Уголок Грейнджер

      Гермиона определенно не была любителем интервью. Многочисленный опыт бесед с репортерами после победы над Волдемортом до сих пор отзывался мелкой дрожью вперемешку с мурашками. А уж если вспомнить их взаимодействие с Ритой Скитер… Общаясь с прессой, необходимо контролировать каждое телодвижение, чтобы случайно не продемонстрировать нервозность. Еще внимательнее нужно следить за словами — чтобы потом не пришлось оправдываться в стиле «нет, вы все не так поняли». Это всегда смотрится жалко.       Поэтому сейчас, сидя перед молоденькой журналисткой «Пророка» Эмилией Корзун, Гермиона пыталась очистить голову от назойливых мыслей. Однако сконцентрироваться на пресловутом «здесь и сейчас» было не так-то просто. Раздумья метались из одной стороны в другую подобно метроному, причем метроному сломанному, ведь кроме опасений за возможные некорректные ответы на пока еще не озвученные вопросы черепная коробка полнилась мыслями о Драко. Она надеялась переговорить с ним вчера, чтобы обсудить ее решение по поводу воскресного мероприятия, но Малфой так и не зашел к ней после занятий. Пустое ожидание забилось подготовкой к интервью: Гермионе предстояло выдать несколько урезанную версию своей истории, и ее речь должна была звучать убедительно.       — Мисс Грейнджер, я так счастлива с вами познакомиться!       — Взаимно, мисс Корзун. — Ведьма приветливо пожала протянутую журналисткой руку.       Отправляя письмо в редакцию «Ежедневного Пророка», Гермиона просила лишь об одном: о журналисте с хорошей репутацией и опытом. Таком, который позволит ей говорить открыто и не станет выворачивать ее слова шиворот-навыворот, показывая только удобные для общественного мнения аспекты. По правде говоря, увидев Корзун, Грейнджер не на шутку занервничала: девушка выглядела едва ли старше самой Гермионы. Стоит ли в таком случае ожидать от нее уверенности, что присуща профессионалу? Терпеливости? Иной раз — дотошности? Гермиона сглотнула ком в горле, чувствуя, как подступает тошнота: ей было страшно. И на этот раз свидетелем внутренней бури станет не только Мерлин, но и все магическое сообщество Британии: фотограф, заскочивший в начале интервью, талантливо запечатлел на нескольких снимках дикое выражение лица Грейнджер.       От беспокойных мыслей не отвлекал даже располагающий интерьер студии. От мелких цветочков на кремовых обоях откровенно рябило в глазах. Грейнджер, осматриваясь, отчего-то пришла к твердому убеждению, что книги на высоком дубовом стеллаже всего лишь бутафория. Корешки выглядели нетронутыми, будто картинка, наклеенная на деревянную поверхность. В помещении было слишком много мелочей: и причудливые цветочки, и пузатый графин с водой, и оранжевые яркие кресла… Все это раздражало своей неестественностью, и Гермиона с каким-то странным ощущением отметила, что чувствует искусственной и себя.       — Спасибо большое, что наконец согласились дать интервью! Мы так давно о вас ничего не слышали, а ведь волшебный мир замирает в ожидании новостей о своей любимице! Как настрой? — Журналистка подмигнула ей, расплываясь в улыбке. Грейнджер сделала мысленную заметку по завершении покопаться в архивах и поискать ее статьи. Сердце в груди так неприятно выстукивало, что голова слегка кружилась. — Готовы поделиться своей историей?       — Да, да… Мне просто… немного непривычно, — она улыбнулась, поерзав в кресле. — Я не то чтобы люблю быть в центре внимания. Последний раз я общалась с вашими коллегами в июле, и до сих пор мне казалось, что одной беседы более чем достаточно. — Гермиона стеснительно поджала губы, стараясь скрыть накативший дискомфорт. Однако собеседница, казалось, ни на йоту не смутилась.       Та летняя беседа обернулась полным провалом. Тогда она, Гарри и Рон с легкостью согласились на длинное многочасовое интервью: Гермионе, как и мальчишкам, искренне хотелось выговориться, сбросить с души груз пережитого. Рассказать о войне именно так, как это было с ними, осветить все ее последствия. Грейнджер была готова на предельную откровенность, но вместе с тем ясно осознавала, что некоторые детали ее истории могут оказаться… излишне щекотливыми.       Например, плен. О нем никто не знал, кроме обитателей дома на площади Гриммо. Информация об исчезновении Гермионы была конфиденциальной, и на то было множество причин — как минимум, отсутствующие воспоминания, а как максимум, проблемы со здоровьем, вспоминать о которых хотелось меньше всего. Провожая Золотое трио на интервью, профессор МакГонагалл посоветовала не распространяться о случившемся в апреле. И Грейнджер просидела молча на протяжении доброй половины беседы. Почти каждый вопрос о событиях весны, адресованный ей, получал ответ столь пространный, что становился бессмысленным: слишком много ограничивающих факторов мешали открытому диалогу.       — Но сегодня, видимо, есть особый повод для обсуждений, а? — Эмилия игриво приподняла плечико. Она чем-то напоминала Гермионе Теодора, вот только если у последнего в движениях прослеживалась насмешливая самоуверенность, то Корзун словно пыталась скрыть за легкомысленными жестами нервозность. От этого образ расслаивался на мелкие лоскутки, и Грейнджер все сильнее напрягалась. Мысли, привычные в своей настойчивости, уговаривали прямо сейчас отменить все мероприятие и поспешить обратно в Хогвартс, пока дело не зашло слишком далеко.       Иначе… что-то может пойти не так.       Самое сложное — понять: это интуиция так упрямо подталкивает сбежать или же хитро маскируется трусость? Гермиона тряхнула головой, прикусывая растянутые в тонкую улыбку губы. У нее, на самом-то деле, не было ни одной объективной причины для столь сильной тревоги. С ее губ слетит правда и не больше. Однако… на душе скреблись коготки твари позлее Живоглота. Скорее, они принадлежали гарпии.       Затянувшееся молчание, вызванное неожиданной задумчивостью Грейнджер, явно озадачило Корзун. Уверенность потихоньку испарялась из ее движений, взгляд темных глаз принялся скакать по помещению. Дыхание участилось, и за пару секунд Эмилия дважды переставила ножку, едва заметно вздрагивая от звучного «цок», раздававшегося от прикосновения тоненького каблука к полу. Гермиона захлопала ресницами, очнувшись.       — Да, дело в том, что…       — Мисс Грейнджер, летом вы говорили, что находитесь…       Реплики соединились в одну, и Эмилия поникла. Она приоткрыла накрашенные губы и прищурила глаза, словно ей в лицо летели мелкие снежинки.       — Извините, пожалуйста. Я вас перебила…       — Все хорошо! — Грейнджер махнула рукой, улыбаясь — теперь уже по-настоящему. Почему-то эта неловкая заминка помогла сбросить тяжесть с грудной клетки. — Продолжайте.       Эмилия откашлялась.       — Так вот, летом вы говорили, что находитесь в предвкушении обучения и ждете возвращения в Хогвартс. Планы амбициозные, но тем не менее: а возможно ли после пережитых в столь юном возрасте трагических событий спокойно вернуться к ритму обычной жизни?       Потребовалось несколько мгновений, прежде чем в голове родился нужный ответ. Гермиона замялась.       — Ну, спокойно не получается, конечно… Мирная жизнь отличается от той, что я себе рисовала. Честно говоря, мне сложно представить, что когда-то я воспринимала спокойствие как что-то… привычное. Я думала, что буду получать больше удовольствия от того, что так сильно любила до начала войны, но выходит… Ну, выходит не всегда. — Язычок юрко скользнул по пересохшим губам, и Гермиона приподняла брови, концентрируясь на потоке выстраивающихся в предложения слов. Хотелось добавить еще пару фраз, но Эмилия опередила ее вопросом:       — Почему? — Журналистка подняла глаза к потолку, едва заметно щуря глаза.       Грейнджер сдавила коленки, улыбаясь через силу. Зачарованное перо, следовавшее за потоком слов, замерло.       Честность. Она выбрала быть честной. Нужно идти до конца, нужно…       — Мне действительно очень сложно привыкнуть к новой атмосфере, где не нужно ни от кого бежать. Приходится заново, почти с нуля учиться спокойствию. — Взгляды девушек пересеклись, и Гермиону тут же затошнило от промелькнувшего в глазах напротив сочувствия. Мерлин свидетель, каких усилий ей стоило продолжить говорить. — Я… Я обратилась к целителю разума Элизе Бурд. Первое время мне было очень сложно общаться с людьми. Сложно, потому что…       Воцарилась нервная тишина. Эмилия, нахмурившись, подалась вперед.       — Дело… дело не только в том, что… — Грейнджер глухо сглотнула, прикрывая глаза. Дыхание сбилось, хотя она изо всех сил старалась дышать размеренно. Молчание давило на уши, и ведьма отчетливо слышала, как шумит кровь.       Горло саднило, в груди пекло — не от ярости, привычной спутницы последних дней, но от чрезмерной нервозности. Каждый глоток воздуха отдавался в виски, кружа голову.       — Я просто много всем врала.       Эмилия приоткрыла рот, хмурясь. Пальцы Гермионы вдавились глубже в коленные чашечки. Молчаливая борьба взглядов оборвалась после кивка Корзун — мол, продолжайте. Но Грейнджер все еще молчала, и тогда журналистка решила подтолкнуть ее прямым вопросом:       — Врали о чем?       Однако Гермиона лишь сильнее поджала губы, стискивая челюсти до зубной боли. Она сделала пару глубоких вдохов и выдохов, прикрыла глаза. Плевать. Плевать, что эта фраза, засевшая на кончике языка, все никак не хотела с него спрыгивать. Ее приоритет — защита друзей, а как уж там общество отреагирует на новость о ее проклятии… Это все неважно. Не так значимо, как благополучие близких. Ладони била нервная дрожь, во рту стало сухо. Ведьма сглотнула и устремила несмелый взгляд на Эмилию.       Перо — то самое, что двигалось вровень с ее словами, — вопросительно замерло.       — Я… Врала о своем самочувствии. Говорила, что со мной все в порядке, но это не так. Я… чувствовала себя довольно плохо на протяжении многих месяцев. — Голос оборвался, словно не хотел озвучивать окончание. Прошло несколько непозволительно долгих секунд, прежде чем Гермиона нашла в себе силы продолжить. Внутри все будто разрывалось на части: она чувствовала себя так, словно выдает самый глубокий, самый страшный секрет, который должен быть сохранен в самом потаеном уголке души. Хотя почему словно… На деле ведь так оно и было.       — Как вы думаете, мисс Грейнджер… — Эмилия покачнулась. Она явно хотела увести диалог немного в другое русло, и от этого сердце Гермионы сжалось. Ведьме и хотелось, чтобы признание о болезни никогда не прозвучало, и не хотелось одновременно. Видимо, самое время подбрасывать монетку. — У вас получается строить планы на будущее, а не цепляться за прошлое?       Да чтоб тебя…       Грейнджер исступленно прикрыла глаза. Монетка упала не той стороной, на которую надеялась трусливая часть Гермионы. Теперь не рассказать о проклятии было просто невозможно — вопрос слишком удобный, чтобы… Дьявол.       — Проблема в том, что мое будущее… — Она прочистила горло, подбирая верные слова. Но в голову, как назло, ничего не лезло. — …под большим вопросом.       — Что вы имеете в виду?       Гермиона почти злилась от отчаяния. На языке вертелись заранее зазубренные и отрепетированные слова. Вот только одно дело — проговаривать страшные вещи перед зеркалом, и совсем другое… вот так вываливать. Грейнджер снова сглотнула. Если оторвать пластырь быстро…       — Я больна. У меня испаряется кровь. Я умираю.       …больно все же будет.       С лица собеседницы схлынул весь цвет, как только до нее дошел смысл произнесенных скороговоркой слов. Ошарашенный взгляд припечатался к тоненькому телу Грейнджер, и грудная клетка Эмилии приподнялась от невозможности сделать выдох. Гермиона крепко-крепко зажмурилась. Она чувствовала себя грязной.       — Вы… не шутите? — Вопрос был произнесен настолько тихим шепотом, что его было сложно разобрать. Гермиона с трудом кивнула. — Мерлин милостивый… — Эмилия прижала ладонь к груди. Она неуклюже привстала, хлопая ресницами. — Мисс Грейнджер, я… Мне… Извините, я даже не знаю, что сказать…       — Все в порядке. — Гермиона покачала головой, чувствуя, что бледнеет. — Последнее, чего я хочу, это слов сочувствия.       — Умираете из-за чего? Что с вами произошло? — Эмилия изогнула брови.       — Это случилось из-за… — Ее бросило в жар. — Виной всему секретная разработка Пожирателей. Так называемое Проклятие иссушения крови. Болезнь, вызываемая им… неизлечима. По крайней мере, так считает мой целитель Маркус Фальконе. Поскольку проклятие ново — его разработали специально во время Второй Магической, — доподлинно неизвестно, сколько раз оно применялось в бою. Зато известно, что происходит с его жертвами: они умирают от безостановочного кровотечения. Весной меня прокляли в седьмой позвонок. — Рука автоматически накрыла едва выпирающую кость.       — В какой… в какой момент это случилось? — прошептала Эмилия. Ее ладонь прижималась к накрашенным губам, а взгляд стал совсем кукольно-блуждающим.       — Во время одной из миссий Ордена. Я была в лесу, меня атаковали сзади, когда я бежала к линии аппарации. Так получилось, что я… отстала от других участников, чтобы у них была фора.       — Но почему… — Корзун тяжело вздохнула, моргнув. Видно было, с каким усилием вопросы слетали с ее губ. — Почему вы так уверены, что непременно умрете? Лекарства нет?       — Технически… — Она откашлялась в кулак. — По словам мсье Фальконе, в моей крови, предположительно, присутствует вредоносный элемент, который поглощает клетки крови. Из-за этого процесс кроветворения нарушен, и она не восполняется после потери. Однако это всего лишь догадка, поскольку никто не знает, как именно работает проклятие. По этой же причине нет лекарства. Я… единственная, кому удалось выжить в первый час. Проводить исследования больше не на ком, а мой срок, увы… не позволяет экспериментов. Однако есть и положительная сторона: существует зелье, которое в теории должно замедлить распространение болезни, и мои друзья, спасибо им огромное, сейчас ищут для него Дьявольский Кроволист. Если все получится, мы выиграем время на создание полноценного лекарства.       — Но… Кроволист… Насколько мне известно, эта трава…       — Да. Очень редкая. Ее будет крайне трудно найти.       Эмилии потребовалось время, чтобы собраться. Она смотрела в одну точку на деревянном полу, не моргая. Спустя несколько секунд раздался вздох.       — Вы сказали, что жертвы умирают в первый час. Как именно удалось выжить вам? И… почему вы не рассказали о проклятии ранее — может быть, методы, которыми лечили вас, смогли бы спасти других жертв?       Гермиона понимала, что последний вопрос Эмилии не содержал осуждения.       И вместе с тем оно там было.       Грейнджер уже хотела выложить все как есть, но стоило рту открыться, как ведьма тут же его захлопнула. Интуиция, уставшая стучать в закрытую дверь, слезливо умоляла умолчать факт Обливиэйта. Ей вторила и логика: если Гермиона, решившаяся на интервью, чтобы обелить слизеринцев, упомянет о том, что ее воспоминания были стерты… Годрик, это возымеет эффект прямо противоположный. Ее незамедлительно заподозрят в ложных или попросту неполных воспоминаниях, а потому все, что она скажет, будет считаться недостаточно надежным.       — Я не говорила об этом ранее, потому что узнала, чем именно меня прокляли, только в сентябре. Заболевание… вернее, его последствия не сразу проявились. — Грейнджер потерла шею. Лгунья из нее так себе, но сейчас она применяла весь имеющийся актерский талант. — И я сомневаюсь, что методы моего лечения помогли бы остальным. Насколько нам известно, воспроизвести проклятие мог только один Пожиратель. Он погиб в тот же день, когда попытался убить меня.       — Что будет, если ваши друзья не найдут Кроволист?       Гермиона опустила взгляд на новые ботиночки, купленные вместе с Джинни во время последнего визита в Хогсмид. Шнуровка чересчур туго сдавливала стопу, но сейчас это было даже на пользу: так ведьма хотя бы могла концентрироваться на собственном теле, а не на мыслях о том, как сдавленно прозвучал голос журналистки.       — Ну, — Гермиона пожала плечами, ковыряя нитку юбки, — в таком случае Рождества я могу не застать. Последняя озвученная дата моей смерти — декабрь.       Послышался рваный вздох. Эмилия так ничего и не ответила, хотя прошло уже с полминуты. Гермиона почти физически ощущала, как та мучительно подбирает корректные слова, и потому поспешила ее опередить:       — Но я пришла не для того, чтобы снискать всеобщее сострадание. Мне, если честно, вообще не хочется слышать слов сожаления.       — Тогда как же вам удалось решиться на это интервью? Почему вы решили высказаться?       Грейнджер мрачно усмехнулась. Пауза опять затягивалась.       — Я пришла, потому что ваши коллеги распространяют ложную информацию. — Она пыталась говорить как можно спокойнее, но голос дрожал. Пришлось ненадолго прикрыть глаза. — Моих друзей мистеров Малфоя, Забини, Нотта и мисс Паркинсон обвиняют в покушении на мое убийство из-за распространившихся слухов. Репортеры строят какие-то сумасшедшие теории заговора, доходя вплоть до обсуждений гипотетического надругательства над моим телом. Я попросила об интервью, потому что хочу, чтобы этот цирк прекратился.       Кончик пера торопливо чиркал по бумаге, оставляя следы ее слов. Гермиона сделала глубокий вдох: внутри она содрогалась от страха. Она сделала глоток воды из предложенного Эмилией стакана.       Они смотрели друг на друга несколько мгновений, после чего Корзун кивнула, поджимая губы. Несмотря на печаль, отражавшуюся на ее лице, она расправила плечи и откинулась на спинку кресла, сосредотачивая внимание на точке за плечом Гермионы. Ведьма облегченно вздохнула — как, кажется, и журналистка.       — Мисс Грейнджер, давайте сначала разберемся, в чем конкретно заключается клевета моих, с вашего позволения, коллег. Клевета — это все-таки громкое слово, и смею предположить, что обвинения не были безосновательными. — Корзун прочистила горло, надевая маску отрешенности.       — Они основаны в первую очередь на всеобщей неприязни к детям, чьи родители совершали чудовищные злодеяния. — Гермиона приподняла подбородок, встречая взгляд Эмилии. — Вы спрашивали, как меня лечили. А секрет в том, что именно эти четверо спасли мою жизнь.       Солнечные лучи, отблеском ложащиеся на пушистые кудри ведьмы, опустились немного ниже и теперь падали ей на глаза. Словно настольная лампа, устремленная в лицо подозреваемому. Гермиона заерзала в глубоком кресле.       — Когда меня прокляли… Я упала. Помню, что кровь просто лилась у меня изо рта, я захлебывалась ей. Я потеряла сознание, а потом, когда открыла глаза, увидела знакомые лица своих сокурсников и мсье Фальконе. Они…       — Погодите, мисс Грейнджер. Кто вас проклял? Вы уверены, что это был не один из ваших «спасителей»? — Эмилия подалась вперед, упираясь локтями в колени.       Гермиона затаила дыхание. Кончик языка скользнул по губам. Раскрывать имя Люциуса не стоило: не было уверенности, какую именно реакцию вызовет подобное откровение. И уж тем более она не могла предсказать, как это отразится на семье Малфоев.       — Да, я в этом уверена. Мои друзья появились уже после того, как я потеряла сознание. Более того, если бы не они, я бы точно погибла. Даже если предположить, что это они меня прокляли, зачем же им тогда было меня спасать? — Ведьма потерла виски. — Когда я пришла в себя, то первое, что услышала, — как они судорожно ищут способ мне помочь. Мсье Фальконе сказал, что необходимо срочно удалить очаг поражения и заменить позвонок, чтобы остановить распространение проклятия. Нужна была чья-то донорская кость, желательно принадлежащая чистокровному волшебнику, чтобы исключить возможные риски. Драко Малфой отдал мне свою коленную чашечку.       Выражение лица Эмилии было просто непередаваемым. Она так широко распахнула глаза, что Гермиона забеспокоилась, не выкатятся ли они из орбит. Однако Корзун быстро взяла себя в руки.       — Почему мистер Малфой на это решился? Простите мне мою бестактность и напористость, но не попытка ли это загладить свои грехи или грехи своей семьи?       Дьявол в юбке эта ваша Эмилия Корзун.       — Я не знаю, какими конкретно мыслями руководствовался Драко в тот момент. — Гермиона нервно поправила волосы. Она знала. По крайней мере, догадывалась. Слова Маркуса о потере второй важнейшей в его жизни женщины жужжали в ушах, шипели, как бурлящее масло на раскаленной сковороде. — Самое важное, что решение было принято без промедлений, за пару секунд. Он буквально спас мне жизнь.       — Можно ли сказать, что здесь замешаны чувства, мисс Грейнджер?       Гермионе захотелось встать и толкнуть Корзун за этот чертов блеск в глазах. А потом отвесить пощечину себе — за то, как дрогнуло что-то в животе.       — Чувство сострадания и долга — безусловно. Предполагать что-либо еще я не вправе. — Грейнджер тяжело сглотнула, когда увидела, как губы Эмилии растягиваются в хитрой улыбке.       Чудом, но ей удалось соскочить с крючка и плюхнуться обратно в воду. Жаль только, что дырки в голове остались. Эмилия прищурилась, вглядываясь в застывшую Грейнджер. Ее взгляд по крупице становился тяжелее, словно она пыталась расколоть ведьму.       Тишина затягивалась, но Гермиона продолжала упорно молчать. Корзун тяжело вздохнула, приподнимая брови.       — В последнее время имя Маркуса Фальконе звучит все чаще и чаще… Расскажите, как вышло, что настолько востребованный в наши дни целитель смог оказать вам незамедлительную помощь? Поправьте меня, если я неверно поняла, но счет шел на минуты, получается, у ваших друзей был заготовлен какой-то план?       — Этого я точно сказать не могу… — Грейнджер напрягла мышцы икр, желая сбросить нервозность. — Мсье Фальконе был целителем Нарциссы Малфой, должно быть, Драко поддерживал с ним контакт. По этой причине, полагаю, Маркус смог оперативно прибыть и оказать мне помощь. Он действительно очень талантливый колдомедик — благодаря ему я смогла встать на ноги.       — Встать на ноги? В каком смысле?       — К сожалению, в прямом: после перенесенной операции меня парализовало. В течение примерно двух недель я была прикована к постели. Ребятам и мсье Фальконе пришлось уделить мне очень много своего времени, пока я снова не научилась ходить.       — И…       Эмилия сурово свела брови: было почти слышно, как крутятся шестеренки в ее голове. Если честно, Грейнджер понимала это ощущение. Понимала, потому что сама неоднократно сталкивалась с подобной сконфуженностью: вроде пазл вот-вот соберется, но нескольких деталей не хватает.       — Это все происходило в штабе Ордена?       Вот они и подобрались к самой скользкой теме. Гермиона звучно выдохнула и быстро облизала губы, вспоминая свою подготовку.       — Нет. Я жила в родовом поместье Ноттов на протяжении месяца. — Грейнджер вцепилась в подлокотники. О том, что она успела погостить и в поместье Малфоев, общественности знать необязательно: уж слишком это непростая тема для объяснения.       Лицо Эмилии вытянулось в удивлении, граничащим с испугом. Она вновь стала белее мела.       — Вы… вас удерживали в плену на протяжении месяца?       — Не в плену! — Гермиона испуганно округлила глаза. — Я проживала у Теодора Нотта, поскольку не могла двигаться. Переместить меня в штаб-квартиру Ордена не представлялось возможным, потому что я была очень слаба. Со мной обращались с уважением, меня берегли, лечили и оказывали максимально возможную помощь во всех вопросах. Более того, как только я смогла уверенно ходить, я беспрепятственно вернулась в штаб, так что похищением это нельзя назвать ни при каких условиях.       Эмилия кивнула, но Гермиона видела: она не верит. Словно чувствует, что Грейнджер недоговаривает. Если это называют врожденным журналистским чутьем, то Корзун явно была на своем месте.       — Послушайте… не пытаюсь обвинить вас или образумить, но есть ли у вас уверенность в том, что проклятие и причина вашего недуга — это не дело рук ваших спасителей? Что оно не было создано специально для того, чтобы похитить вас и в дальнейшем обернуть ваше спасение в свою пользу?       — Мне… Мне неизвестно, кто создал проклятие. — Щеки Гермионы вспыхнули. Она знала, конечно же: Люциус Малфой все еще являлся ей в кошмарах. В груди лишь теплилась надежда, что ей удалось сохранить невозмутимое выражение лица. — И еще раз: меня не похищали. Мне спасли жизнь, и сделано это было бескорыстно, поэтому любые подозрения, что мои друзья имеют хоть какое-то отношение к созданию этого бесчеловечного орудия убийства, исключены.       Эмилия задумчиво прикусила губу, хмурясь. Гермионе стало не по себе.       — Насколько мне известно, ранее мистер Малфой и остальные славились крайним пренебрежением к маглорожденным волшебникам. Судебные разбирательства, к которым ваши друзья привлекались как непосредственные соучастники военных преступлений, длились все лето… — Она прищурилась, умолкая. — И все же, мисс Грейнджер, почему, по-вашему, целых четверо чистокровных слизеринцев пошли на спасение маглорожденной гриффиндорки?       А вот и первый вопрос, поставивший Гермиону в тупик. Она нелепо заморгала, опешив. И правда — почему?       Потому что Драко был влюблен? Потому что Блейз заключил с Симусом Непреложный обет и мог умереть, если бы проигнорировал истекающую кровью Гермиону? Потому что у Тео и Пэнси не было выбора? Берите все сразу и смешивайте — каков будет итог, знаете сами.       — Потому что они хорошие люди, которые не имели возможности открыто выступить против Волдеморта. Дети Пожирателей не могли предать свою семью, потому что это повлекло бы смерть их отцов. Однако они не были преданы Волдеморту, я в этом уверена. Мое спасение и неучастие в преступлениях, совершаемых старшими Пожирателями, является ярким тому доказательством. — Гермиона снова поправила волосы, в очередной раз облизав губы.       — Тогда почему же они не озвучили эти аргументы на суде? Как вы и сказали, помощь вам стала бы самым ярким свидетельством их скрытой борьбы и сняла бы с них все обвинения. — Эмилия постучала ногтями по подлокотнику кресла.       Грейнджер внутренне чертыхнулась. Она много думала об этом еще в подвале: только так, обвинив их в корыстном умысле, получалось связать проявленную к ней доброту и факт ее спасения. Но даже если ситуация действительно имела подобную подоплеку, винила ли Гермиона слизеринцев за это?       Разумеется, нет, ведь они спасли ей жизнь. И плевать, чего каждый из них на самом деле хотел — главное, что Гермиона смогла пережить страшное. Однако упоминать об этом она не собиралась: стоит только произнести пресловутое «может быть», как репортеры ухватятся за ее колебания и раздуют скандал еще больший, чем было до. А Грейнджер нужно их спасти.       — Но ведь с них и так сняли все обвинения. — Гермиона приподняла голову, мысленно благодаря себя за то, что догадалась запросить у МакГонагалл копии судебных протоколов. — А поскольку я по личным причинам не хотела придавать огласке состояние своего здоровья, подобная история запросто могла быть использована против них.       — Что вы имеете в виду? — Корзун улыбнулась, склоняя голову.       — Я говорю о том, что наше общество пока не готово видеть настоящие лица. Горе людей, потерявших близких, еще слишком сильно, к тому же мы привыкли, что если человек был уличен в связях с Пожирателями Смерти, то он однозначно плохой. И я тоже в это верила до определенного момента. — Гермиона перевела дыхание. Она отвернулась к окну. — Но это не так. Детей не определяют поступки их родителей. Да, они воспитаны рукой с меткой, но это не означает, что они выросли умалишенными и не в состоянии понять, когда происходит что-то по-настоящему плохое.       Грейнджер начинала злиться от подкатывающего отчаяния. Она чувствовала, слышала каждую дрожащую ноту в своем голосе и вся сжималась от этого. Перед глазами мелькали возможные заголовки будущей статьи, повисая на душе тяжким бременем. О подвиге слизеринцев нужно было рассказывать громким восторженным голосом. Нужно было орать, что есть мочи, истошно вопить Сонорусом: да, они меня спасли, Мерлинова борода! А у нее не получалось.       Не получалось рассказать все. Не получалось выразить, как сильно она им благодарна. Как боится, что дело примет дурной оборот, и на невиновных слизеринцев повесят все грехи мира. За этим ведь Гермиона и пришла — успеть рассказать правду до того, как ее искаженная версия просочится в общество, до того, как подавляющее большинство сформирует строго негативное мнение.       Эмилия умолкла. Она удивленно подняла брови и, словно зависнув на пару секунд, неверяще фыркнула. В застывшем взгляде блистали искры: Корзун явно понимала, какой сочный материал отхватила, согласившись на изначально простенькое интервью. Воспользовавшись паузой, Гермиона торопливо продолжила:       — Если описать месяц моего пребывания в поместье Ноттов двумя словами, это будут «поддержка» и «помощь». — Нога сама собой дернулась от проскользнувших в уме сцен. В ушах загудели крики Паркинсон о ненависти к грязнокровке, а кожа под подбородком вспыхнула. — Они были растеряны, им было страшно, ведь они многим рисковали, но никто не причинил мне вреда: ни физического, ни морального. Они были и есть мои друзья.       Корзун пару раз моргнула. Она потянулась к бумагам, аккуратно сложенным стопкой на столике возле ее кресла, и быстро пролистала страницы. Вскоре ее взгляд вновь сфокусировался на Гермионе.       — Что было после того, как вы вернулись в штаб-квартиру Ордена?       — Меня повторно парализовало. — Гермиона кивнула, прокручивая в голове отредактированную версию истории. — В первый раз это случилось из-за трансплантации кости — меня и моего донора, Драко Малфоя, связали медицинской разновидностью Эпоксимиса. Мсье Фальконе трансфигурировал для меня новый позвонок, но прижиться кость может только в том случае, если между донором и реципиентом установлена крепкая дружеская связь: чем лучше отношения, тем быстрее идет исцеление. Изначально ни о какой дружбе между нами не могло быть и речи из-за многолетних разногласий. Однако вскоре мы поладили, и я смогла ходить. — Ведьма нервно вздохнула. Хотелось заломать пальцы, чтобы унять тревогу, но она волевым усилием заставляла себя сидеть смирно. — Повторно меня парализовало из-за давления на позвоночник, вызванного перемещением по каминной сети. К этому пришлось прибегнуть, так как аппарация была невозможна. К сожалению, это негативно повлияло на процесс выздоровления.       — То есть вас не предупредили, что вы можете пострадать?       — Это случилось исключительно по незнанию. Проклятье и его последствия не изучены в достаточной степени, так как мы не знаем, как именно оно сотворяется. От этого все проблемы.       Корзун откинулась на спинку кресла. У нее был такой вид, словно она совершенно ничего не понимает и от этого нервничает. А может, даже злится — Гермиона не могла распознать, что именно подкрепляет озадаченность журналистки.       — Гермиона, правильно ли я понимаю, что состояние вашего здоровья сейчас напрямую зависит от ваших отношений с мистером Малфоем? — Получив утвердительный кивок, Эмилия прищурилась. — Тогда вы уверены, что причиной ухудшения после возвращения в Орден стал исключительно способ перемещения?       — Абсолютно. Я хорошо относилась к Драко, когда вернулась в штаб-квартиру.       Эмилия постучала пальцами по пухлым губам, обильно смазанным блеском. Между ее бровей залегла морщинка — было видно, как быстро крутятся мысли в голове журналистки. Гермиона заставила себя перевести взгляд в окно на застывшие голые ветви, чтобы не начать беспокойно стучать носком ботинка.       — Мисс Грейнджер, не сочтите меня грубиянкой, но история не складывается. Многолетняя вражда, откровенная неприязнь, похищение… А потом внезапная дружба, подтверждений которой мы не видели все лето. Напрашивается закономерный вопрос: почему вы раньше не вступились за своих спасителей?       — Раньше их не обвиняли в надругательстве над моим телом. — Грейнджер стиснула зубы. — Более того, я не видела необходимости открыто освещать свои личные отношения. Моя жизнь и так стала сопровождаться камерами и приглашениями в свет — мне хотелось оставить что-то для себя.       Эмилия покачала головой. Повисла тишина, разбавляемая поскрипыванием кресла — Корзун пыталась устроиться поудобнее. С каждой секундой на ее хорошеньком личике все явнее проявлялось недовольство. Журналистка откашлялась.       — По вашим словам, вас с мистером Малфоем связывают исключительно теплые отношения. И тем не менее вы умираете.       — Его… — Гермиона нахмурилась, пытаясь сформулировать ответ. — Колено, которое он пожертвовал, влияет на мое выздоровление не в полной мере. Донорская кость лишь сдержала распространение болезни, но не излечила полностью. Проклятие все еще внутри меня, — Грейнджер тяжело вздохнула. На ее лбу выступили бисеринки пота. — Нам с Драко нужно поддерживать хорошие отношения, чтобы его донорская часть прижилась и я могла нормально функционировать и не испытывать болей. Как только заживление завершится, эта связь разорвется.       Эмилия вновь сощурила глаза. Воцарилось недолгое, но все же нервное молчание.       — Тогда… уместно ли сказать, что вы попросили об интервью в том числе из эгоистичных мотивов? Чтобы ваши отношения с мистером Малфоем не пострадали из-за слухов?       — Это не так! — Гермиона яростно сжала кулаки. — Если бы я действовала из эгоистичных мотивов, этого интервью вообще бы не случилось. Я в последнюю очередь хотела, чтобы моя болезнь стала достоянием общественности и поводом для пересудов — что, я уверена, случится сразу же, как только выйдет материал.       Корзун, казалось, опешила. Она высоко подняла брови и о чем-то задумалась. Гермиона искренне надеялась, что ее мысли занимает вопрос, как бы помягче перейти к новой теме. Потому что если прозвучит еще хоть одна реплика, подозревающая Грейнджер в эгоизме, ведьма просто слетит с катушек.       — И все же тот факт, что спасти вас помогла именно группа чистокровных отпрысков Пожирателей Смерти наводит на определенные мысли. Может ли быть такое, что, дабы состояние вашего здоровья не ухудшилось, вы усилием воли заставили себя поверить в их добросовестность?       — Вы предполагаете, что я выдаю желаемое за действительное?       — Ну, это слишком громко сказано. Гермиона, поймите, я на вашей стороне и не пытаюсь вас в чем-то уличить или осудить, — Корзун обезоруживающе улыбнулась. — Я всего лишь опасаюсь, что столь выдающуюся волшебницу и героиню войны водят за нос и скрывают от нее истинные мотивы своего внезапного благородства. — Эмилия попыталась осторожно коснуться руки Грейнджер — не в притворном жесте, а как-то нечаянно-неловко.       Гермиона коснулась языком нижней губы, делая глубокий вдох и задерживая дыхание. Ее, подобно лавине, сошедшей с пика Эвереста, накрывала злость.       Ни черта она не новичок. Эта Эмилия Корзун, может, и не очень хороша в контроле над собой и своими эмоциями, но уж точно не в выборе вопросов. Грейнджер усмехнулась: страшно представить, что могло бы прозвучать из уст более опытного журналиста. Какие бы гипотезы выдвинули они.       И в то же время… да, определенная логика в этом вопросе имелась. Наверное, услышь Гермиона такую историю со стороны, сама бы повертела пальцем у виска. Вскрывшаяся правда походила на киношный триллер, на мертвую петлю на аттракционе, после которого голова идет кругом и подкатывает тошнота. Но такова жизнь. Глупые мамины романчики, что вы вообще знаете о завихрениях сюжета?       — Послушайте, я знаю, как это звучит. — Гермиона облизнула губы, наконец поворачиваясь к внимательной Корзун. — Знаю, потому что каждый день, просыпаясь, чувствую себя сумасшедшей. Мало того, что я буквально умираю, так еще и все то, что я раньше знала о людях, стерлось в пыль.       Она сделала паузу. Эмилия лишь кивнула, ожидая продолжения. Однако проблема была в том, что…       Мерлин, на Гермиону свалилась невероятная усталость. Какая-то совершенная в своей силе, сражающая наповал. Грейнджер пришлось сделать несколько очень глубоких вдохов и осушить до дна весь стакан, придерживая его обеими руками, чтобы не расплескать воду. Она замолчала на добрую минуту, показывая жестом, что ей нужно время. Голова разболелась так, что становилось сложно мыслить: все, о чем только могла думать ведьма, — зацикленные перестукивания в черепной коробке, будто в прочные кости долбились пикси.       Она не хотела этого говорить. Не хотела вываливать всю подноготную о страхе, который пожирал изнутри. Она планировала умолчать об этом, но чувствовала, что Эмилия совершенно не верит в рассказанную ею историю. Гермионе оставалось только одно — предложить кусочек правды.       В конце концов она продолжила слабым голосом:       — Я могу понять ваше недоверие. Признаюсь честно, весь апрель я боялась, что меня убьют. Думала, что вот-вот мне придет конец, меня сдадут Пожирателям и на этом все закончится. Но этого не случилось. Напротив, меня оберегали, кормили с ложки, помогали учиться ходить и прятали от всего мира, чтобы я не навредила себе. И, может, я тоже не до конца понимаю, почему это было сделано, но… — Гермиона шумно вздохнула, с отчаянием качая головой. — Эти люди не злодеи. С самого сентября, когда стало ясно, что мое здоровье снова ухудшается, они ходили за мной тенью, чтобы убедиться, что я в безопасности. Что со мной все в порядке, что я невредима и хорошо себя чувствую. Я просто не могу представить, зачем им, Мерлина ради, заходить так далеко, чтобы навредить мне. Им ничего не нужно было от меня. Им и сейчас ничего не нужно. И… просто представьте, что я чувствую, читая очередную статью, в которой моих спасителей смешивают с грязью и обвиняют в таких жестоких вещах… Они этого не заслуживают. Никто не заслуживает.       Ведьма глухо сглотнула, бледнея.       — Мои причины дать интервью не исчерпываются той, которую я озвучила в начале беседы, — Грейнджер тяжело вздохнула, жмурясь. — В ноябре будет проходить слушание по делу моего друга, который непосредственно связан с этой историей. Детали его участия еще не раскрывались общественности, и я переживаю, что мистеров Малфоя, Забини, Нотта и мисс Паркинсон могут ошибочно обвинить в моем похищении. Поскольку мои перспективы не самые оптимистичные, для меня это интервью — возможность открыто рассказать правду. И пусть мне не поверят, но я готова свидетельствовать на слушании в пользу моих друзей. И даже сдать свои воспоминания, если это поможет убедить присяжных в том, что мое похищение было на самом деле актом спасения.       Голова Гермионы склонилась набок, будто в висок прилетел невидимый мяч, и Эмилия суетливо подскочила с кресла. Она прошептала «Агуаменти» и вложила в дрожащую ладонь ведьмы наполненный водой стакан.       — Мне стоит связаться с вашим целителем? — аккуратно предложила Корзун, взмахом руки останавливая перо. — Вам требуется какая-нибудь помощь?       — Все в порядке, — Гермиона изнуренно улыбнулась, сглатывая. — Мы можем ненадолго прерваться?       Журналистка, поджав губы в тревоге за гостью, сдержанно кивнула и прошептала: «Конечно, сколько вам потребуется».

***

      Интервью продлилось более пяти часов. Несчастное перо исписало больше сорока страниц и потратило две чернильницы, а Гермиона выпила около пятнадцати стаканов воды. Под конец беседы ведьма ослабела настолько, что ей пришлось взять перерыв на получасовой сон, чтобы прийти в себя. Ей было принципиально закончить именно сегодня, хотя Эмилия неоднократно предлагала встретиться повторно в удобный для Гермионы день. И каждый раз встречала твердое «нет». Аргументации, естественно, не следовало: вероятно, в глазах журналистки она выглядела крайне упрямой ведьмой, однако на деле все было просто и сложно одновременно.       Время поджимало. Причем для всех: и для Грейнджер, и для слизеринцев.       Исписанный пергамент украсила последняя точка, и Гермиона окинула свиток удивленным взглядом. Да, это была определенно интенсивная беседа. К счастью, Эмилия оставила самые сложные темы в стороне, видя, как это сказывается на самочувствии Гермионы, но зато ей пришлось рассказать буквально обо всем остальном. И про ложь друзьям, и про детали ее общения с мсье Фальконе, и про мемориал — казалось, с каждым ответом Корзун становилась все бодрее и копала дальше, раскрывая все новые и новые подробности.       Мерлин знает, что именно попадет на страницы «Пророка»: материала было столько, что разбирать и использовать его можно было годами. Поэтому Гермиона предположила, что статья будет выпущена по меньшей мере через неделю. Попрощавшись с Эмилией в добрые шесть часов вечера, она со спокойной душой — правда, едва перебирая ногами от усталости — остановилась в кафе мадам Паддифут, чтобы выпить теплого какао.       Погода была на удивление неприятной: слякотно, по вымощенной камнями дорожке моросили мелкие капли. Все небо затянуло серыми тучами, солнца не видать. В обычное время Грейнджер обязательно поспешила бы в Хогвартс, чтобы упрятать нос под одеяло, но после интервью ей нужно было побыть одной, чтобы привести мысли в порядок. Примостившись на защищенной от непогоды чарами веранде любимого кафе, она спокойно потягивала какао и кусала песочное печенье с шоколадной крошкой. Во рту крутился сладкий, почти приторный привкус, но Гермиона, кутаясь в теплое пальто, улыбалась. Улыбалась, потому что впервые за долгое время сделала что-то для других.       Правильный ли это поступок? Да кто его знает. Грейнджер не предупредила о своей авантюре никого, кроме директора. Просто пошла и сделала то, что посчитала нужным. Да, технически, такой поступок нельзя назвать исключительно хорошим: в конце концов ей пришлось раскрыть несколько опасных подробностей, но… К дьяволу. Честно, Гермиона так отчаянно хотела прекратить этот поток ненависти, направленный в сторону слизеринцев. И да, может, она была самой наивной дурой на свете!..       Но она искренне старалась уберечь друзей. Пусть и ценой огласки собственной болезни. Пусть и ценой спокойной жизни.       Очередной глоток какао лавой прокатился по горлу, разливаясь в желудке жгучим теплом. Гермиона откинулась на спинку стула, выдыхая облачко пара. Взгляд лениво обводил магазинчики, пристроившиеся напротив: нужно бы заглянуть в «Шапку-невидимку» присмотреть платья, чтобы блистать на своем, возможно, последнем светском мероприятии. Глаза сами собой прикрылись, и ресницы затрепетали. Ударная волна слабости пришлась куда-то в бок, заставляя вздрогнуть. У нее еще столько дел…       В мыслях крутился список предсмертных желаний. Напротив одного из пунктов теперь стояла жирная галочка: Грейнджер все-таки вернула себе воспоминания. Пусть и не все, но, честно говоря, ей уже было достаточно увиденного. Они все-таки дружили. И пусть понятие «дружбы» было несколько извращено обстоятельствами, тем не менее… Отчего-то от этих мыслей стало легче. Правда, легче. Гермиона смогла сохранить в себе человечность даже в настолько сложные времена. Родители бы ею гордились. Жаль только, что никогда об этом не узнают.       Хотя… может, это даже к лучшему. Едва ли родителю стоит знать, какие испытания выпадают на судьбу его ребенка.       В скором времени Грейнджер планировала отметить галочкой еще несколько пунктов в списке — просто наверняка. Чтобы в случае, если ребята не смогут найти…       Чтобы все было правильно.       Когда часы зашли за половину восьмого, Гермиона наконец поднялась и мирно направилась в сторону Хогвартса. Впервые за долгое время одиночество не ощущалось так болезненно. И пусть Грейнджер была невыносимо истощена, это все равно была приятная усталость. Она размеренно шла, думая о своем, и улыбка на ее лице сохранялась вплоть до того момента, пока черное небо не усеяли совы.       Пока она не зашла в Хогвартс и не увидела, что абсолютно каждый встречный держит в руках рекламный анонс «Пророка» с большой колдографией Гермионы.       Внутри что-то ухнуло вниз. Ведьма испуганно осматривалась по сторонам, и отовсюду на нее смотрело собственное лицо: бледное, исхудавшее, с огромными синяками под глазами. Мерлин, она правда так жутко выглядела? Но хуже всего был заголовок. Чертов заголовок, ухваченный краем глаза, буквально впечатался в обратную сторону сетчатки:       «Я умру в декабре»: Гермиона Грейнджер о смертельном проклятии, жизни в плену и крепкой дружбе с заклятыми врагами».       Заметив всполошенные взгляды студентов, Гермиона тут же из последних сил подскочила и понеслась в Больничное крыло. Она бежала по коридору, протискиваясь сквозь группки редких студентов и игнорируя оклики. Сердце колотилось как бешеное, за ушами пекло.       Ступенька.       Не могло… не могло это случиться так быстро!       Ступенька, ступенька.       Она не была готова! Не была готова! Не так же быстро!       Ступенька.       — Гермиона!       Визгливый окрик, принадлежащий Лаванде, — уже четвертый по счету, — преследовал ее спину подобно брошенному заклинанию. Грейнджер бросила испуганный взгляд через плечо и почти взвыла: за ней бежали Браун, Симус и Невилл. У каждого в руках проклятые бумажки с ее колдографией, у каждого на лице ужас.       — Гермиона, это правда?! — Невилл, задыхаясь, прибавил шагу, перескакивая через две ступеньки. — Погоди!       Грейнджер взбежала на второй этаж и рванула еще быстрее. Позади раздавался топот, и она чувствовала, чувствовала, как подкатывает паника. Глаза щипало, внутри все сотрясалось. Мерлин, Мерлин! Она устала, в то время как бег обеспокоенных одногруппников, следом за которыми уже увязалась парочка зевак, лишь ускорился. Сипло вдохнув сквозь пересохшие губы, Гермиона остановилась в паре шагов от Больничного крыла. Ноги устали, в боку кололо, и даже простой шаг казался невероятным достижением.       Все. Вот и поиграла в борца за справедливость. Следующий этап — отдать себя на растерзание пораженной толпе. И Гермиона уже зажмурилась, чтобы наконец выдохнуть и… просто встретиться со своим страхом лицом к лицу, как вдруг двери распахнулись, и ее рывком затянули внутрь за шкирку.       Послышалось запирающее заклинание, а следом — возмущенный стук кулаков снаружи.       Чья-то рука грубо потащила ее в сторону лазарета. Послышался треск ткани. Грейнджер шатало от колющей боли в боку. Рассеянный взгляд скакал от одной пустой постели к другой, огибая свечи, но все никак не мог наткнуться на отражение в окне, тянущее ее за ворот, как плюшевую игрушку. Ноги путались, и Гермиона дважды запнулась о собственную ногу. Сбившееся от бега дыхание все никак не удавалось выровнять.       — Малфой!       Гермиона распахнула ресницы, когда ее схватили за руку. С трудом повернув голову, она увидела, как над ней возвышаются двое: Драко и Маркус.       — Che cazzo fai?! — Фальконе злобно свернул глазами, сдавливая свободный кулак. Малфой же дернул головой. Его ноздри угрожающе раздувались, а губа вздернулась, ясно давая понять, что он в ярости. — Сейчас же отпусти ее!       — Да пожалуйста!       Драко поднял руки, и Гермиона качнулась в строну целителя, касаясь его груди. Она испуганно обернулась и вытаращилась на Малфоя: казалось, вся ее истощенность испарилась, оставив после себя лишь головокружение. Зато взгляд прояснился, но Грейнджер отнюдь не была этому рада. Потому что такой Малфой ее откровенно пугал.       Волосы взъерошены, в глазах — сверкающая злоба. Ладонь сжимает треклятую листовку «Пророка». Маркус осторожно повернул Гермиону и встревоженно осмотрел со всех сторон. Пока Грейнджер не отрываясь смотрела в расширенные зрачки Малфоя, Фальконе бережно снял с нее шарф и пальто, после чего откинул их на свободную кровать.       — Маркус, нам с Грейнджер нужно поговорить. — Голос Драко сочился гневом. Гермиона вжала голову в шею, глупо моргая.       — Обойдешься без разговоров. — Подхватив безмолвную Гермиону под локоть, Фальконе осторожно повел ее в сторону лазарета, однако остановился, когда Малфой мягко, но требовательно схватил Грейнджер за запястье. Целитель развернулся. — Не заставляй меня быть грубым, Драко.       — Что я сделала не так? — тихо пискнула Гермиона, сжимаясь. Ее взгляд метался между мужчинами, никак не находя точку опоры. Чувства разрастались, как на дрожжах, и ее снова одолевала неподдельная паника.       — Неужто не понимаешь, Грейнджер? — прошипел Малфой. Ведьма с ужасом заметила, как трясутся его руки. — И где же твоя хваленая гениальность? Может, нихрена ты не умнейшая волшебница столетия?       — Драко, — предупредительный тон Маркуса пустил мурашки по спине Гермионы, — ей станет хуже.       — А мне, блядь, не станет?! — Парень повысил голос, разъяренно глядя на Фальконе. Гермиона хотела, чтобы Малфой отпустил ее запястье — ей было больно и страшно. И тут он перевел гневный взгляд на нее. — Какого хера, Грейнджер? Что это? — Он с яростью вытянул руку, приближая анонс интервью к ее лицу. — Что это?!       Она бестолково смотрела на него. Девичьи брови сложились домиком, ресницы хлопали невпопад. Гермиона с трудом сглотнула, ежась от клубов ярости, которые источал Драко. Ведьма потянула на себя сдавливаемую руку, и Малфой сбросил прикосновение, отходя на шаг назад. Его приподнятая губа дергалась.       — Это… интервью. Я хотела рассказать правду.       — И, позволь спросить, нахера? — Его брови дрогнули, зрачки стали еще шире. Грейнджер облизнула губы, беспомощно оглядываясь на Фальконе. Тот не сводил глаз с Малфоя, словно ожидая, когда нужно будет ринуться в бой.       — Потому что… — Гермиона вдруг почувствовала, как тревога трансформируется во что-то едкое, сжирающее. Она расправила плечи, поджимая губы. Голос стал громче, и подбородок взлетел вверх: — Потому что вы мои друзья! Я хочу защитить тех, кто мне дорог!       Он сделал угрожающий шаг в сторону Гермионы, однако наткнулся вздымающейся грудью на вытянутую ладонь Фальконе. И даже так, на расстоянии в двадцать сантиметров, Драко закрывал собой все освещение Больничного крыла. Она не видела ничего, кроме его поглощающих, довлеющих глаз серого цвета.       — Я тебе не друг, — плюнул он, кривясь. Грейнджер уязвленно вздрогнула. — Никогда им не был и не буду, понятно?       — Следи за словами, Драко. — Маркус попытался оттолкнуть парня, но Малфой лишь стряхнул руку целителя. Его взгляд не отрывался от обиженной Гермионы.       — Давай, Грейнджер! Расскажи, кому и чем ты, блядь, помогла? — Малфой сжал кулаки в ярости. — Ты, должно быть, последняя идиотка, если не понимаешь, что будет дальше.       Гермиона сама не заметила, как начала плакать. По щекам одна за другой скатывались слезы, и она крепко зажмурилась, прикусывая губу. Ее колотило, Мерлин знает отчего: от обиды или от ярости.       — Я предупреждал…       — Да пошел ты, Малфой! — Она еле сдержала стон от волны боли, что огнем опалила позвонок. Ее голос был тихим, но выражение лица выражало превеликий гнев. — По крайней мере, у меня хватило смелости признаться! Я, в отличие от некоторых, не ныкаюсь по углам и не принимаю Оборотное, чтобы сберечь то, что мне дорого!       Драко побелел. Он смотрел на нее долгие секунды, и его взгляд становился все более и более разочарованным. Малфой усмехнулся — презрительно, болезненно. Его губы скривились, и парень вальяжно приподнял брови.       — Приди в себя, Грейнджер. — Его тон вдруг стал мягче, таким насмешливым и неприятным. Гермиона сдавила губы, смаргивая слезы и готовясь к удару. — Нихрена ты не смелая. Ты просто безрассудная дура, которая ни во что не ставит мнение других людей. Как была конченой эгоисткой, так ею и осталась.       Маркус схватил Драко за локоть, отпихивая Грейнджер в сторону. Быстрым шагом он проследовал в сторону выхода и, мгновенно сняв все чары, распахнул дверь и выставил Малфоя в коридор. Послышался хлопок — магия вновь заперла замки.       Грейнджер всхлипнула. Попыталась сдавить кулаки. Предсказуемо не вышло.       Она молча пялилась в закрытую дверь, обливаясь слезами, когда Фальконе осторожно усадил ведьму на кровать. Целитель тяжело вздохнул и зарылся пальцами в темные волосы. Молчание длилось слишком долго, давило на них.       Конченая эгоистка? Кто, Гермиона Грейнджер, которая решилась раскрыть свою болезнь, лишь бы защитить друзей? Спасти их от гнета осуждения и сплетен? Это… это, значит, эгоизм — помочь кому-то?       Она спрятала лицо в ладонях, заходясь в тихих рыданиях. Плечи тряслись, позвонок горел огнем. На спину приземлилась теплая рука и погладила выступающие лопатки.       — Tesoro, не рви мне сердце. Прекращай. — Маркус осторожно приобнял плачущую ведьму за плечи, приближая к себе. Гермиона отлепила руки от мокрого лица и, громко всхлипнув, шмыгнула носом.       — Что я сделала не так? Что не так?       — Ты сделала то, что посчитала нужным. — Целитель погладил шершавой ладонью по кудрявым волосам, чуть покачивая, словно убаюкивая ведьму. — Ты дала проблеме огласку.       Гермиона поморщилась от слез, изгибая брови. На щеках и лбу выступили красные пятна, губы распухли. Фальконе шептал ей что-то успокаивающее, поглаживая по голове.       — Тогда… За что он так со мной?       — Он перенервничал. Драко… ma cazzo… Он не находил себе места последние часа три, потому что не мог тебя найти. — Маркус осторожно отстранил Гермиону от плеча и вытер ее слезы большими пальцами. — Не принимай близко к сердцу его слова, хорошо? Он сказал это сгоряча, а тебе сейчас нельзя злиться, ладно? Твой позвонок почти прижился. Нам нельзя допускать ухудшений. Пожалуйста, львенок.       Она бестолково смотрела на него раскрасневшимися глазами, после чего, вновь шмыгнув носом, кивнула. Вышло слабо и неубедительно, с вынужденным смирением. И тем не менее Маркус позволил себе издать облегченный выдох. Он запустил ладонь в складки своей белой мантии и выудил откуда-то маленькую колбочку насыщенного зеленого цвета.       — Успокоительное. — Он кивнул и протянул склянку Гермионе, изнуренно прикрывая глаза. — Три глотка и сразу спать. Дойдешь до лазарета?       — Да. — Голос звучал гнусаво из-за заложенного носа. Она встала с кровати и, пошатываясь от усталости и недавней истерики, направилась в свою комнату. — Спокойной ночи, — произнесла она в дверях, не оборачиваясь.       Гермиона быстро скидывала с себя одежду, даже не удосуживаясь аккуратно сложить ее, как привыкла. Так же шустро приняла душ и почистила зубы, умылась ледяной водой. Она сосредоточилась на движениях, пытаясь игнорировать собственные мысли, настойчиво стучащие в сердце. Затем нырнула в кровать и выпила положенные три глотка.       Ожидая, пока ее сморит сном, она бесцельно рассматривала сияющие в ночи звезды. Безоблачная погода словно насмехалась: когда ее сердце разрывалось от едкого тумана, небо было чистым как никогда. Сверкающие бриллианты выстраивались в причудливые рисунки, и Гермиона шевелила губами, называя каждое созвездие, чтобы попросту не думать. Она искала свое, то самое. То, что так же, как и Малфой, наблюдало за ней из тени.       При мысли о Малфое стало почти физически больно. В уголках глаз защипало, и Грейнджер шмыгнула носом. Попыталась проглотить слезливый ком, подкативший совсем близко к челюсти. Подышала, но все никак не могла успокоиться. Его ядовитые слова так больно ранили ее, ей было… обидно. И, главное, она искренне не понимала, чем заслужила подобное. Отчего он сорвался, отчего сказал ей такие гадости. Дура. Последняя идиотка. Конченая эгоистка.       Я тебе не друг.       И не будь им, Малфой. Не будь другом для Гермионы Грейнджер, держись подальше, чтобы не испортить все снова. Прячься дальше по углам, чтобы она самостоятельно смогла выстроить твой образ, взлелеять его — сделать все, лишь бы больше никогда не чувствовать такой боли в позвонке. Иногда быть трусом полезно. И это именно тот случай, когда действия сломали все то хорошее, что возвело тихое участие.       По щеке скатилась горькая слезинка, и Гермиона утерла ее тыльной стороной ладони. Она тяжело вздохнула и отвернулась от окна. Ее созвездие сегодня не светило. Взгляд скользнул по прикроватной тумбочке и вдруг зацепился за аккуратный конверт. Грейнджер замерла. Она приподнялась на локте и, перехватив палочку, вернула свет. Родной почерк, оставшийся чернильными пятнами на пергаменте, растопил корку на сердце. Ведьма торопливо развернула уголки конверта и глубоко вдохнула.       Палочка неярко светила, освещая заветные строки, и Грейнджер принялась жадно поглощать буквы, шмыгая носом.       «Дорогая Гермиона,       Сейчас тебе пишет Рон. У нас мало бумаги, поэтому будем писать на одном пергаменте. Пообещали не читать части друг друга, но я не уверен в силе воли Гарри. У него, кстати, обгорел нос и теперь шелушится. Очень хочется пошутить про нашего старого знакомого, но боюсь, Гарри утопит меня во фьорде.       Мы уже в горах. Здесь очень-очень красиво, я такой красоты никогда не видел. Ты знала, что в стране всего три процента строений, а остальное — природа? Наши гербологи (ты бы знала, какие они крутые!) только и делают, что рассказывают про всякие редкие деревья — уверен, тебе бы очень понравилось. Жалко, не могу прислать тебе колдографии, но мы как-нибудь обязательно съездим втроем в Норвегию осенью. Все желтущее!       Кстати, ты не поверишь, кто с нами в поисковой группе. Падма Патил! Она проходит обучение у какого-то именитого герболога, и он взял ее с собой, потому что она «делает успехи». В общем, как-то так. Гарри отбирает пергамент. Напиши, как твои дела!       Гермиона, привет! Как ты себя чувствуешь? Это Гарри. Ты в порядке? Как твое здоровье, что говорит мсье Фальконе? Я о тебе часто думаю и очень переживаю, все ли у тебя хорошо. Я честно стараюсь не заваливать себя вопросами о твоем самочувствии, как и обещал. Меня очень успокаивает какое-то внутреннее ощущение, что ты в порядке. Это придает мне уверенности и сил в поисках.       Джинни рассказала мне в письме о сплетнях. Те, кто их распускают, — последние зачеркнуто! Если честно, я даже хотел аппарировать в Хогвартс и навалять всем, кто говорит о тебе плохо, но меня остановили. Тут растут какие-то особенные травы — что-то вроде мяты. Когда я начинаю сильно переживать, глава нашей экспедиции дает мне их пожевать. Я привезу, попробуешь. Они на вкус как мармелад, который мы ели летом в Норе!       Так вот, о сплетнях. Если я правильно понял, обвиняют еще и слизеринцев. Не знаю, что у тебя сейчас на уме, но, зная тебя, ты наверняка уже построила всех в шеренгу. Что бы ты ни предприняла, знай: я тебя поддерживаю. И уверен, что ты всегда найдешь правильное решение. Гермиона, ты как никто знаешь верный путь.       Я тебя очень сильно люблю и безумно скучаю. Стараюсь собирать для тебя и Джинни самые красивые растения. Береги себя, пожалуйста. Я все еще очень хочу тебя обнять и узнать, какое свидание ты организуешь нам с Джинни. Люблю тебя! От всех остальных привет!»       Гермиона прижала письмо к сердцу, жмурясь от слез — теперь уже не печальных. Может, немного тоскливых, но, безусловно, наполненных счастьем и любовью.       Весточка от друзей придала ей сил. И пусть Малфой говорит про нее что хочет — Гарри прав: она знает верный путь. И вымощен он камнями помощи и правды.