— Дьявол…
Гермиона скрипнула зубами, глядя на упавшую с верхней полки книгу. Идея залезть на высоту, подставив к стеллажу стул, оказалась крайне неоправданной, потому что даже так рост не позволял дотянуться до нужного тома. У нее пульсировали плечи: выпрямив руку до хруста в локте, она изо всех сил пыталась дотянуться до корешка задвинутой вглубь полки книги. Грейнджер раздраженно вдавила ладошки в щеки, после чего провела ими вверх по лицу, убирая с глаз кудрявые прядки.
Мерлин бы побрал ее упрямство. Гермиона, конечно, могла бы достать палочку и прошептать привычное «Акцио», чтобы книга сама прыгнула ей в руки. Могла бы даже попросить помощи у редких студентов за соседними столами. Вот только Грейнджер нуждалась не в книге, а в самом действии. Голова уже гудела от количества мыслей, и ей нужно было занять руки хоть чем-то, чтобы не возвращаться к исписанным страницам ежедневника.
За последние несколько дней Гермиона зафиксировала двадцать одну мысль о неизбежном. Двадцать, мать его, один раз она думала о том, как умрет, о том, что последует дальше. Какое надгробие хочет и где будет лежать.
Элиза была права, когда рекомендовала записывать подобные вещи. Наблюдать за собой со стороны было неприятно, и дело было даже не в том, что теперь карманам Гермионы предстояло основательно облегчиться. Просто Грейнджер впервые осознала, сколько времени тратит на мысли о смерти. Это поразило ее до глубины души. Двадцать один раз за три дня — звучит вроде бы немного, но если углубиться, становится жутко. Как же нужно презирать свою жизнь, чтобы постоянно думать о смерти?
Поэтому она тут же окунулась в бытовые занятия, акцентируя на них свое внимание и лишая действия всякой монотонности. Писала рефераты, перечитывая каждый абзац по два раза, растягивала теплое молоко в стакане до того, что оно остывало, злилась, что не получается вытащить книгу. Гермиона словно замедляла время, чтобы восполнить потраченные на уныние минуты. Пыталась вновь испытать эмоции от чего-то, что не будет касаться ее скорой кончины. И выходило, честно говоря, пока не то чтобы хорошо.
Грейнджер спрыгнула со стула и, присев, подняла книгу в золотистой обложке. Осмотрела ее с обеих сторон и провела пальцами по названию, мягко улыбаясь. Старое издание биографии Златопуста Локонса. Наверное, книга была зачарована: даже спустя шесть лет корешок оставался крепким, а буквы все такими же яркими. Локонс игриво подмигивал с маленького портрета на обложке, отчего Гермионе неизменно становилось веселее. И лишь немного — тоскливее. Поразительно, как быстро пролетело время. На втором курсе Грейнджер обязательно утащила бы книжку в комнату, зачитывая до дыр и так известные истории. Сейчас же единственным звонким желанием было вернуться во времена, когда сердце стучало без перебоев.
Гермиона раскрыла книгу и поднесла к носу, вдыхая полной грудью. Издание даже пахло так, будто его вот-вот сняли с печатного станка. Улыбка становилась все шире, и Грейнджер прислонилась спиной к стеллажу, проводя подушечками пальцев по твердым страницам, впитывая шероховатость бумаги. Она до сих пор помнила наизусть многие из этих историй. И до сих пор ощущала легкую горечь от разочарования в герое своего детства.
Гермиона пробежалась глазами по первым строчкам подробнейшей биографии волшебника, улыбаясь каждому слову. На карих радужках медленно загорались искры воспоминаний. Их с мальчишками расследование о Тайной комнате, воровство прямо из-под носа у Снейпа, первое оборотное зелье… Это было так давно, будто в другой жизни. Под кожей разливалось греющее чувство ностальгии. Да, она бы многое отдала, чтобы вернуться на второй курс со всеми знаниями, что сейчас переполняли голову. Тогда бы ребята уничтожили крестражи за считанные месяцы, если не недели. Не допустили бы кровопролития. Не вкусили бы реальность войны.
Боковым зрением Гермиона заметила мелькнувшую фигуру. Ведьма оторвала взгляд от страниц и настороженно повернулась, ощущая, как улыбка спадает с губ. Она захлопнула книгу и быстро прижала к груди, чтобы остановившийся перед ней Малфой не заметил названия.
Высокий, как и его отец, с потемневшими глазами, слизеринец возвышался над ней. Взгляд оставлял неприятное, липкое ощущение. Гермиона нахмурилась, желая отступить назад. Но бежать было некуда, и она лишь вжалась острыми лопатками в деревянный стеллаж. Малфой молча осмотрел корешок сжатой в ее руках книги и ухмыльнулся. Возле краешка рта залегла ямочка.
— Снова убиваешься по Локонсу? — яду в его голосе мог позавидовать василиск. Гермиона вздернула брови.
— Узнаешь его книги по обложке? Впечатляет.
Ухмылка Малфоя дрогнула, словно норовя перейти в улыбку. Его перчено-сладкий, похожий на запах мокрого мха знойным летом парфюм заклубился вокруг, и Гермиона наморщила нос, выталкивая воздух из легких.
— Что тебе нужно?
— Уизли напился и уснул у нас в комнате.
Гермиона помрачнела, отнимая книгу от груди. Она бегло осмотрела Драко, но тот даже не дрогнул — только выжидающе приподнял брови. Ведьма втянула нижнюю губу и озабоченно потерла наморщенный лоб.
Рон никогда не напивался. Нет, конечно, случалось, что на редких празднованиях разум притуплялся от хмели, но за все годы их дружбы Рон ни разу даже близко не подходил к той грани, которую опасно пересекать. У Грейнджер были все основания сомневаться в правдивости слов Малфоя. Не… не могло ведь такого быть, верно? Она вновь глянула на безразличное выражение лица Драко, будто надеясь получить подтверждение своим мыслям, и еле слышно цокнула язычком.
— С чего я должна тебе верить? — Гермиона посмотрела на него из-под ресниц.
Драко пожал плечами. Губы его дрогнули, искажаясь в ненавязчивой улыбке, и серые глаза приобрели странноватое выражение. Взгляд скользнул по обвязанной гриффиндорским галстуком шее, и он медленно, подобно Живоглоту, моргнул. Гермиона поежилась от дискомфорта. Она еще сильнее нахмурилась и опустила глаза на пальцы, избегая смотреть на Малфоя в открытую.
— Тебя убедит, если я расскажу секрет Вислого?
Гермиона против воли подняла взгляд на Драко. Теперь она не могла на него не смотреть — боялась упустить секунду искренней эмоции, которая выдаст с потрохами его ложь. Но чем дольше Грейнджер вглядывалась в лицо Малфоя, тем неохотнее начинала ему верить. Его лицо не покидала улыбка — такая легкая, естественная. Гермиона посмотрела на его губы. Случайно, мимолетом, задыхаясь от подскочившей тревоги — от одного лишь допущения, что слизеринец не вел скрытую игру, а был предельно честен. Она мазнула взглядом по его ухмылке и вновь, учащенно заморгав, вернулась к серым глазам.
Малфою словно и не нужен был ответ. Он, вероятно, провоцировал ее, пытался запутать — снова. Он всегда путает. Всегда. Грейнджер уже было открыла рот, чтобы потребовать объяснений, но Драко ее опередил.
— Кажется, я трижды за вечер услышал про твои веснушки. Про то, как они складываются в созвездия на твоем носу.
Грейнджер поджала губы, складывая руки на груди. Она упрямо продолжала смотреть в глаза Малфою, чья улыбка становилась все шире.
— Вислый, кажется, пару раз точно сказал, что у тебя красивые руки. — Драко моргнул. С каждым словом Грейнджер сжималась. — И на голове у тебя вовсе не пиздец, а очаровательные кудри. А еще, маглорожденная… — Он не сделал вперед ни шага, но у Гермионы складывалось ощущение, что пространства между ними совсем не осталось. — Он мечтает запустить свои отвратительные пальцы в каждый из твоих локонов, чтобы смотреть, как они подпрыгивают.
И вместе с тем, как голос Драко становился глуше, щеки Гермионы приобретали все более нездоровый красный цвет. Она вжалась затылком в стеллаж, выдавливая жалкое:
— Я пон…
— А еще он сказал, что хочет тебя поцеловать. — Малфой сделал паузу, когда Гермиона приоткрыла губы. Она скользнула языком по пересохшей коже, и девичье дыхание коснулось ворота Драко. — Схватить за ладонь где-нибудь в коридоре и поцеловать, как в этих ваших тупых магловских фильмах.
Блядь.
Гермиона смотрела в глаза Малфоя с плохо скрываемой тревогой, слабо сжимая корешок книги. Она видела, как расширяются его зрачки и взгляд становится колючим, проникающим под кожу иглами, электрическим разрядом. Он был везде. Гермиона не могла отделаться от ощущения, что куда бы она ни скрылась, эта серость будет следовать по пятам, наступая на каблуки. Малфой больше не улыбался.
— Веришь теперь? — спросил он тихо, оставаясь ровно на том же расстоянии, что и в начале разговора.
Гермиона вобрала в легкие чуть больше воздуха, чем требовалось, и прикрыла глаза. Щеки болезненно пульсировали: хотелось растереть кожу, лишь бы унять хлынувшую красноту. Она сжала зубы на пару секунд, после чего вновь облизнула губы и распахнула ресницы, шумно выдыхая. Смелости посмотреть Драко в глаза не нашлось.
— Веди, — голос прозвучал сипло.
Грейнджер схватила сумку и, бросив книгу на стол, последовала за Малфоем. Шаг у него широкий, торопливый. Гермиона едва поспевала за ним и оттого лишь сильнее злилась. Встреть их кто в коридоре, ведьму даже не заметят: за спиной Малфоя не видать и макушки. Разве что распушившиеся волосы выдают.
Они шли в полном молчании. Драко больше не проронил ни слова, изредка сжимая ладони в кулаки, и Грейнджер была искренне рада этой тишине. От его слов Гермиона буквально впадала в ступор и испытывала желание разбить себе голову о ближайший камень, чтобы больше не испытывать такого гнусного стыда. Ей и так было нехорошо в присутствии Малфоя, а теперь еще и складывалось ощущение, что она всего лишь мелкая точка в масштабе вселенной.
Кончики ушей пекло. Рон… Мерлин бы его побрал! Грейнджер понимала, что в его состоянии, бездумном, бесконтрольном, есть вина и самой ведьмы, но — Дьявол! Мало того, что Гарри искоса посматривает на нее каждый раз, как Рон присаживается рядом с Гермионой, так теперь еще и все слизеринцы в курсе обо всем, что происходило между ними двумя.
Грейнджер усердно концентрировалась на недовольстве Роном. Она прилагала максимум усилий, чтобы присвоить заевшую пластинку реплик именно ему, а не Малфою. Чтобы не отвлекаться на только что случившееся, ныряя в расширенные зрачки слизеринца напротив. Не отключаться от всего мира, вслушиваясь в тон голоса из воспоминаний. Мерлин… У Грейнджер сбивалось дыхание, подгибались коленки, а плечи охватывал мороз — и все от того, что она беспрекословно последовала за ним. От того, что смотрела Малфою в спину и уязвимо, рвано вдыхала, слизывая его слова, налипшие к губам.
Она совершенно не понимала Драко. Не понимала мотивов его поступков, не понимала… себя. Гермиона боялась? Опасалась?
Нервничала. Она всегда нервничала рядом с ним, хоть и знала, что никакой угрозы Малфой больше не представляет. Это было странное чувство, сравнимое, наверное, с тягучестью меда. Наверное. Наверное — Грейнджер не знала. В голове не было ни единой мысли, подтвержденной логикой. Он просто… делал что-то с ее сознанием. Что-то схожее с шоковой терапией, которая граничит с пыткой.
Тогда, пару дней назад в библиотеке, за час до появления пьяной Джинни, Гермиона чуть не задохнулась. Удушье пришло вместе с паникой: она не могла пошевелить пальцами на руках — те замерзли настолько, что по нервам как будто не доходил ни единый импульс. Мышцы не двигались. Кожа не ощущалась. Гермиона тогда в исступлении смотрела на свои неподвижные руки и чувствовала, что вдох не идет.
Ей казалось, что мир крутится слишком быстро, оставляя сознание Грейнджер где-то в стороне. Вдох шел до того туго, что она пыталась втянуть трахею, чтобы не давил галстук. Паника, улыбаясь, хватала за онемевшие руки и тянула в свои объятия. И ровно в тот момент, когда глотку сдавило до сипа, появился Малфой. Он…
Мерлин.
Гермиона не хотела думать о том моменте, потому что каждое воспоминание отдавалось жжением стыда. Она слишком крепко держалась за предплечья Драко, когда тот помогал ей подняться. Слишком доверчиво смотрела, когда он говорил дышать глубже. И это…
Это неприятно обжигало. Заставляло стыдливо морщиться и стучать по вискам, выгоняя воспоминания.
В ту секунду, когда Гермиона, задыхаясь, смотрела на Драко, она видела в его спокойном лице Люциуса. Она словно со стороны смотрела на свою смерть — и беспрекословно подчинялась, то хватая ртом воздух, то замедляя выдох. Грейнджер была в руках у Сатаны. И испытывала парадоксальное спокойствие.
Грейнджер уткнулась смятенным взглядом в спину Малфою. Прищурилась. И тут же тряхнула головой, прогоняя всякую мысль. Они вошли в подземелья. Гермиона изо всех пыталась сосредоточиться на звуках шагов. Пыталась почувствовать подошву ботинок, шевелила пальцами на ногах — делала все что угодно, лишь бы не смотреть на вытянутый силуэт впереди. Чтобы не рассматривать переплетения на темно-сером свитере, чтобы не заострять внимание на выступающих крыльями мужских лопатках. Ведьма слушала себя и заламывала пальцы. Пыталась вернуться мыслями к Рону: это ведь по ее инициативе Уизли согласился на посиделки. И именно потому что Гермиона понадеялась на факультетское перемирие, ее друг сейчас валяется без задних ног в обители зла.
Грейнджер едва сдерживалась от тяжелого вздоха. В последнее время ее жизнь превратилась в серпентариум, и это, признаться честно, уже порядком напрягало. У нее было слишком много вопросов к каждому из этой шайки. Один из важнейших на данный момент заключался в следующем: каким образом им удалось споить Рона?
А главное — зачем? Зачем это было сделано?
Когда Малфой назвал пароль, и дверь, ведущая в их гостиную, отворилась, Гермиона надавила ледяными пальчиками на глаза. Малфой не обманул: среди зеленого бесчинства рыжая макушка выглядела нелепым пятном. Рон действительно спал, и спал на полу, подогнув колени и расположив голову на шахматной доске. Из приоткрытого рта струйкой стекала слюна, и, кажется, это очень веселило других студентов, которые то и дело поглядывали на гриффиндорцев.
— Львенок! Как я по тебе скучал! — Забини широко улыбнулся подошедшей к Рону ведьме. Тео приветственно поднял бокал и поджал губы в оценивающем жесте.
— Отлично выглядишь, маглорожденная. Прямо как античная богиня.
Гермиона присела на корточки рядом с мирно посапывающим Уизли и бросила недовольный взгляд на Нотта. Слизеринец перекинул ноги через подлокотник бархатного кресла и болтал носками начищенных ботинок, все так же медово улыбаясь. Он пил. Пил и смотрел на Грейнджер, что с каждой секундой становилась все серьезнее в лице и размереннее в дыхании.
— Не смотри на меня так, кудряшка. Это все проделки Вислого, — Нотт театрально пожал плечами, не отрывая взгляда от Грейнджер. — Теперь мы знаем все его планы по завоеванию твоего грязнокровного сердечка. Я ни с одним не согласен, если что. У меня есть варианты в разы лучше, — Тео подмигнул.
— Припаси их для кого-нибудь без мозгов, — Гермиона нервно вздрогнула, и откуда-то сбоку раздался смешок пятикурсника. Она еще пару мгновений смотрела исподлобья на приложившего к сердцу ладонь Нотта, после чего мазнула по бледному лицу Рона. Ведьма тяжело вздохнула, убирая рыжие пряди со лба. — Как можно было так напиться за четыре часа?
— О, львеночек. Безответная любовь воздействует на разум лучше всякого алкоголя. — Блейз с широкой улыбкой глянул куда-то за спину Грейнджер, и она обернулась, почти фыркнув.
Малфой смотрел на нее сверху-вниз, заставляя ведьму поднять голову. Губы приоткрылись, и Гермиона моргнула, отворачиваясь. Она сосредоточенно уставилась прямо перед собой, словно выискивая что-то в памяти, но вскоре прочистила горло и тихо спросила:
— Ему не было плохо?
— О, я думаю, ему было очень даже хорошо, — Тео улыбнулся сначала Гермионе, а потом засмеявшейся девчонке, что усердно листала страницы журнала. — Мне кажется, я видел, как он поглаживал член сквозь ткань брюк, когда рассказывал о тебе.
Гермиона поморщилась. Она чувствовала, что слизеринцы недоговаривают: помимо хитрых улыбок, исходящих от Нотта и Забини, вокруг было слишком… слишком тихо. Будто остальных свидетелей подговорили не вмешиваться, позволяя шоу набирать обороты. Она оглядела каждого и прищурилась. Студенты прятали глаза.
Что происходит?
— Почему вы начали пить? Вы же вроде собирались просто поиграть в шахматы.
— Отмечали победу Балликасл Бетс, — Забини поднял кулак вверх. — Я поставил на них тринадцать галлеонов и взял ставку. Представляешь, львенок?
— Вислый тоже начал праздновать, — Гермиона чуть было не обернулась на спокойный голос позади, но сдержалась. — А дальше он начал промывать нам мозг.
— Как это началось, кстати? — Тео хохотнул. — Не, реально, с чего?
Гермиона перевела взгляд на Забини. Тот задумчиво тер виски, смотря в потолок.
— Рыжий вроде сказал, что никакой кубок не сравнится с грязнокровным поцелуем львенка. Верно, Драко? — Блейз стрельнул глазами за спину Грейнджер. Малфой не отвечал.
Позвонок заныл.
— Я не слушал, — наконец произнес он спустя пару секунд молчания.
Грейнджер закатила глаза, подавляя желание потереть гудящую шею. Она поднялась с корточек, чувствуя, как боль в позвонке отдается в плечи. Ведьма раскрыла сумку и достала палочку, перекручивая ее между пальцами. Она все думала: справится ли ее Левиоса с пьяным Роном? Выдержит ли истощенная Гермиона левитацию Уизли?
К черту.
Под цепким взором слизеринцев она вновь присела и закинула массивную руку себе на плечи, тут же корчась от приступа боли. Гермиона зажмурилась, игнорируя искры в глазах. Подышала немного. И, облизнув губы, начала привставать, принимая вес мужского тела на себя. Хотелось закашляться. Или разодрать кожу от очередной вспышки смеха, раздавшейся со стороны Теодора.
— Смотри не блевани кому-нибудь на штаны от перенапряжения, маглорожденная.
— Еще одна такая шутка, и я выколю тебе палочкой глаз, — злобно процедила Гермиона, припадая на левое бедро. Смех резко оборвался, сменяясь гаркающим кашлем.
Она изо всех сил старалась выдержать вес обмякшего Рона. И даже попыталась сделать шаг, волоча за собой друга, как вдруг стало неоправданно легко.
Грейнджер обернулась.
Драко нырнул под левую руку Уизли и, не сказав ни слова, кивнул ей на выход. Он крепко обхватил мужское запястье и взял основной вес на себя, позволяя Гермионе выдохнуть. Вот только дышать она не могла — лишь лупила глаза на Малфоя и моргала. Тот повернул голову к молчавшей в удивлении Грейнджер и вопросительно поднял брови.
— Мы идем?
Мы? Гермиона и Драко под общим местоимением?
Кажется, она угодила в чей-то нелепый сон. Как будто напился не Рон, а Грейнджер, и окружение теперь скачет вокруг, словно в абсурдном кино. Гермиона кивнула. Кивнула и медленно зашагала на выход.
— Еще увидимся, львенок!
Ответа не последовало. И пусть Гермиона покажется последней грубиянкой — плевать. Куда важнее были роившиеся, словно пчелы, мысли о слишком продолжительном присутствии Малфоя. Их руки слегка соприкасались на талии Уизли, и каждый раз ведьма отдергивала предплечье, скользя вверх по лопаткам друга. Грейнджер шагала по лестнице, приподнимая спящего Рона, и изредка кидала недоверчивые взгляды на бледный профиль Драко.
«Он ведет себя очень странно, потому что постоянно пялится на тебя».
Гермиона думала об этой фразе. Думала гораздо чаще, чем хотелось бы, и все из-за зуда вопросов в голове. До этого Грейнджер считала, что слова Джинни мало сходятся с реальностью. Но теперь, глядя, как Драко молча помогает ей нести Рона, Гермиона чувствовала, как мозг механически пережевывает мысли, превращая логическую структуру в липкую кашу. Он ведь даже ни разу за последнее время не выплюнул такого знакомого «грязнокровка». Грейнджер не знала, чего ждать от Малфоя. Она напрягалась в его присутствии, потому что с каждым разом их встречи становились все более и более странными. Неестественными. Сюрреалистичными. Они походили на что угодно, кроме правды.
Потому что, как подсказывал Гермионе жизненный опыт, правда Малфоя заключалась не в бескорыстной помощи, а во внезапной, сделанной исподтишка подлости. И она не соврет, если скажет, что при каждой встрече ждет от него какой-нибудь подлянки. Грейнджер ему не верила.
Малфой был по-прежнему тих. И его молчание уже начинало порядком действовать на нервы. Мотивы его поступков не связывались — они разбредались по разным углам сознания, заставляя Гермиону испуганно хватать мысли за хвосты и стягивать в единый узел. Драко помог ей уже дважды. И оба раза притрагивался к ней без громких слов отвращения. Он был… рядом, и это вводило в такое смятение, что разум отказывался функционировать в правильном ключе.
Все в его расправленном, словно отутюженном, силуэте заставляло ее думать. Анализировать каждый взмах ресниц. Каждое слово, каждый вздох — Грейнджер цеплялась за все. Не от большого любопытства, а, скорее, от страха, что от нее ускользнет нечто важное. Именно по этой причине она сейчас пялилась на его профиль, с настороженностью рассматривая черты.
Драко вдруг повернулся к ней. Гермиона, вздрогнув, тут же перевела взгляд на острые ступени лестницы.
— Что-то не так? — тихо спросил Малфой, и тон его был неразборчив. Гермиона замялась, искоса глядя на Драко.
— Спасибо.
Благодарность слетела с губ быстрее, чем Грейнджер успела обдумать ее необходимость. Она зажмурилась до белых мурашек под веками и шумно втянула воздух через нос.
Идиотка.
Драко не отвечал.
— Спасибо за помощь, — помолчав, все же добавила Гермиона. — Но не стоило.
— Я сам решу, стоило или нет.
Гермиона вновь уставилась на Малфоя с непониманием. Тот не изменился в лице, оставаясь все таким же непринужденно отстраненным. Грейнджер сжала зубы. Смотреть на него, как и заводить диалог, больше не…
Она вдруг замерла. Выпучив глаза, нахмурилась.
— Еще одна такая шутка, и я выколю тебе палочкой глаз.
Она и сама не заметила, как сказала это вслух. Словно… словно это было…
нет.
Гермиона быстро водила взглядом перед собой. Рот приоткрылся.
Тот разговор с Пэнси в день рождения…
— Все нормально?
В затылке стрельнуло, отчего Гермиона сжала губы и съежилась. В ушах звенело. Грейнджер концентрировалась на чем-то неизвестном, бесформенном в ее сознании, что будто пыталось прорваться на поверхность, продемонстрировать себя во всей красе. Взгляд Гермионы застыл в одной точке. Она изредка моргала. Пыталась вытащить наружу… нечто.
— Грейнджер.
Не фамилия — приказ. Гермиона заморгала, прогоняя наваждение, и выдохнула, переводя напряженный взгляд на Драко.
— Да. Все нормально. Вспомнила о конспекте.
Малфой раздраженно закатил глаза.
Они продолжили путь, но теперь Гермиона вертела на крючке раздумий новую мысль. Она вдруг произнесла фразу, услышанную от Паркинсон — это ведь еще ничего не значит, верно? Реплика просто могла остаться где-то на задворках подсознания, окраситься оттенками забавы. Грейнджер могла ляпнуть это по чистой случайности. Наверняка так и было. Потому что Гермиона никогда не произносила таких угроз. Никогда — до сегодняшнего дня.
Ведь так?
Уже у портрета Полной Дамы Грейнджер в последний раз взглянула на бледного Малфоя. Она суетливо подобралась и быстро-быстро заморгала, разваливаясь под давлением искрящегося серебром взгляда. Гермиона сглотнула, облизывая губы.
— Почему ты подошел ко мне, а не обратился к Гарри?
— В отличие от Поттера тебя легко найти в одном и том же месте, — Малфой звучал отсутствующе. Девичьи брови на секунду свелись, но спустя пару мгновений лоб вновь разгладился. Гермиона подняла взгляд на Драко и неловко поджала губы.
Молчание давило на барабанные перепонки. А его взгляд — на нервы, что соединяют сетчатку и мозг. Грейнджер переступила с ноги на ногу, собираясь с силами.
— Я хотела поблагодарить за помощь.
— Ты уже это сделала.
— Нет, я про… — Гермиона вдохнула так много воздуха, что ребра захрустели. Она уперлась языком в нижние зубы, чуть выдвигая челюсть вперед. Произносить подобное было трудно. — Я про помощь в библиотеке. — Она выдержала паузу. — Спасибо.
— Благодарность за пустяки обесценивает твое «спасибо», Грейнджер. — Драко не сводил взгляда с карих радужек. Гермиона нахмурилась.
— Благодарность обесценивает только тот, кто не умеет ее принимать. И вообще, — Гермиона перетянула Рона на себя за руку, перенося вес себе на бедро, — пустяк — понятие относительное. Ты мне помог, хотя я об этом даже не просила. Это не пустяк. — Она сделала паузу, гордо глядя в глаза Малфою. — Так что будь так добр, не упрекай меня в желании поблагодарить. Это меньшее…
— Я понял, — Малфой кивнул, ослабляя хватку на запястье Рона.
— Либо больше не помогай, либо скажи: «Всегда пожалуйста», и перестань быть заносчивым засранцем. — Грейнджер вздернула подбородок и обернулась к портрету. Она прошептала пароль и нелепо зашагала внутрь, таща Рона и припадая на ногу.
Заходя в комнату, Гермиона не увидела улыбки Малфоя, что озарила мраморное лицо.
— Всегда пожалуйста, Грейнджер, — донеслось из-за задвигающегося портрета.
Ровно так же спускающийся вниз по лестнице Малфой не заметил, как вздернулись уголки губ Гермионы.
***
Утром следующего дня Грейнджер готова была лопнуть от злости. Несмотря на тяжелое похмелье, Рон все же не проспал их поездку в Нору. Однако внешний вид парня пробуждал желание схватиться за голову. На фоне подскочившего раздражения порыв расспросить его о вчерашних событиях сам собой угас. Уизли был до того бледен, что кожа отливала зеленым. Он то придерживался за живот, то хватался за виски, говорил очень тихо, морщась от громких звуков. И, конечно, на предложение Гермионы остаться в Хогвартсе, Рон ответил твердым отказом. Нужно было ехать. Нужно и прямо сейчас, и, кстати, Гарри с Джинни немного задержатся.
Вот только Грейнджер упустила момент, когда это «немного задержатся» перетекло в «не приедут совсем».
Гермионе казалось, что весь мир над ней насмехается. Причем не просто тихонько посмеивается за спиной, а откровенно тычет в нее пальцем и передразнивает, заставляя глотать тупой ком обиды. По крайней мере, глядя на то, как Молли отчитывает держащегося за голову сына, Грейнджер ощущала только это — вселенское издевательство.
Рон вскоре ушел досыпать в свою комнату, сославшись на неважное самочувствие. Миссис Уизли хлопотала по дому и не выражала никакого недовольства из-за нерасторопности молодой ведьмы, но Гермиона кожей чувствовала ее кипящее раздражение, безо всякого интереса наблюдая, как заклинание снимает с яблок кожуру, а зачарованный нож на соседней доске бойко нарезает плоды на маленькие, идеальные в своей симметрии дольки.
Гермиона уходила все глубже в свои мысли, напрочь позабыв, что стоило бы помочь Молли прибрать беспорядок на кухне. Она впитывала каждый звучный «чик» от соприкосновения лезвия и дерева. Думала. Благодарила Мерлина за магию, ведь если бы Гермионе пришлось готовить магловским методом… Это сводило с ума. Грейнджер вся сжималась от осознания, что еще совсем недавно — буквально этой зимой! — она самостоятельно стругала овощи в салат. Теперь же от одного неловкого, не выверенного движения история могла быстро закончиться. Нож бы впился в пальцы. Пошла бы кровь.
Гермиона тупо уставилась на духовку, мечтая сбежать.
Ни Гарри, ни Джинни не было рядом. Да что там — Нора практически пустовала. Старшие братья отсутствовали, Артур уехал на конференцию, дома была одна лишь Молли. И какое же у нее было удивленно-раздраженное выражение лица, когда они с Роном появились на пороге. Грейнджер-то думала, что их действительно ждут. Что они все вместе отметят ее прошедший день рождения, а в итоге… в итоге Рон спал, Молли ругалась, а Гермионе хотелось заплакать. Вот тебе и празднование в семейном кругу.
Мерлин. Гермиона уткнулась лбом в притянутые к груди коленки. Ей было до того неловко находиться здесь, что каждая секунда пребывания давила на виски. В идеале — придумать какую-нибудь отговорку повесомее и скрыться. Убежать, умчаться, спрятаться — сделать хоть что-нибудь, лишь бы не слышать приговаривания миссис Уизли о неразумном сыне. Но пока ситуация складывалась не в пользу Гермионы. Уйти сейчас будет по меньшей мере грубо. Поэтому она и сидела напротив духовки, обдуваемая жаром печи.
— Милая! — голос у Молли звучный, теплый, как поднимающийся пирог. Гермиона обернулась через плечо и улыбнулась женщине, что вытирала покрасневшие ладони о подол цветастого платья. — Не сиди на полу.
— Да, конечно.
Гермиона уперлась ладонями в бедра и встала. Колено хрустнуло, и ведьма расправила плечи, улыбаясь подошедшей к духовке Молли. Миссис Уизли приоткрыла дверцу и довольно оглядела пирог. Запахло выпечкой. Грейнджер отодвинула стул и тихо присела у стола, заламывая пальцы. Ей было до одури некомфортно.
Поразительно, как все сложилось. Еще несколько месяцев назад Гермиона испытывала лишь благоговение, пребывая здесь. Нора была оплотом спокойствия. Здесь жили не солдаты, стратеги и герои войны. Здесь жили люди. Тепло касалось каждого, и если в жизни Гермионы все-таки существовало понятие дома, то в последний год оно воплотилось именно в жилище семейства Уизли.
Все изменилось после новостей о болезни. После… после лета, проведенного в стенах этого дома.
На улице стоял август. Знойный, солнечный, душный — такой, каким и полагается быть концу лета. Здесь, в комнате слева на третьем этаже, Гермиона впервые согнулась от приступа боли. Сильное жжение, разносимое по плечам, поднималось к шее и сдавливало горло до хруста. Было не вдохнуть. Руки вдруг потеряли чувствительность, взявшийся из ниоткуда мороз молотком отбивал каждый палец. Грейнджер проснулась среди ночи, вся в холодном поту с хрипом вместо дыхания. Она не знала, что делать. Ей было страшно. Страшно и так больно, что мир терял краски и кружился в диком, вихреватом танце. Гермиона провела пять часов в околокоматозном состоянии прежде, чем ледяная ладонь отпустила кости, давая продохнуть.
Хуже боли может быть только боль неожиданная. Она приходит из краев ада и забирает силы, лишает рассудка, зацикливает мысли. Гермиона понимала, что эта неожиданная тягучая боль — последствия проклятия. Загвоздка была в том, что Грейнджер до сих пор не знала, в чем заключался его эффект. Несомненно, то была черная магия, но какого рода? Что ее убивает? А убивает ли?
Тем утром она, вся бледная и потная, в мурашках и окутанная зябкостью, подошла к письменному столу и выжала пару строк МакГонагалл. Единственное решение, что пришло тогда на ум, — сообщить директору. Грейнджер была до того напугана внезапным ухудшением здоровья, что то и дело откладывала в сторону перо и прижимала дрожащую ладонь к сердцу, лишь бы успокоиться. Она все крутила, крутила в голове веретено воспоминаний. Почему вдруг заболело место проклятия? Что вызвало эту боль? Но ничего не находилось. Вечер, предшествовавший этой пытке, походил на все остальные: ребята сидели в гостиной и обсуждали Хогвартс. Их последний год. Предстоящий учебный год. Новых учеников, что приедут. Говорили о том, что столы Слизерина поредеют, и все высказали молчаливое отвращение предателям. Ничего нового не случилось, и Гермиона быстро пришла в беспросветный тупик. Сил решать загадку самостоятельно не осталось, и она написала МакГонагалл о дне проклятья.
Спустя пару дней они встретились. Минерва пригласила на встречу мадам Помфри, и Гермиона, крепко сжимая кулаки, выложила все подробности. О появившемся зуде под кожей. О месяце, что не помнила. О лиловом луче и лице Люциуса, когда Гермиона обернулась, сгорая от боли в шее. Далее последовало долгое молчание, полное перестрелок взглядами. Ни директор, ни целительница не смогли ответить сразу, что именно поразило организм молодой ведьмы. Потребовалось время и тесты в Мунго.
И только спустя две недели, в начале сентября Гермионе озвучили приговор.
Ее поразила не просто какая-то замедленная разновидность Авады. Это проклятие забирает кровь у маглорожденных капля за каплей. Оно разрушает структуру гемоглобина и воздействует на организм так, что он, сбившись с ритма, начинает бороться против самого себя. То было самое изощренное изобретение Пожирателей. Орудие массового поражения. С ним была лишь одна проблема: сотворить его мог далеко не каждый волшебник. Для этого требовался чрезвычайно сильный магический потенциал. И даже если проклятие удавалось, заклинателя быстро настигала расплата. Скорее всего, Люциус оттого и умер: едва он проклял Гермиону, как его и без того запачканную душу окончательно поглотила темная магия. Так он и упал на поле боя, запечатлев боль Грейнджер в остекленевших глазах.
После того разговора в кабинете МакГонагалл каждый день казался неверным. До того момента Грейнджер думала, что болезнь без имени выест, но не уничтожит. Она ведь оправилась, выздоровела, снова начала ходить. Она даже бегала, она смеялась, она
жила. А потом появились приступы. Пришло знание о болезни. Десятибалльной волной нахлынул холод, унося тело в бездну отчаяния. И, что самое страшное, вновь начал отходить позвонок. Ее восстановившееся здоровье оказалось всего лишь затишьем перед бурей. Гермиона нащупала увеличившийся выступ за неделю до отправления в Хогвартс, но сказать остальным не решилась: все были слишком заняты, изо всех сил стараясь забыть войну. Все строили планы. В общем гуле голосов Грейнджер сидела молча, глядя на ребят с застывшей улыбкой и нащупывая прохладными пальцами выступающий позвонок. Гермиона превратилась в серое пятно на яркой картине общей радости, впервые осознав всю серьезность своего положения. Проклятие смертельно. Ровно в ту минуту, когда Джинни смеялась над шуткой Гарри, а Рон поглаживал Живоглота, Грейнджер думала о том, что медленно умирает.
Так в Норе больше не осталось уюта для Гермионы. Здесь началась история, которой место на страницах грустного романа, но которая разворачивалась почему-то исключительно в жизни Грейнджер. И именно это было основной причиной, почему сейчас ведьма хотела как можно скорее аппарировать обратно в Хогвартс. Там лежали чужие мертвые тела. А здесь почти покоилось ее собственное.
Гермиона потупила взгляд и тяжело вздохнула. Молчание, нарушаемое постукиванием моющихся кастрюль, давило на виски, поэтому она подобралась и вполголоса спросила:
— Как дела у Джорджа?
Молли не то фыркнула, не то усмехнулась. Она взяла полотенце и, приоткрыв духовку, вытащила поджаристый пирог.
— У Джорджа все хорошо. У всех моих детей все хорошо, кроме Рональда! — женщина наморщила нос. — Мало того, что не предупредил о вашем приезде, так еще и заявился полупьяным! — Миссис Уизли взмахнула палочкой, пришептывая, и из соседнего шкафчика вылетело три тарелки. Женщина обернулась к Гермионе. — Милая, разбуди его, пожалуйста.
Грейнджер улыбнулась. Она встала с места и взобралась по лестнице, пропуская по ступеньке широким шагом. Она толкнула нужную дверь и тяжело вздохнула. Рон спал. Спал так глубоко, что ему позавидовал бы младенец. Гермиона провела ладонью по волосам в самоуспокаивающем жесте и присела напротив друга, прикасаясь к нему холодной ладошкой.
— Рон… — прошептала Грейнджер, чуть толкая массивное плечо. Тот нахмурился сквозь сон и отвернулся. От него пахло перегаром. — Рон, проснись.
— Пять минут.
Гермиона глубоко вздохнула, задерживая дыхание на пару секунд. Это не день — пытка.
— Черт возьми, Рональд, проснись! — Ведьма пихнула друга под бок, и Уизли вздрогнул. Он продрал глаза и уставился на недовольную Гермиону, расплываясь в улыбке.
— Гермиона…
— Вставай. Молли зовет на кухню.
Рон огляделся по сторонам. Он потер покрасневшие глаза и широко зевнул. Гермиона отвернулась, еле сдерживаясь от того, чтобы не наморщить нос. Парень вскочил с постели и, подхватив девичью руку, повлек Грейнджер вниз по лестнице.
***
Поставьте крест на этом дне.
Они ели в тишине. Рон пытался завести беседу, но каждый раз осекался под грозным взглядом миссис Уизли, что никак не могла усидеть на месте и все вскакивала, предлагая Гермионе что-нибудь еще кроме пирога. Грейнджер чувствовала, что вот-вот расплачется. И какое же ее настигло облегчение, когда Рон предложил прогуляться по саду.
Впрочем, продлилось оно недолго. Стоило им, одевшись и попрощавшись с Молли, выйти на улицу, как Гермиону настигло осознание. Пазлы сложились воедино: и отсутствие ребят, и Молли, которая не знала об их визите, эти тревожные взгляды Рона. Мерлин… Он, очевидно, хотел поговорить, и разговор вновь закрутится вокруг их отношений. Он попробует задать все тот же вопрос, и от этого Гермионе становилось дурно. Дурно и горько. Ей-то казалось, что она смогла доступно объяснить настоящее положение дел. Она выпотрошила себя, стараясь как можно мягче прочертить границу дружбы, она ведь… так старалась минимизировать урон для Рона.
Все еще с нарушенной координацией и пульсирующей болью в висках, пахнувший яблочным пирогом и перегаром, Рон попытался взять ее за руку, но Грейнджер спрятала ладони в карманы темно-синего пальто. Ей хотелось аппарировать отсюда. Но она шла вместе с Роном в глубину сада, засматриваясь на высохшие ветви яблонь. Миссис Уизли бы точно не помешали знания Хагрида. Ее сад увял, оставляя от богатого в прошлом урожая одно лишь название.
— Ты не замерзла? — Рон спрятал подбородок в куртке, морщась от ветра.
— Нет, все хорошо, — Гермиона попыталась улыбнуться, но лишь оскалилась. Истощение давило на плечи, прижимая к земле. — Вернемся в Хогвартс? Я устала.
— Да, я только…
Рон остановился посреди сада. Он огляделся по сторонам, будто избегая разочарования в карих глазах. Пробежался по стволам мертвых деревьев, по листьям, что походили на разлитое золото, по засохшим грядкам, грозному небу. Уизли глубоко вздохнул, и его и без того розовые щеки стали пунцовыми. Гермиона погибала. Она разбивалась в щепки от понимания, что последует дальше.
— Ты… ты помнишь наш разговор в общей гостиной? — Рон посмотрел на нее с надеждой.
Мерлин, ее сердце заходилось болью. Гермиона несмело кивнула. На ее лице отразилась тревога. В глазах застыли слезы. Грейнджер попыталась сглотнуть ком, что застрял в глотке поперек рыбьей костью.
— Я бы хотел… — он перевел дыхание. — Я… в общем, я тебя люблю, Гермиона. И не… не как брат. Я тебя люблю как… как Гарри любит Джинни. И даже сильнее. И я бы хотел, чтобы мы с тобой были вм…
— Рон, пожалуйста, — ее голос дрогнул. Гермиона вдавила зубы в подрагивающую губу и свела брови, готовая расплакаться. — Не продолжай.
Уизли смотрел на нее с недоумением. Он хлопнул ресницами пару раз, после чего нахмурился и помотал головой.
— Я… что-то делаю не так?
Гермиона сморгнула горячую слезу. Она болезненно прикрыла глаза и рвано выдохнула через рот. Ладони плотно сжались в кулаки. Как же Грейнджер хотела бы сейчас вдавить ногти в нежную кожу.
— Ты все делаешь так. Просто я не могу… — она покачала головой, стирая слезы кулаком. — Я не могу ответить на твои чувства. Ты очень хороший, ты…
— У тебя есть кто-то другой?
— Нет! Нет, у меня…
— Тогда почему не я?
Рон выглядел ошеломленным. Глаза его были широко раскрыты, брови сдвинуты до морщины, залегшей на молочной коже. Он сморщил нос, отчего верхняя губа приподнялась, оголяя кончики зубов.
Гермиона ломалась.
Как объяснить ситуацию, не раскрывая правды? Рон заслуживал внятного ответа. Ведь в действительности, если бы не болезнь, Грейнджер дала бы ему шанс. Попробовала бы посмотреть на него под иным углом, вспомнить, что так расположило ее сердце в далекие времена. В Роне было множество невероятных, прекрасных черт, которые очаровывали. В нем столько всего, за что можно искренне любить! Вот только Гермиона не могла позволить себе такую роскошь в жалком огрызке, что остался от жизни. Это крайняя степень эгоизма — отдаться чувству, заранее зная, что через пару месяцев окажешься в сырой земле.
— Я не чувствую того же, — прошептала Гермиона, сдавливая губы до побеления. — Я люблю тебя не так, как тебе бы хотелось. Прости… прости, если сможешь, Рон, но я не могу ответить. Прости… Извини меня.
И она, не в силах больше сдерживать рыдания, аппарировала. Унося с собой чужое сердце и выражение лица Рона, искаженное болью.
