Уголок Грейнджер

      Гермиона впервые разозлилась на свою слабохарактерность, когда увидела чек в цветочном магазине. Нет, она, конечно, предполагала, что выйдет приличная сумма. Пятьдесят три пиона — Мерлин, звучит как шикарный букет, с которым можно смело делать предложение руки и сердца. Примерно то же сказала флористка, перебирая стебельки пионов и довольно улыбаясь. Сорок девять белых и четыре нежно-розовых, выбранных рукой Грейнджер, что прятала нос в темный шарф.       Четыреста девяносто два фунта. Она выложила почти все, что было в кармане. Остались лишь три кната, которые ведьма не успела обменять в Гринготтсе.       Кабинет Элизы находился на третьем этаже Мунго. Ей выделили отдельное помещение после того, как на прием выстроилась целая очередь. Все благодаря громкому заголовку в «Ежедневном пророке»: Лучший психолог десятилетия Элиза Бурд приехала в Британию для помощи пострадавшим после войны. Грейнджер видела его мельком. Какая-то девчонка с четвертого курса важно вздергивала страницы газеты, позволяя всем сидевшим в общей гостиной рассмотреть статью. На колдографии Элиза выглядела почти так же, как и вживую. Но камера не смогла передать белоснежных локонов, зеленых глаз. И, конечно, ауру — никакому фотографу не под силу запечатлеть то успокаивающее нечто, что вихрем окружало психолога. То, что чувствовала сейчас Гермиона, входя в помещение со светлыми стенами и цветущими ирисами на кофейном столе.       — Гермиона!       Элиза поднялась с места. Широкая улыбка позволяла рассмотреть щербинку между передними зубами, а от глаз женщины потянулись морщинки. Грейнджер вошла в кабинет с порозовевшими от ветра щеками. Спина ныла под тяжестью букета. Она сделала неловкий шаг и с облегчением уложила цветы на стул у двери. Ведьма шумно выдохнула. Мерлин, она вся взмокла, пока несла.       — Пятьдесят три пиона, — Гермиона прочистила горло, снимая шапку и взбивая прилипшие ко лбу кудри. — Я думала о смерти пятьдесят три раза за неделю. Это катастрофа.       Элиза присела на корточки рядом с букетом, провела пальцами по нежным лепесткам. Она молчала. Смотрела на красоту пионов и глубоко вдыхала, наполняя легкие ненавязчивым цветочным запахом. Бурд обернулась через плечо на присевшую на стул Грейнджер и одобрительно кивнула, поджимая губы в ласковой улыбке.       — Я очень горжусь вами, Гермиона.       Гермиона опешила. Она подняла брови. Вдавила пальцы в коленные чашечки, удивленно моргая.       Гордится?       Гермионе давно не говорили, что ей гордятся. Кажется, в последний раз это было… Грейнджер прикрыла глаза, концентрируясь на потоке мыслей, утыкающихся в черный кокон. Она точно помнила, что несколько месяцев назад прозвучала фраза: «Я очень горжусь тобой, Гермиона». Помнила, что почувствовала благоговение, растекавшееся по ногам, словно кипяток. Она не нашла тогда правильных слов в ответ. Вместо рассыпчатой благодарности только легкая улыбка коснулась ее губ, но размытая тень, всплывшая в сознании, казалась счастливой и от такого простого жеста.       Бурд поднялась и вернулась в свое кресло за столом напротив пациентки. Грейнджер сморгнула тьму, поднимая туманный взгляд на психолога.       — Из-за того, что я думала о смерти пятьдесят три раза?       — Нет, — Элиза тихо рассмеялась, глядя в глаза Гермионе. — Я горжусь вами, потому что вы не стали себя обманывать. Вы могли прийти с двумя пионами и утверждать, что за эту неделю мысли о смерти посещали вас всего пару раз. Но вы выбрали честность. И поэтому я горжусь. Очень нелегко признаваться себе, что мысли бывают негативными.       Грейнджер смущенно опустила глаза на руки. Она несмело улыбнулась, чувствуя, как кожу пощипывают искры радости от похвалы.       Гермиона даже не задумывалась о лжи. Все семь дней она честно фиксировала каждую темную мысль, что поднималась в сознании. Даже если это случалось среди ночи, когда веки заливала усталость, ведьма через силу приподнималась на мягкой постели и ставила черточку на исчирканной странице блокнота. Боялась считать. Видела, что уже много. Бросила подсчеты, когда число перевалило за двадцать, не желая знать точную глубину своей мысленной ямы. Лишь сегодня, когда до сеанса с Элизой оставалось четыре часа, она наконец осмелилась сосчитать все отметки.       Пятьдесят три.       При первом взгляде на эти цифры у Гермионы перехватило дыхание. Это может показаться таким неразумным — наделять черточки эмоциями. Вот только Грейнджер знала, что стоит за каждой. Она рассчитала для своей смерти буквально все, начиная словами, которые напишет в предсмертных письмах друзьям, и заканчивая музыкой на похоронах. Грейнджер очень хотела, чтобы играла ее любимая песня. И пусть ветер февраля аккомпанирует музыке для уже не бьющегося сердца.       Это страшно — когда еще молодая, и главное, еще живая душа так досконально продумывает собственную смерть.       — В чем тогда смысл терапии, если я буду врать? — она произнесла это тихо, будто не решалась добавить голосу громкости.       — А что для вас терапия?       Гермиона подняла взгляд на Элизу.       Попытка. Терапия — это та самая попытка, о которой умоляла МакГонагалл. На которую так долго не хватало сил и мужества, не хватало энтузиазма и энергии. Грейнджер и сейчас чувствовала себя настолько истощенной, словно из ее худощавого тельца высосал все соки дементор. Но ей хотелось…       Справиться? Не умереть под грузом апатии, скорее.       Вчерашний вечер она провела в библиотеке. Сидела одна, поглядывая, как дрожит пламя парящих свечей. Гермиона рассматривала танец огня, словно пыталась найти в нем ответы на все свои вопросы. Сильно мерзла. Грустила до того, что едва сдерживала подступающие слезы: мир вновь закрутился слишком быстро, и Гермиона не поспевала. Так много проблем. Гарри. Джинни. Рон…       С Роном они больше не разговаривали. Не пересекались взглядами за общим столом, не одаривали друг друга сдавленными улыбками, в очередной раз услышав от Гарри что-нибудь неосторожное. Всего за сутки они отдалились до того, что Грейнджер терялась: простит ли? Забудет ли ту боль, что наверняка схватила за руки, когда Гермиона аппарировала обратно в Хогвартс?       Гермиона много думала о случившемся, но заговорить с другом не решалась. Ей было стыдно. Стыдно, что все сложилось именно таким образом. Ведь она искренне верила, что конфликта удастся избежать намеками на невозможность их отношений. Грейнджер так старалась смягчить землю перед падением, что в итоге… В итоге толкнула Рона сама и даже не нашла в себе сил смотреть, как он корчится от боли. Ей было противно. Противно от того, что все взаимосвязано: будь она более открытой, расскажи сразу о проклятии, не пришлось бы наращивать панцирь и защищаться от всех. Гермиона пожинала плоды своего эгоизма. И это было справедливо.       Жаль только, что еще ни разу в ее жизни звучное торжество справедливости не заглушало боли последствий.       Ведьма знала, что когда-нибудь ей придется переосмыслить произошедшее. Может, даже вместе с Элизой, через несколько сеансов. Бурд наверняка заметит понурое выражение лица ведьмы. Вот только Гермионе нужно сперва перемолчать свою боль. И закончить дело, над которым она сидела уже сорок минут, все никак не решаясь продвинуться дальше.       Список вещей, которые нужно успеть до смерти.       Гермиона хладнокровно написала заголовок. Она старательно вывела надпись до точки в конце, сохраняя каждую букву идеальной, а наклон ровным. Ее рука не дрожала на слове «смерть». Задрожала челюсть, когда Грейнджер со всей серьезностью задумалась, чего же она хочет достичь перед… уходом. Чтобы записать даже один пункт, требовалась огромная сила воли. И вот тогда рука начала трястись. Не от холода, нападавшего на плечи, не от болезненной пульсации сердца или ставшей привычной жажды. Ее трясло от осознания.       Та апатия, что выросла уродливым цветком на желании бороться, была всего лишь глупой игрой, обманкой для сознания. Гермионе искренне казалось, что она не боится смерти: наоборот, бывали дни, когда Грейнджер только этого и жаждала. Особенно в периоды жуткой боли. Ей казалось, искренне казалось, что смерть принесет облегчение, что… в смерти есть жизнь.       А потом по заданию психолога она начала фиксировать эти мысли, прокручивая каждую по цепочке до причины возникновения. Гермиона словно под увеличительным стеклом смотрела на свою апатичность и чем дольше не сводила глаз с такого жалкого уродства, тем холоднее ей становилось. Приходило осознание. Как в замедленной съемке, оно летело в голову неотражаемой Авадой, и все тело сжималось в ожидании.       То было не равнодушие. То был страх. Ровно такое же громкое «боюсь», что одолевало и сейчас, только в другой маске.       Гермиона боялась скорой смерти. Мыслей, что гудят как заевшая дурная пластинка, боялась пропустить очередной поворот в ее истории. Боялась случайно поранить палец и увидеть, как утекает кровь, а вместе с ней и дни. Никогда прежде Грейнджер не чувствовала такого протеста против своей судьбы, как тогда в библиотеке. Ведь в списке дел должны стоять долгосрочные планы. Стать Министром магии, например. Ввести законопроект, который на государственном уровне запрещает слово «грязнокровка» и любое уничижительное отношение к этому слою общества. Она хотела написать диссертацию о применении нитей белошуба в исцеляющих зельях. А в итоге выводила на клочке пергамента свои предсмертные желания.       Она боялась с конца марта. Признавать это было неприятно, но ей пришлось столкнуться с правдой: Грейнджер трусила. Прикрывалась грустью, жалостью к себе, долгим сном, болью и обмороками. Она отрезала себя от общества, как заплесневевший кусок, напрочь позабыв, что споры могут распространяться дальше. И все потому, что боялась признаться в этом — в первую очередь себе.       Ей осталось времени до января. Гермиона чувствовала нестерпимое желание задержаться подольше, показав средний палец всякому, кто будет говорить ей о сроках. Она хотела сама решать, когда ей умирать. Теперь, когда страх преклонился перед ней, она вдруг поняла: больше времени терять нельзя. Чего бы то ни стоило.       Жить.       Ей нужно жить.       — Терапия… — Грейнджер нерешительно умолкла, цепляя пальцами край юбки. — Это попытка.       — Попытка бороться?       — Попытка понять, чего я хочу на самом деле. — Гермиона посмотрела на Бурд. Элиза с пониманием кивнула, слегка прищуриваясь. — Я плохо понимаю, что мне нужно. Вчера, когда я писала список, я почувствовала, что очень хочу жить. Это так несправедливо, что мне всего девятнадцать, а я сижу и пишу этот идиотский список предсмертных желаний! Мне вдруг так захотелось действовать! Отправить сову Фальконе или… не знаю, надеть три слоя одежды — ну, чтобы ненароком не пораниться… — Грейнджер перевела дыхание, облизывая губы. — Но потом у меня снова заболел позвонок. И стало очень страшно, потому что все же полноценно жить я не смогу больше никогда. И мне… мне начинает казаться, что лучше умереть, потому что тогда эта боль закончится. Я отмучаюсь. И в следующей жизни, наверное, стану более…       Ведьма замолчала. Она зажмурилась, судорожно вздохнув. Брови свелись на переносице, и Гермиона поморщилась, прикрывая глаза ладонью.       — Стану более удачливой, — прошептала Грейнджер. У нее дрожал голос. — Мне не нужно будет снова переживать войну и думать о тех людях, которых я убила. Как называется состояние, когда жить хочется и не хочется одновременно?       Элиза печально опустила взгляд на свой ежедневник.       — Норма. — Она помолчала. Грейнджер уязвленно взглянула на психолога. — Это называется норма, Гермиона. Жизнь бывает очень разной. Когда проблем много, а сил не остается, может показаться, что самое простое решение — опустить руки. А потом все снова идет как по накатанной, и ты хочешь впитать каждый день, — Элиза кивнула с печальной улыбкой. — Ведь, в конечном итоге, жизнь — это не прямая. Это синусоида.       Гермиона тяжело вздохнула, заправляя локоны за уши. Она отрешенно обернулась на пионы и улыбнулась самыми краешками губ.       — Эти пионы я положу на могилы моих друзей. — Грейнджер сглотнула. — Розовые я выбрала для своей близкой подруги. Она была необычной. Как будто не от мира сего. И меня это сначала раздражало, а сейчас… — ведьма хмыкнула, переводя взгляд на Элизу. — Сейчас я выбираю самые красивые цветы, чтобы почтить ее память.       Бурд не стала это комментировать. Она с пониманием кивнула, позволяя Гермионе прочувствовать каждое слетевшее с приоткрытых губ слово. Позволяя самостоятельно сформулировать итог: цветами нужно оплакивать смерть не предстоящую, а фактическую.       — Первым пунктом в списке предсмертных дел я поставила кладбище, — Гермиона горестно вздохнула, борясь со слезами. — Я хочу, чтобы вместо надгробий стояли памятники. Они герои войны. Благодаря их жертвам мы выиграли.       Бурд подалась вперед, подхватывая Грейнджер за холодную руку и чуть сжимая.       — Это чудесное желание, Гермиона.       Гермиона знала, что именно это желание станет самым важным. Отвлекаясь от собственной смерти, она вырисовывала памятники тем, кого не пощадила судьба. Ведьма знала, что пройдет по меньшей мере неделя, прежде чем она решится подойти к МакГонагалл с проектом полной перестройки кладбища. У каждого будет памятник, созданный по колдографиям и воспоминаниям. На могилах всегда будут лежать цветы.       Это было невероятно важным для Грейнджер: чтобы и нынешние, и последующие ученики Хогвартса видели не имена, а лица. Чтобы они знали: нельзя благодарить одних Безликих за победу над злом. Настоящие герои — это не только те, чьими лицами пестрит хроника прошедших лет. Настоящие герои — это еще и обычные люди, о которых не написано ни строчки.       Пока Гермиона жива, она сделает все, чтобы так оно и было.       — Можно я задам вопрос? — Гермиона снова оглянулась на букет и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Как вы поняли, что покупка цветов должна помочь?       Бурд распрямила плечи, расплываясь в улыбке. Она склонила голову чуть набок и шумно выдохнула, привлекая внимание Грейнджер.       — Это необязательно должны быть цветы, Гермиона. В моей практике люди покупали конфеты, книги, да много чего, — Элиза пожала плечами. — Эта практика сработала не только на пациентах, но и на мне. Когда в моего отца угодило проклятие, я была полна решимости спасти его. Чуть позже он столкнулся с сильнейшей болью, а я с депрессией. В университете нас учили, что негатив нужно на что-то обменять. Денег тогда было немного, зато на поле за домом росло очень много ирисов. Так я и променяла всю свою подавленность на цветы.       — Мне очень жаль, — Гермиона шепнула, ссутулившись. — С вашим папой все хорошо сейчас?       — Он умер спустя пару лет после излечения. Проклятие зашло слишком далеко, увы, — Элиза грустно улыбнулась.       — Вы скучаете по нему?       — Каждый божий день, Гермиона. Невозможно не скучать по человеку, которого любишь всем своим естеством. Но… — Бурд с тяжелым вздохом отвела взгляд на окно. — Эта тоска отличается. Она просто заседает в сердце. Ты можешь быть счастлив, можешь смеяться, жить нормальной жизнью. Но боль потери никогда не пройдет полностью. Она может только притупиться, но не исчезнуть.       Бурд умолкла.       — Поэтому берегите своих друзей. Вы сами прекрасно знаете, через что проходит человек, потерявший близкого. Не дайте им упасть в эту яму.       Гермиона смотрела на Элизу с замершим сердцем. Она моргала, не в силах выдавить ничего, кроме банального «сожалею». Грейнджер приоткрыла губы и нахмурилась.       — Как мне… как мне справиться?       — Вариантов, на самом деле, много. Например, вы можете найти дело, в котором окажетесь полезны. Восхищение вами и вашими способностями, а не только военными подвигами, здорово замотивирует. Займитесь… — Бурд постучала острыми ноготками по страницам ежедневника, в задумчивости глядя в потолок, — …организаторской деятельностью. Или творчеством. Вы рисуете? Может, пишете?       — Нет, — ведьма улыбнулась в ответ на взгляд Элизы. — Я, честно говоря…       Грейнджер отвела глаза, потирая висок. Что было накануне? Их собирала МакГонагалл, и Джин так оживленно говорила, что…       — О! — ведьма высоко подняла брови. — Хогвартс готовит мероприятие, что-то вроде праздника, объявили конкурс идей. — Она задумчиво помолчала, хмурясь. — Это же подойдет?       — Безусловно, — Бурд кивнула, с одобрением глядя на Грейнджер.       Здесь, в окружении теплого принятия, Грейнджер не боялась говорить. Ведь страх — оправдание для слабости. А Гермиона всегда хотела быть сильной.       И смелость к ней вернулась — ведьма чувствовала, как сердце участило бег, как по телу прошла волна удовлетворения. Дело оставалось за малым: найти, что такого она может организовать, чтобы оказаться действительно полезной. И не только для себя, но и для других. Грейнджер перевела взгляд в окно. И ровно в ту секунду, когда с дерева слетел последний листок, ее осенило.

***

      Когда МакГонагалл впервые объявила о празднике в честь Хэллоуина, Гермиона едва уловила смысл речи. На ухо жужжала восторженная Джинни, и мысли разлетались в стороны. Отреагировала Грейнджер чуть позже, когда вокруг так и полились разговоры: за общим столом галдели втрое громче обычного, призраки хохотали. Даже портреты оживились, вздергивая зефирные юбчонки и поправляя нарисованные манжеты.       Директор сделала поправку, что празднование будет отличаться от традиционного. Хогвартс бросит все силы на то, чтобы дети войны снова почувствовали радость от студенчества. Варианта лучше, чем пригласить музыкантов и провести вечер в красивых платьях и парадных мантиях, преподавательскому составу попросту не представлялось. Кроме того, по словам Минервы, любой желающий мог обратиться к преподавателям с предложением, что добавить к официальной программе. Обещали, что лучшие идеи будут реализованы.       Поэтому после диалога с Элизой Гермиона твердым шагом направилась сразу к МакГонагалл. О, пришедшая в голову идея казалась феноменальной и, главное, требующей полного погружения. Директор внимательно выслушала сочиненную на ходу презентацию Грейнджер о проекте камерного музея. Ничего точного в голове молодой ведьмы пока не было, но Гермиона клялась, что максимум через неделю принесет детализированный план того, что требуется для воссоздания памятного зала в Хогвартсе. Нужно лишь свободное помещение и разрешение приступить немедленно, так как времени мало.       Тяжело вздохнув, Минерва согласилась. И Гермионе выделили Малый зал по соседству с Большим — тот пострадал в ходе битвы за Хогвартс и последние полгода был заброшен. Чтобы привести его в подобающий вид, требовались усилия и горячее желание. Грейнджер тут же нашла в этом положительную сторону: по крайней мере, она точно сможет проявить себя хорошим организатором. Мысли закрутились, и Гермиона быстро сообразила, что делать дальше. Самостоятельно восстановить и подготовить зал к открытию — Мерлин, это непосильная задача. К тому же ей действительно требовался трезвый взгляд со стороны, чтобы отобрать лучшие идеи для мемориала. Друзей Гермиона решила лишний раз не тревожить, и на то были причины. Рон, очевидно, не захочет работать с ней рука об руку после случившегося. Джинни занята своими проблемами. Гарри стал до того нервным, что проводил все свободное время то на квидиччном поле, то на пробежке вокруг Хогвартса. И хотя Поттер, узнав о проекте Гермионы, сам предложил ей помощь, она только улыбнулась, отмахиваясь. Организация явно не была сильной стороной друга. Да и о заинтересованности он озвучил скорее из вежливости, нежели из желания принять участие. Поэтому Грейнджер, недолго думая, подготовила несколько брошюрок и повесила их на общем стенде с объявлениями в Большом зале.       Гермиона и в самом деле не на шутку загорелась новым проектом и желала приступить к работе как можно скорее. Однако список волонтеров, которые в теории должны были помочь Грейнджер с восстановлением зала и организацией в целом, не то чтобы пестрил именами. Желающих не было совсем, хотя прошло порядка четырех дней. Лист то завешивали объявлениями, то он попросту исчезал с доски, и Гермиона, скрипя зубами, вешала новую копию снова и снова. Ей казалось кощунственным, что кто-то постоянно снимает брошюру с просьбой помочь в таком важном деле.       Ей действительно нужна была помощь. Требовалось… хоть малое, но все-таки участие, и вскоре на место злости пришла апатия. Гермиона думала, что студенты, жертвы войны, посчитают отличной идею с музеем военных лет, где каждому погибшему будет уделен свой уголок и отдана дань памяти. Что они увидят в этом мемориале столько же смысла, сколько видела в нем Грейнджер. Но список, на этот раз приколоченный к доске намертво, чтобы было не сорвать, по-прежнему пустовал. Гермиона все еще была одна.       И теперь, стоя посреди просторного зала в одиночестве, она готова была развернуться на каблуках, выйти в коридор и поймать за ухо первого встречного, насильно принудив помогать. Из груди вырвался смешок: ситуация та же, что с Г.А.В.Н.Э. Только если тогда можно было управиться и без чужого содействия, подкидывая эльфам носки, то сейчас без помощи выйдет… чуть сложнее.       Предстояла огромная работа. Нет, громадная. Просто катастрофических размеров, и управиться самостоятельно Грейнджер даже не рассчитывала. Пусть наиболее нравственная ее часть буквально верещала, что использование труда эльфов — ужасная затея, логически Гермиона понимала: без их помощи тут… никак. Может, если бы она начала в сентябре, а не за три недели до праздника, у нее была бы возможность доказать правоту своих убеждений, заодно продемонстрировав блестящие организаторские способности. Но… увы.       — Люмос.       Яркий огонек рассеял тяжелый мрак. Света в зале не хватало: стекла в люстре оказались перебиты, благо, на пыльном полу не было осколков. Свечей, конечно, нет. Окна закоптились. Все погрязло в грязи, в тугом запахе забытости. Едва Гермиона зашла сюда, сразу подумала о том, что именно такая она — смерть. Мрачная, тяжелая до того, что не вздохнуть, навевает дурные воспоминания. Грейнджер прогнала эту мысль, старательно всматриваясь в переломанные доски, некогда бывшие скамейками.       В зале не было ничего страшного. Никаких засохших пятен крови или обглоданных духотой артефактов военного времени. Дышалось тяжело, но исключительно из-за клубов пыли, поднимающихся под шагами Гермионы. Мрачно. Кое-где на стенах виднелись трещины от случайного проклятия. Общая картина, если заткнуть гулкое биение сердца, не пугала. Пугали лишь чужие воспоминания об этом зале. Во время битвы за Хогвартс сюда приносили раненых студентов. Здесь был полевой медицинский пункт: мадам Помфри и несколько студентов работали не покладая рук. Битва шла и шла ожесточенно.       Гермиона была счастлива, что не видела ничего из этого. Иначе находиться здесь было бы невозможно.       Перед ней стояла практически невыполнимая задача: привести Малый зал, что был заброшен на протяжении несколько месяцев, в приличный вид. Чтобы студенты, которые воевали за Хогвартс, не уходили в слезах, потому что попрощались здесь со своим близким человеком. Грейнджер хотела, чтобы вместе с празднованием Самхейна был открыт мемориальный зал, в который будут водить на экскурсии младшие курсы. Чтобы свет в этой комнате горел проводником к усопшим душам, чтобы каждый чувствовал, что сердца погибших все еще бьются, пусть и только в памяти. Чтобы каждая деталь их жизни, представленная в зале, как будто напутствовала: не забывайте этого.       Гермиона улыбалась своим мыслям, вышагивая по залу. Тишина разрушалась постукиванием ее каблучков. Грейнджер приобняла себя, сложив руки на груди, когда за спиной вдруг со скрипом приоткрылась дверь. Ведьма обернулась. С ее лица тут же спало всякое благоговение, оставляя лишь бледность, незаметную в темноте, и явное удивление.       — Я думаю, глупо спрашивать, что ты тут делаешь, но я все-таки спрошу. — Гермиона замолчала, рассматривая застывшего парня. — Что ты тут делаешь, Малфой?       Вновь воцарилась тишина.       Ведьма не отрывала взгляда от Драко, пытаясь распознать в его бледном лице хоть какую-то эмоцию. Парень молчал. Молчал и смотрел по сторонам, видимо, притворяясь, что Грейнджер здесь нет. Гермиона обняла себя крепче. Вдавила пальцы в кожу предплечий. Замедлила дыхание.       Она ожидала увидеть кого угодно, но не Малфоя. Даже Симус с его обострившейся склонностью к уединению казался менее неожиданным вариантом. Но Драко? Что ему, бывшему Пожирателю, делать в заброшенном зале наедине с грязнокровкой?       Сердце больно ударилось о ребра. Гермиона выпрямилась и нащупала палочку в заднем кармане джинсов, хватаясь за древко. Что бы ни скрывал за протяжным молчанием Малфой, Грейнджер должна быть наготове.       — Ты права: вопрос бессмысленный.       Малфой спрятал ладони в передние карманы строгих брюк, медленно оглядывая помещение. Он не двигался с места, словно ожидая приглашения, но взгляд его скользил по всему периметру. Грейнджер казалось, что он избегает смотреть на нее, но вскоре эта мысль затерялась на фоне притупленного, болезненного импульса в спине. Гермиона опустила глаза в пол, потирая позвонок, и боковым зрением заметила, как Драко механически подогнул колено.       Ведьма настороженно посмотрела на него, хмурясь.       — Что с твоим коленом?       Но Малфой отвечать не собирался. Он все еще стоял на месте, слегка подогнув ногу, и смотрел на люстру с перебитым стеклом.       Гермиона задышала чаще. Рассматривая безразличное лицо, она сделала шаг вперед ближе к Малфою. Грейнджер приподняла подбородок и сжала зубы до того, что заходили желваки. Холодно. Ступни, как и кончики пальцев на руках, заледенели.       — Что с коленом, Малфой? Это травма? Проклятие?       Он не смотрел на нее. Молчал.       Гермиону начало потряхивать от тревоги. Она вытащила палочку и сильно сдавила основание левой рукой, не отводя взгляда от Драко. Он никак не реагировал, казалось, даже не заметил, что Грейнджер вооружилась. И это чертовски нервировало.       — Мы вдвоем не справимся, — наконец, подал голос Малфой, покачивая головой. Он шумно втянул носом воздух, завел руки за спину. Чертов хорек выглядел самодовольным, будто это он держал палочку наготове, а не она. — Здесь нужно с двадцать эльфов, чтобы хотя бы просто прибраться.       И снова это «мы». Гермиона сначала подумала, что ей послышалось, но последовавшее «вдвоем» разрушило надежды. Грейнджер молча смотрела на Драко, думая, как изящнее поставить его на место, объяснив, что в этом мире не существует причины для возникновения этого противного «мы».       Но, как назло, в голове было пусто. От безысходности Гермиона уцепилась за последнюю фразу.       — Ни ты, ни я не будем использовать эльфов, Малфой. — Грейнджер пошевелила пальцами свободной руки. Произносить пресловутое «мы», которыми в последнее время пестрили речи Драко, не хотелось. — Всегда можно справиться без использования рабского труда.       Гермиона прищурилась, смотря на Драко с плохо скрываемым раздражением. И впервые за их непродолжительную беседу слизеринец соизволил ответить на взгляд. Он сделал это странно, словно нечаянно: разглядывал потрескавшиеся фрески, после чего соскользнул на Грейнджер. И тут же увел глаза куда-то за ее спину.       Он словно боялся прямых взглядов.       Гермиона кожей чувствовала напряжение. Что-то не то. Что-то идет не так. Хватка на палочке стала сильнее — ведьма обхватила древко до того, что пальцы побелели.       — Тогда нам нужно… — начал было Малфой и замолчал, щуря глаза и весь подбираясь. Он замер.       Часто задышал, глядя на Гермиону.       Грейнджер крупно дрожала от тревоги. Она вытянулась струной, моментально навела на Малфоя кончик палочки трясущейся рукой и задержала дыхание. Ждала, что последует дальше. Лицо Драко слегка дрогнуло, и он, резко отвернувшись, чихнул в сторону.       И чихнул не громогласно, как разорвавшаяся бомба, а тихо, как… котенок?       Гермиона распахнула глаза. Она стояла, направляя палочку в спину Малфою, и девичьи губы приоткрылись от удивления. Ведьма моргнула пару раз, отводя взгляд, и рука с палочкой начала непроизвольно сгибаться в локте.       Она пару секунд смотрела на него, ошеломленная, после чего нервно, будто не веря своим глазам, улыбнулась.       Драко чихал без остановки, согнувшись. Прошло некоторое время прежде, чем Гермиона встряхнула головой и убрала палочку в карман. Неестественная улыбка не сходила с ее губ.       — Ты в порядке? — Грейнджер подавила рваные смешки, подходя чуть ближе к отвернувшемуся Драко.       — Аллергия… — он вновь чихнул, потирая глаза. — На ебаную пыль.       И Гермиона, замерев на пару мгновений, засмеялась. Засмеялась от перенапряжения — надрывно и рвано, будто он только что сказал нечто совершенно уморительное. Ей было весело от сложившихся обстоятельств: вот она, умирающая героиня войны, держит палочку наготове, чтобы защитить себя от бывшего Пожирателя смерти, оправданного преступника, у которого аллергия на пыль. Малфой поднял красные глаза на Грейнджер, и его взгляд пробрал до костей, будто ущипнул за кожу. Гермиона закатилась еще громче.       — Все нормально? — Малфой спросил гнусаво.       Она прикусила нижнюю губу, продолжая хихикать. Ее искрящийся взгляд встретился с его, серым и безразличным. Гермиона провела рукой по волосам, убирая их от лица. Потерла виски и, сохраняя широкую улыбку, кивнула Драко на дверь.       — Иди на выход, герой.       Малфой не спешил сдвигаться с места, тяжело глядя на улыбающуюся ему Грейнджер. Он рассматривал ее лицо в неожиданной близости — в любой момент можно поднять ладонь и заправить кудри за уши. Зрачки его словно стали шире, а глаза заполнились неясным этим, которое Гермиона не могла разгадать.       Ей пришлось приподнять голову, чтобы посмотреть в раскрасневшиеся глаза напротив. С угасающей улыбкой она следила за тем, как скользит по ее лицу Малфой. Он осматривал лозы кудрей, брови, посмотрел на нос и на секунду задержался на ее изогнутых губах — чтобы потом стрельнуть взглядом в ответ.       Гермиона сглотнула вязкую слюну.       У Малфоя на лице был маленький шрам. Не то чтобы броский, но если приглядеться, не заметить невозможно. Тонкой рваной линией он тянулся от верхнего века, чуть рассекая бровь, и заканчивался на виске. Шрам казался таким… знакомым… Словно зачарованная, Гермиона ладонью потянулась к нему, и Драко, поймав движение взглядом, нахмурился.       Она тут же отдернула руку, приоткрыв рот для глубокого вдоха. Хотелось тряхнуть головой, прогоняя наваждение, но вместо этого Грейнджер только учащенно заморгала, шумно выдохнув.       — Нам нужна будет помощь, — голос Малфоя звучал хрипло. Ведьма отвела взгляд и натянуто улыбнулась, делая шаг в сторону.       — Давай сначала выйдем из зала, а потом поговорим. Иначе помимо пыли мне придется оттирать еще и твои слюни.       — Отвратительно.       — Не могу не согласиться, — Гермиона кивнула, закрывая за собой дверь.       Коридор, ведущий в залу, пустовал. Драко сразу отошел к окнам и оперся на подоконник. Грейнджер же выдерживала дистанцию, оставаясь около дверей. Она тяжело вздохнула, заправляя волосы за уши, и нахмурилась.       Ей хотелось заткнуть уши и завизжать от осознания, что в последнее время ей на помощь постоянно приходит Малфой. И даже сейчас, когда список волонтеров оказался предательски пуст, единственной живой душой, решившей помочь Грейнджер, оказался именно Драко. Просто… потрясающе. Это уже не было ни смешным, ни забавным — это вело прямиком к нервному расстройству.       — Тебе лучше? — спросила она после недолгого молчания.       — Да, — Малфой кивнул, потирая глаза. — Там слишком пыльно.       — Теперь я понимаю твою педантичность, — Гермиона беззлобно хмыкнула, вновь складывая руки на груди. Она смотрела, как Малфой очищает одежду палочкой и прикладывает руку к носу, закрывая глаза. — Как ты вообще живешь? Пыль же везде! — она приподняла бровь.       Драко распахнул глаза. Пару секунд он смотрел на нее, после чего едва заметно пожал плечами. Уголки его рта чуть вздернулись.       — Противоаллергенные.       — Зелья?       Малфой нахмурился.       — О-о, да ладно… — Девичья улыбка стала шире, оголяя передние зубы. Гермиона склонила голову набок, лукаво поглядывая на закатившего глаза Малфоя. — Неужели мистер я-ненавижу-все-магловское принимает магловские таблетки?       Взгляд Малфоя посерьезнел. Слабое подобие ухмылки стерлось с его лица, и он сжал зубы, неожиданно вцепившись пальцами в коленку.       — Не путай меня с моим отцом. — Он помолчал. — Иногда маглы способны на чудеса, которых не видел магический мир.       Гермиона умолкла. Она рассматривала поникшего Малфоя и чувствовала тупой зуд, как от занозы, после его слов. Всякий раз, когда ведьма пыталась разрядить обстановку, все заканчивалось полной катастрофой. Дискомфортно.       Повисла неприятная тишина. Грейнджер переступила с ноги на ногу, потирая большим пальцем косточку запястья. Она поводила зубами по нижней губе и наконец выдохнула:       — А теперь объясни мне, что ты забыл в моем зале.       — Технически он не твой.       Гермиона прищурилась.       — Он используется для реализации моего проекта. И я что-то не видела твоего имени в списке волонтеров. — Она сложила руки на груди, приподнимая подбородок.       — Печально пустой список, — Драко тяжело вздохнул, с наигранной горечью качая головой. — Сколько трагизма в этом отсутствующем… ничего.       Громко цыкнув, Грейнджер закатила глаза. Малфой ее раздражал. И нервировал, но больше, конечно, приводил в ярость своими язвительными шуточками.       — Я не хочу с тобой работать, — прямо заявила Гермиона, поджимая губы в едкой улыбке.       — Боюсь, у тебя нет выбора.       Она молчала. Говорить под дулом тяжелого взгляда Драко было сложно, отвечать на подобные слова тем более. Гермиона не хотела работать плечом к плечу с Малфоем, не хотела думать вместе, потому что в его присутствии все мыслительные процессы немедленно замедлялись. А достаточно ли хорошо то, что она придумала? Не осмеет ли он ее? Не назовет ли грязнокровкой, если Грейнджер будет слишком много болтать?       Для Гермионы этот проект — спасательный круг во время шторма, когда тело уносит волной все дальше и дальше в море. И она хотела барахтаться. Хотела ухватиться и быть спасенной. Ей ни к чему сейчас гроза и серый неприветливый град.       Если Драко отнимет у нее шанс почувствовать себя живой глупыми издевками, Грейнджер точно не выплывет. Она пойдет ко дну, как какая-нибудь ржавая баржа. И поэтому ведьма приподняла брови и, ухмыльнувшись, покачала головой.       — На правах организатора я отказываю твоей кандидатуре. Я лучше подожду кого-нибудь еще.       Малфой улыбнулся. Он помолчал с несколько долгих секунд, глядя под ноги Гермионе, после чего поднял голову и пожал плечами.       — Не получится, Грейнджер. Меня назначила МакГонагалл, потому что твой списочек оказался таким же, как и голова Вислого: совершенно пустым.       Гермиона раздраженно уперлась языком в обратную сторону стиснутых зубов, прикрывая глаза. Она глубоко вдохнула, контролируя вспышку ярости, после чего резко выдохнула через открытый рот.       — Я проигнорирую твою реплику о Роне, чтобы ты случайно не пострадал. И обязательно уточню у директора, действительно ли тебя назначили работать со мной. — Гермиона облизнула губы. — Но после твоей грубости я тебе окончательно отказываю. Я буду ждать других волонтеров.       — А эти другие сейчас здесь, в коридоре? — Драко огляделся в наигранной растерянности. — Потому что я не вижу никого, кроме нас двоих.       — Послушай, Малфой, — она прочистила горло, сделав шаг к нему. Драко склонил голову ближе к плечу, поглядывая на ведьму с любопытством. — Сколько раз тебе еще повторить, что я не заинтересована в твоей кандидатуре? Я делаю зал памяти о войне, мне нужны хорошие идеи, а ты ничего предложить не сможешь. И не только потому, что занимал другую сторону. Я просто тебе не доверяю, а это уже звоночек к тому, что совместная работа у нас не сложится.       Молчание. Драко начинал злиться — она это видела, чувствовала каждой клеткой тела. То, как подрагивали его стянутые в нитку губы, как он задирал голову, словно увеличивая между ними расстояние — не было ни малейшего сомнения в том, что Малфой закипал.       Вот только Гермиону это мало волновало.       — Знаешь, почему у тебя не получится организовать все самостоятельно? — спросил он после долгой паузы. Глаза поблескивали.       — Мне не…       — Потому что у тебя крайне однобокий взгляд на вещи. В твоем мире все белое и черное. Если был за Орден, значит, заслужил право помогать героине войны. А то, что мы стали Пожирателями не по своей воле и ровно так же теряли близких, тебя не волнует. Это ведь ничего не значит, да, Грейнджер? Мы же все равно были Пожирателями.       Ей было нечего на это ответить. Она стояла напротив него, сдавив губы до побеления, и смотрела в серые глаза. Потемневшие и злые, они словно затягивали Гермиону куда-то в пропасть.       Стало стыдно. Замявшись, Грейнджер опустила взгляд в пол и убрала кудри от лица, становясь серьезнее. Эти споры только вытягивали силы. И, видит Мерлин, ей действительно не хотелось работать с Драко. Но в его словах была правда. И она кольнула непозволительно больно.       — Мое мнение не меняется, — наконец осмелилась произнести она, — я все еще не хочу с тобой работать. Но если ты мой единственный вариант, полагаю, я могу закрыть глаза на свою неприязнь. И того же требую от тебя, иначе…       — Иначе что, Грейнджер? Что ты можешь мне сделать? — Драко прищурился, хмуря брови. — Объявишь набор волонтеров, чтобы помогли избить меня? Навряд ли же ты захочешь свои ручки марать, вдруг поранишься.       — Знаешь что? — она выплюнула, морщась. — Если будешь и дальше вести себя как гребаный придурок, я прямо сейчас запру тебя в этом идиотском пыльном зале и уйду, пока ты не обчихаешься к чертям собачьим!       Драко смотрел на нее с видимым удивлением. Злость смылась, стерлась с его лица, будто его окатили ледяной водой, оставляя лишь приподнятые брови и пораженный взгляд. Давившая на уши тишина разбилась от вспышки смеха. Гермиона застыла. Она густо покраснела и опустила взгляд вниз на носки ботинков.       Мерлин, какая же дура.       Грейнджер вздернула подбородок, не решаясь посмотреть на Малфоя, и расправила плечи. Она нервно сглотнула и, задержавшись на месте еще на пару мгновений, развернулась на каблуках и торопливо зашагала к лестнице, крепко сжимая ладони в кулаки. Ее преследовал чужой смех.

***

      На третьем скомканном листе с идеями Грейнджер поняла: все не то. Ее называли умнейшей ведьмой не без причины — Гермиона была изобретательна и обыкновенно излагала свои мысли весьма структурированно. Но сегодня вечером… это словно не она писала.       Это все Малфой. Мерлин, ну неужели никто, кроме него, не записался?! Гермиона четко ощутила, что на желание разорвать лист пополам влияет гипотетическая инспекция Драко. Оттого каждая идея встречалась с сомнением: достаточно ли это хорошо, чтобы он опять не начал смеяться? Мерлин, Грейнджер должна была переживать, понравится ли затея МакГонагалл, а не чертовому Малфою! И тем не менее, перечитывая строки, она то и дело возвращалась мыслями к нему.       Это невообразимо. Правда. Кажется, Фальконе забыл упомянуть про побочные эффекты одного из зелий, иначе как еще объяснить, почему Гермиона начала сходить с ума? В полном отчаянии она уперлась лбом в раскрытые ладони, разглядывая деревянную парту.       Она уже ненавидела эту идею с музеем. Нет, правда. Какого черта Драко решил настаивать на своем? Он что, думает, что волонтерить будет весело? Поди притащит всех своих дружков, и они все вместе будут издеваться над Гермионой, поочередно называя ее то «львенком», то еще более нелепым «кудряшка». Может, он надеется позвать и Пэнси? Чтобы окончательно свести Грейнджер с ума?       Но кроме закипающего раздражения Гермиона чувствовала себя до безобразия виноватой. Она столько времени тыкала всем, что нужно быть снисходительнее, что слизеринцы тоже люди и заслуживают прощения. А в результате, когда жизнь столкнула ведьму с собственными же убеждениями лицом к лицу, вместо ожидаемого благодушия пришла лишь злость на Малфоя и дикое нежелание работать с ним. Это отвратительно. Грейнджер и ее мораль, которую она пихала всем под нос, сама при этом успешно игнорируя, — это просто отвратительно.       Гермиона готова была зарыдать от бессилия. Ей абсолютно ничего не лезло в голову. Ничего, кроме долбанного Драко Малфоя и вопросов к нему.       Когда-то Джинни сказала, что слизеринец понятен в своих намерениях. Ха, Джин, кажется, ты облажалась. Потому что Гермиона не понимала абсолютно ничего, что связано с ним. Помощь, снова помощь, и — Годрик! — снова помощь! Малфой наверняка знал, что они будут вдвоем: ведьма готова была поставить голову на отсечение, что парень спустился вниз и проверил список волонтеров прямо перед тем, как… А как он, гиппогриф его раздери, вообще нашел Гермиону? Она никому, кроме мальчишек, не говорила, куда и во сколько собирается.       И что у него с коленом? Почему импульс боли в спине пришелся ровно на тот момент, когда Драко согнул ногу? Грейнджер чувствовала, что это не простое совпадение, но полагаться на интуицию в ее положении… это так глупо. Она абсолютно ничего не понимала и оттого ощущала себя так, словно сидит на пороховой бочке, которая вот-вот рванет.       — Тяжелый день?       Грейнджер подняла голову с ладоней и удивленно вскинула брови. Рядом с ее столом стоял Невилл и с добродушным сожалением глядел на скомканные листы. Гермиона отодвинула соседний стул и жестом предложила присесть, устало потирая глаза.       — Не то слово, — она шумно выдохнула сквозь губы, глядя на пустой лист. — С волонтерством оказалось сложнее, чем я думала.       — Я хотел записаться, если честно… — Невилл улыбнулся. — Но не нашел листок. Мне кажется, твоя идея очень хорошая. Луне… Луна бы точно оценила.       Гермиона повернулась к Невиллу и, ссутулившись, с сочувствием поджала губы. Ведьма медленно моргнула и погладила его по предплечью.       — Я знаю, Невилл.       Он молча развернул один из скомканных листов и, прочитав, улыбнулся. Его выступающие передние зубы слегка упирались в нижнюю губу. Парень глянул на Гермиону с одобрением и кивнул.       — Мне нравится эта идея с Самхейном. Я слышал, что это ты предложила. Ну, вместо Хэллоуина отпраздновать Самхейн. — Невилл помолчал, перебирая края листа. — Я думаю, это то, что нам нужно. Всем… нам. Достойно попрощаться с теми, кого больше нет.       — Я тоже так думаю… — прошептала Гермиона, опуская печальный взгляд на рукава мужского свитера.       — Ты не будешь против, если я тебе помогу? — Невилл сглотнул, хмуря брови. — Я бы хотел… знаешь… попрощаться с ней таким образом.       Гермионе казалось, что ее сердце сейчас лопнет. Она посмотрела на Невилла с легким, слегка болезненным прищуром и печально улыбнулась, закивав, когда парень осмелился ответить на ее полный сожаления взгляд.       — Я буду счастлива, если ты мне поможешь.       — Тогда… можно я посмотрю твои записи?       — Конечно.       Она со смехом потянулась к скомканным листам и по очереди развернула каждый, расправляя страницы.       С Невиллом было хорошо. Он внимательно изучал и комментировал ее идеи, а Гермиона кивала и с удовольствием вносила коррективы. Ей нравилось работать вдвоем. В Долгопупсе было то, чего так требовало ее сердце в этот момент: поддержка и надежное плечо, опираясь на которое не страшно высказать глупое предположение.       Спустя два часа детального обсуждения план был готов. И Гермиону это чертовски заряжало жизнью.