Astronomy In Reverse

Уже конец весны, когда теплым, солнечным днем Баки приходит домой с работы и обнаруживает Питера, неподвижно сидящего на диванчике и ожидающего его. В ту секунду, когда его взгляд останавливается на лице ребенка, он может сказать, что что-то не так – его рюкзак, стоящий на видном месте между ног, кажется раздражающе не на своем месте, практически демонстративно. Питер поднимает на него взгляд, когда он входит, и улыбается, но вокруг его глаз и рта присутствует напряжение; нервозность в его выражении лица, из-за которой он выглядит по-другому, незнакомо. - Привет, - говорит он, и, по крайней мере, его голос звучит как всегда. – Добро пожаловать домой. - Спасибо, - говорит Баки, подавляя порыв немедленно потребовать объяснить, что случилось. – В школе все хорошо? - Да, - отвечает Питер, слегка наклонившись вперед над своим рюкзаком. – Просто… эта записка. - Какая записка? – спрашивает Баки, приближаясь и наблюдая, как Питер расстегивает свою сумку, доставая сложенный помятый лист бумаги. Он несколько нерешительно передает ее Баки, нахмурив брови. - Это, э-э… разрешение. Баки берет его, раскрывая и растерянно глядя на Питера: - Что? - Разрешение, - снова произносит Питер, указывая на адрес, напечатанный жирным шрифтом вверху страницы. – Мы собираемся в конце месяца в Смитсоновский музей в Вашингтоне. Нам нужно, чтобы наши… наши родители подписали согласие, что мы можем ехать. Глаза Баки пробегают по странице, задерживаясь на строке с пометкой «Подпись Родителя». Он смотрит на лицо Питера, чувствуя, как его страх и опасения усиливаются при виде надежды в глазах мальчишки. - Ребенок… - Пожалуйста? Я поменял так много семей в этом году, что они даже не подумают дважды об этом, я сомневаюсь, что они даже внимательно посмотрят на него! А если и посмотрят, они могут только… просто позвонить тебе, да? И ты мог бы сказать, что ты мой опекун и что все нормально, если я поеду. - Питер, - начинает возражать Баки, но пацан смотрит на него самыми большими, сияющими и умоляющими глазами, которые Баки когда-либо видел. - Пожалуйста? Я очень хочу поехать. Я еще ни разу не ездил на школьные экскурсии в старшей школе. Пожалуйста? Я воспользуюсь собственными деньгами! - Я не могу это подписать, - говорит Баки, ненавидя слова, вылетающие изо рта, ненавидя еще больше подавленное выражение лица Питера. Питер сникает, такой же побежденный, как потухший костер. - Мы не можем… мы не должны оставлять подобный бумажный след, понимаешь? Это слишком рискованно. Будет очень плохо, если люди узнают, что ты живешь со мной. Ты знаешь это. - Но… - начинает Питер, но Баки резко прерывает его, настаивая на своем. - Я не буду ничего подписывать, - говорит он, выдерживая безаппеляционный тон, хотя чувствует, что это отдается у него в груди. – И это окончательно. Питер выглядит уязвленным, слегка опуская голову и коротко кивая. - Ясно, - говорит он, так же несчастно, как себя чувствует Баки. – Я понимаю. - Хорошо, - говорит Баки, протягивая ему обратно бумагу, а затем нежно взъерошивая волосы мальчишки. Он хочет извиниться, хочет рассказать Питеру все; рассказать ему, что каждая секунда, проведенная вместе, приближает тот момент, когда их выследят, что любая связь, соединяющая их вместе – это пуля, направленная в голову Питера, но он этого не делает. Он не готов что-либо рассказывать Питеру, ничего из этого, а меньше всего о том, насколько опасно оставаться с ним, хотя он должен был сделать это несколько месяцев назад, как только Питер появился у него на крыльце.

***

Баки находится по локоть в двигателе Тойты 98 года, стоя рядом с Фрэнком в гараже за его автосалоном, его смена почти закончилась, когда его телефон начинает не переставая звонить в кармане. Это дрянной одноразовый телефон, в котором даже нет индентификатора звонящего, поэтому Баки не отрывает взгляд от болта, который закручивает, когда подносит телефон к уху и отвечает. - Алло? - Привет, - говорит Питер на другом конце среди моря других голосов и звуков, болтовни детей, заполняющей узкий коридор. – Хм, я хотел спросить… могу я пойти сегодня вечером домой к другу? Баки останавливается, слегка нахмурив брови: - К кому? - Э-э, к моему другу Неду? Тот, о котором я тебе рассказывал? Он разрешает мне пользоваться его телефоном. Он, э-э, живет здесь в Мидтауне. Он пригласил меня переночевать, потусить и все такое. Могу я? Знакомая струйка сомнения ползет вверх по спине Баки к затылку. Он сжимает губы, благодарный, что Питер не может видеть выражение неуверенности у него на лице. - Можешь, - медленно произносит он, чтобы убедиться, что Питер внимательно слушает. – Но мне нужен его адрес и контактная информация. И у тебя ничего с собой нет для ночевки, не так ли? Ни зубной щетки, ни смены одежды? - Да, - соглашается Питер. - Ладно. Ты можешь переночевать, но я хочу, чтобы ты сначала заехал домой. Возьми, что тебе нужно, и оставь мне записку, чтобы я знал, где ты будешь и как связаться с тобой. Согласен? - Да, - говорит Питер, и Баки слышит теплую улыбку в его голосе и плохо скрываемое возбуждение. – Спасибо. Полагаю, э-э, увидимся утром? - Да, - говорит он, сохраняя спокойный тон голоса. – Хорошего вечера, парень. Веди себя хорошо. - Буду, - мягко отвечает Питер. – Пока. - Пока. Баки сбрасывает звонок, мгновение пристально смотрит на телефон, прежде чем убрать его в карман. Это будет первый раз за – Господи, сколько недель – месяцев – с тех пор, как Питер стал жить с ним? В ту ночь, когда они встретились, последний снег только растаял, а теперь дни длинные и солнечные, и с каждым днем становится все теплее. И это будет впервые за долгое время, когда Баки вернется домой, а Питера там не будет; впервые он проведет целый день и ночь, не видя ребенка. Рядом с ним переминается с ноги на ногу Фрэнк, прочищая горло, и, когда Баки бросает на него взгляд из под козырька своей кепки, мужчина расчетливо смотрит на него: - Кто это был? - Мой, э-э, - Баки колеблется, его мозг отключается. Дерьмо. Что, черт возьми, он должен сказать? О, никто, просто сбежавший приемный ребенок, о котором я тайно и незаконно забочусь, не говоря уже о том, что подвергаю опасности из-за того, что технически я в бегах. Нет никакого подобия правды, которую Баки мог бы сказать Фрэнку, которая бы не вызвала вопросов или тревоги в сознании человека, поэтому Баки говорит наиболее подходящую и правдоподобную ложь. – Это был мой ребенок. Фрэнк выглядит удивленным, его темные глаза расширяются до такой степени, что Баки видит каждое пятнышко цвета меди в его радужных оболочках глаз. - Черт, Барнс. Я понятия не имел, что ты отец. - Да, - говорит Баки, густо сглатывая. – Только один ребенок. - Сколько лет? Мальчик? Девочка? - Мальчик, - он стоит, опустив голову, но не для того, чтобы скрыть свой стыд – он не беспокоится о том, что Фрэнк увидит ложь на его лице, он беспокоится о том, что он увидит гордость: необъяснимый всплеск восхищения, который он чувствует, впервые рассказывая кому-то о Питере. – В следующем месяце ему будет пятнадцать. Фрэнк хмыкает, с легким кивком головы возвращаясь к своей задаче по обновлению сидений в салоне автомобиля. - Трудный возраст. - Да, - говорит Баки, пряча голову за капот машины. – Но он хороший парень. Он замечательный. Он чертовски умен – вообще-то, отличник. И он держится подальше от неприятностей. Он не такой как я. - Черт, - говорит Фрэнк, наклоняясь и бросая на Баки взгляд, приподняв одну бровь. – Впервые за три месяца, что ты здесь, я вижу твою улыбку, Барнс. Хотя часть его пытается сдержаться, остальная часть Баки расплывается в откровенной, широкой улыбке, наполненной гордостью. - Мне повезло, что он у меня есть. Разговор затухает и, в конце концов, Фрэнк оставляет его работать и возвращается, чтобы присмотреть за своим автосалоном. Остаток дня Баки проходит гладко, но когда он направляется домой, странное чувство неправильности охватывает его. Ужасная мысль, осознание того, что хотя он год провел, живя в своей квартире один, сегодня понимание того, что Питера там не будет, мешает чувствовать себя как дома. Но чем ближе он подходит к квартире, тем больше чувство потерянности искажается и превращается во что-то худшее, что-то более темное. К тому времени, когда его здание появляется в поле зрения, Баки чувствует себя почти больным, отягощенным страхом и зловещим предчувствием, которое скручивается в животе, как жирная змея. Это продолжается всю дорогу, пока он открывает дверь, а затем Баки точно знает, что не так, как только видит это. Отдельный стол, разделяющий кухню и остальную квартиру, пуст, за исключением его дневника, открытого на новой странице с ручкой, лежащей поверх нее. Живот Баки сжимается от одного вида. Его дневника. С бешено колотящимся сердцем Баки движется вперед, пока не кладет руки на стол, как будто ему нужно увидеть его ближе, чтобы подтвердить свои подозрения. На странице есть имя, адрес и номер телефона – Неда Лидса – написанные обычным неряшливым почерком Питера, и нет больше ничего примечательного, но все же Баки чувствует тошноту при виде этого. Питер никак не может знать, насколько конфиденциальна информация внутри этого дневника. Наверное, он когда-то видел, как Баки использовал его как адресную книгу, список контактов. Он не знает, что первые сто страниц полностью посвящены Баки Барнсу, чтобы выяснить, кто он такой, и собрать воедино разрозненные обломки его прошлого «я». Но теперь он должен знать. Баки не знает, может быть, это просто тревога - кружащаяся, предательская мысль о том, что однажды Питер узнает о нем все, узнает все то ужасное, от чего Баки так сильно хочет защитить его, но Баки чувствует свое сердцебиение в груди. Питер знает. Он знает, что Питер знает – он чувствует это глубоко внутри себя. Питер знает о сержанте Джеймсе Бьюкенене Барнсе. Он знает о Ревущей команде. Первая половина дневника – это просто каракули и фрагменты воспоминаний - кусочки событий, всплывшие посреди ночи и торопливо записанные, прежде чем он бы лишился их. Воспоминания о войне, Стиве, Бруклине и всей его жизни до падения. А на некоторых страницах только слово «гидра», написанное много раз, злобно врезанное в бумагу, когда все, что Баки мог делать, это сидеть, кипеть и стискивать зубы от воспоминаний, которые пытались поглотить его, но он никогда их не записывал, никогда не придавал им осязаемую форму, и за это, Баки никогда не был более благодарен. Питер может знать о Джеймсе Бьюкенене Барнсе. Но он не знает о Зимнем солдате. Но тем не менее. Он должен… должен убедиться, что у Питера все в порядке; должен подавить эту бурлящую тревогу в груди. Он знает, что этот бушующий шторм внутри не затихнет, пока он не услышит голос Питера, пока не узнает, что у мальчишки все в порядке. Он достает свой телефон и набирает номер, небрежно написанный Питером на странице. Неуверенный подростковый голос отвечает на втором гудке: - Алло? - Это Нед Лидс? - Э-э, да. Баки не пытается смягчить тон своего голоса, хотя он может сказать, что парень немного выбит из колеи его грубым баритоном. - Я ищу Питера, - говорит он. - О! – восклицает парень. К замешательству Баки нервозность мгновенно исчезает из голоса парня. – Вы должно быть отец Питера! Он сказал, что даст вам мой номер. - Э-э, - Баки ошеломленно моргает. – Да. Он там? Теперь Нед кажется смущенным: - Э-э, нет, он… он сказал, что у него дела. Он сказал, что будет попозже. Кулак Баки сжимается с металлическим лязгом. Его живот сжимается в тревоге, которая снова поднимает свою уродливую голову. - Он сказал, куда собирается? - Хм, нет, извините, - говорит медленно Нед, слегка растягивая слова. Нахмурившись, Баки строго говорит: - Когда он появится, скажи ему, чтобы позвонил мне, - и затем собирается повесить трубку, на полсекунды задерживая большой палец над кнопкой, когда Нед радостно кричит: - Хорошо, сделаю. Пока, папа Питера! Баки медлит, затем вешает трубку с большей агрессией, чем действительно необходимо, его живот бурлит от странной смеси эмоций, проходящих через него. Он должен найти Питера. Он оборачивается, отчаянно ища по комнате любой намек или подсказку, куда мог исчезнуть Питер. Он ничего не обнаруживает, поэтому кидается к двери и без раздумий выходит из квартиры, направляясь в ближайшее место, где, как он думает, может быть, Питер – к соседу с собакой. Питер не слоняется возле огороженного двора соседа и не свисает с соседних заборов. Его нет у Дельмара, и он не пристает к коту и не висит на ушах старика. Его нет в парке, и он не бегает по тропинкам, которые змеятся за автострадой, и не перепрыгивает через здания на своей паутине, нагло препятствуя преступной деятельности в час пик второй половины дня. Баки возвращается в квартиру, когда его поиски ни к чему не приводят, но Питера все еще там нет, и нет никаких признаков, что он появлялся с тех пор, как Баки первый раз был дома. Баки тяжело опускается, уставший и побежденный, его разум немеет, несмотря на то, что тело бушует внутри, как ураган; беспокойство, страх и тревога накапливаются в голодной яме его живота. Нед все еще не позвонил, нигде нет никаких следов Питера, и у него нет больше идей, куда мог пойти мальчишка. Он опускает голову на руки, когда садится на диван, эмоциональный хаос почти переходит в безразличие, когда наступает изнеможение. Что если это он и есть? Тот день, который он знал, что приближается, с того первого момента, когда он позволил Питеру войти в свой дом? Что если это тот день, когда ему придется попрощаться с Питером Паркером? Прежде всего, чтобы успокоиться, Баки поднимает голову и оглядывает вещи Питера – сумку с одеждой (которую Баки заставлял его складывать), книги, DVD-коробки; небрежно сваленные в кучу бумаги: старая домашняя работа, заметки и тесты, помеченные ярко-красным «100%», испанский тест, к которому Баки помогал готовиться, разговаривая с ним на испанском весь вечер, пока они готовили и ели ужин, и тренировались после. Баки вспоминает широкую и яркую улыбку Питера несколько дней спустя, когда он бросился через дверь и показал Баки тест, такой гордый этими 100%. Как Баки гордился им в тот день, как в его груди было тепло и светло от этой улыбки. Баки поднимает тест из стопки – больше всего желая поверить, что Питер простит его за ложь или, по крайней мере, даст ему возможность объясниться, прежде чем решит уйти – когда видит это, под испанским тестом среди бумаг лист бумаги с напечатанным большим жирным названием Смитсоновского музея на ней. Его рука замирает, а затем он тянется за бумагой и поднимает ее. Это разрешение. Баки снова читает его, один раз, два, затем третий раз, прежде чем чувствует, что его грудь снова сжимается, и он садится обратно на диванчик и позволяет бланку безвольно лежать на колене. Питер сохранил его, хотя Баки отказался подписать его – он не мог, хотя и хотел. А он хотел. Он хотел подписать. Он ничего так не хочет, как чтобы у Питера было это: дом с кем-то, кто сможет дать ему все это, возможности, опыт, то, в чем Баки боится принимать участие, зная, что он добровольно все больше день ото дня подвергает опасности жизнь ребенка. И все-таки Питер сохранил его, как будто отбросить эту возможность было слишком трудно, хотя Баки открыто отказал ему в этом. Холод пронизывает его, когда он понимает, куда делся Питер. Питер захотел увидеть это собственными глазами. Он захотел знать, захотел подтвердить для себя все то, что он прочитал о Баки в дневнике. Баки встает и выходит из квартиры с телефоном и ключами в руке. Он направляется прямо к автобусной остановке, но даже сейчас, пока он идет, сомнения переполняют его. Может быть, это – неизбежное прощание – может быть, это даже к лучшему. Может быть, это шанс для Питера, найти настоящий дом. Настоящую семью. Кого-то, кто мог бы на самом деле усыновить его, кто мог бы подписать разрешение для него, кто мог бы дать ему все то, что не может Баки. Может быть, это знак, что пришло время Баки позволить Питеру уйти. Даже с этой мыслью, преследующей его, Баки продолжает двигаться. Он садится на автобус в Вашингтон, в Смитсоновский музей и уже там наблюдает, как солнце опускается все ниже и ниже, пока он продолжает искать в толпе Питера, разыскивая его среди толп людей на улице, заходящих и выходящих из музея длинными широкими очередями. Баки обыскивает три раза каждую комнату и каждый коридор, открытые для посетителей. Он снова и снова возвращается к экспозиции Ревущей команды, едва удосуживая взглядом свой собственный экспонат, когда осматривает скамейки и подсчитывает число присутствующих, ища Питера. Но и здесь его тоже нет. Побежденный, Баки выходит из музея, решительно намереваясь еще раз позвонить Неду и попытаться найти автобус обратно в Нью-Йорк, когда случайно бросает взгляд через дорогу и видит табличку с надписью. Это срывает его попытку сдаться, и Баки разворачивается на пятках и бежит через дорогу, пренебрежительно уклоняясь от сигналящих машин, пока его взгляд зафиксирован на надписи. Под ней пешеходная тропа ведет от тротуара в парк, и Баки без колебаний направляется по ней, какое-то странное магнетическое притяжение ведет его сквозь деревья, успокоив его тревогу впервые за несколько часов. Тропа вьется и выводит к широкому открытому пространству со скамейками, тянущимися вдоль всего периметра большого поля, наполненного людьми, играющими со своими собаками в принеси мячик. Баки видит его сразу, как только сходит с тропы. В нескольких ярдах впереди него стоит скамейка, совсем недалеко от тропы, залитая тем же оранжевым светом, который охватывает весь парк из-за садящегося солнца. Баки наблюдает за Питером, угрюмо сидящим на скамейке, его лицом в профиль, за тем, как он смотрит вниз на тяжело дышащую собаку, которая, кажется, с удовольствием составляет ему компанию, и за тем, как он рассеянно гладит собаку по голове, в то время, как он смотрит на траву тусклым, потупленным взглядом, пока сидит, погруженный в свои мысли. Вид Питера – сидящего там, приехавшего в Вашингтон в одиночку, чтобы найти правду, только для того, чтобы оказаться здесь, в этом придорожном парке, в одиночестве, сидящим и наблюдающим за играющими собаками, безусловно гладя их, пока его мысли съедают его, в то время как солнечный свет проникает сквозь кроны деревьев и раскрашивает его в красные и желтые цвета заката – это глубоко поражает Баки. Он чувствует основную и инстинктивную потребность защитить этого ребенка любой ценой, и пусть Гидра, Стив Роджерс и Мстители идут к черту. Одинокий вид его ребенка, одиноко сидящего на скамейке, больно задевает Баки и наполняет его такой любовью, что все предыдущие мысли о том, что он недостаточно хорош для Питера, улетучиваются. Питер заслуживает всего, но Баки не может дать ему больше, чем есть, но он скорее сравняет весь этот мир с землей, чем позволит кому-нибудь когда-нибудь причинить боль этому мальчишке. Баки медленно приближается, и собака вскакивает и убегает, когда хозяин зовет ее. Питер поднимает взгляд, глядя, как она убегает, а затем его взгляд останавливается на Баки, и он выпрямляется, изумленно моргая, пока Баки приближается. Баки подходит достаточно близко, чтобы ясно видеть золото заката, отражающееся в этих больших, темных глазах, а затем он останавливается. - Питер, - говорит он, практически со вздохом, совсем не пытаясь скрыть облегчение в своем голосе. - Баки! – озадаченно произносит Питер. – Как ты… почему ты… что ты здесь делаешь? - Я здесь, чтобы найти тебя, - говорит он, хотя часть его хочет кричать, я везде тебя искал. – Я звонил Неду. Питер сильнее вжимается в скамью, и смущенно втягивает голову в плечи. - Прости, - говорит он, опустив глаза. – Я не… я собирался ехать к Неду, мне просто… мне просто нужно было сначала приехать сюда, вот и все. Как ты, э-э, как ты узнал, где я? Баки хмурится, сжимая металлический кулак, пока обдумывает, что ему сказать, но он даже не знает, с чего начать. - Я нашел бланк разрешения, - говорит он. Щеки Питера слегка краснеют, хотя Баки не может понять, почему он смущается. Питер застенчиво поднимает на него взгляд, затем опускает его обратно на свои колени и говорит: - Да. Я, э-э… я немного расстроен, что не могу поехать на экскурсию, поэтому я, э-э, я подумал, что, ну, это же вечер пятницы, я бы мог просто сейчас поехать и… по-подожди, но, э-э, откуда ты узнал, что я здесь? Он жестом показывает на парк вокруг них и Баки почти хочет улыбнуться, когда произносит: - Через дорогу у входа в парк я увидел табличку с надписью «Вход с собаками разрешен» и я понял, что если ты тоже ее увидел, тогда ты здесь. Питер улыбается, тепло и немного польщено, прежде чем что-то более серьезное мелькает на его лице, и он снова опускает голову. Баки вздыхает, делая шаг вперед и присаживаясь рядом с пацаном на скамейку, наблюдая, как парк постепенно пустеет по мере того, как садится солнце. - Парень, - тихо произносит он после долгого молчания. – Я знаю, почему ты сюда приехал. - Ч-что, э-э, что ты имеешь в виду? - Прекрати нести чушь, - беззлобно говорит Баки, откидываясь, чтобы положить металлическую руку на спинку скамейки, поворачиваясь таким образом, чтобы находиться вполоборота к Питеру. – Ты знаешь, что я имею в виду. Я знаю, что ты приехал сюда из-за экспозиции Ревущей команды. Я знаю, что ты читал мой дневник. Питер вскидывает голову, поворачиваясь к Баки с широко раскрытыми, полными паники глазами, его кожа еще больше бледнеет из-за того, что теперь солнце полностью скрылось за горизонтом. Баки видит легкую дрожь в ногах ребенка, а затем Питер отчаянно говорит: - Прости, Баки, я… прости, я не хотел, клянусь, это… это была случайность, я думал, что это адресная книга, я не хотел ничего смотреть, но потом… п-потом я увидел ту твою фотографию и… и я хотел просто спросить тебя, и я должен был, но затем я подумал, что если я просто веду себя глупо и подозрительно и… но на той фотографии был ты, и я не мог понять, я до сих пор не понимаю, как ты… но… пожалуйста, не сердись, пожалуйста, Баки, пожалуйста, не сердись! - Я не сержусь, - говорит Баки, но паника в глазах Питера не исчезает, поэтому Баки повторяет, - эй, ребенок, я серьезно, я не сержусь, я просто… - он вздыхает, чувствуя, как его плечи слегка поникают от сознания того, что он не знает, что сказать. – Тут такое дело. Если ты собираешься остаться со мной… Он чувствует, как тело мальчишки застывает, как будто он превратился в камень, и когда он бросает взгляд на Питера и видит, как в его глазах скапливается влага, Баки осекается, сбитый с толку тихой, дрожащей мольбой Питера: - Пожалуйста, Баки, я… пожалуйста, - и следующее, что он осознает, что все тело Питера сотрясается от дрожи, и из его глаз льются слезы. – Я больше так не буду, я обещаю, обещаю, я больше не буду, пожалуйста… Баки с трудом его понимает сквозь надрывные рыдания, а затем Питер снова смотрит на него широко раскрытыми, темными и влажными глазами и сердце Баки падает, как будто его превратили в тяжелый и холодный камень, когда Питер говорит: - Пожалуйста, не оставляй меня! Пожалуйста, пожалуйста, не надо, я буду хорошим, я обещаю, поэтому, пожалуйста, не оставляй меня, Баки, я хочу остаться с тобой! - Эй, - пытается Баки с паникой в собственном голосе, хотя Питер не останавливается до тех пор, пока Баки не берет его за плечи и не начинает мягко успокаивать. – Эй, эй, парень, успокойся, ш-ш-ш, все в порядке, я не это имел в виду, эй. – Он обхватывает голову Питера руками и снова шикает, а затем говорит, как только рыдания мальчишки немного затихают. – Я не оставлю тебя, ребенок. Я хотел сказать… если ты решишь остаться со мной. И я упоминаю об этом только потому, что… послушай, тут такое дело, Питер… Баки вздыхает, отпуская пацана и наклоняясь вперед, чтобы устало упереться локтями о колени. Он сопротивляется желанию наклонить голову, усталость и беспокойство переполняют его. - Я должен тебе все объяснить. Я знаю, что должен. Но тут такое дело, Питер, я… Его челюсти сжимаются, и Баки сцепляет руки вместе и теперь опускает голову, собираясь с духом, потому что боится сказать то, что как он знает, нужно сказать. То, что он должен был сказать несколько месяцев назад. - Оставаться со мной небезопасно. Питер снова напрягается рядом с ним, и Баки видит, как начинает потряхивать руки и колени мальчишки, без сомнения он снова собирается начать упрашивать, поэтому Баки продолжает, не давая ему шанса это сделать. - За мной охотятся, Питер. Он чувствует, как взгляд пацана просверливает дыру у него в голове, и Баки вынужден приложить массу усилий, чтобы устоять перед желанием повернуться и встретиться с ним глазами. Он сцепляет руки, чтобы не сжимать деревянную скамью слишком сильно и говорит: - Я просто хочу быть честным с тобой, парень. Есть очень плохие люди, которые преследуют меня. Существует причина, почему я живу так, и это не только потому, что я родился в 1917 году. Я в бегах. Он поворачивается, чтобы посмотреть на Питера, и пристально смотрит прямо ему в глаза, когда продолжает, его голос обманчиво спокоен, по сравнению с тревогой, свернувшейся у него в животе: - Каждую минуту, которую ты проводишь со мной, ты находишься в опасности… - Меня это не волнует… - Дай мне закончить, - настаивает Баки, и Питер затихает с лицом, выражающим беспокойство. - Нет никакого «если» в том, найдут ли они меня или нет. Есть только «когда». И это «когда» закончится боем… до смерти. Ты находишься в опасности, просто зная меня, тем более живя со мной, ребенок. И если я расскажу тебе все о том, где я был на протяжении этих семидесяти лет… я не могу. Я не могу этого сделать, Питер. Я уже подвергаю тебя слишком большому риску. Если они поймут, что ты знаешь, они сделают все, чтобы убрать тебя. Я не могу этого допустить. Он снова опускает взгляд на свои руки, чувствуя под перчаткой твердый, тяжелый металл своего левого кулака, сжатого правой рукой, по-прежнему даже сейчас наполовину ожидая почувствовать пульсацию крови в нем. - Если бы я был хорошим человеком… - начинает он, густо сглатывая и сжимая руки. – Если бы я был хорошим человеком, я бы отправил тебя подальше. Пока они нас не нашли. Я бы отправил тебя куда-то, где у тебя была бы жизнь, которую ты заслуживаешь, а потом бы скрылся куда-нибудь подальше от тебя. Баки отваживается на быстрый взгляд на Питера, снова видит слезы, обильно льющиеся по щекам, и вздыхает, продолжая: - Но я сказал, что позабочусь о тебе, - он поворачивается лицом к мальчишке, ободряюще положив руку ему на плечо, - и я сделаю это. Честно говоря, ребенок, я слишком глубоко увяз в этом. Я никогда не смогу спокойно спать, если не буду знать, что ты в порядке. Я не смогу справиться с этим. Он поднимает руку к лицу Питера, обхватывая его за затылок, чтобы убедиться, что он смотрит на него все еще плачущими глазами. - Так что, пока ты сам не передумаешь, ты останешься здесь со мной, ребенок. Я не оставлю тебя, хотя я и должен, и я не могу рассказать тебе правду, хотя ты и заслуживаешь того, чтобы знать ее. Питер поднимает руки, начинает вытирать щеки и ловить слезы, которые продолжают течь из глаз, тыльной стороной кулаков. Он глубоко дышит, стараясь взять себя под контроль, и его всхлипы затихают. - Извини, - горестно снова произносит он. – Просто… я все время думаю, что однажды потеряю это. Я имею в виду… нас. Я так… - он снова всхлипывает, слегка сгибаясь, когда произносит эти слова, - я так все время боюсь, что что-то отнимет это. Что ты… что ты уйдешь или… что… я тоже тебя потеряю. Он поднимает взгляд на Баки, и Баки чувствует острый, болезненный укол вины и душевную боль из-за по-настоящему испуганного взгляда на лице пацана. - После того, как мои тетя и дядя умерли… - почти шепчет Питер, немного успокоившись, - я… я все время хотел, чтобы кто-то помог мне. Я знаю, что это звучит глупо, потому что у меня есть эта сила и все такое, и я знаю, что достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе, но я просто…был так напуган и чувствовал себя таким одиноким. К тому же везде, куда меня отправляли, было… я… я просто не чувствовал себя в безопасности. Мне казалось, что я схожу с ума от того, как мне постоянно было страшно. Питер перестает пытаться вытереть слезы, слишком быстро падающие для его рук, чтобы успевать за ними. - А потом… потом я встретил тебя. И ты помог мне. Ты на самом деле… ты позаботился и поддержал меня, и я… я привязался, потому что впервые за долгое время я больше не чувствовал страха, и теперь мы живем вместе и у меня такое чувство, что так было всегда, но… в то же время я так паникую, мне кажется, что рано или поздно что-то выбьет почву у меня из-под ног. Мне кажется, что однажды утром я проснусь и снова окажусь в приемной семье, брошенный или умирающий с голоду или просто полностью игнорируемый, и… и тебя… там не будет. Баки хочет протянуть руку, хочет сказать, что этого никогда не случится, что он этого не допустит, но сомнение останавливает его, вздымаясь, словно непроницаемая стена между ними. Он не может предсказать будущее; не может остановить то, что находится вне его контроля, но в этот момент искушение сказать все что угодно, чтобы заставить Питера прекратить плакать, становится просто невыносимым. - Когда я открыл твой дневник… когда я увидел ту твою фотографию с войны и прочитал все то, что ты написал, я… я подумал, что это оно, то, что выбьет почву у меня из-под ног. Я, наконец, нашел дом и теперь мне снова придется потерять его, потому что ты уедешь в Румынию и на этом все, ты уйдешь, и я останусь один, а я ненавижу то, что так боюсь быть один, но больше всего, Баки, я… хочу… остаться с тобой. Я хочу остаться с тобой, в нашем доме, готовить ужины, смотреть фильмы, тренироваться, ходить к Дельмару, выгуливать Доджера и Тессу по выходным, ходить в прачечную и разговаривать на испанском. Я люблю это, я люблю все это, я люблю жить с тобой, быть одной семьей и я боюсь. Он закрывает лицо руками, его узкие тонкие плечи содрогаются от рыданий. Баки тянется, собираясь положить руку на плечо мальчишки и притянуть его в объятия, когда Питер восклицает: - Пожалуйста, не оставляй меня, пожалуйста, Баки, не… я не хочу тебя потерять! Он притягивает Питера двумя руками, надежно обхватывая его за спину и крепко прижимая к своей груди, пока Питер рыдает в его куртку. Баки обнимает его, практически затягивая к себе на колени, зарываясь лицом в макушку Питера и твердо заверяя в его волосы: - Я не оставлю, Питер, я никуда не уйду. Я обещаю. Баки крепко его держит, нежно покачивая его легкими движениями вперед-назад, пока ребенок постепенно успокаивается, переходя от душераздирающих рыданий к более спокойным, прерываясь на икоту и шмыганье носом, когда пытается глубоко дышать сквозь натиск слез. - Эй, - тихо произносит Баки, когда Питер достаточно успокоился, чтобы услышать его. – Послушай, Питер, я был серьезен, когда сказал, что ты останешься со мной столько, сколько захочешь. И если… когда придет время и мне придется покинуть Нью-Йорк… ты можешь поехать со мной. Я хочу, чтобы ты сделал это. Но я знаю, что это много. Это не совсем честная сделка, я понимаю это. Но я не оставлю тебя, если ты не захочешь, понятно? Как ты сказал, мы вместе. Семья. Питер обнимает его крепче, и Баки немного сильнее вжимается щекой в волосы мальчишки. - Я не буду врать и говорить, что все останется так навсегда. Хотелось бы, но я знаю, что, в конце концов, мне придется двигаться дальше. Это не обязательно должна быть Румыния. Мы можем поехать куда-нибудь еще – может быть, в Аргентину. Куда-то, где говорят по-испански, чтобы ты мог передвигаться самостоятельно. Где много людей и где мы могли бы залечь на дно и начать все сначала. Мы что-нибудь придумаем. - А что насчет… - говорит Питер, но получается приглушенно из-за того, что он прижимается к груди Баки, поэтому он слегка отстраняется и пытается снова. – А что насчет Мстителей? Капитан Америка… он же твой друг, верно? Они не могут нам помочь? Баки напрягается, неуверенный, что сказать в ответ на это, большие темные глаза Питера вопросительно смотрят на него. Он сглатывает, затем прочищает горло, чтобы попытаться подавить беспокойство, которое, кажется, вскипает, как будто вулканическая лава прорывается ему в рот. - Это не так просто, - пытается он, брови Питера нахмуриваются сильнее. – Послушай, ребенок, парень, о котором ты читал в музее, тот, который когда-то был другом Стива… это не совсем я. Я имею в виду, это так, но я не… дерьмо. Я имею в виду, мы со Стивом не являемся теми, кем ты нас считаешь, и последний раз, когда мы виделись, это не было… Мы не друзья. Хуже того, я уверен, что он посадит меня, если когда-нибудь найдет. Я не хочу просить его о помощи. Питер хмурится, беспокойство и замешательство смешиваются на его лице, когда он спрашивает: - Почему Капитан Америка захочет посадить тебя? Баки вздыхает, снова прижимая Питера к груди, чтобы не смотреть в эти широко раскрытые, умоляющие глаза, и не чувствовать, что он лжет в лицо ребенка. - Это одна из тех вещей, которую я не могу рассказать тебе, - извиняющимся тоном говорит он. Питер затихает на минуту, затем в последний раз шмыгает носом, вытирает лицо рукавом своей толстовки и говорит: «Хорошо», - слегка кивая Баки в грудь. Напряжение мгновенно оставляет Баки, и он оседает на скамейке, его руки разжимаются вокруг Питера, прежде чем он снова сжимает их, на секунду испугавшись, что уронит мальчишку. Мальчишка прижимается к нему, закрывая глаза и делая глубокий вдох, когда напряжение, кажется, тоже покидает его. Затем Питер вздыхает и говорит тихим сонным бормотанием: - Я хочу есть. Баки улыбается, откидывая голову назад и глядя в черное ночное небо: - Да, я тоже, парень. Уже поздно. - Я должен был поехать к Неду, - скулит он, становясь еще более безвольным в руках Баки, как нарочно. – Но я так устал. - В любом случае, чтобы добраться домой потребуется большая часть ночи, - говорит Баки, усаживая Питера и затем выпрямляясь, разминая спину и вставая со скамейки. – Воспользуйся моим телефоном и позвони ему, узнай, не сможешь ли ты прийти завтра вечером. Кстати, на этой неделе вместо еды на вынос я куплю тебе телефон. Никакого больше дерьма с этой игрой в прятки, парень. Я слишком стар для этого. - Извини, - снова говорит Питер с застенчивой улыбкой. – Я не хотел волновать тебя. Сначала я не думал, что ты узнаешь, но потом… когда я сидел здесь, все, о чем я мог думать, это о возвращении домой. Я тогда еще не решил, собираюсь ли я признаться и спросить тебя, или просто хочу увидеть тебя и воспользоваться преимуществом, пока оно у меня было, но тут появился ты. Баки хочет сказать: «Тебе не нужно использовать никакие преимущества. Я никуда не уйду», - отчаянно хочет, больше чем что-либо, чтобы убедить его и сделать все – сказать что угодно – чтобы заставить его почувствовать себя в безопасности, но он понимает, что не может. Он знает, что в жизни очень мало вещей, которые он на самом деле может контролировать; что даже, если бы они с Питером были совершенно нормальными людьми, объединенными самыми простыми и нормальными обстоятельствами, в жизни есть вещи, которые не могут быть неизменными, и обещания, которые не могут быть выполнены. Но Баки клянется всеми фибрами своей души, что это будет тем единственным, что у него не отнимут. - Вернуться домой звучит как отличная идея, парень, - говорит он, взъерошивая волосы Питера, и затем берет его за плечо и ведет из парка. – Давай немного перекусим и надеюсь, что мы не опоздаем на последний автобус. Если опоздаем, я заставлю тебя бежать назад в Квинс. Питер смеется, обхватывая Баки с одной стороны за пояс. - На это уйдет примерно три дня. - Ты будешь благодарен за все тренировки, которые мы проводили, это точно. Баки улыбается, когда Питер снова смеется, и еще раз нежно взъерошивает волосы ребенка, успокаивающе сжимая его плечо, чувствуя маленькое, теплое, дышащее тело у своего бока и получая удовольствие от этого сосредоточия костей и крови, соединенных вместе, кульминацией которых стало это создание, которое Баки любит всем сердцем.