— Гермиона, держите голову смирно.
Ведьма начала было поворачиваться, но Фальконе предупредил ее попытку и осторожно придержал за подбородок, не позволив изменить положение. Гермиона послушно замерла. Кончики кудрявых волос, собранных в хвост, неприятно щекотали нос и лезли в глаза. Хотелось подвигаться. Пошевелить плечами, размять затекшую шею — что угодно, лишь бы сменить эту позу. Гермиона уже с третью минуту сидела, склонив голову низко, будто перед палачом. Казалось, что к лицу прилила вся еще не испарившаяся кровь, мышцы побаливали.
— Я могу поднять голову? У меня затекла шея.
— Последняя проверка. — Фальконе надавил на позвонок, и Грейнджер вздрогнула. Не от боли — от неожиданности прикосновения. — Осторожно.
Целитель положил одну ладонь на остренький подбородок, а вторую на шейные позвонки, чуть сжимая нежную кожу. Аккуратно, нарочито медленно он начал приподнимать голову Гермионы, и ее взгляд проследовал от острых коленок к пустому стулу напротив. Ведьма заморгала, когда Фальконе без особенного нажима помассировал забившиеся мышцы шеи. Хотелось зевнуть.
— Лучше?
— Намного. — Гермиона потерла кожу шеи.
Маркус вышел из-за ее спины и расслабленно опустился на стул напротив, улыбаясь. Его борода, кажется, стала еще гуще, а седина теперь цвела не только на подбородке, но и на щеках. Фальконе стянул с ладоней медицинские перчатки и сложил пальцы в замок. Веселый взгляд коснулся медной радужки — брови мужчины поднялись, а губы растянулись в широкой улыбке. Грейнджер склонила голову набок. Она рассматривала целителя, ожидая приговора.
— Как часто вы сталкивались с болью в позвонке с момента последнего визита?
Гермиона вдохнула полной грудью, набирая побольше воздуха и с осторожностью глядя на Фальконе.
— Он не болел. Иногда пульсировал, но не болел.
Целитель сиял, как начищенный кнат. Он плотнее сдавил ладони и по-доброму ухмыльнулся.
— Тогда я могу вас поздравить, Гермиона. Позвонок приходит в норму.
Гермиона округлила глаза. Она недоверчиво прищурилась, отчего брови свелись на переносице.
— Прямо… совсем?
Целитель довольно кивнул. Потребовалось несколько секунд, прежде чем Грейнджер облегченно выдохнула и прикрыла лицо ладонями, опуская напряженные плечи. Она улыбалась. Улыбалась самой себе, улыбалась судьбе, потому что та наконец запечатлела на ее лбу счастливый поцелуй. Позвонок заживал. Мерлин… Мерлин, она шла на поправку!
— Я правильно понимаю, что он не… это… — Гермиона недоверчиво улыбнулась, сдерживая рвущееся ликование. Она отлепила руки от лица и прямо посмотрела на Маркуса, светясь от счастья, как звезды на безоблачном небе. — Я выздоравливаю?
— Отчасти да, — Фальконе кивнул. Он на мгновение прикрыл один глаз, поднимая взгляд к потолку, и со вздохом поджал губы. — Отчасти, потому что испарение все еще не замедлилось. — Он глянул на Грейнджер. — Заживший позвонок дает нам некоторую передышку, но не устраняет всех проблем. В скором времени вы, скорее всего, столкнетесь с сильной слабостью и сонливостью, но не переживайте: это всего лишь последствия усердной работы организма. Это не так страшно. Не страшнее того, что могло бы случиться, если бы мы не начали лечение.
Гермиона не прекращала улыбаться. Она чувствовала себя счастливой. Она и была счастливицей. Хлопая ресницами, ведьма заправила волосы за уши, подбирая верные слова благодарности. Мысли разбегались под натиском привалившей радости: хотелось плакать от восторга.
Мерлин. Мерлин, она выздоравливает.
У нее есть шанс.
— Это все ваши зелья, да? То, что я принимала?
— Нет, — Фальконе с улыбкой покачал головой. — Ни одно зелье не может сотворить с нами того, что делает организм. Настоящая магия — это тело и разум. — Он на мгновение замолчал, постукивая пальцами по коленкам. — Расскажите, как вы себя чувствуете?
Гермиона тихо засмеялась.
— Чувствую, что сейчас лопну от счастья, если честно. Жизнь… как будто налаживается.
Фальконе смотрел на нее с теплой улыбкой. На карих, темных радужках поигрывало удовлетворение. Маркус тихо вздохнул.
— Я рад это слышать. Судя по всему, сеансы с Элизой дают свои плоды.
Гермиона кивнула, облизав губы. В груди горело желание вскочить, схватить Фальконе за плечи и крепко обнять. В ней, в ведьме, что еще совсем недавно тонула в мыслях о смерти, вспыхнуло пламя жизни. Хотелось рассказать Маркусу обо всем, что с ней случилось за пролетевшие с их последней встречи недели. Хотелось со смехом открыться, что Грейнджер теперь в роли организатора, что у нее есть собственный проект, что она с важным видом строит волонтеров и получает дикое удовольствие от происходящего. Хотелось написать чертово эссе страниц на двадцать о том, как это здорово — прислушиваться к себе и больше не находить того огромного страха, что прежде стоял комом в горле.
— Спасибо. Спасибо вам за помощь. Если бы не вы, я не уверена, что смогла бы продержаться. Вы с мисс Бурд поставили меня на ноги.
Гермиона рвано вздохнула, опуская взгляд на тонкие пальцы. Она облизнула нижнюю губу. У нее в очередной раз обветрились губы, и жутко сохла кожа вокруг рта, но любимая гигиеническая помадка — та, что подарила Лаванда — утерялась.
— Значит, боремся до конца, Гермиона?
Она выдержала паузу перед ответом, рассчитывая, как подвести к следующей важной теме. Уголки ее губ опустились, стирая улыбку с благоговейного лица, и Гермиона устремила взгляд на колени.
— Да, конечно… — Она замялась на пару секунд. — Еще бы воспоминания вернуть, и тогда победа точно за нами.
Выждав немного, она несмело взглянула на целителя из-под ресниц. Стало стыдно: Маркус и так прикладывает максимум усилий, чтобы восстановить ее столь хрупкое здоровье, а Гермиона требует еще и еще, не в силах довольствоваться имеющимся. С каждым пробитым часом в ней все больше возрастал этот странный, необъяснимый голод. Ей хотелось заполучить все и сразу, и не хватало выдержки сдерживаться от просьб, что опасно граничили с требованиями. На скулах появился нежный румянец, и ведьма отвела взгляд на стену. Тишина в ответ осекала хлеще гневных комментариев.
— Да, воспоминания… — Фальконе озадаченно надул щеки. Он огляделся вокруг и, зацепившись за нетронутую пару медицинских перчаток на столе, взял одну. — Позвольте, я вам кое-что покажу.
Он вытащил из кармана мелкую монетку и запустил ее внутрь перчатки, после чего навел кончик палочки на латекс и произнес заклинание. Перчатка тут же надулась, становясь похожей на воздушный шарик. Сдавив пальцами основание перчатки, Фальконе осмотрел получившееся с обеих сторон, после чего наконец встретил взгляд Гермионы.
— Обливиэйт.
— Именно он, — кивнула Грейнджер, хмуро разглядывая надутую перчатку с монеткой внутри.
— Человеческая психика, мисс Грейнджер, обладает одним весьма интересным защитным свойством. Оно, знаете, чем-то похоже на Обливиэйт: травмирующие воспоминания притупляются, но при триггерных ситуациях всплывают. Только этот защитный механизм… он как спрятанный в книге листок. Если вы возьмете книгу и потрясете ее, листок выпадет. Обливиэйт же по своей форме напоминает кокон.
Гермиона подалась вперед, держась пальцами за края кушетки.
— Он похож на эту перчатку. Видите? — Маркус поднес шарик ближе и указал на монету пальцем. — Вот это — ваши воспоминания. Перчатка — это Обливиэйт. Он защищает монетку, воссоздавая своеобразный кокон вокруг нее.
— А как отличить, заклинание это или защитное проявление психики? — Гермиона нахмурилась.
— Подумать. — Фальконе встряхнул перчатку, и монетка гулко ударилась о надутые стенки. — При Обливиэйте ваши мысли будут словно упираться во что-то. Сложится ощущение, что вы забыли нечто важное, но не можете понять, что конкретно.
Грейнджер снова увела взгляд на стену. Она помолчала, формулируя верный вопрос.
— Значит, мои родители, на которых я наложила Обливиэйт… они тоже чувствуют этот кокон?
Фальконе покачал головой.
— Вряд ли. Понимаете, какое дело… — Маркус почесал бороду большим пальцем, прищуриваясь. — Снять Обливиэйт с магла может только тот, кто его наложил. Сделать надрыв, как в случае с волшебниками, не получится. Это, во-первых, незаконно, — он выразительно взглянул на Гермиону, поднимая брови, — потому что речь идет о соблюдении магической конфиденциальности. А во-вторых, не каждый волшебник выдержит такую нагрузку — чего уж говорить о простецах.
Он шумно вздохнул.
— Волшебники часто недооценивают заклинание Забвения, — Маркус ухмыльнулся, осматриваясь. — Всем кажется, что это что-то такое легкосотворимое и обыденное. Так вот, это неправда. Обливиэйт — хороший Обливиэйт — требует огромной мощи. Чем сильнее потенциал мага, или, допустим, чем ярче была эмоция, которую он испытывал во время наложения, тем сложнее разрушить кокон. Нередки случаи, когда снять Обливиэйт и вовсе не получается. Поверьте, с этим заклинанием не шутят. Не зря в Министерстве ведут разговоры о том, чтобы сделать его четвертым Непростительным. Оно действительно очень,
очень коварное.
Гермиона, моргнув, опустила взгляд на колени. Дьявол.
Этого следовало ожидать. В целом Грейнджер понимала, что вернуть память родителям будет затруднительно, если и вовсе не невозможно. Утекло чересчур много времени: слишком много обстоятельств сложилось не в пользу ведьмы. Проклятье, похищение, сложности с восстановлением… Дни Гермионы и без того были мрачны. Неудача с возвращением родителей могла попросту уничтожить ее — хрупкую, едва оклемавшуюся. Поэтому она и не пробовала ничего предпринимать, даже не пыталась ступить на это тинное дно.
Единственное, что могла сделать Грейнджер, — это согреть в себе надежду. Хотя бы крошечный отблеск солнечного лучика, который рассеет туман бед. И она нашла ее в вере, что вернет себе маму и папу.
Одним из предсмертных желаний стала встреча с ними. Второй пункт, что лег чернилами на пергамент. Перед сном, разбитая от усталости, Грейнджер в деталях представляла себе момент встречи с родителями. Сперва она напишет им письмо, где объяснит все до мельчайших подробностей. Потом они приедут. Маме Гермиона подарит сотню белоснежных пионов, а папе ту дурацкую бейсболку, о которой он мечтал. А если мистер Грейнджер уже купил ее, Гермиона… найдет что-то другое. Спросит, о чем тот мечтает, соберет все деньги и потратит их на родителей.
Это была та фантазия, о которой приятно думать по ночам, но совершенно ненавистно утром. Потому что каждая новая деталь, по кирпичку дополнявшая образ мечты, на следующий день приносила еще бóльшую горечь и кусающее разочарование. Гермиона могла только предполагать, как вернуть себе родителей в обход Обливиэйта. Сработало бы это на практике? Она не знала.
Слишком много рисков, вытканных из страхов и грозного «не стоит». Однако теперь Гермиона понимала: если она продолжит подыскивать причины почему «не», оставшиеся дни пролетят с устрашающей скоростью. Поэтому, преисполняясь решимостью, ведьма составила список догадок, как в ее ситуации можно попробовать устранить проблему с памятью родителей. Но ни одно из предположений не казалось достаточно убедительным, чтобы хотя бы попробовать.
Последним талым угольком в сердце грелась надежда на разговор с Фальконе. Грейнджер надеялась, что он подскажет, как разрубить оковы Обливиэйта. Маркус казался гениальным целителем, и она могла бы направить их диалог в нужное ей русло, вот только… услышав ответ, Гермионе больше не хотелось продолжать разговор про родителей. Очевидно, память им не вернуть, и чем быстрее Грейнджер примет горькую пилюлю правды, тем легче будет сосредоточиться на собственной необходимости. На огромном пробеле в мыслях, что натурально отравлял ее ставшими такими счастливыми дни. Ведьме все каз…
Хлопок!
Гермиона вздрогнула, машинально потянувшись за палочкой. Она завертела головой в поисках звука — взгляд везде. Но стоило ей увидеть Фальконе, как воздух вышел из легких шумным выдохом. Грейнджер устало потерла глаза, опуская палочку.
— А вот что бывает с мозгом, когда мы пытаемся разломать кокон.
Фальконе продемонстрировал ведьме разорванную перчатку.
— Извините, что напугал вас. — Он отложил на стол то, что осталось от перчатки, и взял бутылку воды, предлагая Гермионе. Та отрицательно покачала головой. — Мы не можем просто разломать Обливиэйт, мисс Грейнджер. Это очень, очень опасная затея, которая ведет к смерти пациента. Кроме исхода, в котором заклинание Забвения снимает тот, кто его наложил, повлиять на заблокированную память можно только одним способом — сделать надрыв.
— Сделайте, — моментально вставила Гермиона. — Сделайте надрыв на моем Обливиэйте. Я хочу свои воспоминания обратно.
Она не колебалась ни секунды. Ее голос звучал жестко и уверенно — несмотря на то, что горло сдавило, а где-то в груди ежом свернулся страх. Грейнджер заправила выбившиеся из хвоста пряди за уши и потерла лоб. Внезапно накатила усталость.
— Стоп, — Маркус поджал губы. — Гермиона, не торопитесь с решением.
— Но я устала ничего не помнить! — она запротестовала. — Это слишком важная часть моей жизни, чтобы просто оставаться в неведении и ничего не предпринимать. Меня спасли, — она подняла суровый взгляд на задумавшегося Фальконе, — или покалечили. Метаться между двух огней в таком вопросе — это просто неразумно.
— Надрыв не гарантирует возвращения всех воспоминаний, вы должны это понимать. — Целитель беспокойно потер ладонями брюки. — Это всего лишь трещина на коконе. Если представить, что ваши воспоминания накрыли тарелкой, надрыв можно сравнить с маленьким сколом на ней. О том, чтобы ее поднять, не идет и речи. Ваш Обливиэйт не расколется напополам — это будет микроскопический надрыв в основании кокона, через который в триггерных ситуациях могут просачиваться какие-то мысли. Все воспоминания с первого до последнего дня точно не вернутся. А те, что вернутся, будут приходить постепенно. В некоторых случаях процесс восстановления памяти затягивается на годы.
— Я все еще не вижу причин, почему бы не попробовать. — Гермиона смотрела на Маркуса в упор. Она перевела дыхание, сжимая ладони в кулаки. — Слушайте, мне уже нечего терять. Эти воспоминания необходимы, чтобы продвинуться в лечении, ведь в них наверняка что-то спрятано, — ведьма кивнула в подтверждение своим словам. — К тому же у меня уже есть опыт! Мы с Гарри пытались сделать нечто подобное летом.
Фальконе замер, глядя на Гермиону. Он выглядел потрясенным. Моргнув, он неудовлетворенно покачал головой. Грейнджер поежилась: ей стало дискомфортно.
— Даже не знаю, что вам сказать. — Маркус сложил руки на груди. — Боюсь спрашивать, чем закончилась ваша самодеятельность.
В реплике целителя не было вопроса, но Гермиона чувствовала, что он ждет ее ответа. На губах появилась неуверенная улыбка, и Грейнджер тут же опустила голову вниз. Рассказывать о конвульсии, когда убеждаешь врача провести операцию, явно не лучшая идея, верно?
— Я
очень недоволен вами, Гермиона. Вы с мистером Поттером совершили такую глупость, что я даже… — Фальконе встал и принялся ходить по кабинету. — Считайте, вы чудом уцелели. Подумать только, подростки лезут в магическую нейрохирургию! Вы вообще понимаете, чем это могло обернуться для вас, мисс Грейнджер?
— А что мне оставалось делать?
Гермиона осмелилась посмотреть на остановившегося напротив Фальконе. Он не сводил с нее глаз пару секунд, после чего тяжело вздохнул и вновь сел напротив. Кресло скрипнуло.
— У меня впервые появился шанс получить то, чего я так хочу. Мсье, при всем уважении, я буду настаивать до последнего. Откажете вы — я пойду к другому целителю, — Грейнджер раздосадованно покачала головой, нервно вздыхая. — Я не могу объяснить, насколько это для меня важно. Даже если мне откажут все колдомедики в мире, я встану перед зеркалом и буду пробовать сама.
Фальконе уперся локтями в колени, зарываясь пальцами в чуть седые волосы. Он закрыл глаза.
— Гермиона, вы абсолютно не понимаете рисков. Ваш организм только-только оправился от серьезной травмы. Да даже будь вы совершенно здоровы, я бы сотню раз подумал прежде, чем давать согласие. И дело не в том, что я противный и вредный колдомедик, — он поморщился. — Операция по надрыву Обливиэйта считается одной из сложнейших для пациента. Вы просто не представляете, о какой боли я сейчас говорю.
— Я уже перенесла позвоночные боли, мсье, и вытерпела несколько попыток Гарри прорвать…
— Я вас умоляю, не упоминайте больше о вашей авантюре с мистером Поттером! Иначе я озверею и сообщу об этой выходке профессору МакГонагалл, чтобы она вас отчитала, как нашкодивших первокурсников. Сумасшедшие дети! Прорвать Обливиэйт!
Гермиона осеклась, прикусывая нижнюю губу.
— Я просто хотела сказать, что справлюсь со всем, но мне только… мне нужна помощь. Я прошу, практически умоляю вас о ней.
Целитель умолк, глядя на пациентку с… осуждением? Мерлин знает, что крылось в его голове, в этом взгляде. Гермиона считала Маркуса нерешенной задачей без четко заданного условия. Чем дольше она общалась с ним, чем дольше наблюдала, тем яснее проявлялось ослепляющее нечто на гранях сознания. Грейнджер не понимала мотивов колдомедика. Почему он ни разу не взял денег за лечение и пресекал каждый разговор о плате? Не было ответа и на вопрос, почему Маркус настолько обходителен, отчего так часто спрашивает о ее самочувствии и мыслях.
Он был ее врачом и нес огромную ответственность за выздоровление Грейнджер. Вот только моментами Фальконе представлялся ей, скорее, давним другом, дружба с которым прошла через трудности и превратности судьбы. Это было совершенно не поддающееся объяснению чувство, которое напоминало дежавю или забытый, однажды увиденный сон, но никак не правду. Именно из-за стойкого чувства душевной близости Гермиона не стеснялась ни спорить с ним, ни демонстрировать свои эмоции. С Фальконе ведьма чувствовала себя расслабленно и поэтому гнула свою линию. Ей была необходима помощь Маркуса. И если Гермиона хоть немного права насчет того, что их с Фальконе что-то связывало, целитель наверняка понимал безысходность ее положения.
— Вы же понимаете, что я должен буду проникнуть в вашу голову и давить на кокон? — наконец подал он голос. — Вы ни в коем случае не должны закрывать от меня свои мысли. Никакого сопротивления мне и моей магии. В противном случае это нанесет непоправимые травмы вплоть до инвалидности.
Фальконе прикрыл глаза, вновь уж очень тяжело вздыхая. Складывалось впечатление, что он нервничает. Мужчина хрустнул шеей и ссутулился, складывая руки замком на коленях. Обведя кабинет тревожным взглядом, он наконец взглянул на ожидающую продолжения Грейнджер.
— Если спросите моего мнения, я считаю, что эта операция вам не нужна. Я верю, что воспоминания вам необходимы, но здесь слишком много рисков. При малейшей ошибке операция может навредить вам настолько, что вы попросите об эвтаназии. Если, конечно, еще сможете говорить. Поверьте, ничто в этой жизни не стоит такого риска.
— Но я ведь не собираюсь вам мешать, мсье. — Гермиона сложила брови домиком, не в силах больше спорить. Она напоминала ребенка. — Мне катастрофически необходима эта операция. Гораздо больше, чем вы думаете: от нее буквально зависит продолжительность моей жизни.
— Продолжительность вашей жизни зависит и от меня в том числе, — он раздосадованно покачал головой, сверкнув глазами. — Я не хочу стать причиной, по которой вы пострадаете. Вы не понимаете, о чем меня просите. Это слишком.
Гермиона смотрела на него с отчаянием. Она облизнула губы и помотала головой. Брови свелись еще сильнее, закладывая морщинку на нежной коже.
— Мсье Фальконе, — тихий голос отдавал горечью, — вы самый гениальный врач, которого я когда-либо встречала. Я… я просто не верю, что вы можете мне навредить. Я сделаю все, что вы просите, я буду покладистой, покорной — все, чего потребует операция. И я понимаю, что прошу слишком многого, но…
пожалуйста. Пожалуйста, не отказывайте мне. Я не упущу этот шанс.
Маркус грустно фыркнул, поджимая губы.
— Я далеко не гениален, Гермиона, — произнес целитель после недолгой паузы. — Я, скорее, научен опытом. И, к сожалению, не всегда позитивным.
Фальконе опустил глаза, рассматривая собственные руки. Грейнджер не решалась что-либо произнести: ей казалось, что любые слова сейчас окажутся неверными. Она стушевалась, смыкая коленки.
— На практике я проводил несколько таких операций. — Маркус на мгновение поднял брови, стараясь улыбнуться. Однако уголки его губ быстро опустились, и вскоре лицо целителя стало совершенно непроницаемым. — Одна из них обернулась неудачей. Это была девушка чуть постарше вас. Маргарет, — он произнес имя на выдохе, прикрывая глаза. — Когда я просил ее не сопротивляться, она не слушала. Ей было очень больно, а я почти прорвал кокон, и… — Фальконе выдержал паузу, закусив верхнюю губу. Он рассматривал потолок. — Я повредил ей мозг. Операция сделала ее инвалидом.
Маркус умолк, переводя дыхание. Он молча буравил потолок взглядом.
— Это не тот случай, о котором я хотел бы рассказывать, но вам нужно здраво оценить риски. Боль во время операции по надрыву Обливиэйта похожа на Круциатус. Очень легко впасть в панику и потерять контроль над своими действиями. Справляются только подготовленные волшебники, которые могут подчиняться правилам. Нужен… недюжинный самоконтроль. Потому что если вы не слышите целителя, девяносто восемь процентов, что дальше последует травма. В вас я его не вижу, честно говоря, — Фальконе сглотнул, снова рассматривая свои руки. — Не потому что вы плохая, ни в коем случае. Вы слабы из-за проклятья. Вы замахнулись на слишком высокую планку. Я… не хочу еще одной Маргарет, Гермиона. Поймите и меня.
Он наконец посмотрел на Грейнджер и легко, но печально улыбнулся.
Гермиона не знала что сказать. Язык словно одеревенел, стал непослушным. Оставалось лишь хлопать ресницами. Она смотрела на Фальконе и видела раскаяние. Сожаление. Ему было до одури тяжело вспоминать такие вещи.
Как-то отец сказал, что хороший врач помнит каждого пациента. Гермиона тогда рассмеялась: как, ну как можно запомнить всех? Даже ей, такой умной девчонке, никак не запомнить все-все мелочи, а тут имена едва знакомых людей. Уже позже, спустя пару лет папа дополнил фразу:
«Хороший врач запоминает каждого пациента. И никогда не забывает тех, кому не смог помочь».
Вот тогда Грейнджер поняла разницу. Одно дело — помнить. Увидел на улице приветливо машущего человека — в сознании всплыло необходимое, а спустя пару минут силуэт вновь затерялся среди более важных мыслей. Совсем другое — не забывать. Ни при каких условиях, что бы ни случилось.
Сегодня Грейнджер увидела подтверждение папиных слов. Оно сидело напротив, все такое же задумчивое, с тоской в глазах. Все аргументы Фальконе резко обрели смысл: он отказывается не потому что это обязанность врача — предупредить о рисках. Он боится навредить. И пытается воззвать к разуму Гермионы, чтобы она осознала, с какими последствиями может столкнуться, если проявит слабость.
Ей было что терять. Мало кто захочет доживать оставшиеся пару месяцев в немощности, и Грейнджер уж точно не была одной из таких. Когда мир неожиданно подает руку помощи, глупо вертеть носом. И окажись Гермиона чуть менее уверенной в собственных силах, найди она альтернативный способ вернуть себе воспоминания, ответ был бы отрицательным. Не задумываясь, ведьма бы тут же выдала твердое «нет».
Но ей было что терять. И отпускать надежду на спасение, что наверняка крылась в воспоминаниях, она не собиралась.
— Я клянусь, что не стану ею, — Гермиона слабо улыбнулась спустя минуту молчания.
— Вы не отступитесь, верно? — глаза Маркуса поблескивали.
— Никогда, мсье.
Фальконе тихо рассмеялся. И было в его фырканье что-то от невыносимой усталости.
— Я буду вас слушать, мсье. Клянусь! Я… я приложу все усилия, чтобы не мешать операции.
Целитель смотрел на Гермиону из-под полуприкрытых век. Он изредка моргал, а на губах его грелась изнуренная улыбка. Размеренно, едва заметно Фальконе покачал головой, не отрывая взгляда от ведьмы.
— До сих пор не могу понять, мисс Грейнджер, чего в вас больше: смелости или отчаяния? — Он прикрыл глаза. — Разговоры о том, что с вами будет непросто, все-таки оказались правдой. Наверное, поэтому вас и называют ярчайшей ведьмой столетия. Не каждый будет столь упорно стоять на своем.
— Так это «да»?
Гермиона смотрела на целителя с надеждой, когда Фальконе неторопливо поднялся со стула и протянул ей шершавую ладонь.
— Подумайте об этом хорошенько. — Он потянул Гермиону на себя, помогая встать. — Если вы действительно готовы рискнуть, сообщите мне совой. Мы проведем операцию через полторы недели: мне нужно уехать.
Грейнджер нахмурилась.
— Мсье, но это слишком долго. У меня счет на дни. Полторы недели — это просто огромный срок для моих трех месяцев…
— Вам нужно подготовиться.
— Я уже готова. — Гермиона сжала ладони. — Лучше будет, если мы сделаем все как можно скорее. Вы… сейчас? — Ведьма прямо посмотрела на целителя. — Мы можем сделать это сейчас?
— Сейчас точно нет. — Фальконе потер бороду, шумно вздыхая. — Давайте так: вы посоветуетесь с друзьями и директором на этот счет. Если вас не отговорят и согласятся присутствовать на операции, я буду ждать вас завтра в семь утра.
— Друзьями? — Грейнджер нахмурилась. — Зачем им это знать?
Маркус зашел ей за спину и отодвинул воротник свитера. Гермиона скривилась, чувствуя на позвонке прохладу чужих пальцев.
— В кабинете обязаны присутствовать доверенные лица пациента, чтобы в случае проблем они приняли незамедлительное решение на его счет. — Фальконе похлопал Грейнджер по плечу и ненавязчиво повел на выход. — Это мое условие, Гермиона. Без группы поддержки я вас не пущу.
Ведьма коснулась ручки двери и обернулась через плечо, глядя на Фальконе с тревогой. Но целитель, сомкнув веки, только улыбнулся ей на прощание.
***
Стоя у кабинета директора, Гермиона с трудом дышала из-за давившей на грудь тревоги. Ведьма покусывала внутреннюю сторону щек и водила языком по передним зубам, чуть надавливая и втягивая слюну. Смотрела ровно перед собой. Часто сглатывала.
Гермиона израсходовала квоту просьб о помощи еще в кабинете у Фальконе. И теперь отчетливо ощущала, как в теле скапливается комом нервозность — и давит, давит катком все остальные чувства. У Грейнджер не было ни желания, ни уверенности в том, что она собиралась провернуть. И будь ее воля, она бы никогда не обратилась к МакГонагалл по такому пустяковому вопросу. У Минервы наверняка найдутся дела в разы важнее. Она же теперь директор, на ней столько ответственности. Скоро празднование Самхейна, открытие мемориала, нужно все организовать, да и с Гермионой в последнее время слишком много возни.
Ведьма сжала кулаки, болезненно приподнимая брови. Ей хотелось уйти. Она бы ни за что не пришла к МакГонагалл, не поставь Фальконе такое условие. Честно. Гермионе не хотелось никого отвлекать. Не хотелось погружать в собственные проблемы. Не хотелось… придавать им огласку.
Мерлин, больше самой необходимости просить о помощи Грейнджер нервировал гипотетический отказ. Потому что это в очередной раз докажет, что лучше справиться самостоятельно, чем тормошить других. Она уже собиралась сделать шаг назад, чтобы сбежать вниз по лестнице и затеряться в коридорной прохладе, как дверь распахнулась. Гермиона шумно выдохнула, подавляя желание скривиться.
Дьявол, лучше бы она забыла пароль от кабинета.
Директор сидела за столом и просматривала бумаги. Сухой взгляд скользнул вверх и моментально застыл на приближающейся Гермионе, что пальцами перебирала край свитера. МакГонагалл отложила какой-то документ с Министерской печатью и сомкнула ладони.
— Добрый день, мисс Грейнджер, — Минерва улыбнулась, и на ее лице залегли глубокие морщины. — Не ожидала вас увидеть.
Остановившись напротив директорского стола, Гермиона нервно сглотнула и приподняла уголки губ, щуря глаза как при улыбке. Она приоткрыла рот, глотнула немного воздуха и непроизвольно оскалилась, обнажая ряд передних зубов. Холодной, чуть взмокшей ладонью провела по лицу, стирая всякое подобие эмоций. Нужно было собраться, но навязчивый шум от приборов, оставшихся со времен Дамблдора, сливался в тихий гул и давил на перепонки. Грейнджер переступила с ноги на ногу, собираясь с силами, после чего подняла уязвленный взгляд на настороженную Минерву.
— Я прошу прощения, что зашла без предупреждения. — Она облизала верхнюю губу. — Мне… я бы хотела попросить вас о помощи.
МакГонагалл безмолвно указала худой рукой на стул напротив. Гермиона неловко села, и на столе сразу же появился травяной чай. Будто желая привлечь внимание, на дне кружки завихрились листья. Грейнджер привычно засмотрелась на них, но вскоре сморгнула задумчивость и, сдавив губы, подняла голову.
— Директор, завтра утром мне нужно в Мунго. Мсье Фальконе согласился сделать надрыв на моем Обливиэйте, — разом выдохнула весь воздух Гермиона. — Но операцию не проведут, если я приду одна.
Минерва удивленно приподняла брови, глядя на Гермиону сквозь стекла очков.
— Зачем нужно мое присутствие, мисс Грейнджер?
— Это… непростая операция. — Ведьма склонила голову, смотря на край стола. — Есть определенные риски. Вы должны присутствовать в кабинете для того, чтобы принять решение, если вдруг что-то пойдет не так.
МакГонагалл по-старчески вздохнула, потирая ссохшуюся кожу на пальцах. Она осмотрела кабинет, о чем-то думая, после чего осторожно спросила:
— Вы не думаете, что это неоправданно опасная затея?
Гермиона лишь покачала головой.
Она вообще старалась не думать о том, что ситуация может выйти из-под контроля. Весь день, с первой же минуты после озвученного Фальконе предложения Грейнджер избегала негативных мыслей о последствиях. Она старалась не думать ни о чем, кроме выгоды. Потому как если ведьма углубится в тревогу, она передумает. Откажется — и упустит, возможно, последний шанс вернуть себе воспоминания.
— Жить с пробелом в памяти, скрывающим что-то о людях, которые знают, как меня спасти, в разы опаснее, директор. Я готова на все, чтобы узнать правду. — Она сделала паузу, подыскивая правильные слова. — В конечном итоге я здраво оцениваю свое положение. У меня не так много времени осталось, чтобы искать альтернативу. А те люди… наверняка осведомлены, как мне помочь. Я не могу просто уповать на зелье с кроволистом, который даже не факт, что найдут.
МакГонагалл озадаченно молчала. Гермиона смотрела на свои руки.
— Насколько я знаю, процесс надрыва Обливиэйта крайне… болезненный для пациента. — Минерва нахмурилась. — Я, признаться, удивлена, что мсье Фальконе пошел вам навстречу в этом вопросе… Вы уверены, что это никак не скажется на вашем состоянии?
Грейнджер сжала край свитера в кулаках, размеренно дыша.
— Я надеюсь, этого не произойдет. Да и я столько времени справлялась с болью в позвонке, так что, думаю, у меня есть небольшая подготовка. — Она выдавила из себя ухмылку, по-прежнему пряча глаза. — Вы… вы сможете пойти со мной, пожалуйста?
Когда нашлись силы посмотреть на директора, Гермиона встретила неуверенный, тревожный и крайне задумчивый взгляд. Минерва как будто просчитывала что-то в уме. Глаза чуть сощурены, губы плотно сжаты — она выглядела сосредоточенной.
Директор оглядывала лицо Гермионы, выискивая сомнения. И, не обнаружив в нем ни намека на колебание в собственной уверенности, слабо улыбнулась и кивнула.
— Вы всегда можете рассчитывать на меня, мисс Грейнджер.
Гермиона облегченно закрыла глаза.
Мерлин.
Уже позже, оставив директорский кабинет далеко позади, Гермиона нашла себя бесцельно слоняющейся по коридорам. Она приобнимала себя за плечи и натягивала рукава свитера на тонкие косточки рук, пытаясь согреться. Осенняя прохлада становилась все смелее, предвещая предрождественские морозы. Грейнджер зябла, и чем тревожнее ей становилось, тем плотнее кожа покрывалась мурашками.
Мимо нее, идущей и не видящей ничего вокруг, пролетали призраки. С ней здоровались портреты и знакомые студенты. Коридоры были полны шума, в то время как Гермиона оставалась предельно тиха. Моментами она фокусировала взгляд на очередном лице и моргала, безучастно улыбаясь в ответ на очередное приветствие. Грейнджер была рассеянна. И все из-за мыслей. Они всегда все портили.
Минерва согласилась — это, определенно, плюс. План выполнен на добрые пятьдесят процентов, и это можно было бы считать успехом, если бы не одно катастрофическое «но». Гермиона не знала, как привлечь друзей, не вдаваясь в подробности, не демонстрируя свое проклятье, словно экспонат. Это был переломный момент. Настало время вскрывать карты. Вот только Грейнджер не была к этому готова: условие Фальконе застало ее врасплох. Да, она пыталась, говорила с Джинни, говорила с Гарри — но никак не могла поймать удачный момент для откровений. Ей все казалось, что нужно больше времени, что нужно сначала заполучить свои воспоминания обратно, и вот тогда… В голове появлялись сотни аргументов, почему стоит повременить с разговором о проклятии. Но теперь в этом не было смысла. Без друзей, хотя бы кого-то одного, Гермиону попросту не пустят на порог Мунго. Фальконе явно не шутил, когда сказал про группу поддержки. Не было ни малейшего сомнения, что целитель действительно откажется проводить операцию, если Грейнджер придет с одной МакГонагалл.
Ситуация безвыходная. И чем дольше ведьма о ней думала, тем тяжелее становилось на душе. Прийти с повинной к друзьям? Мерлин, это чересчур. Начнутся вопросы. Обиды. Злость — Гермиона готова была поспорить, что кто-нибудь из них точно вспылит и устроит скандал. Не хотелось. Грейнджер не хотелось так нервничать перед операцией, которая оказалась намного серьезнее, чем она могла предположить в самом начале. Ей требовались спокойствие и умение совладать с собой. Она нуждалась в абсолютной поддержке близких без лишних вопросов. Ведь пришло бы время, Гермиона смогла бы все рассказать. Вернув воспоминания, ведьма обрела бы стойкую уверенность в каждом дне и тогда смогла бы поведать свою историю от начала и до того момента, в котором находилась сейчас.
Но возможности медлить больше не было.
Гермиона не была дурой. Она прекрасно сознавала, что молчать уже не получится. И если ведьма соберет их всех, троица начнет поочередно задавать вопросы.
Важные вопросы, на которые нужно
отвечать. Иначе они просто не согласятся пойти с ней в Мунго, а сама Грейнджер будет похожа на идиотку. Они не поймут необходимости сделать надрыв, не поймут стремления пойти на такой риск — потому что не будут знать главной причины, почему Грейнджер так ожесточенно, с маниакальным упорством отстаивает свое право узнать, что кроется за коконом.
У нее не хватит духа собрать друзей в одном помещении и покаяться во лжи. Единственный вариант, казавшийся наименее пугающим, заключался в том, чтобы открыться кому-то одному. Во встрече с глазу на глаз и честном открытом диалоге о болезни. О днях, что были забыты. Об истинной причине, по которой выступал седьмой позвонок. Только один человек мог понять Гермиону в тяжком бремени скорой смерти, по счастью так и не случившейся. Впрочем, дело даже не столько в жизненном опыте. Гарри просто знал. Знал с самого начала, что с Грейнджер происходит что-то не то… и было бы правильным рассказать ему первому.
Ведь Гарри был ее лучшим другом. И если от Гермионы откажется он, бессмысленно будет ждать иной реакции от Уизли.
Гермиона тоскливо взглянула на часы. Половина девятого. Замерев посреди опустевшего коридора, она молча смотрела в окно. Шел дождь.
***
— Гермиона! Ты чего тут?
Гарри спрыгнул с метлы, укладывая ее на примявшуюся от дождя траву. Темные волосы намокли и змейками липли к бледному лбу. На плотно сидящих на носу очках оставались капли, и Поттер провел рукавом водолазки, стирая их. Он улыбался. Кажется, бушующая непогода его совершенно не смущала. Насквозь промокший, он выглядел счастливым как никогда.
Они стояли посреди тренировочного поля, подсвечивающегося со всех сторон. Лучи света рассеивались в вечернем мраке, и капли лениво били по земле. Гермиона неловко улыбнулась и переступила с ноги на ногу, кутаясь в куртку. Подошва кроссовок начинала промокать, и теплые носки становились влажными. Прохладный ветер трепал кудрявые волосы и не давал тишине взять верх, пока Грейнджер набиралась сил озвучить причину, по которой пришла к Гарри.
— Нужно поговорить, — произнесла она тихо, но из-за отличной слышимости голос прозвучал звонче желаемого.
Улыбка Поттера стала шире, но брови свелись. Гарри оглядел подругу с ног до головы, после чего обернулся и подхватил метлу. Тяжелая рука парня опустилась на худенькие плечи Грейнджер. Гермиона с трудом сглотнула. Сердце сильно колотилось. Гарри сделал шаг, увлекая ее за собой, и вскоре они спрятались под навесом. Магия высушила одежду. Стало теплее.
— Давно ты по вечерам заниматься начал? — Гермиона слабо улыбнулась, оглядывая поле. — Почему один?
— Мысли в порядок привожу. — Гарри убрал волосы со лба. — Я выпросил у МакГонагалл разрешение иногда приходить на тренировочное поле, чтобы полетать. Пользуюсь привилегиями, в общем, — он добродушно хмыкнул.
Они смотрели друг на друга, не решаясь завести диалог. Гарри ждал, пока Гермиона начнет. Грейнджер же… сложно было понять, о чем конкретно она думала. В голове было пусто — лишь в груди перемешались страх и осознание неизбежности грядущего. Гермиона потупила глаза в бетонный пол и едва заметно пожала плечами, приподнимая брови.
— Я хотела тебе… кое-что рассказать. — Она умолкла, хмурясь. Губы растянулись в плохом подобии улыбки. Смелости посмотреть на Гарри не было.
— Что-то случилось?
Она постаралась засмеяться. Вышел лишь рваный, почти беззвучный вздох.
— С чего бы начать… Я…
Гермиону била нервная дрожь. Где-то в мышцах ног зародились неприятные пощипывающие искры, и коленки непроизвольно начали подгибаться. Живот крутило, словно она проглотила комок шерсти. Хотелось засунуть два пальца в рот и очистить желудок от засевшей тревоги. Доносившаяся музыка дождя нисколько не успокаивала. Наоборот. Казалось, вот-вот грянет гром.
Грейнджер подняла виноватый взгляд на друга. Гарри не улыбался. Он вцепился в основание метлы и с беспокойством осматривал ее лицо. Его губы дрогнули от нервного импульса.
— Завтра утром мне нужно в Мунго, — прошептала Гермиона. Слипшиеся от капель дождя ресницы дрожали. — К мсье Фальконе. Это мой колдомедик. Я… наблюдаюсь у него уже около месяца.
Гарри нахмурился и сощурил глаза в непонимании. Он дернул головой, будто прогоняя непрошеные мысли. Взгляд, полный взволнованности, уперся куда-то позади Гермионы, и Гарри втянул воздух через приоткрытые губы.
— Фальконе… — он растягивал фамилию, словно пробовал ее на вкус, — он же… вроде вылечил кого-то… какую-то семью студента из Хогвартса. «Пророк» писал о нем пару раз. Черт, кому же он помог… — Гарри потер лоб.
— Это не столь важно, на самом деле. В общем… я бы хотела, чтобы ты завтра пошел со мной. Меня не пустят без твоего присутствия.
Гарри озадаченно поднял брови.
— Гермиона, если нужно, я пойду с тобой куда угодно, но… почему не пустят? Зачем я там?
— Это будет не обычный прием. Завтра утром меня ждет операция по надрыву Обливиэйта, — голос оборвался, и Гермионе пришлось откашляться прежде, чем продолжить. Трусость притаилась где-то в груди, выжидая момента, чтобы напасть. — Помнишь, летом мы как-то пытались провернуть что-то подобное? Когда ты проник мне в голову и пытался надавить на кокон?
— Подожди, это ты про
тот случай?
Поттер склонил голову, заглядывая Гермионе в лицо. Грейнджер спрятала взгляд и безмолвно кивнула. Раздался смешок — совсем не веселый, скорее, гаркающий.
— Нет. Нет, Гермиона, это очень плохая идея, — Гарри замотал головой. — Нет, Гермиона, забудь об этом. На правах твоего лучшего друга я запрещаю тебе идти на операцию! Это… в прошлый раз все закончилось конвульсией!
— Я помню, что было…
— Не помнишь! — Поттер протестующе бросил метлу и схватил подругу за плечи. Его зеленые глаза искали испуганный взгляд Грейнджер, но Гермиона упорно отводила его в сторону. — Я думал, что натворил что-то непоправимое. Ты лежала на полу и тряслась, у тебя… Годрик, да у тебя пена изо рта пошла, ты вообще понимаешь, о чем речь?
— Гарри… — Гермиона облизала губы. — Дослушай меня.
Она перехватила руки друга, слабо сжимая. Аккуратные брови жалостливо изогнулись, и дыхание Грейнджер стало совсем беспорядочным. Она то вдыхала слишком много, то резко и шумно выдыхала. Голова кружилась, сердце стучало до того быстро, что отдавалось в голове пульсацией. Наверное, если бы Гермиона не принимала болеутоляющие, она бы свалилась с вновь нахлынувшей мигренью.
Тишину нарушало тяжелое дыхание Гарри.
— Фальконе же… специалист по темной магии вроде? — Поттер вопросительно посмотрел на бледную Гермиону. И Мерлин подтвердит, каких усилий стоил ей этот простой кивок. Гарри фыркнул — скептически, с недоверием, будто услышал что-то, во что не верит. — Зачем тебе такой колдомедик?
— Ты… ты только не перебивай, ладно? Выслушай меня. Пожалуйста, я больше ни о чем тебя не прошу. Только выслушай.
Гермиона наконец осмелилась посмотреть Гарри в глаза. И в выражении ее лица не было ничего хорошего.
Вот он, момент, когда самая страшная тайна становится явной.
Гарри сжал девичью ладонь сильнее. Весь подобрался, кивнул. Все в его лице, в его позе, в манере держаться было пропитано страхом. Оба замерли, готовые к тому, что сейчас разразится гром. Раздастся глухой выстрел правды. Гермиона сглотнула и устало прикрыла глаза.
— Помнишь двадцать второе марта этого года?
Ее голос был до того тихим и бесцветным, что засвисти ветер сильнее, и слов будет не различить. Она не придумала начала лучше и точно не ждала ответа на свой вопрос. Просто не знала, как еще подобраться к нужной теме.
— Я тогда настояла, чтобы мы никому из Ордена не говорили о том, что собираемся на миссию вместе с остальными. И когда мы пришли… нас все-таки ждала засада.
Она заставила себя улыбнуться, но сил открыть глаза не нашлось.
— Тогда было много жертв, да? Мы чудом убежали, — она тихо рассмеялась. Брови дрогнули, и наигранная улыбка выглядела все более искусственной. — Только…
Гермиона замолчала. Глаза пощипывало.
— Только я не смогла… сделать все правильно. Меня поймали. Я тогда спряталась под деревом, потому что мне стало тяжело бежать, замешкалась и… меня поймали.
Тихий голос да обрывки фраз — вот как звучала Гермиона, открываясь под стадионным навесом в сильный дождь. Она бы хотела говорить без пауз, чтобы речь лилась, но… не получалось. Каждое слово приходилось вымучивать. И каждое предложение приносило ужасную боль — боль, с которой не справится ни одно зелье.
— Двадцать второго марта этого года меня атаковали, и проклятье угодило мне в спину. В седьмой позвонок, если быть точнее. Я должна была остаться в том лесу. — По щеке скатилась первая слеза. Улыбки больше не было. — Последнее, что я помню, это… дым. Он был везде, — на выдохе произнесла Гермиона, цепляясь за теплую руку Поттера. — Потом, уже в Хогвартсе, мне приснилось, что какие-то люди меня спасают. Они были в масках и…
Она умолкла.
— Это было не похищение, Гарри. Какие-то люди… пытались меня спасти, я знаю, я помню немного из того сна, — Гермиона всхлипнула. — Мне очень надо вспомнить все остальное, потому что они знают, что делать с моим проклятьем, и они помогут мне выздороветь. Операция по надрыву Обливиэйта… она мне необходима. Эти люди, они точно знают, как мне помочь, и мне… Мне нужны мои воспоминания. Они знают, как мне помочь, Гарри. Мне нужно только вспомнить, я готова на все, чтобы вспомнить…
И стоило ей открыть глаза, она увидела совсем не то, что месяцами рисовало ей воображение. Ни гнева. Ни осуждения.
Лишь страх. Страх вперемешку с болью, застывший на лице Поттера.
Бледный, словно лист бумаги, приоткрыв губы, Гарри смотрел на нее сквозь линзы своих круглых очков, и в его зеленых глазах застыл животный страх. Он моргнул. Дождевая капля скатилась с волос по скуластому лицу.
— Так мои сны… были правдой? — прошептал Поттер. — Ты… — он выдохнул, как от удара в живот. — Я же знал…
Гермиона не нашлась что ответить. Она только вздрогнула от болезненности тона, которым был задан вопрос.
— Что за проклятье, Гермиона?
Она молчала, учащенно моргая. Нижняя челюсть задрожала.
— Оно… — пискнула Грейнджер, шумным вдохом глотая слезы с губ. — Я не знаю, — девушка всхлипнула. Гермиона едва сдерживалась, чтобы не заплакать. — Мы пытаемся понять, как оно, что… Мы не знаем. Я просто нехорошо себя чувствую, но я не… — ведьма подавилась всхлипом. — Я не знаю, Фальконе… нам нужно узнать из воспоминаний, поэтому, пожалуйста…
Поттер, дернув Гермиону на себя, заключил подругу в крепкие объятья. И в тот момент, когда он крепко прижал ведьму к себе, сдавливая ее кудри одной рукой, а второй хватаясь за ткань куртки, Грейнджер разревелась. Она уткнулась лбом в его плечо и громко, навзрыд зарыдала.
Соврала. Опять соврала, и та самая трусость, что пряталась, наконец выпрыгнула из-за угла, повалив Гермиону на пол. Ей было стыдно. Она горела — горело все тело, душа, и сердце билось с перебоями, задыхаясь дымом с пепелища.
Стыд. И вздоха без него не сделать. Она не смогла открыть всю правду. Не смогла.
— Ты могла сказать мне раньше, Гермиона.
Она протестующе замотала головой. Плечи и живот тряслись от всхлипов. Гарри сжал ее сильнее.
— Ты
могла, Гермиона. Я бы тебя не подвел.
— Извини меня. Извини, Гарри, это…
Месяцами Грейнджер готовилась к негативной реакции. К тому, что непременно должно было последовать после ее признания. Она продумала все, даже как будет уворачиваться, если кто-то вдруг в порыве злобы на нее замахнется. В голове был выстроен четкий план действий на случай, если друзья придут в ярость или перестанут с ней общаться, если их обида окажется настолько сильна, что они разорвут все связи. Она знала, как поступит во всех случаях, кроме одного.
Что делать, если ее поймут?
Гермиона не знала. Ей никогда не хватало доверия к миру, чтобы представить такое положение дел. И посмотрите, как все обернулось: вот она, не нашедшая в себе сил рассказать всю правду, стоит и рыдает от стыда. На нее не ругались, с ней не выясняли отношения. Словно замерзшая и голодная бездомная собака, Грейнджер потерялась, потому что к ней проявили доброту и сострадание. Она была отвратительна самой себе, потому что, следуя инстинктам, вновь укусила своей ложью. Хотелось вырвать из себя этот шматок боли, эту опухоль вранья, что разрасталась все крупнее, вырвать и выбросить.
Никогда раньше Грейнджер не испытывала такого стыда как в тот день, кутаясь в объятьях Гарри, лучшего друга. У нее была возможность рассказать правду. А вместо этого… замкнутый круг. Подобно белке в колесе, она все бежала-бежала, потом сил не оставалось и она пыталась сделать перерыв — но колесо лжи продолжало вращаться по инерции, утягивая ее за собой.
— Я от… — она всхлипнула, — …вратительный друг. Прости меня. Прости, Гарри, прости меня. Прости.
— Ты ни в чем не виновата. Все хорошо, Гермиона. Все хорошо, я пойду с тобой завтра на операцию. Мы справимся. Вдвоем, если не хочешь рассказывать другим. Я рядом. Все будет хорошо.
Они говорили о совершенно разных вещах, и лишь один из них понимал это.
В момент, когда Грейнджер должна была испытать желанное облегчение от озвученной правды, душу рвала вина и поганый стыд за саму себя. Медленно, как расползающийся по венам яд, приходило осознание: главным злодеем в истории Гермионы была не болезнь, а она сама. Как иронично.
