the birds and the bees

      Первые четыре месяца работы на новом месте проходят хорошо.              Не считая всего плохого, конечно.              Договариваться с арендодателями приходится долго и муторно, но, как оказывается, это только начало. Ещё несколько недель Диаваль бунтует по телефону только затем, чтобы ему привезли чёртов кондиционер, и когда это всё-таки происходит, обнаруживается, что установка в стоимость не входила. Приходится тягаться самому. Он успокаивает себя тем, что хотя бы сэкономил сколько-то денег. На что-нибудь другое обязательно пригодится.              Единственным приятным занятием в обустройстве салона он находит раскрашивание одной из стен. Он оставляет фон белым, а затем пять дней подряд разрисовывает всю плоскость своими эскизами. Выходит чудесно.              Деньги, ясное дело, исчезают на глазах. Мебель обновлять не нужно, обивка осталась в прекрасном состоянии, но вот всё остальное... Простыни, дезинфицирующие и стерилизующие средства, несколько ламп — потому что места теперь гораздо больше, чем в собачьей конуре, каковой была его прошлая «штаб-квартира» — всё это обходится в пенни. Не говоря уже о чернилах и картриджах.              Когда Диаваль впервые приезжал осматривать помещение, пустое, оно казалось ему огромным. Он расхаживал туда-сюда и живо представлял, где будут стоять кресла и кушетки, и машинки, и стеклянные витрины с украшениями для пирсинга, и стол для компьютера и рисования, и устройства для распечатки эскизов. Когда же приходит время расставлять всё это добро, пустое пространство вдруг уменьшается, и уменьшается, и в итоге его как будто бы опять мало. Его придурковатые максималистские дизайнерские решения уступают тому, что действительно необходимо. Витрина для пирсинга сморщивается, стол для рисования прикручивается к стене и оттягивается вниз. Ресепшена у него не будет. Ну и не надо. Хватает того, что уже есть — на что он смотрит каждый вечер и вдруг думает перекрасить. А потом думает, стоит ли сейчас тратиться на краску.              Неделя за неделей — сплошная нервотрёпка.              Зато потом всё приходит в норму.              Как и ожидалось, в центре города, в отличие от спального района на окраине, где он раньше работал, все его вышеупомянутые придурковатые максималистские дизайнерские решения — те, что чудом поместились — смотрятся уместнее и больше нравятся проходящим людям. Где-то с трёх до пяти вечера на разрисованную эскизами стену красиво падает солнечный свет. Кроме того, теперь он может заставить целых полстены одними чернилами. Прямо напротив авторского чёрно-белого мурала, расставленные в ряды радугой, они здорово оживляют место. Один из клиентов потом шутит, что это вместо прайд-флага. Диаваль смеётся, но даже это не мешает ему набить ровную линию.              С двумя большими колонками под потолком он может слушать любую музыку, какую пожелает, хотя она иногда и не сочетается с интерьером. В общем-то, он сам плохо сочетается с интерьером. То, как выглядит его одежда, его место работы, его увлечения и его дом, кажется, делает его четырьмя разными людьми одновременно. Ну, как минимум двумя. Есть Диаваль, занимающийся работой — и есть Бранден, пытающийся успеть заняться хоть чем-нибудь ещё.              Отдельной перегородкой Диаваль отделяет закрытую зону для клиентов с запросами поделикатнее, как и крохотные кладовую и комнату для персонала, зато всё остальное помещение остаётся на виду у всей улицы, как одна большая витрина. Всякий прохожий может увидеть не только четырёхногий стенд у входа, но и его работы — в рамках, в коллажах, на стене — или его за работой. Он не стесняется. Он сам — ходячая реклама своей работы.              Огромные панорамные окна выходят на тротуар, проезжающие машины и другую сторону улицы. За несколько месяцев тяжёлой работы ему так и не удалось как следует познакомиться с «соседями», что печально, но он не отчаивается. Его салон ютится на углу довольно оживлённых улиц, по левую сторону гудит супермаркет — он наверняка ещё успеет пересечься с кассирами на перекуре. Через дорогу справа — жилой дом и магазин веганских продуктов, наискосок какое-то административное здание и полоска деревьев, ведущая прямо в район Старого города. Прямо напротив него же на этом перекрёстке высится ещё одна этажка, а на её первом этаже находится очень красивый цветочный магазин.              Он весьма живописный, этот цветочный магазин. Такое ощущение, что от какого-нибудь старинного поместья отрезали кусок, как от торта, и вставили посреди города вместо углового здания. Снаружи магазин тёмно-коричневый, почти чёрный, и даже цветы, свисающие сверху и над дверью — он подозревает, искусственные — тёмно-красного цвета. По обе стороны от двери высоко висят старинные фонари, и название нанесено красивым шрифтом с засечками. Стёкла в цветочном магазине тоже большие, но тонированные, и ему не хватает зоркости толком разглядеть что-либо сквозь них. Зато на той стороне здания, что отвёрнута от него, стоят несколько полочек-ступенек с большими букетами в вёдрах и растениями в горшках. Рабочий день Диаваля начинается сравнительно поздно. Как и супермаркет, цветочная лавка, видимо, просыпается спозаранку — он ни разу не застал её открытия с утра, она всегда уже открыта. Даже саму флористку Бранден видал лишь мельком, когда она за этими самыми цветами снаружи и ухаживала — оказалось, что магазином заведует сама Мортиша Аддамс. Во всяком случае, длинное чёрное платье и тёмные распущенные волосы навели его на такую дурацкую первую мысль. Но, разумеется, эта «Мортиша Аддамс» не отрезала от своих цветков бутоны. Наверное.              Разумеется, работать в одиночку до конца времён он не собирается. К счастью, горбатясь год за годом в каморке, хоть и чёрт знает где, он сделал себе какое-никакое имя. Главной причиной переезда тату-шопа было как раз желание иметь возможность принимать у себя приглашённых мастеров и гостей. Для этого в салоне и стоят ещё два рабочих поста. Маленький ворон вылетел из крошечного гнезда и был давно готов стать частью большой стаи.              Он почти сразу договаривается сдать одно «кресло» — место для мастера, потому что работать в одиночку, конечно, уныло (и дорого). Робин варится в деле немного меньше него — работает тату-артистом всего пять лет — но он известен, и его портфолио пышет потенциалом. Робин предпочитает традиционный стиль с уклоном в фотореализм, умеет работать с цветом. Это бесспорно хорошо — потому что Диаваль всё это делать не любит. Умеет, но не любит.              Робин занимает своё почётное место и привозит свои инструменты и сертификат о регистрации от местных властей, Диаваль устанавливает минимальную цену на работу, тот платит ему процент от полученного. Ещё они забавно выглядят вместе. Робин рыжий и веснушчатый, как потерянный восьмой братец Уизли, но не ирландец. Его глазговский акцент способен сразить любое живое существо. Диаваль ирландец, зато, как говорится, «чёрный», словно подброшенный с разбитого корабля испанской Непобедимой Армады. В начале карьеры он даже думал назваться «Диабло», но клеверно-зелёная природа победила. Робин предлагает переименовать салон в «Те, Кто Был Против Брексита», за что чуть не получает по башке. Название остаётся прежним.              «Black Raven Studio».              Он в курсе, что оно немного банально. Но это его бренд.       Работа кипит. Иметь большее пространство, безусловно, очень удобно и приятно для самооценки, но стоять во главе всей этой красоты — нелёгкая задача. Он отвечает практически за всё: за бухгалтерию, за продвижение в Интернете и социальные сети, за оборудование, за само помещение. Слава богам, он хотя бы может себе позволить себе нанять уборщицу. Хотя дезинфекцию комнаты всё равно проводит он.              То ли шутка про прайд-флаг была пророческой, то ли нахождение в центре города так меняет контингент посетителей — но к ним часто наведываются люди его возраста или младше, и он готов отдать руку на отсечение, что треть из них — это местная квир-тусовка. Если они не заходят и не договариваются о сеансе, то просто ходят мимо и глазеют на эскизы в рамках через стекло. Эта самая квир-тусовка оказывается весьма креативной: у них интересные идеи для дизайнов, есть с чем работать. Вдобавок они в большинстве своём вежливые. Половина из них болтает весь сеанс и забавляет его, половина молча торчит в телефоне и благодарит за разрешение пользоваться вай-фаем. Ещё бы нельзя было пользоваться вай-фаем! Столько он намучился с его установкой!              Многие хвалят музыку в салоне, почти все что-нибудь фотографируют и клянутся отметить его аккаунт на посте. Конфеты в корзинке никто не ест. Работа течёт приятно, хотя и усложняется с каждым днём. Тату-шопов в городе можно на пальцах одной руки пересчитать. Их двоих не всегда хватает. Диаваль решается взять к себе ещё одного человека.              Как раз когда он кладёт трубку после разговора с вызвавшимся помогать с продвижением человеком и собирается приготовить всё для следующего назначенного клиента через двадцать минут, в салон заходит молодая девушка.              Скорее, девочка.              Он очень часто её видел — она работает напротив, развозит заказы на велосипеде, снуёт туда-сюда. Много раз она махала ему рукой, если проезжала мимо него во время его перекуров. Такой он её для себя и запомнил: длинные белокурые волосы, яркая одежда, большой зелёный велосипед, букеты цветов в передней корзине или в руке.              Девушка долго рассматривает брошюры, которые он оставил в зоне для посетителей, и только потом здоровается с ним и Робином, жужжащим в соседнем углу над чьей-то ногой.              — Вы ведь мистер О’Донован, да? Добрый день! — говорит она, обескураживая его использованием его официального имени вместо псевдонима, как какой-нибудь коп. Наверное, вычитала на буклете или же где-то ещё. Диаваль готовится выдать прискорбную речь, когда она закончит. — Я видела Ваши работы в Инстаграме, они чудесные. Робин, Ваши тоже! — добавляет она запоздало, поморщившись. Робин вряд ли обидится на такую задержку. Робин всегда работает в затычках. — В общем, я бы хотела набить себе татуировку. Ну, то есть, это очевидно, здесь же… — она смотрит вокруг и усмехается — потом, видимо, стесняется своей шутки и скрывает это ещё большим смехом.              Диаваль считает долгом вызволить ребёнка из неловкой ситуации — хотя, увы, лишь затем, чтобы погрузить в ещё менее приятную.              Во-первых, никто просто так не заходит в салон и тут же получает татуировку. Тату-салоны всё-таки не парикмахерские. Нужна консультация, следует договориться об эскизе, и расположении, и времени, и предоплате, и куче других вещей. Но что ещё важнее…              — Сколько тебе лет?              — Семнадцать.              — Ты знаешь, с какого возраста по закону можно наносить татуировки?              Девочка выпучивает глаза, хмурится и картинно вздыхает — но, наверное, даже и без этого он бы её пожалел.              — С восемнадцати? — произносит она удручённо. Он кивает. — А если у меня есть родительское разрешение?              — Даже тогда.              Она вздыхает вновь, и он сочувственно улыбается. Это, наверное, уже четвёртый раз, когда ему приходится вести подобный разговор. Диаваль поручает себе позже написать об этом на самом верху страниц в соц.сетях, чтобы больше не быть причиной разбитых сердец. Он кивает в сторону оставленных всем миром конфет в корзинке в качестве утешительного приза за то, что девочка хотя бы пришла, и она — о чудо! — берёт две.              — Ну, это ничего, — говорит она, разворачивая сразу обе. — У меня день рождения через три месяца. Тогда можно будет?              — Естественно.              — Тогда всё в порядке. Я даже накоплю чуть больше… — она жуёт конфету. — Может быть, я даже буду в городе... Хах, а я почти была готова сбегать за своей мамой! — смеётся она.              — Она снаружи?              — Если бы! Она даже не согласилась пойти со мной. Видимо, ей очень трудно дорогу перейти, — надулась она беззлобно.              После секундного замешательства в голове у Диаваля всё-таки щёлкает.              — Подожди, твоя мама работает напротив?              — Ну да! Вон там, — она показывает на большой чёрный «торт». — Самый крутой цветочный магазин в городе, — говорит ребёнок. Как будто такое вообще бывает, как будто цветочные магазины могут быть крутыми или некрутыми. Но опять же, Диаваль ничего не знает о цветах, кроме того, что он ужасно устал колоть пионы на руке каждого десятого клиента.              Неплохо будет как-нибудь заглянуть. Сосед он или не сосед? С соседями нужно устанавливать хорошие отношения. Девушки из салона красоты рядом с его прошлым местом работы чуть ли не со слезами его провожали, как на фронт. Во всяком случае, ему не помешают цветы в помещении, зелень, кислород — лучше, наверное, в горшках, хотя букеты выглядят красочнее. Надо будет спросить об этом — и ещё о том, нужно ли их дезинфицировать. В самом крутом цветочном магазине в городе должны разбираться в таких вещах.              — Ну, тогда я не буду Вас отвлекать. У Вас очень красивый салон, очень, — мотает она головой. Диаваль польщёно склоняет голову. — Значит, мы ещё увидимся! — сияет она. — У Вас крутой мотоцикл, кстати! И музыка классная! — выдаёт она. Диаваль смеётся. По её внешнему виду не скажешь, что ей хоть сколько-то нравится нью-вейв. — Ладно, извините! На меня находит иногда, — она смущённо улыбается и берёт визитку. На ней уже нет его имени, просто «Диаваль». — Заходите к нам тоже, если хотите, мы не кусаемся, честно!              — Обязательно.              — Хорошо! До свидания, э-э-э… Робин! — говорит она, вспомнив. Робин-Без-Фамилии по-прежнему глух и нем. — До свидания, мистер О’Донован!              Когда она почти у двери, он вспоминает:              — Тебя-то как звать?              Девушка бросает через плечо:              — Аврора!              И перебегает дорогу.

***

      Вместо того, чтобы адекватно, как все нормальные люди, рассказать, как всё прошло, Аврора сказала: «Ты должна с ним познакомиться. Он просто вылитый Алекс Тёрнер». Тогда она сказала, что понятия не имеет, кто такой Алекс Тёрнер и как он выглядит. Тогда Аврора сказала: «Ладно. Он выглядит точно так же, как выглядел бы Иэн Кёртис, если бы жил сегодня». Как выглядит Иэн Кёртис, она прекрасно знает. Но она ответила: «Если бы Иэн Кёртис жил сегодня, ему бы было далеко за шестьдесят». Аврора только фыркнула: «Боже мой», и ушла в подсобку.       И это было целых десять минут назад, и, пока Аврора решительно переключается на работу, Мелисент пытается сосредоточиться на своей, но вместо этого размышляет, как её жизнь докатилась до того, что её собственная дочь играет для неё сваху.       В общем-то, она знает причину. Аврора «разрешила» свою собственную любовную жизнь (ей так кажется), у неё появились планы уехать в другой город ради учёбы в университете, ей стало невыносимо жалко оставлять свою несчастную мать одну-одинёшеньку, и она пришла к гениальной мысли найти для неё пару. Видимо, кем бы эта пара ни была.       Она слышала о том, что другие родители часто сводят своих детей с первым попавшимся ребёнком другого пола, особенно если это дитя их друзей — но чтобы наоборот…       Сначала это один из постоянных посетителей — он всякий раз просит один и тот же букет, до тех пор, пока одно только его появление не становится сигналом расчехлять и доставать несчастные хризантемы. Аврора будто не понимает, что цветы обычно дарят кому-то — а это значит, что человек несвободен — а это значит, что любезничать с ними нет смысла и просто унизительно — не то чтобы она хоть когда-то с кем-то любезничает. Аврора отвечает только, что если человеку нужно столько букетов, значит, он часто ходит на свидания — а это значит, что человек как раз таки свободен — а это значит, что она от неё не отстанет.       Но после многих недель таких редких саркастичных перепалок вдруг обнаруживается, что посетитель не просто несвободен — он, оказывается, сразу три раза несвободен. И та бедная троица ни о каких других участницах такого образа жизни не знает. Аврора дуется, Мелисент ликует.       Но, видимо, песня начинается сначала.       Аврору не останавливает даже то, что они — Мелисент и этот мужчина, обосновавшийся в пустовавшем помещении напротив — ни разу словом не обмолвились, даже друг другу в лицо не смотрели. Точнее, её это останавливает — её это смущает — она изо всех сил стремится это исправить. Мелисент — нет. Её устраивает положение дел. На работе нужно работать, а не томно глядеть из окна.       Но она нередко видит его краем глаза. В первый раз — когда он ещё отстраивает здание, торчит снаружи, помогая рабочим установить вывеску с названием. Оно немного вычурное на её взгляд, но зато сразу понятно, что это за заведение. И ей нравится готический шрифт.       Буквально все остальные разы она видит его курящим снаружи.       Она не знала, что люди могут так часто уходить на перекуры.       Ей неизвестно, сколько обычно длятся сеансы набивания татуировок, но, видимо, он выходит подымить после каждого из них. Стоит сбоку от своего салона и ходит взад и вперёд. Иногда просто стоит — в разных позах, но повторяющихся, и, кажется, в одной и той же одёжке, как никогда не меняющиеся мультяшные герои. Издалека лицо лишено черт, но теперь она задумывается: если бы Иэн Кёртис, любого возраста, жил сегодня, на нём было бы столько же татуировок?       У него много рисунков на обеих руках. Между их мастерскими широкая оживлённая улица, а Мелисент не хватает ни времени, ни интереса вглядываться, поэтому она понятия не имеет, что именно изображено. Просто видно, что есть какие-то чёрные и серые кляксы на предплечье. Он весь какой-то чёрно-белый. И стена, которую он разрисовал — оставался до ночи, она даже закрывала магазин раньше, чем он уходил — тоже чёрно-белая. Стену вблизи она не видела — на работу она приезжает с другой стороны, почти никогда не переходит дорогу.       Аврора зато, только-только вернувшись, захлёбывается в комплиментах. Говорит, у него Энни Леннокс играет в салоне. Потом мрачнеет, выдав, что, вообще-то, её возникшая буквально вчера вечером идея набить себе татуировку в память о родном городе провалилась. А потом выдаёт вот это «ты должна с ним познакомиться».       Ничего она ей не должна.       Неужели не видно, что даже будь у неё желание — хотя его нет — заняться своей личной жизнью, ей просто не хватило бы на неё времени? На неё навалилась работа трёх человек сразу, её дочь, вызвавшаяся помогать ей с этим за символическую плату, с концом лета уедет, может быть навсегда. Периоды непрекращающейся работы сменяются днями, когда она умоляет небо, чтобы хотя бы кто-нибудь умер и ей поручили сделать похоронную композицию. И то, и другое доводит её до мигрени каждый день.       Неделя за неделей — одна нервотрёпка.       Впрочем, иногда всё приходит в норму.       Мелисент любит свою работу, чем, наверное, мало кто может похвастаться. И если с утра пораньше перед открытием салона выпить стаканчик кофе и послушать музыку, то жизнь даже стоит того, чтобы её жить. Ей претит слишком долго разговаривать с клиентами, делать звонки, пользоваться компьютерами, продвигать проклятые социальные сети, без которых, видимо, ни один бизнес сегодня просто не может выжить. Ей так говорит Аврора. Точнее, той так говорит её смазливый сопливый молодой человек с претензиями на хорошее образование, а она передаёт его слова.       Всё это ей не нравится. Работать за троих ей тоже не нравится. Но зато ей пока не осточертели цветы, фрукты и здание, в котором она работает. Оно ей подходит. Её длинные тёмные платья, и шали, и макияж, и склонность работать в тишине, и даже её чёртова трость вписываются в эти узорчатые стены и панели из чёрного дуба. Что они, что она как будто потерялись во времени.       Аврора что-то такое и говорит каждый раз, когда начинается этот глупый спор. Она застряла в прошлом, говорит. Когда дело касается музыки, или одежды, или манеры речи, или её страсти к антиквариату, то это ещё нормально, но когда оно касается всей твоей жизни, то пора бить тревогу.       Тогда Мелисент напоминает Авроре, что, между прочим, почти в два с половиной раза старше её, и что она родила и воспитала её не для того, чтобы быть потом ею же попрекаемой. И вообще, в холодной подсобке завалялись припасы для фруктовых композиций и надо проверить, не превратились ли там случаем апельсины в пушистые персики.       Обеденный перерыв в офисах кончается, машины, шмыгающие мимо, как жуки, исчезают — и когда вскоре на другой стороне улицы появляется какое-то движение, она невольно отвлекается от роз, всего на мгновение.       Кто-то заходит в салон, присаживается на диван спиной к ней. Владелец — она даже не знает его имени — зажигает лампу над своей кушеткой и закатывает рукава.       Руки его всё равно выглядят чёрными.