Нет, вы правда неправильно поняли. Блейз
никогда не был дамским угодником.
Короткие интрижки на младших курсах? Было. Мимолетные истории страстной любви, в которые он верил до победного? Само собой. Ошибки, разбитое сердце и неразделенные чувства?.. И это тоже. Каждая девушка, к которой он однажды чувствовал расположение, неизменно занимала свое место в его любовной иерархии. Например, Дафна Гринграсс, с которой Забини сцепился курсе эдак на пятом. И еще одна слизеринка. И несколько девчонок с Когтеврана. Вообще-то, если смотреть под таким углом, на языке Блейза оседало слишком много женских имен.
Однако кто точно не вписывался ни в какие установленные Забини рамки, так это она. Гермиона Грейнджер.
Есть такие люди, которых в упор не замечаешь, пока жизнь не столкнет вас лбами. Удар приносит головную боль, иногда даже синяки или кровоподтеки. Он не оставляет равнодушным и запоминается надолго. Как и человек, с которым это случилось.
Никогда раньше Грейнджер не казалась Забини симпатичной или — Салазар, прости! — особенной. Она была обычной, иной раз
самой обычной. Обыкновенной студенткой, гриффиндоркой с завышенным самомнением; девчонкой, которая на занятиях любила задирать руку до потолка и на младших курсах корчила нелепые гримасы, когда учителя обделяли ее вниманием. В ней было много смешного и глупого. В ней было много пресного, серого, неброского — того, что совершенно неинтересно рассматривать. И Блейз, наверное, не замечал бы ее и дальше, разве что приучил бы себя кивать героине войны при встрече.
Но их столкнули лбами. Да с такой силой, что Блейз готов был поклясться: на его черепе осталась трещина. Похищение Грейнджер, ее постоянное присутствие под боком и едкие колкости от невозможности противостоять по-настоящему — все это добавило ей красок. Она переставала быть смешной — она становилась
забавной. Она напоминала львенка, который был еще слишком мал, чтобы его рев мог напугать, но достаточно серьезен, чтобы делать это ежедневно, оголяя клыки. В комнате, в которой Грейнджер была неподвижным элементом интерьера, игнорировать ее было практически невозможно. Она привлекала внимание, становилась все более выпуклой фигурой, к которой хочется прикоснуться, выставить на солнечные лучи, чтобы увидеть игру оттенков. Девчонка становилась самым интересным для изучения явлением.
Сидя перед ним сейчас на своей кровати, поправляя волосы и кусая нижнюю губу в нервном жесте, Гермиона очаровывала Блейза. Легкий румянец на впалых скулах, блеск в коньячных глазах и пергамент кожи затрагивали в его душе что-то не до конца понятное, но безусловно чувственное. И наблюдать за ней — Салазар, это было самое сладкое угощение. Особенно когда ее взгляд бегает по нему так тревожно. Забини знал: самое важное она никогда не увидит. А он не станет помогать — не в его привычках раскрывать чужие тайны.
— Тебе необязательно нервничать в моем присутствии, львенок. — Он сложил руки на груди, прислоняясь к стене. На губах играла легкая улыбка — Блейз знал, как внимательна эта ведьма к словам, поэтому тщательно подбирал их. — Особенно так красиво.
Результат был предсказуем. Гермиона еле слышно вздохнула через приоткрытые губы, растерянно моргая от неловкости. Маленькая ладошка прошлась по волосам, зачем-то заправляя за уши и так убранные пряди. Забини чувствовал почти животное удовольствие, когда Грейнджер так ему улыбалась — несмело, искренне, чисто.
— Просто когда к тебе кто-то приходит с намерением поговорить, а потом молчит, это… напрягает.
— Выдыхай, ничего особенно страшного сегодня не будет. Я всего лишь хотел рассказать тебе про нашу дружбу. — Он прошелся по комнате, разглядывая детские рисунки. Девичий взгляд, ни на секунду не отстававший от его шагов, опалял кожу. — Помнишь что-нибудь?
— Помню, что мне было с тобой спокойно. И что ты читал мне на ночь.
Забини обернулся через плечо, перехватывая ее взгляд. Да, он читал. Не мог этого не делать: сначала находиться рядом с парализованной молчащей девчонкой было невыносимо тоскливо, а затем… она просто попросила. Каждый раз внимательно следила за взглядом Блейза, пробегающим по строкам, а после недовольно вздыхала, когда ему приходилось завершать ночные чтения. Выбор Забини ее мало устраивал, и Гермиона начала просить конкретные книги. А он и не был против: в моменты прослушивания своих любимых историй у Грейнджер загорались глаза, и огонь этот, зарождающийся в ее теле, каким-то неведомым образом передавался и ему.
Странное, странное чувство. Полностью соответствующее ей, этой несносной девчонке с львиной гривой и безрассудным характером. Ощущение, будто его накрывает порывом сильного ветра, одолевало Забини каждый раз, когда он находился с ней рядом. А в подвале Ноттов они частенько оставались только вдвоем. Малфой приходил лишь по ночам, опасаясь напугать и без того перепуганную Грейнджер — Паркинсон-старший хорошенько приложился к его лицу, думая, что тот намеренно оставил Люциуса умирать, и Драко почему-то принципиально не сводил ранения. Пэнси уделяла внимание общению с новоявленным женихом, которого подыскал ей отец. Тео первые полторы недели и вовсе отказывался находиться с Гермионой в одном помещении. Оставались только Блейз да мсье Фальконе.
Несмотря на нетривиальную ситуацию, свыкнуться с ролью няньки оказалось просто: регулярные дежурства, редкие диалоги и физический контакт только по делу. Но Гермиона бунтовала, с детским упрямством задавая бесконечно много вопросов, и Блейза тянуло прикоснуться к ее коже. Пощекотать торчащие после объявленной голодовки ребра. Щелкнуть по носу в ответ на очередной неудобный вопрос. Позволить ладоням соскочить вниз по тонкой талии к тазовым косточкам во время упражнений в ходьбе.
Естественно, он никогда не позволял себе подобных вольностей. Уж слишком многое стояло на кону. Так Забини и сгорал от невозможности потрогать ее, пощупать, прикоснуться кожа к коже. Горел и сейчас.
— Шар все летит и летит, а?
Гермиона широко улыбнулась. Она закивала, прикусывая нижнюю губу.
— Пока не наткнется на сухую ветвь любви.
— Раз уж ты все никак не вспоминаешь, хочешь, я перескажу нашу историю? — Он шумно вздохнул, присаживаясь на кровать к Гермионе. Ближе, чем стоило. — И ты обещаешь не злиться?
Грейнджер вновь закивала.
— Тебе повезло: у меня не осталось абсолютно никаких сил на злость. Я даже любезно не буду комментировать тот факт, что ты прервал нас с Малфоем! — Ведьма буднично приподняла брови, словно в этом не было ничего такого. — Так что я готова выслушать тебя от начала и до конца. Без осуждений. — Она игриво сощурилась, глядя на его удивленное выражение лица. — Ладно! Возможно, я буду немного осуждать, но обещаю ничего не высказывать.
— Ловлю на слове. — Он коснулся указательным пальцем кончика ее носа. Подушечку обожгло. — Нарушишь правила — придется вводить штрафные санкции.
Гермиона рассмеялась. Аккуратные бровки взмыли вверх, и девчонка удивленно выдохнула, качая головой.
— И что это будет?
О, у Блейза был заготовлен список. Честно говоря, перечень был универсальным, как и флиртующая реплика, но для
этой ведьмы… для нее пункты в списке были особенными. И Гермионе лучше бы не интересоваться, какими именно, потому что Блейз уже не был уверен в своей выдержке. И так передавливал горло чувствам полгода — неизвестно, выдержит ли любопытство Грейнджер.
Он не ответил, лишь подмигнул Гермионе. Этого было достаточно, чтобы девчонка прыснула, пуская по его коже искры удовлетворения.
— Готова слушать, львенок?
Забини удобнее расположился на постели, не сводя изучающего взгляда с Грейнджер. Та на мгновение замерла: глаза метнулись к потолку, брови свелись у переносицы. Пыталась вспомнить что-то, видимо, — у нее всегда было такое выражение лица, когда правильный ответ не шел на ум. Гермиона вдруг подобралась. Она довольно улыбнулась и, приставив два пальца к виску, отсалютовала точь-в-точь, как это однажды сделал Блейз. Парень рассмеялся.
— Запоминаешь мои жесты?
— Такое сложно забыть. — Она приподняла брови, продолжая улыбаться. — Особенно когда думаешь, что тебя пришли убивать.
— Опять ты перегибаешь… максимум повыдергивать твои очаровательные кудряшки по одной.
— Супер, — Гермиона закивала, — я в полной безопасности.
— Уж со мной-то точно, котенок.
Блейз не отрывал от нее взгляда, будто подтверждая всю серьезность своих слов. Грейнджер как-то сдавленно улыбнулась, и это, признаться, неприятно укололо сердце: такие ухмылки с поджатых губ он на дух не переносил. Особенно от Гермионы. Зная, как заразительно та может хохотать, как беззастенчиво умеет воровать чужое дыхание ослепительными улыбками… Подобная ухмылка казалось жалкой подачкой, костью, брошенной изголодавшейся собаке. Забини и так был лишен ее яркости на протяжении двух месяцев. Грейнджер буквально перестала быть собой. Подавленная и молчаливая, она ходила призраком с отсутствующим взглядом. То было лишь слабое подобие истинной гриффиндорки, которая открылась его взору в подвале Тео. И как же хорошо, что теперь Гермиона вернулась в строй.
И все же… ее хотелось хорошенько встряхнуть. Проскользнуть ладонями по ее рукам, начиная с косточек на изящных запястьях и заканчивая остренькими плечиками. И тогда Забини притянет ведьму к себе, чтобы их лица разделяли жалкие миллиметры. Он будет смотреть на ее губы и искушать, пока она первая не потянется, не сделает осторожное движение. А дальше контроль возьмет он.
Салазар, мысли о мягкости ее губ кружили голову. Как и легкий парфюм — молочно-медовый, ненавязчивый, сладкий. Ощутить его на кончике языка — вот самое сильное желание Блейза.
— Так что? — Она склонила голову набок, разглядывая задумавшегося Забини. — Мы, значит, были друзьями?
— Были. — Забини вторил ее жесту, так же наклонив голову, будто отражение в зеркале. — Не думай, что я зазнался, но я был единственным человеком, которого ты была рада видеть. И всегда как-то подозрительно крепко держалась за мои руки во время занятий.
— О, уверена, я просто не хотела упасть. — Она фыркнула, отмахиваясь.
— Салазар тебе свидетель, львенок, но ты вполне могла переломать мне кости своей хваткой.
— Ох уж эти умирающие девушки-армреслеры, верно?
— Вечно крадут наши чистокровные сердца. — Забини положил руку на грудную клетку, состраивая трагическое выражение. — Сначала очаровывают, а потом делают вид, что ничего не помнят. Так и скажи, что просто не справилась с чувствами ко мне, вот и притворилась, будто тебе стерли память.
Гермиона захохотала, откинув голову. Взгляд Блейза жадно проследил линию тонкой шеи. Он сглотнул.
— Рассказывай уже.
Забини тяжело вздохнул. Он все смотрел на ведьму, рассматривая, какие же у девчонки красивые глаза. Такие большие — и правда как у олененка из того магловского мультфильма. Они были насыщенного шоколадного цвета, и поволока, плещущаяся на радужках, отдавала во рту чем-то приторно-сладким. Гермиона была очень красивой ведьмой.
— Симуса будут судить не только за Непростительное. — Блейз сделал театральную паузу. — Он был шпионом для Пожирателей. Он… передавал информацию
мне.
— Чего?!
Гермиона округлила глаза. Она подалась вперед, и на ее личике отразилось выражение совершенного ужаса. Блейз пожал плечами.
— Все это мы обсудили у МакГонагалл. Тебе разве не рассказали?
— Нет! Мерлиновы кальсоны! — Она нервно провела рукой по волосам. Взгляд заметался. — Маркус… черт! Это наверняка все Маркус! Он запретил мне нервничать, поэтому я теперь живу в каком-то информационном пузыре!
Блейз хмыкнул.
— Ну, лучше уж ты узнаешь все от меня, чем из газет. — Он постучал пальцами по матрасу. — В общем… где-то в марте я заключил с ним Непреложный Обет. Симус должен был передавать мне информацию о том, когда вы с Поттером покидаете штаб, чтобы я мог нашептать своему отчиму на ушко и не выпускать сильных игроков на поле. На самом деле Поттер мне нахер не сдался, — Забини ухмыльнулся. — Он просто пришелся к слову, чтобы отвести подозрения от особого внимания к твоей персоне. Моей задачей было защитить тебя от проклятия иссушения крови, о чем никто, естественно, не знал. Вот мы и заключили сделку: информация, которую я получал, не должна была пойти вам во вред. Я не мог умышленно тебе навредить во время войны.
Грейнджер хлопала глазами, как кукла на механизме. Губы приоткрылись, взгляд застыл в одной точке — казалось, перед ее глазами, приобретая смысл, вытанцовывают воспоминания.
— Ничего не понимаю. Зачем обо мне так печься?.. — Ведьма неверяще покачала головой. Блейз сжал челюсть, отворачиваясь к окну.
Зачем? Все до смешного просто.
Блейз Забини знал, что у Драко Малфоя даже после войны остался секрет. Громадный, хорошо спрятанный и непременно грязный.
Грязный, как испаряющаяся кровь Гермионы Грейнджер.
Как сейчас помнит их шестой курс. С Драко происходили страннейшие метаморфозы: из серых глаз будто испарилась вся жизнь, оставив взамен лишь разбитость и пустоту. Драко, его лучший друг, с которым Забини готов был свернуть горы и шеи неприятелей, стал непривычно тих, постоянно где-то пропадал и регулярно терся рядом с тумбочкой около своей кровати. Он походил на обезумевшего.
Блейз думал про страшное. Алкоголь, наркотики — что-нибудь, что поможет справиться с давлением со всех сторон, которое не замечал разве что слепой. В броню Драко словно прилетел снаряд, пробив прочный доспех. И Забини долгое время пытался игнорировать проблему, не присматриваться к ее глубине, не нарушать границы Малфоя. Он списывал все на временный кризис. На страх перед ответственностью. Неготовность действовать в угоду одной из сторон. Он верил, что скоро все вернется в привычное русло.
Но время шло, а Малфой становился все более скрытным и все более нервным. На шее у него появился маленький кулон с непонятной жидкостью, прикроватный столик теперь запирался не одним заклинанием, и Драко приходил в неконтролируемое бешенство, когда Тео, подтрунивая, пытался открыть дверцу. Малфой днями и ночами пропадал в библиотеке, превращаясь в жалкое подобие самого себя. Он терялся в темноте, а Забини — в догадках, что происходит.
Вскоре по удачному стечению обстоятельств ему наконец удалось заглянуть в голову лучшего друга. Блейз подговорил Тео на мелкую хитрость: разыграть сценку, якобы Пэнси плохо и она срочно ищет Драко, а самим залезть в шкафчик и изучить содержимое. Он чувствовал себя плохо, прорабатывая план. Сомневался до последнего, потому что личная жизнь друга — это красная линия, пересекать которую нельзя. Но страх, что Малфой делает со своей жизнью плохие вещи, от которых его срочно нужно спасать, оказался сильнее.
Плану словно способствовал Мерлин: парни вошли в комнату ровно тогда, когда Драко захлопнул тумбочку. Отменная игра в панику, исполненная Ноттом, сработала на все сто: Малфой вылетел из спальни на поиски Паркинсон, забыв наложить запирающие заклинания. Тео хохотал, а у Блейза тряслись руки от нервов. Он продолжал мысленно уговаривать себя, что его друг не мог прятать что-то страшное. Что вот сейчас он дернет за дверцу и увидит какую-нибудь глупость, никак не связанную с наркотиками или его таинственным заданием. Опустившись на колени перед прикроватной тумбой, Блейз даже смог выдавить ухмылку.
Которая, впрочем, тут же стерлась с лица под аккомпанемент усилившегося смеха Нотта.
Это был не алкоголь и не темные артефакты. Это были чьи-то вещи, аккуратно сложенные рядком. На верхней полке лежала маленькая варежка с олененком. Блейз взял ее, покрутил со всех сторон, приглядываясь к рисунку. Ему казалось, что он уже видел такую, точно видел у какой-то девчонки. Взгляд блуждал дальше по содержимому: крабик для волос, лиловое перо, рисунки созвездия — одного и того же, только в разных цветах. Блейз чувствовал, что у него перехватывает дыхание. Он перебирал вещи, хмурясь все сильнее, и сердце забивалось до звона в ушах. Шум в голове оглушал, и поэтому, когда Тео толкнул его в плечо, Забини отреагировал не сразу. Не сразу понял, что в него прилетело: дружеский кулак или жуткая догадка. Блейз невидящим взглядом окинул Нотта, что крепко сдавливал в руках пожелтевший пергамент.
— Тут, блядь, стихи! — Нотт широко улыбнулся, размахивая бумагой. — Я клянусь, тут стихи! Ты послушай этот шедевр!
Блейз кивнул с натянутой улыбкой. Его внимание привлек последний нетронутый экспонат на верхней полке. Он подхватил мятый листок, вероятно, некогда бывший скомканной запиской. Развернуть его оказалось на удивление непростой задачей — у Забини тряслись руки. И пока Блейз боролся с тремором, разворачивая огрызок бумажки, Тео, откашлявшись, принялся читать вслух строки стихотворения, которое Блейз до сих пор помнил наизусть.
В пятнадцатом часу девятого числа,
Я помню слишком хорошо:
Нас встретила судьба.
Мы были молоды, юны,
До смеха простодушны.
Но в голове крутилась ты,
И стало слишком душно.
Ты раздражала, выводила,
Свела меня с ума.
И я все думал, размышлял:
Она, она, она.
Пока строки гудели в ушах, Блейз скользил взглядом по записке. И вмиг звуков не осталось. Почерк…
Это были не просто чьи-то вещи, сложенные в углу тумбочки.
Это был
уголок Грейнджер.
Почерк на записке с предложением встретиться после занятий в Хогсмиде, наверняка адресованной младшей Уизли, нельзя было спутать ни с каким другим. Забини однажды тайком списывал у Грейнджер и запомнил манеру письма. Ее характерная черта — вихреватые хвостики у буквы «Д». Записка полнилась ими. Блейз неверяще смотрел на вещи и чувствовал, как у него перехватывает дыхание. Он тут же начал складывать содержимое обратно на полку, воссоздавая ту же последовательность. И когда сложить осталось только стихотворение, Забини с ужасом заметил, что Тео туда что-то шкрябает.
— Что ты творишь! — Забини дернул друга за плечо. Тео лишь ухмыльнулся.
— Гениальный поэт не смог закончить стихотворение. Я ему помогаю! — Нотт отложил перо и расправил листок. — Зацени концовку. — Он откашлялся в кулак. —
«Тебя увидел я и понял: ебать конем, мне это нужно»! Ну как?
— Ты имбецил, Тео. — Блейз высоко поднял брови, качая головой. — Положи на место, пока герой-любовник не вернулся. Он нам головы поотрывает.
— Как ты думаешь, чьи это вещи?
— Понятия не имею, — соврал Забини. — Мы увидели достаточно, чтобы не лезть не в свое дело. Не вздумай где-нибудь ляпнуть об этом. — Он кинул строгий взгляд на вальяжно развалившегося Тео.
— Братан, я не настолько тупой. — Нотт провел рукой по волосам, убирая их со лба. — Главное, что там не нашлось «Кристаллов Купидона» или еще какой девчачьей дряни. Вот этого я бы Драко не простил. А все остальное меня не особенно интересует.
Уже позже, спустя десяток месяцев, Блейз наконец спросит у Малфоя, как глубоко в нем споры чувств. Он слишком долго жил с этой тайной, не показывая виду, что знает о грязном секрете Малфоя. Иной раз внутренние демоны подбивали Забини вывести друга на честный разговор, но парень перекрывал им воздух: увиденное не предназначалось для его глаз; он в принципе не имел никакого права поднимать запретную тему. Но в новых обстоятельствах молчать становилось невозможно, и, собравшись с духом, Блейз наконец завел разговор.
И это оказалось, пожалуй, самым страшным, что только можно услышать во время войны за чистоту крови.
Они сидели в какой-то комнате Малфой-мэнора: Лорд бушевал на собрании, и Нарцисса закрыла их, воссоздавая кокон мнимой безопасности. На дверях — несколько десятков Заглушающих и Запирающих, между ними — полторы распитые бутылки огневиски. Забини смотрел на друга, видя, в какую едва осязаемую тень он превратился. Бывают ведь тени с яркими очертаниями. А Драко стал еле заметной — настолько все было плохо.
Драко поднес стакан к губам. Глаза будто остекленели, от недостатка сна капилляры полопались, волосы в полнейшем беспорядке: страшно сосчитать, сколько раз за этот разговор Малфой запускал пальцы в белоснежные пряди. Верхние две пуговицы рубашки были расстегнуты, и Забини видел выпирающие от частых и изнуряющих тренировок ключицы.
— Расскажи мне правду, Драко.
Малфой поднял пустой взгляд на Блейза. Серость медленно скользнула в сторону, брови приподнялись.
— А что рассказывать? — Язык у Драко заплетался, слова давались тяжело. — Правда в том, что я просто в очень глубокой жопе. Как и все мы. Ты разве еще не понял?
Он ухмыльнулся, стряхивая с себя пыль эмоциональной загруженности. Но Блейз не купился на эту игру «мы в одной лодке». Забини подлил огневиски себе и другу и, собравшись с духом, наконец шумно выдохнул.
— Слушай, ты имеешь право на меня злиться. Ударь меня, если захочешь. — Блейз покачал стакан, рассматривая, как алкоголь омывает грани. Малфой смотрел на него со всей внимательностью, с которой только мог. — Но я знаю, что ты прятал в прикроватной тумбочке в Хогвартсе.
Их взгляды встретились. Воцарилось молчание. Драко поднял брови еще выше и, громко фыркнув, кивнул.
— Я знаю, — наконец озвучил он спустя долгие секунды молчания. — Я понял еще тогда на полпути к Паркинсон. Пэнси самостоятельно выбирается из любого дерьма, я ей не нужен.
— И не остановил нас, потому что?..
— Да хер его знает, Блейз. — Драко сделал громкий глоток. — Может, я хотел, чтобы хоть кто-нибудь уже об этом узнал.
Малфой откинулся на стену. Он вытянул ноги, опустив голову к плечу. На его губах зацветала улыбка — болезненная, неприятная, пропитанная каким-то жестоким разочарованием. Парень пожал плечами.
— Я в полной жопе, Блейз, — прошептал он с горечью, щурясь.
— Зачем тебе эти вещи? — Забини подался вперед. — Ты не думай, что я тебя осуждаю, дружище, но это ненормально. Это нездорово — коллекционировать краденые вещи. Тем более принадлежащие грязнокровке.
— Это единственный способ получить от нее хоть что-то. Честно. У меня нихуя больше нет, кроме ее уголка. — Драко тихо рассмеялся, ударяясь головой о стену. — У меня ничего не осталось. Маму то и дело пытают из-за наших с отцом косяков. Отец стал… — он поморщил нос, все еще улыбаясь, — …такой мразью. Я…
Драко смеялся. Его улыбка становилась все шире, обнажая зубы. Парень провел рукой по лицу, хватаясь за корни волос.
— Я же его ненавижу. Я… — Он, хохоча, неверяще покачал головой. — Блейз, да ведь я его ненавижу! Он же начал разработку своего… ебаного гениального проклятия, которое не отменить. Никак, от него никак не излечиться!
Блейз видел, как трещало стекло в глазах напротив. Малфой не отводил взгляда от друга, продолжая хихикать с каким-то безумием, присущим, скорее, его тетке. Хватка на прядях усилилась.
— Он же найдет ее и убьет. Он заберет единственное, что есть у
меня. Он отнял мой голос, мое мнение, мою сраную жизнь. А сейчас посягнул еще и на нее. У меня —
у меня! — и так ничего не было, а без этой… несчастной дуры тем более ничего не будет! Все, что мне остается, это просто… — По впалой скуле скатилась первая слеза. — Это просто выйти на поле боя, снять маску и ждать, когда меня убьют. У меня нихуя нет. Нихуя, Блейз, ни одной вещи, которая принадлежала бы мне!
Драко склонил голову, продолжая смеяться. Он поднес кулак к носу и зажмурился. Вдохи истерического хохота превратились во всхлипы. Его плечи тряслись.
— Она — то единственное, что я хотел сохранить. Как бы глубоко в себе я ее ни прятал, ее все равно отнимают. А я ведь просто хотел… посмотреть. Мне бы хватило любоваться издалека, Блейз. Я хотел получить от нее хоть немного, хотя бы ее варежку, которую нашел на четвертом курсе. Я просто… хотел хоть немного… Я бы никогда… Это невозможно. Никогда, но я же…
Забини не мог подобрать слов. Мозг автоматически подсовывал предложение за предложением, чем помочь — да хотя бы найти Драко новый объект зависимости. Но с языка слетело совсем безумное:
— Давай заберем ее. Я не шучу, давай заберем ее и спрячем. Она будет в безопасности: укроем ее, сотрем ей память о ее дружках и подстроим все так, будто вы были вместе.
— Я трус, Блейз. — Драко произнес это на горячем выдохе, и с губ соскочили слезы. Его глаза покраснели. —
Я сраный трус. Я оскорблял ее, не мог к ней подойти столько лет. Я воровал ее вещи, записки, потому что боялся даже представить… И ты думаешь, что я смогу… сделать такое? Лишить ее счастья? Ради чего — ради меня, что ли? Да я ей нахер не сдался. За ней ухаживал Крам, с ней этот… Вислый постоянно. Шрамированный. — Малфой горько покачал головой, морщась от слез. — Она заслуживает и получает все лучшее. А я… дефектный. Мне ее не защитить. Я собственную мать уберечь не могу, а тут…
грязнокровка.
Так вот, отвечая на вопрос Грейнджер, зачем же была нужна именно она, Забини мог бы рассказать ей эту историю. Поделиться, как именно они пришли к плану с Непреложным. Как разговаривали с Фальконе, продумывая план спасения на случай страшного исхода.
Забини мог бы открыть ей сердце и, сжав зубы до крошки, до потрескавшейся эмали, признаться в диком чувстве стыда, ведь, занимаясь ее спасением, он помогал и самому себе. Нет ничего более пьянящего, чем потребность человека в тебе. А Гермиона нуждалась в Блейзе, хоть и никогда об этом прямо не говорила. Она требовала его присутствия во время упражнений и позволяла себе иногда улыбаться его шуткам. Только ему Грейнджер могла рассказать, как себя чувствовала по-настоящему. И только он удостоился права видеть ее настоящей тогда, в подвале Нотта.
Блейз мог бы рассказать ей столько всего, но уложился лишь в три слова:
— Чтобы спасти мир, — он улыбнулся ей, наблюдающей за ним сквозь ресницы. — Разве это не очевидно, львенок? Ты ведь умнейшая ведьма столетия.
Гермиона закатила глаза, явно устав от подобных формулировок. Она заерзала на постели, расправляя плечи и хмуря брови. Блейз никогда не мог угадать, о чем она думает. Сколько бы ее ни изучал, казалось, никогда не поймет, что происходит в этой очаровательной головке. Это была основная причина, почему он так привязался к ней, почему перешел вторую черту в дружбе с Драко.
Общаться с ней — все равно что решать головоломку без ответа. Только кажется, что цвета встали на места и игра окончена, как оказывается, что складывать нужно было в совершенно ином порядке. И все начинается сначала.
Гермиона была неразгаданным элементом в судьбах всех, кого встречал Забини. Она появлялась подобно цунами, впивалась в чужие души своими нравоучениями, горящими глазами и невероятным сердцем, полным любви. Грейнджер действовала так умело и так скрытно, что он сам не заметил, как стал готов опуститься перед ней на колени, упрашивая о тепле.
— Блейз, прости, но я тебе не верю. Я не могла спасти мир. — Грейнджер покачала головой. — Это была задача Гарри.
— Ну, необязательно же мыслить в настолько широких масштабах, львенок.
Она вдруг поежилась от сквозняка из открытого окна. Забини огляделся по сторонам: на тумбочке лежал аккуратно сложенный плед. Блейз потянулся через кровать и, подхватив его, осторожно укрыл плечи Гермионы. Девчонка благодарно улыбнулась. О ней было очень приятно заботиться.
— Вы делали максимум, чтобы спасти меня… — Грейнджер легко проскользила пальчиками по колючей ткани пледа. Блейз бы хотел, чтобы такое же прикосновение подарили ему. — Я помню, как… — Девичьи брови свелись. Она улыбалась. — На мой день рождения ты впервые назвал меня львенком. Я помню, у меня было такое стойкое ощущение, что я уже слышала это. Кто-то называл меня так.
— Я сильно расстроился, когда ты не узнала. — Блейз усмехнулся куда-то в сторону. — По правде говоря, я до сих пор расстраиваюсь от мысли, что ты не помнишь, как мы общались. Нам было довольно неплохо вместе.
— Знаешь, чем больше я вспоминаю… — Гермиона умолкла. — Я думаю, что человек, который стер мне память, сделал мне подарок. Так тяжело уместить в голове все события и не сойти с ума. Я все думаю и думаю, постоянно перекручиваю, что вспомнила, пытаюсь найти… что-то правильное в своих и ваших поступках. Нащупать ту причину,
ту правду, которая двигала нами.
Она посмотрела Блейзу в глаза.
— Но у меня не получается. Я больше не вижу правды ни в чем, Блейз. В нашей ситуации нет правых и неправых. Есть люди, которые сделали много ошибок ради того, чтобы выжить. И мне так страшно… осознавать, сколько ошибок совершила я.
— Война научила меня многому, львенок. Но, пожалуй, главное, что я усвоил, — это что люди, которые отчаянно держатся за свою правду, просто боятся потерять контроль над ситуацией. Справедливость делает счастливой только одну сторону. И то если крупно повезет.
Забини, не в силах сопротивляться желанию, осторожно прикоснулся к закрученному локону. Он осторожно заправил его за девичье ушко, скользя кончиками пальцев по нежной коже на виске. Ее кожа на ощупь была как дорогущий бархат.
— Ведь радость от контроля — это иллюзия, которая рушится при малейшей ошибке.
— А чем еще жить, если не правдой?
— Боюсь, тебе придется узнать это самостоятельно, котенок. Я всегда готов придержать за руки на первых шагах. Но делать их придется тебе.
Она улыбнулась, опуская глаза на покрывало. Блейз чувствовал удушливое желание что-нибудь сделать. Предпринять хоть что-то, лишь бы чувства получили волю, сделали его свободным. Схватить ее за горло, прижать к стене. Укусить больно за губу, чтобы она поняла, что творится у него в сердце. Целовать, целовать, целовать, позволяя себе изучать хрупкое тело.
Впервые почувствовав укол чувств к Грейнджер, Забини списал все на выученное дружелюбие. Он заставлял себя быть милым и добрым, потому что не хотел умереть, нарушив Непреложный. Сначала Блейз действительно вымучивал из себя ободряющие слова и улыбки — он делал максимум, чтобы его поведение нельзя было расценить как бездействие. А потом обязанность перешла в удовольствие. Это стало приятным — заботиться о ком-то.
О ней.
Тогда-то Забини и начал копаться в себе, выискивая причины столь резких изменений. Дело было уже не в Непреложном: Блейз не был тупицей, чтобы поверить в это.
Точкой отсчета стало упрямство Гермионы. Она была заложницей ситуации: пострадавшая, в лапах школьных неприятелей, парализованная да еще и умирающая. Забини долгое время думал, что если до их плана по спасению грязнокровки вообще дойдет, то она впадет в глубокую депрессию и будет тихо соглашаться со всеми требованиями. Однако как бы не так: Гермиона начала качать права, как только к ней вернулся голос. Ни разу не согласилась на что-то без боя, ни разу не заплакала, умоляя оставить ее в живых. Она требовала ответов и свободы. Эта девчонка ненавидела клетки. Она была такой чудачкой. Будто в эту светлую голову вложили все, кроме инстинкта самосохранения.
Забини все приглядывался, что же такого особенного нашел в ней Малфой. Внешность — ну да. Блестящие глазки, аккуратный носик, красивый изгиб губ, но и только. Фигура точно отпадала — у Драко бывали пассии посочнее. О характере так и вовсе лучше промолчать, так сильно ведьма всех измотала.
А потом он увидел ее дикое стремление к жизни. Такое жгучее, такое протестующее. Грейнджер была маленьким бунтарем во всем, она даже умудрилась удрать из Малфой-мэнора! И это при том, что ходила она на тот момент плохо. Гермиона ненавидела контроль, она вырывалась, подобно птичке, билась крыльями о собственную клетку. Все ради жизни. Все ради свободы.
Это стало первым пунктом в списке причин, почему Забини испытывал приступ голода в ее присутствии. Она была первой девушкой, которая по-настоящему его поразила, причем во всех смыслах. Гермиона умела подбирать правильные слова для вопросов, умела открывать закрытые двери. И Блейз… ненавидел себя за то, что впускает теплоту в сердце, когда смотрит на нее. Он ненавидел себя за то, что засматривается на Грейнджер, за то, что внимательно слушает и скрупулезно перебирает школьные воспоминания о ней. Потому что она никогда не была его историей. Гермиона Грейнджер не могла принадлежать Блейзу Забини — он был слишком хорошим другом, чтобы так поступить.
Ситуация начала выходить из-под контроля, когда Гермиона впервые взяла его за руку. Забини чувствовал ее симпатию, ее интерес и пусть малое, но доверие. С ним, с ним единственным она была теплой, как пирог прямиком из духовки. Грейнджер смотрела ему в глаза без ненависти, но с плещущимся любопытством. И ее чувства, пусть даже речь шла всего лишь о симпатии — Салазар знает, была ли она романтической или чисто дружеской, — плавили его. Привязывали к себе, размазывали пятном. У него все трепетало внутри. Один ее взгляд, мимолетное прикосновение — и сердце теснило грудную клетку. Блейз не позволял. Не позволял этому ощущению взять верх, но несмотря на это становился с каждым днем все более и более беспомощным рядом с ней — девчонкой, которая никогда не вписывалась в чужие рамки.
Он думал о страдающем Малфое. Его лучшем друге, который коллекционировал вещи ведьмы, который не спал ночами, с маниакальным упорством составляя схему еще одного запасного плана по ее спасению. Блейз принципиально начал проводить больше времени с Драко. Он смотрел на него, сходящего с ума, и внутренне вопил:
Так вот оно что, вот каково это — любить Грейнджер, позволить ей поселиться у себя под кожей! Чувства к ней — это заразная болезнь, отклонение. Чувства к ней сводят с ума: человек становится нервным, зацикленным, выстраивает весь свой мир вокруг единственной персоны. А Блейз так не хотел. Не умел. И боялся научиться.
Называйте Забини хуевым другом. Он это заслужил.
Потому что влип по уши в вязкое болото. Потому что почувствовал облегчение, когда девчонка сбежала. Блейз совершенно не был рад ее возможной смерти — после стольких усилий это было бы кощунством, тем более, что Малфой бы попросту не справился с ударом. Но отсутствие ее, кудрявой и несносной, под рукой позволило ему вздохнуть спокойно. Он перестал бояться, что предает друга. Перестал так часто думать о ней, прокручивать в голове их недавние диалоги, как испорченную пластинку. Забини просто переключился и забыл, что когда-то испытывал такие странные чувства к такой странной Гермионе Грейнджер.
А потом, увидев ее в Хогвартсе, испытал ощущение, схожее с ударом в живот. Забини искренне убедил себя, что ему все равно на существование Грейнджер, что все это было лишь временным помешательством, что все вернулось на круги своя. Она ничего не помнила, а значит, не полезла бы с дружелюбными жестами — это только играло ему на руку, как спрятанный в рукаве туз. Малфой пусть сам разбирается со своей трагедией и попытками вернуть ей память — Блейз больше принимать участие в этой вакханалии не будет. Уже помог единожды. И посмотрите, чем это кончилось: у него чуть не протекла крыша от вихря чувств.
Однако когда глупый львенок врезался лбом в его грудную клетку, Забини не на шутку испугался, что она считает его подскочивший пульс. И сам чуть не поседел раньше времени, потому что его «все равно» оказалось не из камня, а из хлипкого картона. Потому что, глядя на нее, Блейз на секунду забыл о необходимости дышать.
Он так хорошо помнит их первую встречу после долгой разлуки. Они приехали на несколько дней позже официального начала учебного года. Задержались из-за юридических вопросов, скучной болтовни с кураторами о примерном поведении и так далее. И так далее, и тому подобное — тот день был бесконечно длинным. Блейз, как и остальные, чуть ли не на крови клялись вести себя хорошо. И парень искренне верил, что так и поступит — и в первую очередь будет держаться подальше от сумасшедшей гриффиндорки. Забини будет избегать ее общества и ни при каких условиях не вступит в контакт.
А она ударилась о его сердце и вытащила палочку, готовая обороняться. В голове закрутилась сотня мыслей сразу. Вот же она — Гермиона Грейнджер! Живая, правда живая, как и писали в газетах. Улыбка все не желала сходить с губ: вот же эта треклятая ведьма, вот же его львенок. Исхудавшая, бледная, с огромными испуганными глазищами, которые отражают столько эмоций, что не счесть. Его обещание безликому дало трещину.
А когда она пострадала… Драклы его раздери, но у Забини тогда чуть сердце не разорвалось на части.
Она не могла так глупо умереть. Пережить… столько всего, чтобы вот так глупо закончить свои дни? Нет, нет, этого не могло случиться. Его прошибал ледяной пот, а дыхание все никак не могло прийти в норму — Блейзу было страшно, больно и очень-очень плохо. Мало того, что Гермиона начала складывать части уравнения, безошибочно определяя, кто же причастен к ее похищению, так еще и… Было попросту страшно — страшно, что с ней случилось что-то непоправимое.
Страшно, что она не выживет. Оставит его и Малфоя без своего ясного, как полуденное солнце летом, присутствия. Что уйдет бесцеремонно, как настоящая англичанка, так и не позволив рассказать обо всем, что налипло к груди Забини. Он ждал приговора Фальконе с омертвевшей душой. А когда услышал про сокращение срока, так и вовсе был оглушен миксом чувств из гнева, ненависти и разочарования. Времени на «посмотреть-полюбоваться» попросту не оставалось. Ее нужно было любить, пока была возможность.
Блейз бы никогда в жизни не стал предпринимать какие-либо действия, если бы Драко делал хоть что-то. Но он оставался лишь наблюдателем и явно не выступал против такого посредственного участия в жизни ведьмы. Все, что требовалось Малфою, — принимать Оборотное и иногда разговаривать с Грейнджер под чужой личиной. Забини же такого контакта было недостаточного. Ее хотелось потрогать. Зацеловать ее впалые щеки и шею. Исследовать губами всю, просмотреть каждую девичью эмоцию, потому что Забини приводила в экстаз ее открытость. И будь проклят тот день, когда Блейз начал читать ей книги, потому что больше он с собой ничего поделать не мог. Гермиона оставила в нем слова и взгляды. Она поселила в нем желание овладеть, приручить, покорить.
Забини хотел подчинить ее дикую натуру. И понимал, что Гермионе бы, по-хорошему, вспомнить все моменты их взаимодействия. В частности, свое отношение к нему. Забини был готов действовать: в ее присутствии невыносимо просто быть собой, держать лицо и отвечать как ни в чем не бывало. Дни Грейнджер утекали столь стремительно, что за ними можно было и не поспеть. Малфой продолжал отсиживаться в тени, как будто не понимая, что девчонка
умирает. А вот Забини все прекрасно осознавал. И готов был подстроить все обстоятельства таким образом, чтобы она поняла: Блейз — отличный кандидат, которому можно подарить поцелуй, доверить свое тело и сердце.
— Как ты все это выносишь?
Гермиона сфокусировала взгляд на Забини. Она помолчала, размышляя над его вопросом. Блейз едва сдержался от комплимента.
— Никак, если честно. — Девчонка печально улыбнулась, откидываясь на подушки. — Я просто думаю, что случится раньше: раздавлю я или раздавит меня. Все эти… воспоминания, болезнь, отъезд мальчиков… — Гермиона покачала головой, хмурясь. — Мне тяжело. Я чувствую себя запертой в клетке.
— Из клетки в клетку? — Забини подмигнул. Он подкрался к ней ближе и слегка сдвинул рукой подушки, освобождая место у изголовья и себе. — Может, никакой ты не львенок? Птичка?
— Почему львенок? — Гермиона повернула к нему голову. Взгляд тепло заскользил по лицу Блейза, и у него свело глотку. — Все из-за Гриффиндора?
— Обижаешь. Я не такой поверхностный.
Он хотел обнять ее или взять за руку. Хотел прикоснуться, но делать такие резкие шаги означало то же, что и спугнуть. Гермиона смотрела ему прямо в глаза, и Забини надеялся, что не выдает себя взглядом.
— Ты знала, что в прайде взрослые самцы убивают львят?
— Конечно. — Девичьи губы растянулись в улыбке, как бы говорящей: «Давай, задай еще более глупый вопрос». — Сильнейший самец убивает львят, которые родились от других самцов. Борьба за чистоту крови в мире животных.
— Ты львенок, которого должны были убить за нечистую кровь, Гермиона.
Грейнджер искренне улыбнулась, фыркнув.
— И вот мы здесь, а? — Она легонько толкнула его. — Недобитый львенок все еще умирает.
— Не неси чепухи. — Забини поддел ее в ответ. — Тебе никто не даст умереть. Выпьешь это свое зелье, и дело с концом.
— Очень надеюсь, что не с моим.
— Могу предложить свой. Я джентльмен.
Гермиона громко засмеялась. Забини улыбнулся в ответ.
Да, он понимал Малфоя. Его тоже беспощадно заразили болезнью Грейнджер.
***
Они разговаривали, наверное, часа два. Рядом с ней Блейз не замечал течения времени. Однако когда на прикроватном столике появились пищащие часы, Гермиона устало простонала и сказала, что им нужно идти на ужин: Фальконе следит за ее питанием. Контроль раздражает. Она хочет гулять.
Каждая раскрывающаяся о ней деталь вбивала в голову по гвоздю. Ей хочется, чтобы чаще стояла дождливая погода — тук. Она составила список предсмертных желаний — тук. Перечитала все книги о заклинаниях на крови в библиотеке — тук. Тук-тук-тук — Забини чувствовал, как виски раскалываются, а черепная коробка готова вот-вот треснуть. Но оторваться не мог. Просто не находил возможным встать и уйти, потому что впервые за полгода она вела себя нормально, привычно его памяти. Гермиона много говорила и смеялась. Слушала и задавала вопросы настолько точные, что они попадали прямо в сердце.
С нее наконец стряхнули эту пыль отчужденности от мира. Говоря откровенно, наблюдая за ней, почти на два месяца ушедшей в себя, Блейз испытывал сильное раздражение. Он не понимал, искренне не мог взять в голову: где же та знакомая девчонка, рвавшаяся на свободу? Неужели она всегда была такой подавленной, а он и не замечал? Неужели стоило понизить градус риска, и Забини потерял всякий интерес? От сердца поначалу отлегло. И слава Салазару: впутываться в тернии чувств к
этой Гермионе ему было совершенно неинтересно. Он не Малфой, который помчится за ней любой. Он испытывал симпатию к ее конкретному образу, и то, на что она походила с сентября, явно не было тем, что впечатлило Блейза однажды.
Но посмотрите на нее сейчас! Глаза блестят, губы поджимаются в знакомом изученном жесте, голос снова звонкий. Она могла заливисто хохотать и толкать в плечо своих друзей, могла язвительно приподнимать брови и кусать саркастическими репликами. Грейнджер настоящая — та, которую он знал, — вновь сидела перед ним и задирала подбородок. Она блистала ровно так же, как и сердце Забини.
Выходя из лазарета, он придержал для нее дверь. Низкая девчонка проскочила мимо, благодарно сверкнув глазами. И Блейз готов был запихнуть ее обратно в комнату и все повторить, лишь бы она сделала так еще раз. Может, он бы так и поступил, если бы его взгляд, провожая фигурку Гермионы, не столкнулся с другим.
Малфой, сидящий на своей постели, выглядел так враждебно, что Забини стало нехорошо. Драко даже пропустил вспыхнувший на впалых щечках Грейнджер румянец, адресованный исключительно ему, — вот насколько пристально он наблюдал за Блейзом.
Отношения между ними значительно ухудшились с начала учебного года. Малфой ловил взгляды Забини и вопрошающе поднимал брови. Выпытывал, какого хрена Блейз все время зовет Грейнджер «львенком» и путается под ногами. Забини не мог ему врать. Поэтому молчал, отмахивался или разражался смехом. Правда в их случае была бы фатальна, потому что парни бы закусились и разорвали всякое общение. А Забини хоть и был дерьмовым другом из-за возникнувших к малфоевской богине чувств, потерять Драко все же не хотел.
Блейз криво ухмыльнулся, направляясь следом за Гермионой. Та как раз перекидывалась дежурными любезностями с мадам Помфри, когда Драко в три шага настиг его.
— Отъебись от Грейнджер, — злобно шепнул Малфой, не отрывая взгляда от изящной спинки Гермионы. Девчонка двинулась вперед, и Забини засмотрелся на то, как покачиваются ее худосочные бедра. Его пальцы бы великолепно на них смотрелись.
— Я ничего и не предпринимаю. — «Пока что», — закончили демоны внутри. Драко стиснул зубы.
— Она не твоя.
Забини с улыбкой покосился на Малфоя. Они были примерно одного роста, может, Драко выигрывал всего на пару сантиметров.
— И не твоя. — Взгляд вернулся к Гермионе, шагающей по коридору. — Она вообще нам не принадлежит, дружище. Говнюки в награду получают вагон дерьма, а не лучики солнца.
— Так и довольствуйся своим вагоном, Забини. А к ней не лезь.
— Или?
Малфой послал убийственный взгляд в ответ на вызывающую интонацию.
— Или я тебя в порошок сотру,
дружище.
Драко прибавил шагу быстрее, чем Блейз успел открыть рот для ответной реплики. Зубы на секунду сжались, однако вскоре Забини расслабленно выдохнул. Это его лучший друг. Плевать, что Малфой вел абсолютно нечестную игру, затыкая его в присутствии главного приза и устанавливая рамки. Плевать, что уже считал себя победителем, ни разу не предприняв ничего серьезного в адрес Гермионы. Пока Драко не проявляет чувства открыто, Блейз останется в этой гонке. Потому что по факту никаких ограничивающих факторов, кроме грозного «не лезь», и не было: кому какое дело до тихих чувств Малфоя, если он не пытается сблизиться с Грейнджер? У нее не так-то уж и много времени осталось, чтобы вот так мяться в сторонке. И Малфой должен понять: выигрывает не тот, кто живет в розовых мечтах, а тот, кто претворяет их в реальность.
Блейз приблизился к Гермионе и закинул руку на ее воробьиные плечики. Ведьма удивленно глянула на парня, но получила в ответ лишь игривое подмигивание. Настроение тут же приподнялось в предвкушении завоеваний.
Так они и шли втроем: холеный Забини, смущенная Грейнджер и приведенный в бешенство Малфой.
Мимо сновали студенты. Взгляды, взгляды, взгляды — отовсюду летело любопытство, граничащее с неприкрытым отвращением. Последние сплетни значительно подпортили им собираемую по крупицам репутацию. Это порядком раздражало. Так и хотелось отловить какого-нибудь особо болтливого уродца и надрать ему задницу. Забини украдкой глянул на Гермиону.
Львенок наблюдал за добычей, совсем не понимая, отчего такой шум и гам. Блейз был уверен: об обвинениях в их адрес, опубликованных на первых страницах «Пророка», Гермиона еще ничего не слышала. Иначе ринулась бы в бой за правду, а этого нельзя было допустить — так велел мсье Фальконе. Последнее, что сейчас нужно Грейнджер, это затрачивать остатки сил на то, чтобы с пеной у рта отстаивать их невиновность.
Она вышагивала и хмурила брови, поджимая губы, когда ловила на себе осуждающий взгляд очередного студента. Как же, Золотая девочка в компании двух подлых змей! Забини нутром чувствовал, как в ней растет протест. Как ускоряется биение ее сердца, а внутри что-то закипает. Гермиона поправила сумку на плече и сложила руки на груди.
— Пустили в Хогвартс уродов. Нужно было всех их пересажать. Или сослать подальше, чтобы воздух не портили, — донесся быстрый шепот от прошедшего мимо когтевранца. Его спутник активно закивал.
— Я убежден, что они готовили нападение на Грейнджер… А еще знаешь, что про нее говорят? Что во время войны ее похитили: насиловали и держали в заточении. — Парень сочувственно крякнул, приподнимая ремень сумки. — Ставлю все свои кнаты, что это были слизеринцы. Слышал про боггарт Малфоя? Говорят, там была Грейнджер! Голая и вся в крови!
Раздался смешок.
— Так он еще и голых баб боится!
Забини удивленно приподнял бровь, выискивая смельчака. И уже хотел открыть рот, когда случилось потрясающее.
Грейнджер застыла на месте. Она стиснула кулаки и шумно задышала сквозь раздувающиеся ноздри. Маленький-маленький бесенок. Малфой попытался подтолкнуть девчонку в спину, но Гермиона скинула полуобъятие Забини, юлой развернулась на каблуках и в несколько шагов нагнала болтунов.
— Мое любимое представление, — ухмыльнулся Блейз, наблюдая, как ведьма требовательно стучит по плечу когтевранцев. Это были семикурсники, парень даже видел их пару раз на вечеринках Слизерина. — Торнадо Грейнджер.
— Ваши имена, — процедила сквозь зубы Гермиона, сжимая кулаки все крепче. Семикурсники переглянулись. — Ваши имена, сейчас же!
— Как приятно, когда к тебе подходит знакомиться героиня войны! — Брюнет, тот, который говорил про похищение, распрямил плечи и подхватил маленький кулачок Гермионы, поднося к губам. Забини был уверен, что девчонка сейчас ему вмажет. — Натан Турпин. Это мой друг, Эдвин Гой.
Второй парнишка попытался выдавить ослепительную улыбку, но она вышла такой нелепой, что Блейз не сдержался от фырканья. Он уже хотел было толкнуть Малфоя, мол, ты видел этого клоуна, но ему хватило одного взгляда на Драко, чтобы понять: его сейчас лучше не трогать. Друг вошел в опасную фазу «защищу Грейнджер».
— Чем мы заслужили такое внимание?
— О, ничем особенным,
Натан Турпин. Всего лишь хочу сообщить директору МакГонагалл, что некоторые личности распространяют глупые сплетни про меня и моих друзей. Надеюсь, вы в курсе, что мы можем подать на вас в суд за репутационный ущерб?
Малфой изнуренно выдохнул, проводя рукой по лицу. Несмотря на искрившую между ними неприязнь, парни все равно переглянулись и почти одновременно покачали головами.
— У нее просто нет тормозов… — тихо произнес Драко, шумно вздыхая.
— Узнаю мисс «защищу всех убогоньких», — Блейз пожал плечами, делая шаг к Гермионе. Малфой последовал за ним.
— Какой к драклам репутационный ущерб? Они сами виноваты: Малфой запустил в Финнигана Непростительным! Ты вообще газеты читаешь? — Дружок Натана выдавил издевательскую ухмылку, когда слизеринцы встали по бокам от Грейнджер. Ведьма кинула вопросительный взгляд в сторону Драко, но тот лишь покачал головой. — Или что, Гермиона? Ты теперь на их стороне? Забыла, кто оскорблял тебя и распускал сплетни на протяжении многих лет?
— Не забыла. — Гермиона вздернула подбородок, поджимая губы. — Просто я умею прощать людей за их прошлое. И, может быть, смогу простить даже вас, если вы прямо сейчас расскажете, кто, черт возьми, пустил этот слух про похищение.
— Как благородно! Только я вот, например, вовсе не намерен прощать уродов, которые впустили в Хогвартс Пожирателей Смерти! — Натан скривился так, что Забини готов был поспорить: он хотел плюнуть им под ноги, но удержался. Предложение Гермионы о сотрудничестве осталось успешно проигнорированным. — Чего ради мне защищать мудозвонов, которые обрекли невинных детей на жестокость и страдания? Ах да, тебя же здесь не было! — Он издевательски сощурился. — Львиная принцесса путешествовала и понятия не имела, что тут происходит.
— Да забей, Нат. Видимо, у кого-то просто обострение Стокгольмского синдрома, — Гой фыркнул, откидывая черные пряди со лба. — Так и знал, что девчонкам нельзя быть слишком умными: в конце концов они тронутся башкой.
Гермиона неожиданно улыбнулась. Она склонила голову набок и шагнула ближе к двум остолопам.
— Я попрошу директора снять пятьдесят очков с Когтеврана за сплетни, которые вы распространяете. Спасибо, мальчики, что так щедро позволяете другим факультетам обогнать вас. — Ее улыбка стала шире, когда парни быстро и глубоко задышали, краснея.
— Ты даже не староста, Грейнджер! У тебя нет никакого влияния на факультетские очки!
— Зато я
героиня войны. Пусть и сумасшедшая, по твоим словам. — Она подмигнула, откидывая локоны с плеча. — А директор МакГонагалл в последнее время очень заинтересована в том, чтобы прекратить пустомелие и межфакультетскую вражду, так что, уверена, она пойдет мне навстречу.
— Так и скажи, что променяла принципы на член. Или даже на два, — хохотнул Натан.
Малфой сделал шаг вперед, но Гермиона дернула его за руку. Ее пальцы крепко вцепились в мужскую ладонь, и Забини почувствовал, как в груди что-то неприятно кольнуло.
— А где были ваши принципы, когда мы выходили сражаться? Что-то я не припомню вашего участия в Ордене, ребята, а память у меня очень хорошая. — Грейнджер задрала подбородок, поджимая губы. — Еще хоть раз услышу, что вы несете эту чепуху…
— И вам пиздец, — улыбнулся Забини, прерывая Гермиону.
Девчонка останавливаться не собиралась. Она снова открыла рот, чтобы продолжить свою запальчивую тираду, но Малфой положил ей руку на талию, разворачивая. Драко потянул ее в сторону Большого зала, пока Грейнджер что-то злобно шипела, подобно саламандре. Она взмахивала рукой и активно жестикулировала, повышая тонкий голосок. Их ладони были все еще переплетены.
Забини смотрел на удаляющуюся парочку с невыразимой тоской и закипающим гневом. На лице заиграли желваки, в груди запекло. Слишком уж легко Драко держал Гермиону за руку. Слишком легко дотрагивался до львенка, который был благосклонен к Блейзу. Который с самого начала выбрал именно его.
И вместе с тем, как Драко открыл дверь Большого зала, пропуская Гермиону вперед, в голове у Забини мелькнул потрясающий план. Улыбка стала шире.
***
Гермиона кусала губы, разглядывая удивленное выражение на лице профессора МакГонагалл. Грудину молодой ведьмы разрывало от праведного гнева. Казалось, даже волосы на голове вились сильнее от той ярости, что рвала разум и спирала дыхание. Невыносимо. Невыносимо молча сносить эти тычки в спину слизеринцам — особенно после очередной порции воспоминаний, вернувшихся к ней этой ночью. Грейнджер разрывало на части от негодования за поруганную справедливость. Плевать, что сказал тогда Забини про правду. У Гермионы свое видение.
Она испытывала гнетущую тревогу за исход предстоящего слушания. Объясняя причины своего поступка, Симусу придется распахнуть дверцу шкафа и позволить скелетам упасть на пол, после чего Визенгамот неминуемо переключится на слизеринцев. Гермиону окутывало тяжелое чувство надвигающейся беды, будто она по колено влипла в патоку. И будь Грейнджер хоть трижды проклята, но она была обязана взять ситуацию в руки и рассказать правду быстрее, чем ее друзей привлекут к ответственности за несовершенные злодеяния.
МакГонагалл сложила руки на столе. Послышался глубокий вздох — женщина думала над просьбой Грейнджер. В бесцветных глазах блестела неуверенность.
— Директор, я понимаю, что это рискованное предприятие. — Гермиона перевела дыхание, поджимая губы. Взгляд ведьмы упал на раскрытый разворот свежей газеты — той самой, в которой опорочили буквально каждую деталь в образе слизеринцев. — Но происходящее выходит из-под контроля. Пресса начала копать.
— Да, но как все это скажется на судебном заседании? Я еще не уточняла у адвоката, как лучше выйти из ситуации, мисс Грейнджер. — Минерва устало потерла виски. — Честно говоря, не уверена, что это действительно хорошая идея.
Гермиона рвано вздохнула. Потребовалось несколько секунд прежде, чем она произнесла тихое:
— Если не можешь предотвратить, возглавь. — МакГонагалл встретила упертый взгляд Грейнджер. — Я не могу просто смотреть на то, как людей, спасших мне жизнь, называют насильниками и потенциальными убийцами. Они, может, и не обладают особыми положительными качествами, но точно не являются… теми, кем их рисуют в этой статье.
— Мисс Грейнджер, вы же понимаете, на что обрекаете себя оглаской?
— Более чем. — Гермиона сжала ткань юбки в кулаках. Голос звучал громко, уверенно, потому что сама ведьма ни на мгновение не сомневалась в своем решении. — Они не заслуживают такого отношения к себе. После всего, что каждый из них сделал, после всех рисков я обязана рассказать правду. Эти статейки… просто издеваются над ними! Это
необходимо прекратить. Вы же сами мне говорили, что взяли слизеринцев под свою ответственность — так дайте же мне доказать, что это было правильное решение! Они достойны хорошего отношения. В конце концов они ведь просто подростки, которые ошиблись! — Грейнджер перевела дыхание, успокаивая рвущийся изнутри протест. Облизнув губы, она продолжила глухим голосом: — Мне больше нечем жертвовать. А им предстоит еще долгая жизнь, которая должна стать счастливой. Они не демоны, какими их описывают газеты. Малфой, Забини, Нотт и Паркинсон должны быть оправданы перед магическим сообществом. И я единственная, кому поверят. Поэтому, пожалуйста, помогите мне добиться справедливости.
МакГонагалл молча рассматривала лицо студентки, высматривая тень сомнения, но на хорошеньком личике не дрогнул ни единый мускул. Директор боролась с улыбкой, кивая в ответ на просьбу.
Она только что получила очередное доказательство того, что Гермиона Грейнджер вовсе не покинула поле битвы этой весной.
