Уголок Грейнджер

      Черт возьми, как же у нее болели глаза…       Джинни вздохнула и зажмурилась так, что под веками заплясали белые мушки. Жжение невыносимое — хотелось запустить палец прямо в глазницу и чесать, чесать изнутри, касаясь нервов. Будто в голове один за другим взрываются фейерверки старших братьев. Уизли слепо похлопала по тумбочке, нащупала стакан огневиски и поднесла его ко рту. Громко глотнула. Капли стекали по подбородку, падая на и без того мокрую юбку. У Джин сильно тряслись руки, и ей приходилось вытирать пролитый алкоголь подолом каждый раз, как она наполняла стакан. Уизли распахнула глаза и уставилась в потолок, не мигая. Сжала губы, подавляя икоту.       Вот чем хорош огневиски — ее не одолевала отрыжка, как, например, после сливочного пива. Вместо этого мучала ужасная икота, с которой не справиться даже задержав дыхание.       Джинни сидела смирно и изо всех сил сдерживала желание опуститься на кровать. Хотя за это она бы сейчас, кажется, убила. Но стоит улечься поудобнее, как мир перед глазами начнет кружиться, словно ее сбросили с метлы, и, прежде чем свалиться на пол мешком с костями, она еще успеет перевернуться в воздухе с десяток раз. Уизли высунула язык и облизнула губы — так, что теперь вся кожа вокруг рта была влажной.       Она снова сделала глоток. И еще один. И еще — пока не показалось дно стакана. Дно стаканное, дно моральное, сердечное, душевное, болезненное. Джин прерывалась только на икоту, от которой морщила нос, чувствуя, как задыхается.       Для нее глоток спиртного был сродни глотку воздуха.       Уже который раз за полчаса Джин пожалела, что пьет одна. Окажись рядом кто, пусть даже назойливая Лаванда, Джинни было бы кому рассказать, на какие мудацкие поступки способен Поттер. О, она бы проехалась по нему безжалостно, передавила бы ему все пальцы колесом слов. Она бы поступила с ним ровно так же, как он с ней час назад. Джинни бы всем рассказала, что их герой — предатель, и что он должен предстать перед трибуналом. Его измена не магическому миру. Его измена — любви, и то, что он сказал, должно, нет, обязано считаться отягощающим обстоятельством. Уизли надавила теплыми пальцами на виски, стараясь заглушить жужжащую пластинку с воспоминаниями.       — Джин, слушай… ты… — Гарри шумно выдохнул через рот, закрывая глаза. — Ты совершаешь ошибку. Ты только выбралась из этого болота с алкоголем, а сейчас… опять? Я… я даже не знаю, что сказать, потому что мне просто страшно на тебя смотреть. Я волнуюсь.       — Правда? А я думала, ты можешь волноваться только за Гермиону.       — Что за чушь ты несешь… — Поттер провел ладонью по колючему подбородку. Он выглядел до одури уставшим, и голос его звучал так же. — Ну при чем тут это?       — А я скажу при чем.       Джинни скрестила ноги и чуть было не упала, потому что коленки подогнулись. Она сложила руки на груди и одарила Поттера недовольным, но рассеянным взглядом.       — А тебе просто раньше было наплевать на мои проблемы с алкоголем. Но как только занервничала Гермиона, ты сразу начал выкатывать мне претензии. Понимаешь логику? Понимаешь, да? Все это не потому, что ты волнуешься — это потому что Гермиона! — Она ткнула пальцем ему в грудь и постаралась нахмуриться, но брови едва дрогнули.       — Как Гермиона связана с тем, что ты спиваешься? — Гарри сжал зубы, лицо его заострилось.       — Я не спи… ваюсь.       — Именно это ты и делаешь, черт возьми! Ты начинаешь пить на завтрак, и к вечеру с тобой уже невозможно разговаривать!       — А может, нужно просто уделять больше внимания своей девушке?       — Я думаю, что уделять больше внимания вечно пьяной девушке, которая только и делает, что смеется и несет какой-то бред, просто невозможно! — Гарри повысил голос. Если за дверью, ведущей в комнату мальчиков, кто-то был, то наверняка слышал каждое слово. — Ты даже сейчас пьяная! Даже сейчас, Джинни! Это нормально? Я не знаю, как разговаривать с тобой такой.       Мудак. Просто последняя сволочь. Говнюк, паршивец, ненавижу-ненавижу-ненавижу! Джинни схватила бутылку за горлышко, со злостью глядя в окно, и залила огневиски прямо в рот. К черту стаканы! Нахер их! И Поттера туда же!       Злость — она языком ощущала эту агрессию, что плескалась на дне стакана. Ей было до того неприятно от его нравоучений, что клацали зубы и болела челюсть. Разве кто-то заслуживает подобного обращения? Разве она это заслужила?       Уизли насупилась, надувая губы и глубоко вздыхая. О, ей было обидно. Она ощущала себя маленькой девочкой, чей красивый красный шарик только что лопнул от тонкой иголки упреков. Джинни ненавидела всех. Обижалась на каждую живую и мертвую душу. Прямо сейчас, сидя в спальне в полном одиночестве, она костерила весь чертов свет. Особенно Поттера — потому что он не имел абсолютно никакого права вот так себя вести. Ему так долго было плевать на ее проблемы… Но стоило только Гермионе ткнуть своим костлявым пальцем на болячку Джин, на ее «алкоголизм» — что за несуразица! — как он сразу засуетился, завертел хвостом. Фальшь и лицемерие, чертово показное шоу — просто чтобы не чувствовать себя плохо. Создал видимость решения проблемы и открестился от вытекающих последствий? Н-нахер…       Она всегда всех понимала. Вошла в положение, когда Гарри разрывался от кошмаров войны, когда сделал паузу в их отношениях. Джин была счастлива, когда Поттер наконец вернулся к ней — об обиде не шло и речи. Тогда, разгоревшимся летом в Норе, они были вместе. Любили друг друга, утопая в позолоте победы и чувств. Гарри приносил ей кофе по утрам, а когда сгущался ночной сумрак, крепко обнимал со спины. И Джинни искренне верила, что так теперь будет всегда. Ласковые поцелуи в шею, совместный смех, долгие прогулки, насыщенные общением — Мерлин, они постоянно разговаривали.       А потом случился Хогвартс. Гермиону накрыла нервозность, и к Гарри вернулись кошмары. От той любви, что ростком пробивалась сквозь удобренную кровью почву, осталось лишь название.       Огневиски заполнял нутро. На вкус как обезболивающее для души. Как теплая ванна с аромамаслами для сознания. Оседает январским морозом на задней стенке горла и приятно жжет корень языка, делая проглоченную ненависть чуть менее острой — уже не перережет глотку при слишком резком вдохе. Икая, Джинни поставила бутылку на мокрую тумбочку и встала. Прошлась туда-сюда, разминая затекшие икры. И вновь неуклюже села.       «Я не знаю, как разговаривать с тобой такой».       Джин злилась на эту фразу. Она заерзала на месте в попытке устроиться поудобнее, но вместо этого почувствовала, как в кожу впивается нижнее белье. Сука. Уизли почти зарычала от злобы. Она снова вскочила с места и быстро заходила по комнате, не в силах уняться.       Плакать? Ей не хотелось плакать. Ей хотелось утопить то, что рвало душу. А рвало многое: и нахлынувшая горечь от последствий войны, и разговор с Поттером, и беготня Гермионы. Джинни чувствовала себя преданной. Всеми вокруг, каждым знакомым лицом, потому что с ней обращались как с мерзкой заводной куклой, которая нравится ровно до тех пор, пока исправно работает механизм. Но только в ней что-то сломалось и она перестала твердить сладостным голоском одно и то же «я люблю тебя», как все рухнуло. Гарри… Гарри разбил ей сердце, когда сказал эти слова. Он ее разрушил, он ее уничтожил, он своей рукой надрезал покровы и пропитал ядом василиска каждую из ран.       …такой.       Такой? Мерлин, это было особенно больно. Он не продолжил. Больше не выплюнул ни одного поганого слова, осекся, отступил. Что он имел в виду? Такой — ничтожной? Жалкой? Мерзкой? Больной? Назови он любой из этих пунктов — и попал бы прямо в точку. Потому что именно такой Джинни и была. Она, как и все остальные, была сломана. Она хотела нормальной жизни, а получила только невроз и паранойю. Вокруг было слишком шумно. Слишком громко хлопали двери, слишком звонко разлетался смех. Джинни хотела тишины — хотя бы пару минут.       Уизли подхватила бутылку с тумбочки и отхлебнула вновь. Глаза щипало, но уже не от физической боли. Трахею сдавило так, будто ее настиг подступающий кашель, плечи безвольно затряслись. Не выпуская бутылку, Джинни присела на пол и закрыла лицо ладонями, ощущая, как прохладное стекло прикасается к коже. Она прерывисто всхлипнула, но плакать не стала. Сдержала слезы. Да, ее стойкость дала трещину, но разве плотину так легко прорвать? Джинни не позволит.       Глоток. Глоток. Глоток-глоток.       Икота. И снова глоток.       Джинни чувствовала себя не просто несчастной — озлобленной на весь мир. Хотелось крикнуть: «Нахер все!». «И особенно меня», — добавляли черти в голове. Она умоляла себя не впадать в состояние беспомощности. Это унизительно. Это жалко. Уизли выбирала ярость. В злости — мощь, в то время как апатия только лишает остатков сил.       «Ты постоянно пьешь и спиваешься!»       Поттер — сволочь. Джинни вскочила на ноги, не обращая внимания на то, как хрустнули коленки. Она глубоко вздохнула и нахмурилась так, что задрожали брови. Снова быстро зашагала по комнате. Она думала. Ненавидела. Пошел нахер! Дурак! Раньше он не замечал, что у нее проблемы, а теперь, значит, вот, посмотрите: Джинни-Джинни, что с тобой не так? Да все с Джинни нормально!       А ведь этого разговора бы не случилось, веди Гермиона себя нормально. Гарри все чаще и чаще твердил, что с ней что-то происходит, буквально изводился от тревоги по любому поводу. И если сначала Джин пыталась его успокоить, включиться в проблему, то теперь…       Она так чертовски устала. Невыносимо слушать, как все речи любимого человека крутятся вокруг другой, пусть и близкой подруги. Когда у них впервые за два года наконец-то появилась возможность принадлежать друг другу, Гарри зациклился на Гермионе. Не на Джинни.       Грейнджер нужно было сразу сказать, что у нее проблемы. Она обязана была! Все эти игры с «догони меня, разузнай, а я буду отстреливаться своим фирменным все-в-порядке» привели к катастрофе. Только посмотрите на них: адское пламя уже разливается по коридорам, и скоро они к драклам сгорят. Всех поразила болезнь Грейнджер. И особенно Поттера. Ведь его приоритет не Джинни. Его приоритет — Гермиона.       Блядь, да как это осточертело! Джинни допила остатки и с силой бросила бутылку в сторону кровати. Но характерного звука не последовало: стекло приземлилось ровно на подушку. Уизли яростно топнула ногой и фыркнула.       «Ты сама не своя!» — об этом же тоже говорил Гарри, да? Так пусть знает: такая Джинни настоящая! Она не врет — она говорит прямо, а не утаивает вещи, которые должны быть озвучены. Ну и пусть эта правда обходится ей хмелью сознания! Зато она честная и правдивая. И совсем не «такая», как сказал Гарри.       Мерлин!       Если бы Гермиона все рассказала сразу, Гарри бы не говорил с Джин тем обвинительным тоном. Он, наверное, подумал, что раз на подруге срываться нельзя, то на его девушке разрешено всеми инстанциями мира. Как бы не так! С Уизли запрещено обращаться настолько пренебрежительно, потому что она…       Она…       …не заслужила такого. Ей… так чертовски тяжело сейчас. Стоило Джинни протрезветь, как на нее набрасывалась чертова паника, словно голодный зверь. Она вздрагивала от каждого шороха чуть громче привычного. Ей было неприятно заходить в классы, потому что перед глазами у нее разворачивалась не картина мирного Хогвартса, а те самые занятия, на которых они оттачивали Непростительные друг на друге. Джинни казалось, что все вокруг окрашено кровью, что в коридорах свистит не сквозняк, а очередное Круцио. Словно каждый камень запечатлел чью-то смерть.       Здесь, в былом царстве уюта, не осталось комфорта. Как чары красоты не скроют уродства, так и отреставрированные стены не вернут умиротворения. Потому что куда ни глянь, везде лежат тела: студентов, учителей, близких людей. Битва за Хогвартс обошлась слишком дорого, и траур тех дней не ограничился кладбищем по соседству с Запретным лесом. Скорбь повсюду. Она везде.       Джинни начинала сходить с ума от количества вещей, которые ее волновали. Ее раздражало буквально все, за что цеплялся взгляд. Слишком некрасивое платье. Раньше она его обожала, а сегодня заметила неровный шов. Слишком жидкий желток в яичнице. Слишком навязчивые родители. Сука, в этом мире все шло с подписью «слишком», и это, если честно, слишком выбивало из равновесия. Уизли расчесывала виски до красноты, пытаясь сосредоточиться на тексте учебников, но буквы прыгали, расплывались, плясали хоровод перед глазами. Сконцентрироваться было почти невозможно — потому что Джин то и дело слышала шум в ушах и громкое «тук-тук-тук», доносящееся откуда-то из груди. Все дошло до того, что к началу октября у нее задергался глаз. И это был сигнал к тому, что Уизли дошла до ручки.       Ей необходим алкоголь. Ей так нужно хоть немного расслабиться, иначе она сойдет с ума, рехнется, чокнется, превратится в марионетку, что подрагивает в руках неумелого кукловода. Джинни так хотела быть нормальной. Так хотела чувствовать себя хорошо и не шарахаться, когда преподаватели разбивают студентов на пары для отработки заклинаний.       Джин хотела, чтобы друзья замечали эти вещи, а не проблемы с алкоголем. Она хотела, чтобы ей досталась хотя бы крупица той внимательности, которой Поттер окружил Гермиону. Но внимание обратили только на последствия, а очаг возгорания проигнорировали. Проигнорировали саму Джинни, превратив ее в долбанную дуру.       — Сука…       Уизли стерла тыльной стороной ладони выступившие слезы. Она крепко сдавила губы, чтобы не разрыдаться. Не стоит. Она сильная, она имеет право вернуть себе подобие нормы так, как считает нужным. Гарри не прав. Знай Поттер, что переживает Джин, заметь, как сильно она вздрагивает и тянется к палочке от громкого хлопка двери, он бы не посмел сказать ей такую грубость. Но он замечал только проблемы Гермионы.       Гермиона обязана была быть честной. Ее скрытность привела к катастрофе, которая больше всего отразилась на Джинни. Потому что сейчас она была зла и отчаянна, отчаянна и так зла. И ненавидела всех, в особенности себя, потому что винила Грейнджер. Так неправильно. Это так неправильно…       У Гермионы что-то происходило, и Джинни кожей чувствовала неладное. Но, раздери ее гиппогриф, неужели так сложно сказать правду? Уизли ненавидела себя за то, что винила во всем ближайшую подругу. Ненавидела каждую мерзкую мысль, в которой стыдила ее. И все равно возвращалась к ним.       Гермиона и есть то самое адское пламя. Она. Она как проклятье, выпущенное в самый неподходящий момент. Пока все остальные подстраивались под новый лад жизни, пока все успешно забывали о том, что царапало, ранило, ломало, убивало изнутри, Гермиона оставалась той единственной, кто не вписывался в новые порядки.       Джинни ненавидела себя за эти мысли. За то, что видит в речах Грейнджер сочащийся эгоизм. Но нельзя. Нельзя заталкивать человека с клаустрофобией в Министерский лифт. Нельзя взмахом палочки останавливать его, блокировать выход и ждать истерики. А Гермиона как будто только этого и добивалась, когда в очередной раз напоминала, что война была, есть и будет. Напоминала своими загадками, своим столь очевидным увиливанием от вопросов про самочувствие, своей патологической ложью. Она была войной в мире. И будь трижды проклята Джинни за отвратительную дружбу, но она не могла не злиться. Это было выше ее сил.       Возможно, если бы Джинни знала, что кроется за этим бунтарством, она бы смогла погасить панику Гарри. Она бы смогла вернуть его себе. Посудить здраво: с Гермионой не могло случиться чего-то совсем плохого. Ей было бы не умолчать. Она не имела никакого права молчать о чем-то серьезном и не посмела бы. Скорее всего, если в жизни подруги и приключилась какая проблема, то не катастрофических размеров. И это можно довольно легко проверить.       Джинни обняла себя и встала с кровати. Она несколько раз обошла комнату, кидая недоверчивые взгляды на прикроватную тумбочку Гермионы. Уизли замечала, как каждое утро та открывает дверцу и вытаскивает маленькие колбы зелий, осушая все за раз. Она никогда не отвечала нормально, что принимает. Лаванда была убеждена, что это противозачаточные, но Джин-то знала, что Грейнджер никого не подпускала к своему телу. Вообще никого. Гермиона всегда слишком быстро одевалась, часто не в общей комнате, а в ванной. Носила эти мешковатые свитеры, которые скрывали буквально все, что только можно. Грейнджер никогда не спрашивала, не поправилась ли она часом, разглядывая собственное отражение в зеркале. Гермиона была сугубо прагматична до внешнего вида. И никогда не добавляла себе очки привлекательности, надевая что-то облегающее или подводя глазки.       Если бы Гермиона кого и нашла, она бы начала менять привычки. Появились бы…       Черт. А ведь в последнее время она действительно начала пользоваться кремами.       Чушь. Это слишком глупо — зацикливаться на внезапной потребности Гермионы пользоваться кремами и гигиеническими помадами. И пусть Лаванда частенько жужжала над ухом, приговаривая, что у львиной принцессы появился ухажер, для которого она и старается, Джин никогда не поддерживала эти сплетни.       Но ведь… это довольно значимая деталь, верно? Раньше Грейнджер не ухаживала за собой с такой маниакальностью. Ей было плевать, в каком состоянии ее кожа. Кроме того, проблемами в личной жизни можно было бы легко объяснить столь впечатляющее количество изменений в поведении подруги…       Уизли бросила хмурый взгляд на прикроватную тумбочку. Не может же быть такого, что у Гермионы кто-то появился и она умолчала? Джинни недоверчиво улыбнулась и отвернулась, еле слышно цокнув язычком. Нет. Гермиона бы обязательно поделилась. Она всегда доверяла свои переживания Джинни, это было их негласное правило. Они пережили вместе Крама. Ту странную влюбленность в Рона. Уизли знала обо всем, потому что Гермиона обо всем рассказывала. Она знала, что ее выбор не осудят. Только если…       О, святой Годрик.       Только если Гермиона не закрутила с кем-то из предателей.       О, дерьмо.       — Расскажешь, почему вы с Малфоем так пялились друг на друга?       — Он на меня смотрел.       Джинни испуганно округлила глаза. Ее пробрало морозной дрожью, когда перед глазами вдруг пронеслись с десяток подобных мелочей, совершенно не связаных на первый взгляд, но открывающих гораздо более глубокую взаимосвязь, если присмотреться. Заученные движения Малфоя в Большом зале, когда Гермиона потеряла сознание. То, как испуганно он смотрел на Нотта, когда держал ее в руках. Как рассматривал каждый завиток на ее макушке, сидя позади нее на лекциях. Как едва заметно улыбался, слыша звонкий смех ведьмы.       Уизли с первого дня этого учебного года заметила новый росток дерьма в Малфое. Смерть отца давала о себе знать, безусловно. На скорбь можно было списать многое из его поведения. Но как в таком случае объяснить следующее: куда бы ни пошла Гермиона, он следовал нависающей тенью. В библиотеке садился за стол через два ряда и без всякого любопытства листал книгу. В Большом зале выбирал места прямо напротив Грейнджер и частенько замирал, словно забывая о происходящем вокруг, когда они пересекались взглядами. Сколько раз Уизли пыталась разгадать это задумчивое выражение на лице Малфоя, когда он смотрел на Гермиону? Кажется, раз пять точно. И каждый раз натыкалась на бетонную стену непонимания.       За ним невозможно было не следить, потому что он следил за Гермионой. И если раньше это казалось чем-то странным, то сейчас Джинни чувствовала, что ее вот-вот разорвет от гнетущего осознания. Дело оказалось куда проще. Убийства не случилось. Случились чувства. И, кажется, взаимные.       До сих пор Джинни не понимала, почему Гермиона оправдывала слизеринцев. Бороться два года, похоронить близких людей, столкнуться со страхом — и все из-за них. Из-за их родителей. Да черт с ней, с этой войной! Грейнджер всегда была предметом травли. Над ней не просто насмехались — над ней откровенно издевались, тыча пальцами и припевая: «Грязнокровка-грязнокровка-грязнокровка». Малфой повесил страшное клеймо на ведьму, которая выбивалась из всех представлений и косных стереотипов. И Паркинсон на младших курсах была одной из тех, кто подкреплял ненависть к Грейнджер глупыми слухами. Зачем, Мерлина ради, оправдывать людей, которые топтались на могиле твоего счастья? Кто годами выводил из себя, кто… сделал столько плохого? Психика защищается? Или, может, кто-то слишком умело владеет членом?       Это было чертовски больно. Осознание, что Гермиона могла быть с Малфоем, било наотмашь, заставляя осесть на пол и рыдать в голос. Это было сродни предательству. Но хуже всего в этом предположении было то, что пока Поттер носился в истерике, причитая о возможной беде у подруги, она жалась с бывшим Пожирателем.       Джинни решительно подошла к тумбочке рядом с кроватью Гермионы и резко дернула дверцу. Она быстро оглядела содержимое: кипы бумаг, разложенные в понятном одной только Грейнджер порядке, лакомства для Живоглота, от которых хотелось чихать, и… упрятанные недалеко зелья. Уизли схватила ближайшую к ней колбочку и вытащила на свет. Потертая, наспех наклеенная записка заставила нервно фыркнуть. «Цикл». И ни слова больше.       Джин болезненно хмыкнула и тут же ссутулилась, закрывая глаза. Это была пощечина.       Лаванда была права. Гермиона глушила противозачаточное. Уизли не стала копаться дальше: ей хватило этого чертового зелья. Она поставила колбу обратно и захлопнула дверцу. Ладони горели.       Но ведь не факт, что ее догадка правдива, верно? Это могло оказаться всего лишь неудачным стечением обстоятельств. Всего лишь мыслью, загоревшейся в голове, чтобы напугать, но вовсе необязательно подтвердиться. Джинни попыталась улыбнуться, но вышло слабо — лишь уголки дрогнули. Ей было не оттереться от этого ощущения. Какого-то… уродливого. Уизли не знала, почему ей так неприятно. Почти физически больно. Как будто на душу в одно мгновение налипло слишком много мух.       Она достала из-за спинки своей кровати новую бутылку огневиски. Быстро открыла и, отбросив крышку на подушку рядом с предыдущей пустой, начала жадно пить. Теперь ее взгляд был сухим.       Дверь шумно распахнулась.       — Ч-черт… — прошептала Джинни, испуганно отворачиваясь. Она быстро оглядела комнату в поисках укромного места, куда можно спрятать алкоголь. Затем наклонилась и поставила бутылку у ножек постели.       — Все хорошо? — Смех Падмы утих, и та глянула на копошащуюся в сумке Парвати. — Джинни?       — Все просто великолепно. Вы разве не должны сейчас быть в Большом зале?       — Я забыла палочку… — Парвати кинула взгляд на пустую бутылку огневиски, что валялась на подушке Джин. — Ты опять пила?       Джинни дернула головой, словно от оплеухи. Она злилась, и этот сочащийся гнев был выше шестибалльной волны. Парвати глянула на Уизли с плохо скрываемым недовольством. Падма тихо присела в кресло.       — Да, пила. Зато я не оставляю свою палочку черт знает где! — Уизли сжала зубы, лицо ее ожесточилось. — Вы не видели Гермиону?       Парвати обиженно фыркнула и отвернулась.       — Я видела ее в библиотеке с Малфоем, — произнесла Падма, склонив голову. — Они о чем-то разговаривали.       Уизли готова была рассмеяться. И заодно расплакаться.       — Разговаривали? — Джин издевательски приподняла бровь, прикусывая нижнюю губу. — Просто разговаривали?       — Ну… Гермиона была бледной, он держал ее за локоть. Я не знаю, о чем они говорили, но мне показалось, что Малфой ей пом…       — Это риторический вопрос!       Падма выглядела удивленной. Она быстро глянула на Парвати, словно спрашивая, все ли в порядке с Уизли, и это привело Джинни в такое бешенство, что она сжала кулаки, стягивая покрывало. От стиснутых зубов вот-вот послышится треск эмали. Джин шумно втянула воздух в попытке совладать с нервами.       Она вдруг запоздало обнаружила, что несется по коридорам, сжимая в руке вновь наполненный стакан огневиски. Еще позже осознала, что ищет чертову Грейнджер, которая, кажется, растворилась в воздухе. Джинни почти бежала по витиеватым коридорам Хогвартса, игнорируя каждого, кто ее окликивал, не замечая косых взглядов портретов. Ей нужно было найти Гермиону, чтобы вытрясти из нее ответы. И плевать, каким образом она это сделает. Главное — удостовериться, что подруга не имеет никакой связи с выродком Малфоем.       Уж лучше пусть выяснится, что она чем-нибудь больна, чем что трахается с Пожирателем по собственной воле.       Джин ворвалась в библиотеку, не обращая внимания на вскочившую мадам Пинс. Она не остановилась с виновато потупленным взглядом, чтобы выслушать нравоучения о неподобающем поведении или нарушенном правиле тишины в долбанном хранилище книг. Ей было плевать — она должна найти Гермиону. Мадам Пинс яростно прошептала, чтобы студентка хотя бы оставила стакан, и Уизли, фыркнув, тут же выпила залпом все содержимое прежде, чем вернуться к библиотекарше и поставить его на стойку с громким звуком.       Ей было до одури больно от самого предположения предательства. Джинни ненавидела обиду. Ненавидела. И поэтому замещала гневом. Неудивительно, что теперь в ее сердце столько дерьма.       Лишь бы не сорваться.       Гермиона нашлась возле стеллажа в конце библиотеки. Задрав голову, рассматривала книги на высоких полках. Джин в бешенстве подлетела к ней.       — Грейнджер!       Гермиона обернулась. Она выглядела ошеломленной и лишь отчасти испуганной. Хрупкая ладошка сжала палочку, и Джинни почти засмеялась от одной лишь мысли, что подруга чувствует угрозу. Уизли остановилась в паре шагов от Грейнджер и сложила руки на груди.       — Почему от тебя пахнет алкоголем? — Гермиона нахмурилась, учащенно моргая. Джинни фыркнула.       — А может, лучше ты объяснишь, зачем принимаешь противозачаточное?       Карие глаза округлились.       — Ты копалась в моем ящике?       — Ну мне же нужно узнать, что, черт возьми, с тобой происходит!       — Не кричи. — Гермиона свела брови еще ближе к переносице, повторяя за подругой ее позу и складывая руки на груди. Первое удивление отступило, и теперь она выглядела собранной, раздраженной — и поразительно уставшей. Джин всматривалась в темные круги под глазами. Отчего-то стало смешно: вот что запретная любовь делает с людьми — они становятся нервными, постоянно лгут и не высыпаются. — Я не принимаю противозачаточное. Это… другое зелье. Оно восстанавливает цикл.       Джин готова была взреветь. Она всплеснула руками и крепко зажмурилась.       — Ты сама-то не устала от своего вранья?       — Вранья?       — Вранья, Грейнджер!       — Хватит кричать. — Гермиона потянулась к ноющему позвонку. Лицо дрогнуло от проскочившего импульса боли. Среди стеллажей замаячила сухая фигура мадам Пинс, и Грейнджер, схватив подругу за запястье, потащила ту к выходу.       — Какого дьявола! — зашипела Джин, когда они остановились чуть поодаль дверей, ведущих в библиотеку. Гермиона глубоко вздохнула в попытке успокоиться.       — Ты кричала. Нам не нужны проблемы с мадам Пинс. — Грейнджер перевела дыхание, чувствуя, как сильно колотится сердце. Мерлин, сегодня только середина недели. Это уже перебор. — По поводу зелья. У меня проблемы после войны. Я не добираю вес, мне нужно хоть как-то отрегулировать цикл, поэтому я обратилась к врачу. Мне прописали лекарство.       — И ты думаешь, что я поверю в эту херню? — Джинни громко икнула и от этого еще сильнее разозлилась. Она слетала с катушек. — А может, ты просто пьешь противозачаточное, чтобы спать с Малфоем без презерватива? Ведь так ощущения лучше, да?!       У Грейнджер было непередаваемое выражение лица. Она высоко подняла брови, прикрывая глаза на секунду, после чего распахнула ресницы и посмотрела на Джин так, будто та сказала что-то невероятно глупое. Гермиона облизнула губы и сглотнула, втягивая носом как можно больше воздуха.       — Знаешь, я не злюсь на тебя только потому, что это говоришь не ты, а алкоголь.       — О, вот только не надо строить из себя святую!       — Я не…       — Ты не имеешь никакого права говорить о моих проблемах, — Джинни покачала головой, смаргивая слезы. — Никакого. Не до тех пор, пока являешься их причиной.       — Выбирай слова, Уизлетта.       Джинни вздрогнула, услышав хриплый голос позади. Она быстро обернулась и, не веря собственным глазам, засмеялась. Вышло истерично и позорно. Когда в мыслях прояснится, ей обязательно станет стыдно. Но сейчас, пока алкоголь туманит разум… так наплевать.       Малфой стоял на лестнице в компании Нотта, и оба выглядели так, словно готовы вот-вот спустить на Джин гончих псов.       — Так я права, Малфой? — Джинни широко улыбнулась. Тот напрягся. — Ты реально спишь с Гермионой?       — Я к ней не прикасался.       — Никто из нас, Уизли, если тебе так интересно. — Нотт впервые на памяти Джинни выглядел настолько враждебно. Он словно стал выше, шире в плечах и жестче лицом. Былого озорства в глазах не осталось — лишь хрустящая с каждым взмахом темных ресниц неприязнь. — Не советую быть настолько эгоистичной сукой. Больно аукается. — Он сделал паузу, а после выдал по слогам: — Га-ран-ти-ру-ю.       — О, да пошел ты нахер! И ты, Малфой! — Джин хотела ткнуть пальцем в грудь подошедшего к ним Драко, но тот отшагнул назад. Его острое лицо… Мерлин, это выражение ее пугало. Наверняка именно так он и выглядел, когда убивал орденцев на поле битвы. Уизли почувствовала новый приступ ярости. — Ты такой лживый ублюдок. Играешь в пай-мальчика? Тупое шоу!       — Тупое шоу — это то, что ты сейчас устраиваешь. — Нотт приблизился, возвышаясь над ней на целую голову. Зрачки сжались до маленькой точки. — Какого хера ты несешь?       — Я несу то, что вижу, защитник херов. А тебе есть что сказать?       Джин резко повернулась к потерянной Гермионе. Рыжие пряди хлестнули по лицу.       — Джин, лучше иди спать, пока не наворотила еще больших дел. — Грейнджер сжала кулаки. Уизли рассмеялась. — Ты не в себе.       — Ну да, что еще можно было ждать от…       — Кого? — От тона Малфоя по коже заструился мороз. Джинни повернулась к нему, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Она побледнела. — Продолжай.       У Джин скрутило желудок. Она смотрела на Малфоя с опаской — впервые, кажется, за всю свою жизнь. Просто потому, что теперь он был близко. Потому что тяжело дышал сквозь раздутые ноздри, а об его скулу можно было вспороть вену. Уизли попыталась вздернуть подбородок, но скривилась от подступающего рвотного рефлекса.       — Салазар, да она пьяная в сопли… — Нотт недоверчиво глянул на Драко. — С ней невозможно разговаривать.       Джинни уязвленно посмотрела на Теодора и вся сжалась, как от удара наотмашь. Она моргнула пару раз. Глубоко вдохнула.       «Я не знаю, как разговаривать с тобой такой».       И ее стошнило огневиски вперемешку с непереваренным обедом прямо на штаны Малфою.