состояние Грейнджер было слишком нестабильным, чтобы пытаться подавить чары настолько сильного волшебника. Потребовалось две недели, чтобы Гарри в вынужденном согласии потер глаза и сухо кивнул.       Те разы можно было сравнить только с изощренной пыткой. Гермиона, сидевшая на кресле, вжималась в спинку лопатками и остервенело вдавливала пальцы в подлокотники. Морщилась. Ей было больно. Гарри изо всех сил старался быть аккуратным, прорывая темный купол, но каждое прикосновение обжигало не хуже иголки, ковыряющей волдырь от ожога. Невыносимо. Поначалу Грейнджер теряла сознание, не выдерживая и минуты. Но стоило ей только продрать глаза и сбросить с разума тугую дымку бессознательного, как Гермиона сразу требовала продолжать. Поттер отказывался. Он все говорил, что не может больше причинять ей боль, но раз за разом Грейнджер находила новые убедительные аргументы, чтобы исследования под видом насилия продолжились. Конец экспериментов пришел вместе с конвульсией. Тело протестовало против едва наметившегося надлома Обливиэйта. Против собственной же воли Гермиона свалилась на пол, истерически дергаясь и извиваясь подобно ужу. Перед глазами стояли расплывчатые тени пятерых.       Так все и закончилось. Больше Грейнджер никто не помогал вернуть воспоминания. Невозможность сдвинуться с мертвой точки являла собой настолько беспросветный тупик, что даже Люмос Максима не был достаточно ярким, чтобы развенчать эту тьму.       А может, ей следовало бы бросить всю эту затею? Расслабиться и прожить оставшиеся полгода с чувством умиротворения, не позволяя сердцу терзаться в муках сомнений. Что ж, сознание бы точно оценило такую жертву, но скользящее по ребрам любопытство — ни за что.       — Астроном Конон выделил созвездие «Волосы Вероники». Обратите внимание на схему.       Гермиона подняла взгляд на огромный в четыре обхвата плакат с дрожащими каплями звезд. Профессор, затушив свет, обрисовала стройную фигуру, что вбирала больше тридцати ярких точек, и взмахнула палочкой. Созвездие, словно настоящее, заиграло над головами студентов. Во мраке кабинета сплетение сияющих тел казалось невероятным. Грейнджер улыбнулась, всматриваясь в проекцию.       — Согласно истории, Вероника обладала красивейшими волосами в Египте. — Профессор Синистра поправила светлую мантию, вглядываясь в играющие холодным светом звезды. — Магла заключила сделку с Афродитой: Вероника отдаст локоны в обмен на возвращение ее мужа, Птолемея Третьего, живым с войны. Птолемей вернулся. И Вероника срезала локоны под самый корень, преподнеся их богине как дар. Волосы пропали с алтаря спустя считанные часы, а на небе появилось новое созвездие. Астроном Конон нарек его «Волосами Вероники».       Затаив дыхание, Гермиона рассматривала поблескивающие, будто подмигивающие ей звезды. Зачаровывало. Грейнджер не была излишне романтичной натурой: разнообразие небосвода редко цепляло ее взор глубокими ночами. Но то, что сияло сейчас над ее головой, впечатляло до пощипывающих кожу мурашек. Ведьма широко улыбнулась, втягивая нижнюю губу.       Синистра убрала проекцию с неба легким движением палочки и хлопком включила свет. Гермиона сморщилась от неожиданности — и вздрогнула, когда в плечо со стороны Джинни прилетела скомканная бумажка. Грейнджер подхватила записку. Строго глядя на скосившего глаза Поттера, ведьма повернулась к нему так, чтобы он не увидел содержимого, и раскрыла пергамент.       «Твой поклонник — гребанный звездочет!»       Гермиона в непонимании обернулась на Джинни. Рыжая раскрыла глаза шире и ткнула пальцем на белую ленточку, вплетенные в кудрявые волосы Гермионы. Грейнджер опешила. Мерлин… так вот о чем была та записка! Она совсем забыла про нее! По коже потянулся приятный холодок, и ведьма радостно заулыбалась.       — Все в порядке? — прошептал Гарри.       — Да. Все чудесно!       И пока Синистра углублялась в детали рассказа, воссоздавая на ладони каждую звезду из ветви созвездия, Гермиона просто смотрела перед собой. Ощущения походили на распустившийся по весне бутон вербы: что-то до мурчания приятное, шелковое наощупь. Ведьма сняла некрепко повязанную ленту с волос и, вытянув в пальчиках, засмотрелась. Лунный камень переливался. Он являл собой сочетание стольких любимых Грейнджер цветов: и голубоватый, схожий с ясным летним небом, и лиловый, что походил на отражение рассветного неба на глади спокойного озера — все в этом камне было чудесно. И стоит только к нему притронуться, как подушечки пальцев обжигает тепло — такое ощутимое, ни с чем не сравнимое. Белые ленты были шелком в руках Гермионы. И сама завязка была похожа скорее на произведение искусства, нежели на обычный подарок.       Кем бы ни оказался ее даритель, Грейнджер чувствовала благоговение. Искреннее любопытство, но не рвущее покровы кожи изнутри огнем, а поигрывающее, словно непоседливый ребенок. Интерес танцевал в каждой клетке тела. Гермиона готова была поставить голову на отсечение, что тот, кто на протяжении трех лет отправлял ей совой подарки, был одним из чудеснейших людей. Не просто же так у ведьмы трепетало сердце, будто она залпом выпила амортенцию.       Она сама не заметила, как на губах пригрелась счастливая улыбка. Зрачки расширились, и медь радужек канула, оставив лишь блеклое отражение ленты в задумчивых глазах. Гермиона перекручивала ленту пальчиками, цепляя камушек. Тот человек считал, что ее волосы красивы. Больше, чем красивы: они бы послужили достойным даром Афродите. Грейнджер чувствовала, как щеки заливает румянцем. Это был лучший комплимент, который она когда-либо получала. Ведь одно дело — просто сказать кому-то о привлекательности, и совсем другое — облечь слова в столь замысловатую форму, рискуя остаться непонятым. В прямом смысле устремиться через тернии к звездам.       Может, это кто-то с Когтеврана? Мысль была логичной не только из-за мудрености послания: сегодняшний материал когтевранцы прошли неделю назад, как раз за пару дней до девятнадцатилетия Гермионы. Правда, у них была совмещенная лекция с Пуффендуем, так что под подозрения попадали сразу два факультета. Но Грейнджер, конечно, больше рассчитывала на Когтевран. Есть в этих парнях что-то особенное.       Гарри прикоснулся к ладони Гермионы, и ведьма вздрогнула. Она растерянно посмотрела на друга и моргнула.       — Лекция закончилась.       Джинни подлетела к ним, едва скинув учебники в сумку. Она села на освободившееся место за партой впереди и захлопала в ладоши от восторга.       — Мерлин, он чудесный! — Гермиона вздохнула, и бледное личико озарилось счастливой улыбкой.       — Кто?       Гарри поправил очки, с любопытством поглядывая на подругу.       — Ее сумасшедший фанатик, кто ж еще? — Джин хмыкнула, упираясь подбородком в сжатый кулак.       — Да, он правда неплохой, — Гарри одобрительно, почти по-отечески кивнул. Гермиона мягко рассмеялась и потрепала друга по волосам, улавливая его улыбку.       Она осмотрелась. Почти все гриффиндорцы, включая Рона, уже вышли из класса. Время близилось к обеду, и вокруг кружилась суета. Только возле двери в класс стояла группка ленно переговаривающихся слизеринцев. Гарри сжал плечо Гермионы и, улыбнувшись, кивнул на выход.       — Идем? Рон ждет.       — Да-да, — Грейнджер нажала кончиком языка на нижнюю губу. — Мы сейчас будем. Займите нам места.       Поттер вновь кивнул и бросил что-то в духе «не задерживайтесь». Гермиона, помахав другу напоследок, глянула на настороженную Джинни, что смотрела куда-то в сторону с кипящей неприязнью. Грейнджер проследила за взглядом, обернувшись через плечо.       Из-под парты на соседнем ряду вылез Нотт с зажатыми комком листа в ладони. Он распрямился, звучно хрустнув спиной, и улыбнулся наблюдающей Грейнджер так, что девичьи щеки покрылись болезненным румянцем, а горло сдавило, словно от невозможности прокашляться. Тео всегда обладал пронзительным взглядом. На янтарных радужках проявлялась вся лисость его натуры, поигрывая искрами и толкая в омут сомнений. Но от того, как он смотрел сейчас, сердце подпрыгивало, вырываясь из лап ребер — чтобы плюхнуться на пол с омерзительным хлопком.       Нотт?       Нет.       Не может быть.       Девичьи брови сдвинулись, и на коже залегла морщина. Гермиона с опаской наблюдала за изменениями в точеном лице. Теодор ровно так же не сводил с нее глаз, словно приглашая к рассуждениям. Уголки его губ едва уловимо стремились вверх, но Нотт не улыбался. Он лишь смотрел. Довольный, как лиса, схватившая за шкирку зайчика.       Это не может быть Нотт. Не может! Человек, который отсылал ей подарки, досконально знал предпочтения Грейнджер. Понимал, что ей не понравятся слишком широкие жесты, зато знал, что ее любимое лакомство — печенье с шоколадной крошкой из магловского магазинчика на углу Гайд-парка. Ее даритель был мягок душой и намерениями, а Теодор…       У нее не было аргументов в его пользу. И ровно так же не было аргументов против — кроме собственного нежелания верить в абсурдность ситуации. Тео засранец. Он саркастичен до словесных укусов, он насмешлив и вальяжен. Душа его едва ли тонка и уж тем более не изящна. И если бы вдруг парень решил за кем-то приударить, навряд ли бы он стал так заморачиваться.       Мерлин, но если это все-таки он?       Дьявол, он ведь наверняка слышал их разговор. И если… если это все-таки Тео, то Грейнджер только что назвала его милым.       Какой… кошмар.       Гермиона округлила глаза. Она с трудом сглотнула вязкую слюну и моргнула, прогоняя наваждение.       — Нотт, — голос оказался сиплым. Грейнджер откашлялась и вновь посмотрела на облокотившегося на парту Тео. — Какой подарок будет лучшим для девушки?       Парень улыбнулся.       — Так тебя все-таки интересуют девушки, маглорожденная? А я-то думал, почему ты все парня себе не найдешь, — он играючи склонил голову.       Джинни в смятении посмотрела на Гермиону.       — Что бы ты подарил девушке, которая тебе нравится?       — А что она любит? — Тео приподнял бровь. — Я бы отталкивался от этого. Но судя по моим последним кандидаткам, это точно было бы какое-нибудь украшение. Типа здорового кольца.       Гермиона настороженно нахмурилась.       — Кольца дарят к разлуке.       — Они у меня долго и не задерживаются, кудряшка. — Теодор подхватил сумку и натянул ремешок на плечо. — Максимум месяц. Дальше — только горестное расставание, увы, — и он наигранно опустил уголки рта в показной грусти.       Гермиона задумчиво отвела глаза и прикусила щеку изнутри. Она несколько мгновений хмуро смотрела на Джинни, после чего убрала учебники в сумку и встала с места. Нотт не двигался. Он рассматривал лицо Грейнджер все тем же медовым взглядом и хранил улыбку.       — Джин, идем? — Гермиона суетливо двинулась, желая скрыться как можно скорее.       Проходя мимо Нотта, Джинни окинула его полным подозрения взглядом и прищурилась.       Гермиона перехватила подругу у дверей. Она резковато взяла ее под локоть и быстро потянула за собой по людному коридору. Джинни жалобно покосилась на Грейнджер.       — Я есть хочу…       — Потом поедим, — Гермиона нахмурилась, останавливаясь. Поджав губы, глянула на подругу. — Сильно?       — Ну… потерпеть могу, но только если ты расскажешь, в чем дело.       Грейнджер оглянулась по сторонам на толпы студентов. Ведьма облизнула губы и приблизилась к уху Джин, прижимая сумку плотнее к груди.       — Тебе не кажется, что Нотт может быть тем самым сумасшедшим поклонником?       — Нотт? — Уизли широко улыбнулась, поворачиваясь на Гермиону с недоверием. — Ты серьезно?       — Он терся рядом, когда мы говорили о подарке. И ты видела его реакцию на мой вопрос? К тому же ты первая на него посмотрела!       — Я на него смотрела, потому что он сидел под партой и пялился на твои ноги, — скривилась Джинни. — А реакция у него нормальная. Что еще ему говорить?       — Я не знаю, но он… вел себя странно.       Гермиона воровато оглянулась. Джинни широко улыбнулась, хлопая глазами.       — По-моему, странно ведешь себя ты. Слушай, — она тяжело вздохнула, приобнимая Грейнджер, — это нормально — трактовать непонятную вещь по-своему, чтобы закрыть вопрос. Но ты уходишь в дебри. Серьезно. Нотт туповат для такой схемы. Он на твои ноги попялиться незаметно не может, а тут такое, — Уизли фыркнула. — И почему вообще он, в таком случае? Есть же всякие сумасшедшие фанатики астрономии. Типа, не знаю… того парня с Пуффендуя, у которого такие медные волосы и большой нос с бородавкой.       — Мерлин, надеюсь, это не он…       Джинни с хохотом ткнула локтем в бок подруги.       — Так хочется, чтобы поклонник оказался красавчиком? О! Я знаю! — Уизли, не переставая смеяться, чуть отклонила голову. — Это Малфой. Я гарантирую, это он. Прознал про твои чувства и решил подкатить.       Гермиона в отчаянии посмотрела на Джин, после чего глубоко вздохнула и накрыла лицо ладонями.       — Ты сумасшедшая.       — От сумасшедшей слышу. — Джинни обняла Грейнджер за плечи.       — Нет, я серьезно. Ты больная. Просто чокнутая. Какой к дьяволу Малфой? — Гермиона отняла ладони от лица и обреченно посмотрела на улыбающуюся подругу.       — Хорошо-хорошо, если тебе больше нравятся брюнеты, давай оставим Нотта. Но рыжий пацанчик с Пуффендуя… — она мечтательно закатила глаза, причмокивая.       — Просто заткнись…       Гермиона тяжело вздохнула. Она с тревогой обернулась, чувствуя знакомое жжение в спине. Но в коридоре было слишком много людей, и никто, казалось, не смотрел на них с тем любопытством, которое ожидала увидеть ведьма. Грейнджер с тоской вернулась к Джинни и кивнула в сторону лестницы.

***

      Гермиона облокотилась на жесткую подушку и повернулась к окну, медленно моргая. В общей гостиной было непривычно тихо. Часы зашли за полночь, и луна светом выжигала облака, прокладывая по озеру тонкую дорожку.       Когда Грейнджер только поступила в Хогвартс, она обожала наблюдать этот пейзаж. И пусть строгое расписание противоречило позднему отходу в постель, иногда по выходным и в самые звездные ночи Гермиона позволяла себе шалость и задерживалась у окна подольше, созерцая. Порой в угольном небе мелькали совы с зажатыми в клювах письмами. Но чаще горизонт был спокоен. Блестел от игр звезд и дышал дымом ночной глади.       Сейчас же ведьме исполнилось девятнадцать, и она могла проводить хоть каждый день, наблюдая за течением суток. Только это не приносило былого восторга. Теперь прекрасная картинка превратилась в простой отголосок чего-то, что некогда было важным.       И так было со всем. С маленькими радостями, которые щекотали пером и приносили звонкий смех. С вкусной выпечкой. С долгой учебой и попытками пригладить волосы по утрам. Гермиона, сама того не заметив, растеряла весь интерес к жизни, хотя была уверена, что никогда не отпустит с таким трудом пойманный хвост надежды на будущее. Ведь победа в войне должна была принести что-то, верно? И Грейнджер была счастлива оказаться на стороне победителей, но теперь ей казалось, словно победу одержала лишь физическая оболочка. Нутро же ее проиграло с позорным счетом, освистанное публикой. Проиграло болезни.       Гермиона Грейнджер, которая всегда лидировала в схватках, осталась аутсайдером.       Ведьма опустила взгляд на колышущуюся от ветерка занавеску. Усталая улыбка коснулась губ. Как-то раз на четвертом курсе, когда мальчики пытались развеяться, несмотря на краски сгущающегося ужаса, Гермиона предложила поиграть в прятки. До того дня она ни разу не пряталась за занавесками: это место всегда казалось настолько элементарным и глупым, что было очевидно — ее найдут за считанные секунды. Но тогда Грейнджер, сдерживая озорной хохот, примостилась рядом с окном и затаила дыхание. Ее искали по меньшей мере семь минут. Все проходили мимо и каждый раз повторяли: не может же умнейшая ведьма столетия прятаться в таком тупом месте. Оказывается, может. Так Гермиона и выиграла. Прикрылась тканью и хихикала в кулак.       — Привет…       Гермиона с блеклой улыбкой обернулась на стоявшего в дверях Рона. Она хмыкнула и подвинулась ближе к подлокотнику, освобождая место для друга. Уизли плюхнулся рядом и смущенно ухмыльнулся, как-то нелепо опуская взгляд на растянутые коленки штанов.       — Ты чего не спишь? — Грейнджер положила маленькую подушку на колени, рассматривая пятна на щеках Уизли. Парень пожал плечами.       — У Гарри кошмары. Не могу это больше слышать.       — Он все еще отказывается принимать зелье? — Гермиона свела брови, едва заметно хмурясь. Рон отмахнулся.       — Гарри сведет всех с ума своими криками по ночам, но лекарство не выпьет. — Уизли высоко поднял брови. — Боится пропустить вещий сон. Не знаю, о чем, если Волдеморт умер, но его это не особо волнует.       Парень поник, опустив плечи.       — Устал?       Рон повернулся к Гермионе с необычным для него выражением. И только сейчас, в свете горящих поленьев и редком отблеске лунной дороги, Грейнджер заметила темные круги под его глазами. Веснушчатое лицо не выглядело привычно веселым. Теперь оно пестрело признаками истощения. Такого знакомого. Привычного для войны, но не для размеренной жизни. Гермиона подхватила широкую ладонь и сжала крупные пальцы, кивая.       Им не нужно было слов. Не стоило изощряться в жестах или интонациях — достаточно было одного открытого взгляда, чтобы вопрос в сердце улегся, и вместо этого появилось знакомое покалывание тоски. Гермиона была уверена, что Рон замечал тот же измор на заострившемся личике подруги. Но он молчал. Не заваливал тревогами, не давил — только смотрел и шумно выдыхал. Потому что знал: никакое слово не облегчит застоявшегося изнеможения.       — Я не могу больше слышать, как он зовет тебя во сне. — Рон посмотрел на колышущиеся языки огня. Голубые глаза напоминали драгоценные камни. — Я сам начинаю бояться.       — Больше нечего, Рон.       — Я знаю. Просто думаю, что… — Уизли облизнул пухлые губы, хмурясь и краснея. — Когда ты… исчезла… — он умолк, подбирая слова. — Я очень много думал. О нашей дружбе, о тебе. Обо всем. И…       У него были пунцовые щеки и отчаянные глаза. Сочетание, которое подошло бы любому, кроме героя войны.       — Все хорошо, Рон. — Гермиона потянулась к шее друга, обнимая. По бледной коже Уизли прошлись мурашки, смешиваясь с веснушками. — Я жива. Больше не о чем беспокоиться.       — Я просто хочу, чтобы ты знала. Если бы ты не вернулась, я бы не перестал тебя искать. Никто бы не перестал. Мы… мы готовы были на все ради тебя. И я… в особенности, — последние слова канули в еле слышном шепоте. Рон съежился и нервно заерзал на месте, будто ища достаточно удобное место.       — Я знаю.       — Я хочу защищать тебя, Гермиона.       Рон смотрел на нее с такой осознанностью, словно эти слова были обдуманы им с сотню раз прежде, чем озвучены. Светлые радужки поглощала тьма зрачка, и редкие всполохи в камине, ложащиеся отражением, делали взгляд похожим на звездное небо за стеклом. Гермиона со вздохом улыбнулась и облизнула губы, кивая.       Ей нечего было ответить. Она просто смотрела на ярко горящий огонь в глазах напротив, считывала каждый взмах рыжих ресниц и еле дышала. Этот момент был слишком… близким для них. Впервые Грейнджер чувствовала странную поволоку чего-то неестественного рядом с Роном, и каждое вспыхивающее в сознании слово казалось совершенно, абсолютно неверным. Знай Гермиона Уизли чуть меньше, она бы обязательно списала его слова на тревогу. Но ведьма изучила друзей до мелочей. И сейчас в голосе Рона слышалось лишь одно.       Надежда.       Надежда, которую нужно погасить раньше, чем она даст ростки. Гермиона боялась и не хотела любви Рона, потому что это неминуемо привело бы к погибели всего самого светлого и доброго в нем. Она не сможет сделать его счастливым. Особенно такая, умирающая от проклятия. В нем было столько всего невероятного, что могло бы быть оценено по достоинству, вот только совсем другой девушкой. Грейнджер слишком… суха. Слишком неустойчива. Нетерпелива. Придирчива. Она попросту без сил, чтобы ответить на его чувства — хотя бы попытаться. Ее любовь сломала бы Уизли — чтобы потом на обломках вырастить совершенно иного человека. Кого-то, кто не был бы Роном. И это несправедливо, в первую очередь, по отношению к нему же.       Любовь в представлении Гермионы была похожа на слияние. Когда чувства переплетаются, словно дикие лозы, и их больше не разъединить. Они не давят друг друга. Они поддерживают, впиваются друг в друга, входят в симбиоз и не могут больше жить без ощущения тепла по соседству. Нежного тепла. С Роном бы так не было. И с Грейнджер — тоже.       Она хмыкнула, хмурясь. Взгляд скользнул вниз, на соединение ладоней, и Гермиона прикрыла глаза. Ей стоит обозначить границы. И сделать это нужно не ради себя, а ради сохранности друга. Пока есть еще полгода, пусть он отвыкнет. Грейнджер не хотела ложиться в землю с ощущением незавершенности.       — Я ценю это, Рон… — она резко сглотнула, неискренне улыбаясь. — И я тоже всегда буду защищать вас с Гарри. Вы мне как братья.       На мужской шее проступили ярко-красные, почти нездоровые пятна. Рон тяжело задышал, разглядывая лицо Гермионы.       — Надеюсь, когда у тебя появится девушка, мы с ней подружимся так же, как с Джинни… — ведьма погладила друга по руке. — Будем встречаться семьями, сводить наших детей и рассказывать, как пронесли дружбу через года.       — Я не… — он нахмурился, подбирая слова. — Гермиона… это не…       — Я ценю, что ты у меня есть, Рон. Мне очень повезло, что ты мой лучший друг, — Гермиона снова натянуто улыбнулась.       Рон смотрел на нее, приоткрыв рот, и опустил взгляд на ковер. Он быстро облизнул губы, намереваясь что-то еще сказать, но в итоге лишь дернул головой и встал с места, удаляясь. Оставляя Грейнджер совершенно одну посреди ночного безумия, с клочьями вместо души и сердца.       Правильные решения в жизни Грейнджер всегда приносят боль.       Гермиона не смотрела в спину уходившему Рону. Не вслушивалась в его шарканье по ступеням и уж тем более не обратила внимания на слишком громкий для половины первого ночи хлопок дверью, что вела в его комнату. Она впивалась взглядом в огонь камина, все надеясь слиться с ним воедино. Хотелось плакать и скулить от навалившейся боли. Хотелось извиниться, объяснить все в подробностях. Но вместо этого Гермиона расправила плечи, взяла палочку и вышла из общей гостиной.       Она шла по коридорам, даже не вздрагивая от привычного холода. То, что царапало внутри, было в разы страшнее колючего сквозняка. Неважно, что сводит плечи. Гермиона хотела забыться. Хотела избавиться от этого поганого чувства вины, что засело под кожей паразитом и пило ее кровь. С каждым днем становилось все тяжелее. С каждым минувшим часом на шею давило все больше ответственности и тревог, и сердце беспомощно билось о ребра, оставляя гематому на изнанке груди.       Слова МакГонагалл о союзнике были неправдой. Гермионе не нужно плечо рядом. Ей нужно время, чтобы достойно попрощаться с каждым и исправить последствия неверных решений. Только так она сможет быть спокойна.       Грейнджер подошла к Астрономической башне. Она коснулась двери холодной ладонью и чуть надавила, бесшумно открывая. Хотелось глотнуть свежего воздуха. Увидеть то самое созвездие, что сладостной занозой засело в мыслях. Гермиона, не издав ни единого звука, взобралась к балкону и застыла в нерешительности. Высота всегда пугала. И ветер, что пробирал до костей, вполне мог толкнуть в спину, подберись Грейнджер слишком близко к краю.       Вот только мысль о падении не приносила никаких эмоций. Ни горести, ни опасений. Ей было попросту плевать.       — Сброситься решила?       Гермиона вздрогнула, поднимая палочку и озираясь по сторонам. Искры, разлетающиеся с ее кончика, давали слабый свет.       — Люмос.       Мрак рассредоточился от белого луча. На лице Грейнджер застыл испуг.       — Какого черта ты тут делаешь?       Возле пролета в пустоту сидел Малфой. Рядом — бутылка огневиски, а вокруг — клубящиеся пары отчаяния. Он хмыкнул, изгибая губы в привычной малфоевской ухмылочке, и пьяно пожал плечами.       — Праздную семь месяцев со дня смерти отца.       Парень сделал глоток. Гермиона не двигалась. Люмос светил прямо в бледное лицо слизеринца, и рука, сдавливающая палочку, дрожала.       Но Малфой больше ничего не говорил. Смотрел на Грейнджер, не отрываясь, глотал огневиски и молчал. О чем-то думал, наверное. А может, чертовщина его мыслей наконец утихла. Гермиона медленно, с огромной настороженностью опустила палочку, но все же не сводила прицела взгляда с лица Малфоя. Она все тряслась. От холода — и от страха, что он, пьяный, в черной водолазке и расстегнутом пиджаке поверх, может что-то сделать.       — Если ты хотела сброситься, я мешать не буду.       — Я не собиралась этого делать, — Гермиона нахмурилась, впиваясь пальцами в витиеватое основание древка.       — Тогда что ты делаешь в два часа ночи на Астрономической башне?       Праздную семь месяцев со дня проклятия.       Гермиона моргнула. Она сдавила губы и чуть вздернула подбородок. Свет Люмоса опустился в пыльный пол.       — Пришла подумать.       — Ну, думай.       — Мне не нужно твое разрешение.       — Блядь, Грейнджер, — Драко отхлебнул огневиски, — либо думай молча, либо уебывай. От тебя шума больше, чем от мандрагоры.       Гермиона нахмурилась, складывая руки на груди. Она быстро облизнула губы и, развернувшись на пятках, отошла к противоположной стене. Грейнджер с силой уперлась спиной в каменную поверхность, отодвигаясь от широкого окна безо всякого стекла, и опустилась вниз, притягивая коленки к груди. Палочка по-прежнему дрожала в руках. Она даже не думала расслабляться, хотя сейчас, рядом с пьяным Малфоем, что в любой момент мог свалиться в пропасть, вспоминать отбивающие проклятия было как будто бы незачем. Очевидно, что тот сейчас слишком слаб. Слишком уязвлен в это мгновение.       Это был уже второй раз, когда Гермионе удалось увидеть Драко в подобном состоянии. Только если в первый причиной была физическая боль, то сейчас, при коротком взгляде на Малфоя, который отвел голову и всматривался в блестящие звезды, Грейнджер чувствовала моральный разлом. Она еле заметно поджала губы, словно услышала что-то неодобрительное, и со вздохом опустила глаза в пол.       Все былые мысли, что кипели в голове, рассыпались. Разомкнулись. Развалились, как от неловкого движения руки. Теперь в мыслях Гермионы, на кончике языка кишела извивающимися червями какая-то жуткая апатия. Мерлин. Ей было больно видеть человека, который похоронил своего отца. Малфой всегда был зависим от Люциуса. И уход последнего, наверное, сильно отразился на мироощущении Драко.       С другой же стороны, ей было все равно на боль по соседству. Потому что в земле грелся не просто чей-то отец и муж, а Пожиратель смерти, приспешник Волдеморта и причина, по которой Гермиона скоро сама скрестит на груди руки и навечно закроет глаза. То были несопоставимые вещи. Мысль об этом жестко встряхивала истощенное тело и давала звучную оплеуху, возвращая к озлобленности.       Наверное, Рон тогда был прав. Гермиона слишком много сострадает людям, которые не заслужили и капли сочувствия. И ее рациональная сторона, та, что испуганной бабочкой билась о клетку черепной коробки, принося жуткую головную боль, всячески поддерживала эту идею. Но вот… невозможно всегда распоряжаться одной логикой. И поэтому, в очередной раз глядя на пьющего Малфоя, Гермиона свела брови и кратко выдохнула:       — Мне жаль.       Драко не изменился в лице. Грейнджер видела, что ни единый мускул не дрогнул. Он все так же смотрел вниз, и глаза его блестели в темноте. Подкравшийся ветер трепал серебро волос. Гермиона поджала губы и плотнее обняла колени.       — А мне — нет, — тихо ответил Малфой. Взгляд ведьмы стал только печальнее. — Хорошо, что он умер.       Она не была обескуражена. Ей просто не найти нужных слов. Война научила их поддерживать страдающих от потери, но никак не разделять радость людей, что похоронили близкого.       Гермиона молчала. Она смотрела то на Драко, то куда-то в сторону, оставаясь настолько тихой, что могло сложиться впечатление, что ее здесь и не было. Один лишь ветер и шумное дыхание Малфоя нарушали общее молчание. Грейнджер приобняла себя руками, упираясь подбородком в острые коленки, и с трудом сглотнула. Ей было все так же тяжело, но мрак теперь как будто приобрел иной вкус. Стал более ядовитым и оттого менее переносимым.       — Тебе не страшно сидеть рядом с пролетом? Здесь высоко…       Вопрос в никуда. Гермиона сама не знала, зачем спросила. Малфой хмыкнул, взглянув на маленькую, съежившуюся ведьму. По глазам ничего не прочитать. Только серебрятся в темноте.       — Падать в пропасть второй раз не страшно, Грейнджер.       Гермиона нахмурилась. Она потерла зудящий позвонок и задумчиво посмотрела на забитый бумагами стеллаж. Взгляд Малфоя ощущался каждой клеткой тела. От него не отмыться, его не стереть.       — А я боюсь высоты, — ее голос растворился в ночи.       — Иронично. — Драко спрятал ухмылку за горлышком огневиски. — Ты не боялась подставляться под проклятия, а от высоты трясешься.       Гермиона улыбнулась краешком рта. Она моргнула и едва заметно пожала плечами.       — Проклятия можно вылечить. А когда летишь с высоты, тебя уже ничего не спасет. Ни Мерлин, ни Бог.       — Только Вингардиум Левиоса, получается.       Грейнджер тихо засмеялась.       — Левиоса, Малфой, а не Левиоса. Вдохновляешься примером Рона? — она с улыбкой посмотрела на уставшего Драко. Он моргнул.       — Твой вопрос почти унизителен, — слизеринец вздернул уголки губ.       — Унизительно — это что я нашла твою шутку забавной.       Ее улыбка соскользнула с губ, когда реплика повисла в воздухе оскорблением. Гермиона не подумала, как это прозвучит. Не просчитала, что ее интонация окажется слишком язвительной, а полумрак не позволит Малфою заметить игривые искры на карих радужках.       Зато она отлично рассмотрела, как слизеринец понуро опустил голову, ухмыляясь. Он не смотрел на Грейнджер. Его взгляд был устремлен на свое колено, и Драко сжал кулак.       — Неужели ты не можешь даже посмеяться над моей шуткой без отвращения?       То, с какой отчаянной легкостью выдохнул это Малфой, заставило Гермиону вздрогнуть. Она прямо посмотрела на слизеринца и приоткрыла губы, словно хотела извиниться за нежеланную грубость, уточнить, к чему вообще был задан вопрос, но смятение оказалось сильнее. Ведьма быстро облизнула краешек губы, подбирая верные слова, и потупила взгляд.       — Прости. Я не хотела быть грубой.       Гермиона поежилась. Она чувствовала себя последней идиоткой. Малфой не отвечал.       Она поднялась с пола. Грейнджер поправила клетчатые штаны за резинку на талии и, глянув на Драко в последний раз, кивнула ему и прошептала: «Доброй ночи». Ей не было приятно находиться с ним рядом. Ей было стыдно за свою выходку. Но впервые за много лет их знакомства разговор не оставил ощущения, будто за шиворот ей насыпали колючего снега. Льды не таяли. Они позволяли друг другу сосуществовать.