Уголок Грейнджер

      — Гермиона, ты меня слышишь?       Грейнджер подняла затуманенный взгляд, концентрируясь на расплывчатом силуэте перед собой. Мсье Фальконе, с запозданием подсказал мозг, и зрение зацепилось за знакомые черты. Все тот же орлиный нос, глубокие черные глаза, полные беспокойства, длинный белый шрам, рассекающий шею от ключиц до подбородка. Та же щетина с налетом седины. Все то же, прежнее.       И все одновременно другое.       Гермиона огляделась, с трудом складывая картинку. Она в лазарете. Отлично, она совершенно не помнит, как здесь очутилась. Слова Паркинсон угодили ей в висок, словно Остолбеней, — и это еще мягко сказано. Грейнджер впала в шоковое состояние. Вероятно. Вероятно, случилось именно это — никак иначе Гермиона не могла объяснить, как именно оказалась на своей кровати, почему сидит на подушке и как давно ее нога бьет по полу, выстукивая нервозные мотивы.       Пальцы Маркуса приподняли девичий подбородок, и сетчатку обжег яркий свет. Гермиона зажмурилась, отклоняя голову, ее личико рефлекторно исказилось.       — Порядок, carina? — Целитель присел на корточки напротив Грейнджер, заглядывая в карие глаза. Гермиона попыталась сфокусировать все внимание на его лице, тем самым возвращая себе ясность мыслей, но взгляд метнулся к креслу позади.       Паркинсон.       — За что? — вырвалось быстрее, чем мозг успел обработать.       Пэнси подняла голову, и ее короткие волосы рассыпались по плечам. Она сморгнула слезы и, прикрыв глаза, отчаянно всхлипнула. Их взгляды не пересекались, хотя Грейнджер ни на секунду не сводила с Паркинсон глаз.       «За что» — единственное, что пришло в голову. Главный вопрос, охватывающий так много, что, казалось, стоит узнать ответ на него, как тотчас же станет ясно и все остальное. За что ты обрекла на столь сильные страдания. За что так долго молчала.       За что стерла память.       Гермиона не помнила, что происходило после слов Пэнси. Она не помнила, что та говорила, пыталась ли объясниться. В ушах до сих пор звенело, а в грудной клетке жгло — невыносимо, до боли в легких.       Было очевидно, что за потерей воспоминаний Грейнджер стоит крайне узкий круг подозреваемых. Драко она исключила из этого списка после разговора в Малом зале: он не был похож на того, кто станет врать о подобном. Нотт… это мог быть он. Грейнджер именно так и думала, пока не узнала его получше: прямолинейный Тео проболтался бы сразу. Он оказался парадоксально открытым человеком и долго хранить столь значимый секрет с довеском в виде чувства вины явно не смог бы. Оставались трое: Паркинсон, Забини и… Нарцисса Малфой. Что Блейз, что Пэнси казались Грейнджер сомнительным вариантом — она попросту не могла прикинуть, зачем им проворачивать подобное.       У каждого из них было алиби в виде сформировавшегося доверия со стороны Гермионы.       А вот миссис Малфой… Засыпая, Грейнджер часто думала о ней. О том, что к ее Обливиэйту могла приложить руку именно хозяйка поместья. Гермионе вообще казались странными ее безоговорочные помощь и содействие. Может, она хотела помочь сбежать грязнокровке, что оккупировала их территорию. Может, таким образом отвела душу, узнав, что Гермиона косвенно причастна к смерти Люциуса. Предположений была масса, но ни одно из них ввиду отсутствия информации не казалось достаточно убедительным.       В конце концов, за последнюю неделю у Грейнджер было не так много возможностей вернуться к разгадке происхождения Обливиэйта. События закручивались до того стремительно, что Гермиона едва поспевала за ними: обрывочные и часто несвязные воспоминания, ухудшение состояния, сплетни — казалось, список можно было продолжать бесконечно. Ей стало просто некогда думать о том, кто стер ей память. Вопрос снова всплыл на поверхность во время интервью с Корзун. Это было принципиально важно — узнать, кто стоит за заклинанием Забвения. Еще важнее были причины и обстоятельства. И сейчас, глядя на поникшую Паркинсон, судорожно подбирающую верные слова, Гермиона чувствовала, как ее заносит от обиды.       Потому что Грейнджер не ждала такой новости. Не в этот день и не от нее — те слова Пэнси про сбежавшую подругу действительно задели в ней какую-то струну, по-новому зазвучавшую после вернувшихся воспоминаний. Глупая, она ведь еще испытывала стыд и вину за неподобающее общение с Паркинсон: Пэнси-то считала ее подругой! Вот только друзьям не стирают память. И уж точно не манипулируют тем, как печально — ах! — сложилась ситуация: моя знакомая оказалась такой сукой, что сбежала без записки. Гермионе казалось, что ее сейчас стошнит от раздирающих изнутри чувств. Таких противоречивых, что, если смешать их в одной колбе, рванет похлеще Бомбарды Максима.       Маркус с тяжелым вздохом поднялся на ноги. Его пальцы запутались в черных с редкими седыми нитями волосах. Целитель сделал пару шагов в сторону молчавшей Паркинсон — Гермиона видела, что он делал вдохи и выдохи по той же методике, которой ее учила Элиза.       — Вы и об этом знали, мсье? — Грейнджер сама не ожидала, что ее голос прозвучит настолько отчаянно. Фальконе лишь кивнул, замерев.       — Я был первым, кто узнал о том, что… о том, что ты забыла. После этой новости я и уехал во Францию. Не смог… справиться с эмоциями.       — Мсье только недавно начал снова смотреть мне в глаза, — Пэнси отрешенно фыркнула, отворачиваясь в сторону раковины. Она пожевала губы. — Со мной в принципе мало кто разговаривал после этого.       — Как… как это случилось?       — Что ты…       — Как ты стерла мне память, Паркинсон?       Нога по-прежнему ритмично стучала по полу, разбивая тяжелое молчание. Гермиона накрыла голову руками, вдавливая руки плотнее в виски. Она прикрыла глаза: окружение ходило ходуном, будто ведьма осушила залпом несколько стаканов огневиски. В животе поселилось ощущение омерзительного холода, словно она только что проглотила сосульку. Грейнджер попыталась сглотнуть, но глотку спазмировало.       Они все знали. Люди, которые окружали ее с начала сентября, знали обо всем. Маркус позволил ей пойти на операцию по надлому Обливиэйта, прекрасно понимая, кто за ним стоит.       Святой Мерлин, они ее ненавидят.       — Это вышло случайно.       Гермиона округлила глаза, услышав тихий шепот Паркинсон. Несколько секунд она буравила ее взглядом, после чего издала краткий вдох, похожий на фырканье.       — Случайно? — Голос дрогнул, и Гермионе пришлось прочистить горло, прежде чем продолжить. — Извини, не знала, что можно случайно стереть кому-то память. Видимо, тогда был откровенно не мой день.       — Грейнджер, я вовсе не собиралась этого делать. — Плачущая еще мгновение назад Пэнси вдруг нацепила гримасу отторжения. Она обняла себя руками и присела на край кресла, старательно поддерживая зрительный контакт. Однако ее взгляд то и дело соскальзывал куда-то в сторону.       — Тогда как, Мерлина ради, это могло случиться?!       — Я же сказала! — Она повысила голос. — Это вышло случайно, я запаниковала!       Комната погрязла в липкой тишине. Пока Гермиона пыталась понять, каким же, мать его, образом произошла такая случайность, Маркус в тревоге мерил лазарет шагами. Стекла в окнах трещали из-за свирепого, поднявшегося в ночи ветра.       — У меня нет слов, — честно призналась Гермиона, проводя ледяными руками по лицу. Потерянный взгляд устремился в пол. — Вы хоть представляете, во что мне обошлось ваше молчание?       Вопрос был адресован сразу всем присутствующим и несмотря на интонацию был риторическим, но Фальконе вдруг решил ответить. Он сложил руки на груди и как-то болезненно облизнул губы, качая головой. Гермиона старалась на него не смотреть. Она чувствовала себя… запутавшейся? Преданной? Разочаровавшейся? Она не знала, что именно испытывает, но это ощущение причиняло ей сильный дискомфорт.       — Гермиона, не все происходящее находится в моей власти. Я не могу влиять на решения других людей, даже если привожу самые логичные доводы.       — Да, но вы позволили мне пойти на операцию, мсье…       Маркус подошел к Гермионе, вновь присаживаясь напротив нее. Она встретила его взгляд с опаской: попытка сохранять спокойствие давалась с большим трудом. Все, чего ей хотелось…       Немного покоя. Ей бы искренне хотелось, чтобы ее сжали в объятиях и сказали, что все в порядке. Потому что дни, пролетающие мимо, доказывали обратное. Сплетни, пустые места Гарри и Рона за завтраком, всеобщее внимание, неосторожные комментарии, больно ранившая ссора с Малфоем, недомолвки с Забини, которые чуть не привели к катастрофе. Добавьте сюда открытия сегодняшнего вечера, и сразу станет понятно: жизнь на полном серьезе пытается угробить Грейнджер. Если не в прямом смысле, то в переносном.       — Я сделал это, потому что знал: откажу я — ты пойдешь к другому. — Маркус осторожно сжал тонкую ладошку ведьмы. — И назначил операцию на вечер, потому что сначала должен был поговорить с Пэнси. Я просил ее рассказать обо всем.       — И почему же ты не рассказала, Паркинсон? — Гермиона сглотнула тяжелый ком, морщась от слез. Пэнси гипнотизировала свои туфли. Ее худые плечи поднялись к ушам. — Ты и сейчас будешь молчать?       — Я боялась.       Шепот растворился в комнате. Грейнджер прикрыла глаза, сжимая пальцы Маркуса, как спасательный круг. В носу щипало, в горле першило.       — Чего тебе бояться?       Она не ответила, лишь прикусила верхнюю губу, сдерживая слезы. Гермиона схватилась свободной рукой за корни кудрявых волос, жмурясь. У нее разрывалось сердце.       — Боялась, что случайность повторится? — Грейнджер не могла поверить, как искаженно звучала ее интонация. Будто голос, срывающийся на высокие ноты, принадлежал не ей.       — Не будь сукой! — Паркинсон язвительно нахмурилась, налитые губки искривились.       — Это ты не будь сукой, Пэнси! — Гермиона с силой сжала кулаки. — Имей хоть немного смелости и расскажи наконец, что, черт возьми, случилось! Потому что все, что я до сих пор услышала от тебя, — это просто чушь и нонсенс! Как, Мерлина ради, можно назвать случившееся случайностью?       Паркинсон растерянно перевела взгляд на Маркуса, видимо, ища в нем поддержки. Однако не нашла ничего, кроме разочарованного покачивания головой. Весь его вид, вплоть до потухших глаз, напрямую говорил о том, что с этим Пэнси придется разбираться самостоятельно. Девушка сделала глубокий вдох и прикрыла глаза.       — Грейнджер… слушай, я совершила ошибку, ладно? Может, это и не было случайностью, но все… все не так, как ты себе представляешь.       — А как?! — Грейнджер повысила голос от нахлынувшего отчаяния. Брови сложились домиком, по щекам покатились слезы. — Тогда скажи мне, как это случилось?! Объясни, объясни, потому что я не понимаю, за что ты так со мной обошлась!       — Я пыталась защитить своих друзей, ясно?! — Пэнси вспылила.       Их взгляды наконец встретились. Паркинсон с вызовом посмотрела ей в глаза, после чего приподняла брови и снова отклонила голову, словно та была слишком тяжелой для нее. Вздохнула. Она пыталась взять себя в руки, и у нее это отлично получалось, потому как следующие слова Пэнси произнесла спокойным, почти неживым голосом:       — Я застала тебя одной ногой в камине и с Летучим порохом в руках. Я пыталась убедить тебя остаться, но ты все равно ушла. Ты только на ногах твердо стоять научилась, а планы понастроила такие, что, разорви меня горгулья, не каждому здоровому под силу! — Она издевательски фыркнула, однако было видно, как нелегко даются ей слова: Пэнси сжимала кулаки, потому что ее ладони била видимая дрожь. — А ты подумала — хотя бы на секундочку подумала! — что будет, если тебя поймают? Мой отец, например! В твоем состоянии ты была открытой книгой — любой мог залезть к тебе в голову и узнать, что случилось!       — Пэнси, я уверена, что мой маршрут был безопасен! — Грейнджер повысила голос. — Готова поспорить, что вероятность попасться кому-то в поместье Малфоев была куда выше!       — Херня! Я тоже билась об заклад, что ни за что в жизни не останусь с тобой в одной комнате! И тем не менее, Грейнджер, чтоб на тебя тролль наступил, ты стала мне подругой! Ты была ею, и ты ушла, и ты могла попасться! — Паркинсон злобно сверкнула глазами. — А ушла ты как последняя сука, потому что сделала это втихаря.       — Так это была месть? — Гермиона подняла брови. Она начинала задыхаться. — Ты решила так отомстить мне за то, что я хочу уйти?       — Никакая это не месть. Всего лишь справедливый обмен, — отрезала Паркинсон. — Сколько бы мы для тебя ни делали, ты говорила только о том, как хочешь уйти. Что бы ни случилось, ты пеклась только о Поттере и Уизли, а на нас тебе всегда было плевать! Поэтому воспоминания тебе были не нужны.       Грейнджер не могла поверить в услышанное. Раздосадованная, она покачала головой. Прикосновения Маркуса отрезвляли — он поддерживал ее, сжимая ладонь, и молча следил за их перепалкой, устало поджимая губы. Было видно, как он изнурен. Очередной скандал забирал огромное количество сил не только у Грейнджер, но целитель не вмешивался, позволяя девочкам высказать все накопившееся. Гермиона сделала глубокий вдох прежде, чем выдавить тихое:       — Ты самый эгоистичный человек из всех, кого я когда-либо встречала, Пэнси.       — Тогда посмотри на себя! — выкрикнула Паркинсон в ярости, сжимая кулаки. — Ты ничем не лучше меня, ровно такая же эгоистка! Я забрала твои воспоминания в ответ на то, что ты забрала себя у нас. Ты вообще, блядь, думала, как чувствовал себя Драко?! Уходя, ты думала о нем? О том, как ему будет больно? А о Тео, который считал тебя своей близкой подругой? А обо мне?! Мы вместе писали первое письмо моему жениху, а потом ты просто взяла и сбежала!       — О каком к драклам эгоизме ты говоришь? Вы хоть раз дали мне возможность связаться с Орденом, чтобы предупредить их, что я жива?! Что со мной все в порядке? Мои друзья лезли в самое пекло в попытках найти меня, я должна была хоть как-то с ними связаться, чтобы они не пострадали! Это эгоизм? По-твоему, это эгоистичный поступок, Пэнси?       — Ты прекрасно знаешь, что мы не могли дать знать о себе напрямую! Но мы бы что-нибудь придумали, ясно? — Она тряхнула головой, откидывая упавшие на лоб волосы. — Нам просто нужно было время! Но ты сбежала при первых же трудностях, даже не попытавшись бороться!       Гермиона порывалась встать, но Маркус удержал ее на месте.       — Бороться с чем?! — Слезы катились по щекам одна за другой. — С тем, что меня почти нашла Беллатриса Лестрейндж?! Думай, о чем ты говоришь, Пэнси! Включи хоть раз голову, Мерлина ради: как же мне, не державшей в руках палочку месяц, не могущей бегать и растерявшей былую сноровку, бороться с ордой Пожирателей, которые обосновались у Малфоев? Может, мне нужно было приползти к Волдеморту и попросить дать мне фору, пока я пытаюсь на него замахнуться?!       — Ты могла бороться со своей сраной упертостью и понять, что мы на твоей стороне. Но вместо этого ты выбрала сбежать. Ни единого шанса нам не дала, ты была просто холодной дурой, которая даже не рассматривает нас как друзей! — Паркинсон облизала губы, с трудом сглатывая. Она утерла неожиданно выступившие слезы рукавом мантии и перевела дыхание. — Ты была моей единственной подругой, Грейнджер. И мне плевать, как сильно ты злишься, потому что я все равно буду считать тебя ею. Нравится тебе это или нет, но я ошиблась. Окей? Я признаю это. Я, блядь, ошиблась. И хлебнула уже сполна, чтобы искупить свою вину. Я не должна была стирать тебе воспоминания. Но я была зла, я была обижена, я запаниковала. Мне было страшно от одной мысли, что могло бы случиться, если бы кто-то узнал о нашей роли в твоем спасении, поэтому я наложила на тебя Обливиэйт. И да, это была ошибка.       Она звучно глотнула воздуха, не давая Гермионе вставить ни слова.       — Но я заслуживаю прощения. — Пэнси встала с места, шмыгнув носом. — Я заслужила того, чтобы ты наконец признала меня так же, как я признаю тебя. Потому что я берегла тебя несмотря на все дерьмо, что ты сделала. Приходила в библиотеку, навещала тебя в Больничном крыле и защищала от твоих дружков. Я была рядом, и я буду рядом и дальше, даже если ты не захочешь меня видеть. Вот такая я сраная эгоистка, Грейнджер, ты права. Потому что своих друзей я не оставляю, даже если я на них в обиде.       Гермиона готова была поставить все свои галлеоны: у нее скоро взорвется голова. Или сердце — Мерлин знает, что случится быстрее. Сидя напротив плачущей от отчаяния Паркинсон, Грейнджер с трудом понимала, что именно испытывает. Она просто смотрела на Пэнси и молчала. Молчала, потому что не знала, что сказать.       Плохой ли это поступок — стереть кому-то память? Да, абсолютно точно.       А если это сделано из-за обиды? Все еще неправильный.       Но если добавить туда страх за жизнь своих друзей… все переворачивается вверх тормашками. Потому что Гермиона знала: ради своих мальчишек она бы поступила точно так же. Она бы приложила максимум усилий, чтобы обезопасить их, чтобы не подвергать опасности. Она уже поступила так со своими родителями. Паркинсон не имела никакого права покушаться на мысли Гермионы, на сохранность ее воспоминаний, но Грейнджер как будто бы… могла понять мотив ее поступка. Возможно, она бы даже смогла его принять, если бы не одно простое «но».       Паркинсон молчала. Долго, непозволительно долго хранила секрет, который мог обернуться для Гермионы трагедией. Ее счастье, что Маркус сделал все аккуратно, но… а если бы была допущена ошибка? Как бы жила Паркинсон, зная, что ее молчание привело подругу к инвалидности? Как бы она потом смотрела Грейнджер в глаза? Да Годрик с ними, с гипотетическими ситуациями! Как чувствует себя Пэнси сейчас, когда Гермиона, вспоминая обрывки каких-то сцен, раз за разом теряет сознание и мучается от боли?       Эти вопросы никогда не получат ответов. У Гермионы не получится залезть в голову к Паркинсон, а обсуждать это вслух… слишком болезненно. Для них обеих. Все равно что трогать оголенный нерв.       Грейнджер провела рукой по волосам, тяжело вздыхая. У нее кружилась голова и затекали ноги, хотя она просто сидела на кровати. Покалывание в конечностях острее всего ощущалось на пике эмоций, и это был явно нехороший звоночек. Маркус неоднократно напоминал Гермионе, что ей нельзя нервничать… но она просто не могла ничего с собой поделать. В последнее время эмоции росли в ней, как на дрожжах: она чувствовала себя так, будто пытается добрать все упущенное за девятнадцать лет.       — Пэнси, почему ты решила поговорить сейчас? — устало спросила Гермиона, поднимая взгляд на Паркинсон. Та шмыгнула носом, переступая с ноги на ногу.       — Твое интервью. Я… не могла больше держать это в себе. Подумала, что если мы снова начали дружить, то начать нужно с честности.       — А те слова на вечеринке? Зачем они?       Пэнси умолкла. Она посмотрела на носы туфелек и шумно вздохнула.       — Я не знаю. Я просто… скучала. Хотела тебе напомнить, попытаться хоть что-то исправить… к тому же Драко на меня давил…       Грейнджер сделала несколько продолжительных вдохов и выдохов, глядя на Маркуса. Целитель лишь поджал губы и легонько потрепал кудрявые волосы — словно пытался снять напряжение, привести ведьму в порядок. Гермиона не могла ничего из себя выдавить. Она лишь расстроенно смотрела на Фальконе и жала губы, обдумывая услышанное.       То, что роилось внутри нее, было очень похоже на обиду. Было так горько осознавать, что все вокруг знали правду, но упорно молчали, скрываясь в тени. Так посудить, с момента падения во дворе Хогвартса жизнь Грейнджер будто покатилась под откос. Начали вскрываться одна за другой тайны, всплывать противоречивые воспоминания, и… это было сложно. Это оказалось задачей куда более трудной, чем можно было представить изначально. Стоит признать: не каждый ответ приносит радость. Нужно иметь колоссальное терпение, обладать недюжинной выдержкой, чтобы справиться со всем и остаться в здравом уме. Здесь нужна не смелость, чтобы принять правду горькой пилюлей. Здесь требуется чертова осознанность, к которой Гермиона шла шагами слишком медленными для умирающего человека.       Сложнее всего было приручить неожиданное разочарование. Потому что все это время Гермиона предполагала, что причиной Обливиэйта было что-то гораздо более… весомое. Во всяком случае, уж точно не простой всплеск ярости и обиды. Точно не то, что испытывала сейчас сама Грейнджер.       Она кружилась в водовороте эмоций. Так бывает, когда все разом сваливается на голову снежным комом. Гермиона не успевала привыкнуть к одним обстоятельствам, как тут же выскакивали другие. Бесконечный круг, который грозил прерваться только вместе с последними днями Грейнджер.       Она просто устала. Хотелось бы сказать, что устала до визга, но даже на это не было сил. Это был не утомительный день — скорее, буквально истощающая неделя. Прошло всего семь гребаных дней с того дня, как Гермиона пустила себе кровь по неосторожности, и после этого… все покатилось к драклам. Это было чертовски сложное испытание, которое Грейнджер боялась не пройти.       — Девочки, — осторожно произнес Фальконе, возвращая Гермиону в лазарет. Она тяжело моргнула. — Разбирайтесь с Обливиэйтом. Тебе, tesoro, пора спать.       Грейнджер нахмурилась, переводя взгляд на подошедшую Паркинсон. Ее нижняя губа подрагивала, а глаза припухли… В висках вдруг начало покалывать, и Гермионе пришлось вдавить пальцы в кожу, чтобы справиться с болезненными импульсами. Обычно так начиналась ее мигрень, но ощущение яркой вспышки, ошпарившей затылок, подсказывало, что скоро ее разум оросят воспоминания.       — В каком смысле «разбирайтесь с Обливиэйтом»?       — Я хотела попробовать загладить вину. И… снять его. Снять Обливиэйт. Лучше поздно, чем никогда, верно?       Глаза Гермионы расширились. Она перевела опасливый взгляд на Фальконе, но тот лишь покачал головой, поджимая губы. Было видно, что затея ему не нравится, и на то имелись объективные причины. Обернуть Обливиэйт вспять — задача нетривиальная. Требуется серьезная концентрация и большой магический потенциал, чтобы поднять наложенные чары. Грейнджер отнюдь не была уверена в превосходстве Паркинсон как талантливой волшебницы. К тому же ее Обливиэйт потому и был сложен, что сотворен, очевидно, на сильных эмоциях.       Грейнджер хотела было поделиться сомнениями в разумности поступка — теперь, когда все стало ясно, а воспоминания потихоньку возвращались сами собой, в этом как будто больше не было особой нужды. Но Пэнси уже подняла палочку и, сосредоточившись, прошептала заклинание.       Ее присутствие в голове напоминало летний ветер. Легкое, оно скользило по открывшимся воспоминаниям, приближаясь к кокону. Грейнджер прикрыла глаза ровно в тот момент, когда Паркинсон начала выводить руну Обливиэйта в обратном порядке, тем самым стремясь разорвать завесу. Гермиона чувствовала все испытываемые Пэнси эмоции. Ее страх. Ее неуверенность. Постепенно бриз становился штормовым предупреждением, а легкое покалывание в висках перетекало в глухую боль. Потому что у Паркинсон не получалось.       Она вывела обратную руну в четвертый раз, и Грейнджер сжалась от боли. Рваные края кокона были особенно чувствительны к чужому вмешательству, и давление магии заставляло стискивать зубы все сильнее. Гермиона впилась ногтями в матрас и зашипела, когда Паркинсон отчаянно взвыла и в очередной раз надавила на кокон. Все ее попытки отпрыгивали от эфемерной упругой материи, врезаясь в черепушку Грейнджер.       — Хватит. Выходи из ее головы, Пэнси. Хватит.       Голос Фальконе звучал отдаленно, словно целитель находился в другой комнате. В ушах раздавался звон, перекрывая собой прочие звуки. Гермиона распознавала только шепот ощущений, принадлежащих той, кто прямо сейчас пыталась разорвать кокон.       И вдруг все прекратилось. Гермиона пошатнулась. Кое-как разлепив глаза, она заметила страшную растерянность на бледном лице Паркинсон. В ее глазах стояли слезы. Нежелание верить. Пэнси прижала ладонь ко рту и, зажмурившись до того, что слезы градом покатились по ее щекам, звучно всхлипнула:       — Прости. У меня не получается. Извини, Гермиона, я не… Я не могу.       Она вылетела из комнаты быстрее, чем Грейнджер успела выдавить из себя хоть слово. Подорвалась с места и громко хлопнула дверью, и все «ничего страшного» угодили в стену, как отраженное Протего заклинание.       Просто поразительный день.       Гермиона изнуренно покачала головой, морщась от усилившейся боли. Она обязательно поговорит с Пэнси, но только завтра. Что-то настойчиво подсказывало ей, что любая попытка подняться с места будет обречена на провал: болезненные импульсы распространялись по всему телу. Грейнджер вновь глянула на Маркуса — тот только покачал головой. Он не выглядел удивленным.       — Ты в порядке, Гермиона?       — Да, насколько это возможно в такой ситуации…       Фальконе сделал к ней пару шагов и с тоской посмотрел на кресло, где еще несколько минут назад сидела Пэнси. Он положил руки себе на плечи и подвигал шеей, разминаясь.       — Понимаешь, почему не вышло? — Целитель перехватил уставший взгляд Гермионы в отражении. Она вопросительно приподняла бровь. — Два фактора. Первый — нет ничего страшнее обиды и ярости, tesoro, когда дело касается чар Забвения. Даже окажись Пэнси сильнейшей ведьмой, ей бы все равно потребовалось в разы больше усилий, чтобы поднять кокон. Он слишком тяжелый.       — А… второй фактор? — наконец спросила Грейнджер, прервав образовавшуюся паузу.       — Ты слишком слаба. И, к слову, именно об этом я и хотел с тобой поговорить… — Он присел рядом с ней и сложил руки в замок. Перевел взгляд прямо перед собой и отчего-то тяжело вздохнул. — Я крайне недоволен тем, что ты ушла из комнаты без предупреждения, Гермиона. После Самхейна в Хогвартс возвращается Элиза. Поговори с ней, милая. Что-то мне подсказывает, что ты запутываешься все сильнее и не до конца понимаешь обстоятельства.       Гермиона повернулась к Маркусу, хмуря брови от непонимания.       Обстоятельства — вот новый эвфемизм для приближающейся смерти. Ей хотелось заплакать, но сил на это уже не осталось. Грейнджер сделала глубокий вдох.       — Мсье, извините, что не предупредила.       — Гермиона, все, чего я хочу от тебя, — простого понимания: ты умираешь. У тебя плохие анализы. Ты стала в разы слабее. У тебя очень высокие показатели кортизола из-за хронического стресса. Я прошу тебя, сбавь обороты. — Он вдруг посмотрел на нее, и у Гермионы сжалось сердце. — Не счесть, сколько я видел подобных историй. Умирая, люди идут на необдуманные поступки, потому что пытаются добрать эмоций. Убедить себя, что прожили пусть короткую, зато полноценную жизнь, полную красок и впечатлений. Но тебе так нельзя. Тебе нельзя поддаваться соблазнам и уходить в отрыв.       — И что мне делать? — она хмыкнула, печально улыбаясь. — Просто доживать ноябрь, зачеркивая дни и при этом ничего не испытывая?       — Тебе нужно прекратить быть такой отчаянной. Как бы ни сложилось, уходить нужно с покоем на сердце. Цепляться за жизнь — это отличное качество, милая. Но…       Тихая речь сменилась вымученной тишиной. Маркус похлопал Гермиону по коленке, словно давая ей возможность вставить заученную за неделю реплику. И та на этот раз далась отчего-то непросто. Будто прилипла к корню языка, вызывая тошноту. Прокашлявшись, Грейнджер пискнула:       — Я не умру, мсье.       Она готова была поклясться, что увидела отблеск разочарования в глазах мужчины.       — Тогда прекращай вести себя так, как будто именно это и случится. — Голос Маркуса болезненно дрогнул. — Гермиона, я целитель. Я знаю, как ведут себя люди, готовые прощаться. И ты делаешь именно это. Ты живешь на износ, пытаешься успеть все. Зачем? Зачем, если впереди такая длинная жизнь? Мне больно видеть твое отчаяние. Ты не просто моя пациентка, ты почти родной мне человек. И я боюсь тебя потерять. Мне больно видеть, как ты сияешь ярче не из-за того, что вернулась к прежней жизни, а потому что стараешься оставить в сердцах окружающих как можно больше воспоминаний о себе.       Гермиона исступленно прикрыла глаза, сглатывая. Ее плечи опустились, дыхание стало шумным из-за заложенного носа.       Еще ни разу за эту неделю Грейнджер не задумывалась о том, почему так себя ведет. Ей хотелось эмоций. Хотелось, чтобы внутри было что-то кроме страха. Нравилось чувствовать себя живой, когда на деле она умирала. Странно осознавать, что именно это желание и послужило мотивом ее поступков. Она будто прыгнула с парашютом, у самой земли обнаружив, что забыла его раскрыть.       В горле что-то зацарапалось, когда Гермиона перевела на Маркуса затравленный взгляд. Тот выглядел плохо — даже не пытался скрыть неимоверной печали, что крылась в каждой морщинке. Грейнджер потерла губы и, с присвистом вздохнув, быстро заморгала.       — Она… она прикоснулась ко мне?       Фальконе повесил голову. Он провел пальцами по щетине, словно что-то обдумывая, и с каждой секундой молчания его спина становилась круглее, а взгляд — печальнее. Гермиона с замершим сердцем отметила, как нервно дернулся мужской кадык.       — Еще в тот день, когда ты упала.       Вот и все.       Грейнджер поджала губы, не давая себе сделать вдох. Знала — стоит только глотнуть воздуха, как ее разорвет от слез. Она сомкнула ресницы. Горло подрагивало.       Кажется, она уже давным-давно должна была привыкнуть к этой мысли. Гермиона заставляла себя рассматривать смерть со всех краев, изучать ее замершее, гнилое дыхание и не морщиться от холодных прикосновений. В какой-то момент, может, она и была близка к тому, чтобы смириться. Если бы не встретила мсье Фальконе и Элизу, если бы не прошла весь этот сложный путь борьбы с самой собой за главный приз — честность с другими.       Но она это сделала. Грейнджер знала и Маркуса, и Элизу. Знала, что Драко Малфой влюблен, и ей было неловко об этом думать. Гермиона позволила себе непозволительную роскошь — она поверила в свою победу над болезнью, хотя та ни разу не давала намека на то, что уступит в буквально смертельной схватке. Совершая значимые для себя и других поступки, иной раз даже не обдумывая их в достаточной степени, она думала, что так привязывала себя путами к жизни, хотя на деле оказалось, что эти нити овили ее тело лишь для того, чтобы Гермиона сгорела на костре. Чтобы ее, прямо как сейчас, охватывала сильная боль, привычным ядом распространившаяся по всему телу. Чтобы хотелось разодрать глотку в кровавую кашу в надежде на облегчение.       Гермиона совсем не желала своей смерти. Наверное, потому и совершала глупости — все надеялась, что ей дадут еще немного времени, чтобы все исправить.       — Хорошо, что осень выдалась такой красивой, да? — Грейнджер криво усмехнулась, перебирая меж пальцев ворсинки покрывала.       Маркус закрыл ладонями лицо. Он долго молчал. В последнее время в разговорах с Гермионой часто делают долгие паузы — уже не на обдумывание ответа на ее умные фразы. Просто с умирающими людьми сложно говорить. Никогда не знаешь, насколько они крепки: сломаются ли при легком ветерке или же вытерпят пытку Круциатусом. Грейнджер сама не знала, на каком полюсе находится. Осталась ли в ней хоть крупица стойкости.       Фальконе по-отечески обнял Гермиону за плечи. Его колючая щека щекотала горячий лоб ведьмы, а тяжелое дыхание трепало кудрявые волоски. Маркус держал ее так крепко, будто хотел защитить от всего на свете.       Будто извинялся за то, что смерть все-таки положила костлявые руки ей на плечи. Извинялся за то, что Гермиона Грейнджер умрет в декабре.

***

      Должно быть, ее поразила Драконья оспа, не иначе. Гермиона чувствовала на себе взгляды, когда шла по коридору, плотно прижимая учебник к груди и осматриваясь. На подоконниках, возле стен, порой даже на полу — словом, всюду сидели студенты, держа в руках свежие выпуски «Ежедневного Пророка». Она-то надеялась, что все успели прочесть материал Корзун еще за завтраком, который ведьма намеренно пропустила именно по той причине, что не хотела видеть лица сокурсников в тот момент, когда в зал влетят сотни сов и усеют столы газетами. Гермиона знала: пернатые начали рассылку еще вчера после ужина, но основная масса читателей все же приходилась на завтрак. Учеников будто охватила инфекция нездорового любопытства к жизни Грейнджер: всем было интересно прочитать то скудненькое интервью несмотря на то, что близилась предэкзаменационная пора.       Возможно, скудным оно и не было, но Гермиона твердо решила его не читать — по крайней мере, не сегодня. Она выжала из себя максимум этим утром, когда, наконец, села за пергамент и постаралась ответить всем, кто выражал слова сожаления и поддержки. Недоуменные комментарии, граничащие с обвинениями в сумасшествии, и назойливые приглашения на новые интервью Грейнджер проигнорировала. Она сказала все, что хотела. Продолжать диалог будет значить то же, что переливать из пустого в порожнее.       Грейнджер старалась делать вид, что ее совершенно не беспокоят косые взгляды учеников. Она шла ровно, приподняв подбородок и расправив гудящие плечи — ситуация с позвонком ухудшилась. Он снова начал напоминать о себе зудом и легким перестукиванием под кожей. Гермиона тяжело вздохнула.       Прошлая ночь напоминала кошмар, который все никак не мог закончиться. Маркусу пришлось провести ночь в кресле по соседству с кроватью Гермионы, потому что температура ее тела превысила допустимую норму и приблизилась к тридцати восьми с хвостиком. Гермиона вся покрылась липким потом и постоянно мямлила что-то даже несмотря на выпитое Зелье крепкого сна. И даже сейчас ее до сих пор колотило и подташнивало. От одного лишь вида или запаха съестного в желудке сразу все перекручивалось, во рту становилось кисло. Чтобы не сойти с ума от бесконечной перемены в ощущениях, Грейнджер старательно забивала голову всякими мелочами.       Прямо сейчас она искала Пэнси. Слонялась по коридору на этаже проводимого занятия. Осматривалась и переживала, что выглядит как затравленная букашка. Она правда чувствовала себя неуютно, в голову лезли жуткие воспоминания о Пэнси и Беллатрисе, но приходилось держаться: очень уж она не хотела, чтобы остальные заметили откровенно дерьмовый видок ведьмы. Взгляд прыгал от одной студентки Слизерина к другой, но Паркинсон словно под землю провалилась. А Гермионе правда нужно было с ней поговорить. Рассказать о воспоминаниях, что вырвались этой ночью из-под кокона Обливиэйта. А еще — сообщить, что Грейнджер искренне плевать на случившееся. И на стертую память. Она все еще хотела пойти с ней сегодняшним вечером за платьями.       У нее было целое бесконечно тянущееся утро, наполненное приступами учащенного сердцебиения и одышки. Гермиона думала. Пыталась понять, как относится к поступку Пэнси. Все связанное со слизеринцами напоминало этическую дилемму, которую Грейнджер могла понять, но не знала, как разрешить. Это утомляло — непонимание, какую сторону занять. И вроде… понимаешь каждого. И что спасли, и что сберегли, пытались сделать как лучше. А с другой стороны — молчали больше полугода, молчали во время похищения, сводили с ума непонятными поступками, забрали память. Грейнджер знала, что положительных поступков было гораздо больше, чем неоднозначных, что она сама не святая. Она все еще считала слизеринцев друзьями за все сделанное для нее добро. Но…       Всегда было но.       Это была, вероятно, худшая неделя в ее жизни. А если не худшая, то как минимум входящая в тройку самых ужасных. Хотелось верить, что если бы все ее открытия растянулись по крайней мере на месяц, Гермиона держалась бы лучше.       В арке, соединяющей лестницу с коридором, появился знакомый силуэт. Гермиона замерла. Она неловко приподняла ладонь и помахала, встретив тяжелый взгляд Забини. Но Блейз не пошевелился. Облизнув губы, он лишь покачал головой, развернулся и принялся спускаться вниз по лестнице, оставляя Грейнджер стоять как дуру с поднятой рукой.       — И вот ради этих людей ты пожертвовала репутацией?       Гермиона вздрогнула, когда над ухом раздался голос. Она резко обернулась и недовольно нахмурилась: Натан Турпин безэмоционально смотрел вслед торопливо удаляющемуся Забини. Грейнджер фыркнула, снова разворачиваясь и продолжая свой путь. Когтевранец последовал за ней.       — Придумал новые шуточки?       — Не совсем. Постой. — Он придержал Гермиону за плечо, вынуждая обернуться и посмотреть на него. Грейнджер устало вздохнула. — Извини, хорошо? Я не знал, что ты умираешь, когда говорил те вещи.       — Такие вещи нельзя говорить не только умирающим людям. — Гермиона приподняла подбородок, однако ее интонация была ровной и не выражала недовольства. — Их в принципе не стоит говорить.       Натан взъерошил темные волосы, отводя глаза. Он пожевал губу.       — Ты же понимаешь, что я тогда сказал все как есть? Люди не готовы прощать бывших Пожирателей. Даже несмотря на то, что они сделали для тебя и какими лапочками были. Это просто… невозможно. По крайней мере, не сейчас — они должны повариться в том котле, что сами вскипятили.       — Натан… — Гермиона провела ледяными пальцами по лбу, морщась. — Я пошла на интервью не для того, чтобы все аплодировали слизеринцам каждый раз, когда те заходят в помещение. Я не идиотка, правда. Я понимаю, что всем еще больно. — Она сделала паузу, выбирая слова помягче. — Но… вместе с тем они мои друзья. И они находятся под угрозой быть оклеветанными и несправедливо осужденными. Просто представь, что было бы, если бы первой про всю эту историю с моим проклятием узнала какая-нибудь Скитер? Какие выводы она бы сделала? В суде очень удобно гнуть линию моего похищения, просто потому что многие давно точат зуб на их семьи. Ребят бы отправили в Азкабан.       Турпин молча рассматривал уставшую Гермиону. Глубоко вздохнув, он покачал головой.       — Ты ведь уже знаешь, что рядом с твоим интервью опубликована статья какого-то целителя разума? Называется: «Сошла ли Гермиона Грейнджер с ума?». Тебя считают сумасшедшей, Гермиона. Травмированной проклятьем и свихнувшейся в ожидании скорой смерти. И все из-за Пожирателей, вернее, их детей. Неужели тебя это… — Он нахмурился, прикусив губу. — Неужели тебя это совсем не волнует?       Ауч.       — Натан, я умру в декабре. У меня сейчас немного другие приоритеты. — Гермиона спокойно улыбнулась, хоть сердце и пропустило удар. — Если это все, то я пойду. Спасибо большое, что извинился. Не обижай больше никого неосторожными словами, ладно? — Она легко коснулась мужского плеча и чуть сжала его. Турпин лишь неуверенно кивнул.       Грейнджер подарила ему мимолетную улыбку, которая, впрочем, тут же рассеялась, едва она повернулась и побежала в сторону лестницы. Почти летела по ступенькам вниз, морщась от неприятных ощущений в затекших ногах. Ступни ощущались как из дерева. Она неслась туда, где комфортно и безопасно. Где можно спокойно подышать и привести голову в порядок. Плевать на лекцию, придет с небольшим опозданием — уж лучше так, чем слоняться по коридору в надежде случайно наткнуться на Паркинсон.       Гермиона распахнула двери Малого зала и юркнула туда как раз в тот момент, когда из Большого зала выходила очередная группа закончивших завтрак студентов. Грейнджер дернула золоченую ручку и приложилась лбом к дереву, шумно выдыхая. Плечи облегченно дрогнули. Выравнивая сбитое дыхание, она простояла так с несколько секунд, прежде чем обернуться — и испуганно вздрогнуть.       — Мерлин! — Ладонь угодила на колотящееся сердце.       За одним из столиков, уже приготовленных к церемонии открытия в воскресение, сидел Малфой и прожигал в ней дыру глазами. Зеленый пиджак висел на спинке стула, руки сложены на груди. Гермиона видела, как под черной водолазкой перекатываются крепкие мышцы. Видела, как часто вздымается его грудная клетка. Она рассматривала все, не обошла стороной даже брошенное на стол письмо, но старательно избегала его взгляда. Знала — ничего хорошего там не увидит.       Первая мысль — развернуться на каблуках и уйти. Не потому что гордая. А потому что находиться рядом с ним было дискомфортно, Годрик знает почему. Вместо этого, однако, Гермиона переступила с ноги на ногу и открыла рот — впрочем, тут же его закрывая. Она потерла пальцы и гулко сглотнула, продолжая рассматривать парня. В голове мелькнула мысль, что увидь она себя со стороны, наверное, пришла бы в ужас от количества вины, плескавшейся во взгляде. От того, как скована ее поза. Как выдает ее с головой нервное движение пальцев.       Они смотрели друг на друга молча. Драко скользил по ее одежде, задержавшись лишь на бордовых колготках, плотно облегающих ноги. Стрелял недовольством ей прямо в растерянные глаза. Гермиона же… пыталась отдышаться, вдруг осознав, что все это время испытывала настоящую тоску. Тоску по Малфою. Она попыталась сморгнуть это чувство, сглотнуть, выплюнуть, но оно, наоборот, росло в ней, будто тишина его удобряла.       Грейнджер сделала первый шаг. Крадучись, она подобралась к столику, за которым сидел Драко, и без разрешения отодвинула стул напротив него. Села. Ни слова не произнесла, но и взгляда не отводила, будто боялась, что за опущенными на секунду ресницами пропустит момент нападения Малфоя. Или что он растворится в воздухе.       — Ты хорошо выглядишь, — он усмехнулся. — Конечно, по меркам новой суперзвезды не сногсшибательно, но уж как есть.       Голос Драко прозвучал так низко, что Гермиона на секунду растерялась, а точно ли это он. Ведьма поморгала, сглатывая.       — Спасибо за комплимент. А остальную часть можешь засунуть себе в задницу. — Она самодовольно подняла брови, рассматривая скатерть.       Малфой фыркнул — Гермиона краем глаза ухватила, что он даже закатил глаза. Пришлось сделать пару глубоких вдохов, чтобы утихомирить вскочившую на дыбы злость.       — Ты все еще зол?       — Ну, это не я только что послал тебя в задницу. Хотя мог бы.       — Прекрати быть придурком, Малфой. — Она одарила его суровым взглядом, поджимая губы. — Тебе не к лицу такое поведение.       Ответом ей была тишина, и Грейнджер поникла. Она прикрыла глаза в надежде, что спрячется от цепкого взгляда Малфоя. Но нет, Гермиона продолжала чувствовать его на коже — точно так же, как и в своем сердце.       Она хотела просто поговорить. Без оскорблений и прочего ребячества, но, видимо, хамить ему в ответ на грубость — это уже что-то на уровне инстинктов.       — Позавчера… Я переборщил с реакцией.       Грейнджер распахнула глаза и растерянно приоткрыла губы, хмурясь. Малфой держал в руках письмо. Он выглядел задумчивым.       — Я был напуган последствиями твоего поступка.       — Драко, это не…       Он поднял ладонь, прерывая Гермиону. Потребовалось несколько мгновений, прежде чем Малфой собрался. Светлые брови едва заметно свелись.       — Я просил тебя не вмешиваться, потому что была немаленькая вероятность того, что о случившемся в апреле никто не узнает. — Он поднял серьезный взгляд на побледневшую Гермиону и поджал губы. — Мы могли списать драку с Финниганом на что угодно — хотя бы на то, что в принципе недолюбливаем друг друга. Без доказательств или хотя бы подозрений никто не смог бы ни в чем нас обвинить, с Симусом мы бы договорились. Ну а слухи на то и слухи, чтобы не обращать на них внимание. Ты же решила вывалить все на обозрение общественности, и теперь дело переводят в другую плоскость — по крайней мере, так сказал наш адвокат. Помимо этого ты еще и подвергла опасности себя и свою репутацию — непонятно, какой будет дальнейшая реакция на твои высказывания. В преддверии открытия мемориала, на который ты потратила столько сил, такие необдуманные действия — это крайне сомнительная тактика.       Грейнджер казалось, что ее сейчас стошнит. Она смотрела на Малфоя, как кукла с витрины: широко распахнув глаза и высоко подняв брови.       Мать его.       Мать твою!       Гермиона даже не подумала о том, что… Она положила ладонь на грудь, делая глубокий вдох. Внутри словно свернулась змея, по коже незаметными паучками побежали мелкие мурашки. Ладно. Думай. Думай, Грейнджер. Ведьма старательно дышала, смотря в пол.       — Я предоставлю свои воспоминания. Они не могут… я даже не подавала… — Она зажмурилась. Ей было больно. — Я ведь не делала никаких обвинительных заявлений.       Ладонь вдавилась в грудную клетку. Мерлин, отчего такой сильный жар? Гермиона попыталась сглотнуть и продышаться, но выходило плохо. Покалывание в ногах усиливалось. Глаза прикрылись.       — Драко, прости меня. Прости, я… такая идиотка. — Послышался звук отодвигающегося стула. В следующее мгновение, когда Гермиона открыла глаза, перед ней уже опустился Малфой. — Ты был прав. Я не подумала, когда…       Драко спокойно перехватил ее ладонь, что лежала на коленях, и легонько сдавил своими аномально горячими руками. Он смотрел снизу-вверх ласково, с каким-то невероятными умиротворением, и держал ее так крепко, что не давал думать о чем-либо, кроме его прикосновений. И пусть Гермиона чувствовала, как у линии волос начинают выступать мелкие бисеринки пота в попытке остудить тело, внутри она ощущала только ледяной холод.       — Прости меня. Я понимаю, что это был импульсивный поступок, — прошептала Грейнджер, тяжело вздыхая. — Я хотела позаботиться о вас. Слухи про плен уже начали расходиться, и я подумала, что лучше уж правду узнают от меня. Я должна была обсудить это с вами и вообще недостаточно подумала наперед, но… — Она прикусила губу. — Драко, ты же сам исключил меня из игры. Что мне оставалось делать? Ведь я непосредственный участник событий. Журналисты бы точно начали копать дальше, и я совсем не уверена, что никто из Ордена не раскрыл бы детали обо мне в тот месяц — откуда-то ведь пошли все эти слухи. Вас легко могли подвязать под это дело.       Он в задумчивости отвел взгляд в сторону. Гермиона слышала, как утяжелилось его дыхание. Драко склонил голову к плечу и, поджав губы, размеренно кивнул.       — Может быть.       Малфой не улыбался. Не отчитывал ее, не злился и не спорил. Он всего лишь накрывал ее руку, лежащую на острой коленке, своей. И было в этом что-то…       Интимное?       Трогательное. Толкнувшее Гермиону к резкому, как ослепляющая солнечная вспышка, осознанию: ей очень хотелось сжать его руку в ответ.       Непонятно, что именно испытывала Грейнджер, глядя в его глаза с чуть расширенными зрачком. Достоверно неизвестно, как называлось это чувство, вызывающее аритмию от ощущения его горячей руки на колене. Но ясно одно: ей было не все равно на его прикосновение. Драко волновал ее, даже злил по-особенному, и обида на него была острее любой другой. Тоска же по нему обладала особым флером: в мыслях прочно поселились фантазии о них двоих на балу. И ей…       Гермиона, облизнув пересохшие губы, оторвала ладонь от сердца. Она смотрела на вьющиеся вены на его красивых кистях, на то, как переливается в свете люстр камень на фамильном кольце Малфоев. Грейнджер провела подушечками по нежной коже, заставляя Драко разомкнуть пальцы, после чего переплела их ладони.       Драко сдержанно улыбнулся.       — Видимо, теперь нам все же придется сотрудничать, Грейнджер. Во имя всеобщего спокойствия и упреждения твоих глупых поступков.       — Я могу рассчитывать на перемирие? — Гермиона с наигранной жалостью изогнула брови. Малфой пожал плечами.       — Только если согласишься пойти со мной на бал. Таковы условия Обязательного магического контракта.       Малфою так невероятно шло улыбаться. В такие моменты Драко кажется другим: более мягким, по-подростковому нежным. Грейнджер захлопала глазами и поджала губы, поняв, что не сводит взгляда с его лица уже которую секунду. Она смущенно улыбнулась.       — Если честно… Я уже пригласила Тео…       — Теодора? — Его темные брови приподнялись. Гермиона стыдливо кивнула, зажимая нижнюю губу между зубов.       — Я подумала, что раз ты настолько зол, то вряд ли захочешь пойти со мной…       Драко одарил ее пристальным взглядом, после чего ухмыльнулся и смешливо покачал головой.       — Принимать решения — это не твоя сильная сторона, Грейнджер. Зато смелости не занимать: пока Гринграсс мялась и ходила вокруг Нотта, ты ее опередила. — Малфой фыркнул.       — Того, к кому есть чувства, всегда сложно пригласить. — Она безразлично пожала плечами, глядя Малфою в глаза. — А Тео мне друг.       Драко усмехнулся. Он молча рассматривал Гермиону. Его взгляд соскочил на аккуратную косичку, в которую была вплетена золотистая лента с поблескивающим лунным камнем. Грейнджер наблюдала, как менялось выражение его глаз, когда Малфой тяжело сглотнул и как-то печально вздохнул. Он все еще следил за поблескиванием атласной ленты.       Гермиона думала. Смотрела на его шрам над левой бровью и думала о том, что Драко не следовало ковырять эту злополучную ранку раз за разом. У него такие изящные черты лица. Нарушать их даже тонкими линиями было сродни преступлению. И в то же время… ему так шло. Этот шрам будто добавлял ему харизмы. Грейнджер осторожно подняла руку и под аккомпанемент неразгаданного взгляда — того самого, которым он регулярно одаривал ее в апреле, — провела пальцами по загрубевшему рубцу. Драко замер. Кажется, он даже не дышал.       — Извини. Из-за меня ты получил шрам.       — Не впервой.       Грейнджер сосредоточила взгляд на Драко, склоняя голову к плечу. Она напоминала кошку, что наблюдает за хозяином. В карих глазах искрился интерес, но в горле пересохло, и язык словно присох к небу. Потому что Малфой тоже смотрел на нее. И тоже чуть склонил голову. А еще он продолжал прикасаться к ее колену, согревая, и по шее вверх тянулись мурашки. Где-то там, на уровне седьмого позвонка, разливалось обжигающее тепло.       — Мне жаль, что в апреле мы разошлись на недосказанности, Драко. — Полушепот растворился в воздухе, становясь его продолжением. Малфой сжал челюсти. — Но ты бы меня не отпустил.       Он дернул головой. Драко убрал руку с колена, оставляя на девичьей коже лишь прохладу, и встал на ноги. Сел на прежнее место. Не оставалось ни единого сомнения, что тема побега Гермионы была для Малфоя ахиллесовой пятой.       — Значит, вспомнила?       — Да, — она кивнула, отчего-то стесняясь посмотреть на парня прямо. — Вчера вечером ко мне пришла Пэнси и рассказала… Рассказала, что стерла мне память. Даже попыталась снять Обливиэйт, но ничего не вышло. Я искала ее сегодня, чтобы…       — Извини, что не сказал тебе раньше, — Малфой откашлялся, перебив Гермиону. Та лишь поджала губы в полуулыбке. — Но это была не моя история. Слишком сложная тема, чтобы о ней мог говорить кто-то, кроме Пэнси.       Грейнджер понимающе кивнула. Это не было удивительно, на самом-то деле. Паркинсон была своеобразной принцессой в их змеином клубке — так она говорила о себе в воспоминаниях. Это логично, что ее будут защищать всеми правдами и неправдами. Да и вся эта история оказалась гораздо сложнее сухого пересказа Пэнси.       — Я посчитал, что будет лучше, если вы уладите проблему без нашего вмешательства. — Драко отвел взгляд, тушуясь под внимательным взором Гермионы. — Может, нам всем не хватает открытого разговора. Извини, что я тоже сохранил это в тайне. Не хотел отнимать у Пэнси возможность признаться самостоятельно.       Сердце дрогнуло. Грейнджер, осторожно улыбнувшись, кивнула в подтверждение.       — Теперь об этом уже нет смысла думать. Не беспокойся, мы… разберемся. Правда. — Гермиона постучала ногтями по столу, подыскивая слова. Позу Малфоя сковывал видимый дискомфорт, и ведьма поймала себя на странной мысли, что хочет поскорее исправить ситуацию. — Ты рисуешь?       Драко поднял на нее взгляд. Столь резкая смена темы явно его удивила.       — С чего такие выводы?       — Я видела твои карандаши. Это ведь один из лучших магических наборов для художников. — Грейнджер улыбнулась, когда Драко нехотя кивнул. Отлично! Пора перехватывать инициативу. — В таком случае у меня к тебе деловое предложение. Возвращаясь к нашему контракту: я прощу тебя только в том случае, если ты поможешь мне осуществить одну затею. Какие у тебя планы на сегодняшний вечер?       — Отправляюсь в Хогсмид забрать костюм к церемонии. — Малфой напряженно повел головой.       Гермиона радостно хлопнула в ладоши. Она не могла сдержать счастливую улыбку от осознания, что ей удастся не только помириться с Драко, но и выполнить очередное желание из предсмертного списка.       — Чудесно! Мне уже пора на лекцию, но в семь вечера я буду ждать тебя в кафе мадам Паддифут. Там и обсудим все подробнее. Договорились?       И, получив утвердительный кивок от оторопевшего Малфоя, Гермиона вскочила с места и довольная понеслась на занятие. Оставляя позади Драко, боли в позвонке и свою обиду.