Встать! Суд идет

На следующее утро Чонгук просыпается чистой болью. Заснувший в бесформенном мягком кресле, закинувшийся перед этим целой бурлящей смесью всяких веществ, Ким из комнаты его выгонять не стал. А надо бы. Казалось, все друг друга знают, все здесь друзья, а все же спальня чужая. Чем сам Ким всю ночь занимался, Чонгук не знал; кровать была нетронута. И, пожалуй, он предпочтет дальше не знать. Воскресенье — день тяжелый, а тем более для алкоголиков сорок пятого калибра, которые не отличают пиво от жидкости для снятия лака. Что ж, каждый сам виноват, да... Кое-как слезши с кресла, Чонгук поплелся было в ванную, но наткнулся на замок. По дому шастали оставшиеся ночные птицы; побитые, с потекшими тушами, со смятыми черными крылами, иногда — с бутылкой в трясущейся руке. А все почему? Потому что отчаянная работа требует отчаянного отдыха. Девушки выглядели еще ничего, но вот парни, казалось, только-только выползли из гробниц. В ванной внизу тоже было занято. Чонгук потряс ручкой, чуть ее не выдернул, но махнул в итоге на это дело. Из распахнутых настежь окон тянула утренняя свежесть, время бежало к восьми. Он отыскал на полу свою кофту, натянул, пошел отыскивать Юнги. Юнги не обнаружился от слова совсем. Он нашел только свой телефон в гостиной на подоконнике; батарея, слабо пискнув, помирала. Три пропущенных звонка от матери. Чонгук быстро перезванивает ей, убеждает, что все хорошо, розово, и, вообще, в пряниках, что он не стал геем (кхм), не облысел, не загремел в участок, никто не помер, и, вообще, он приедет через час. Мать не верит, тяжело вздыхает, в очередной раз сетует на свое любимое «и почему я не родила девочку». Чонгук решает не напоминать ей, что некоторые девчонки тут пьют похлеще мужиков. Желает наспех доброго утра и бросает трубку. Часть народа разошлась, остаток сбился в кружок на кухне, разливая холодный кофе. Ни Юнги, ни Чимина тут нет. Близняшки сидят рядышком, поджав крылышки вниз, и перешептываются. Они успели накраситься, и, кажется, даже позавтракать. Сонхун, Хоби, Джин и Сону сидят на высоких барных стульях, еще трое малознакомых парней валяются на диване. М-да. — Тэхён в душе, — произносит Борам, стоит ему только поздороваться. — Я, вроде, не спрашивал… — На втором этаже, — вторит ей сестра. — Скоро выйдет. Чонгук непонимающе смотрит на них. Или они просто так шутят? — Не обращай внимания, — Хосок суетливо хлопает его по плечу, усаживает на стул, великодушно предлагает чужой, к слову, чай. Чонгук качает головой. Кофейный запах отбивает, к сожалению, весь-весь аппетит. — Хорошо спалось? — Нормально, — Чонгук начинает подозревать, что столь щедрое радушие вызвано чем-то, о чем он пока не знает, а все остальные — вполне. — А вы все где спали? — Да кто где. В гостиной, на кухне, в туалете… — А Юнги куда исчез? — Он… — Хосок неопределенно махнул рукой. — Ушел. Домой ему пора. — А Чимин? Близняшки хором прокашливаются. Синхронизация удивительна, даже попахивает актерским мастерством. Что-то тут неладно. — Он… тоже ушел. — Хоби, ты так бесталанно объясняешь, — не выдерживает Борам. — Он уехал по каким-то делам. Весь серьезный такой. — По каким таким делам в воскресенье утром? — Никто не в курсе. Чонгук вздыхает и хочет еще что-то спросить, но дверь приоткрывается и входит Тэхён. В домашней одежде и с мокрой головой. Не соврали же. — До-о-оброе утро, — тянет Хосок, и Чонгук напрягается от его тона. — Как спалось? — Нормально? — Ким, похоже, тоже не понимает, что это с ними. Может, они успели чего-то покурить с утра? Радует, правда, что Чонгук не один такой растерянный. Вот только рано радовались. Ким сперва задумывается о чем-то, потом подходит к ним и неожиданно просит: — Выйдем на минутку? Смесь понимающих и сочувственных взглядов. Чонгук пытается возразить, но слов как следует не находит, и, сдавшись, тащится за Кимом в прихожую. В глубине души он очень надеется, что тот не поднимет тему вчерашней игры. А может… может и наоборот, хочет этого. Чонгук давно не знает. Знает только, что слабый аромат геля для душа, которым пользуется Тэхён, определенно запомнится ему на всю жизнь. Надо узнать, чем он пользуется. Очень качественный товар потому что. Ким смотрит на него задумчиво, совсем не так, как вчера вечером. Опала вуаль ночных мечт. В дневном свете вообще все кажется сложнее, туманнее, горше. — Ты не читал электронную почту утром? — Нет, — Чонгук все еще не понимает, о чем речь. — А что? Из универа что-то прислали? Тэхён залезает в карман, вытаскивает телефон, протягивает ему. Пахнет уже не просто жареным, а паленым нахер ко всем чертям. И в череп медленно вливается головная боль. Чонгук пробегается глазами по строчкам, особо ни на чем не останавливаясь, но взгляд цепляется за собственное имя. Чон Чонгук. Так и написано. В письме. В письме для Тэхёна. — И что это значит? Ким тяжело вздыхает, пряча телефон назад и зарываясь руками в волосы. Глупый, конечно, вопрос, но он не мог его не задать. Пора начать и произносить некоторые вещи вслух. — Ты же тоже вызвался преподавать малолеткам? Чонгук сглатывает. — Да… — Препод сказала, что мы лучшие в наших группах, поэтому должны объединиться, — он недовольно цокает языком. — Прежде, чем ты начнешь ныть, сразу скажу, что мне такая перспектива тоже не улыбается. Может, попросим ее изменить решение? Чонгук, пропустивший мимо ушей большую часть чужих слов, резко вскидывает голову. — Изменить решение? Ты что, боишься? Или настолько в себе неуверен, что готов работать, с кем попало? Рыбка попадается на крючок так просто, что даже верить не хочется. — Это я-то боюсь? Да я боюсь за тебя, как бы ты от своей спеси не захлебнулся, пока готовишься к занятиям! Уж поверь, мне с тобой в паре работать совершенно не хочется! — Ну и пожалуйста. Я ни к кому не пойду. Мне поставили задачу — я ее выполню, с тобой, без тебя, мне без разницы. — Ну и отлично. Мне тоже эта победа нужна. Не думай, что ты тут один такой целеустремленный. — С тобой невозможно общаться. — Чья бы корова мычала. Хосок выглядывает в коридор. Милые бранятся — только тешатся, написано крупным шрифтом у него на лице. Чонгук краснеет до кончиков ушей и тут же выпихивает его назад, в кухню. — Уроки начинаются через две недели, — он поворачивается к Киму, складывает руки на груди. — Когда у тебя есть время? — Для тебя — никогда, — фыркает тот. — Ну хватит… давай серьезно, Тэ. Нам столько всего надо сделать. Если не начнем сейчас, потом просрем все сроки. Когда ты свободен? Как насчет среды? Тэхён вдруг как-то смущается, опускает плечи, кивает несмело. И отворачивается. Вероятно, не хочет его видеть, строит догадки Чонгук. Совсем не замечает, как Тэхён прячет огонек в глазах, как робко улыбается каким-то своим мыслям. И, несмотря на все, Чонгук чувствует легкость. Наверное, из него просто еще не выветрилось вчерашнее шампанское. Радость чуть-чуть угасает, когда наступает время думать о вещах насущных. К примеру, о Юнги. Чонгук в понедельник отыскивает его в аудитории, отрывает от конспектов и начинает задавать вопросы. Те вопросы, которые, если по чесноку, стоило задать еще месяц назад. Но Чонгук, как известно, даже не на дуб походит уже, а на самого настоящего карася. Лежит себе в реке, в ус не дует, про остальной мир — ни ку-ку, не интересно ему, да и больно нужно все это знать. — Ты куда ушел? — Куда-куда. Домой. — А вчера ночью? — Гулять. — Нахрена? И почему с Чимином? Юнги с треском опускает книгу на стол. — Мы друзья. Чонгук недовольно скалится. — У меня такое чувство, будто вы с ним больше друзья, чем мы с тобой. — Ты параноишь. — Вы же так мало знакомы. Как долго вы общаетесь? — Да какая разница? — Юнги раздраженно поправляет волосы. — Общаемся и общаемся, тебе-то что! Чонгук упрямится. — Он — заодно с Придурком! Они все — наши враги! — Ты долбанулся? Мы не в гребанном симуляторе! Какие нахуй враги? Ты вообще с Тэхёном вчера облизывался! — Это была просто игра, — слабо возражает Чонгук. Просто. Игра. Ничего большего. Тэхён бы не захотел сам, добровольно, без всяких условий… Если бы Тэхён хотел сделать это по-настоящему, он бы поцеловал его там, где нет глаз. Чтобы без обсуждений, слухов, хихиканий. Чтобы было честно. А так — сплошная фальшь, пустышка, этот поцелуй ничего не значит. И вообще… Тэхён через полчаса уже нашел себе другую компанию. Непонятная желчь клокочет у него внутри, только в этот раз почему-то задевает его самого. Обидно. И почему? Потому, что Тэхён вот так над ним поиздевался? Борам, выслушав монолог про невыносимость характера синеволосого идиота, лишь тяжко вздохнула. — Ты бы хряпнул чего-нибудь, что ли. — Что? — Ну, выпей чего-нибудь покрепче вдвоем с ним. Чтобы вокруг не было толпы. А там само пойдет. — Что… что пойдет? — Господи, Чонгук, — она закатывает глаза. — Какой же ты все-таки тупой! Чонгук обиженно складывает руки на груди. — Почему это я тупой, когда вы все мне ничего не говорите? Все ходят, шушукаются, Юнги исчезает постоянно куда-то и мне не говорит, а потом я — тупой! — Юнги действительно мудак. Пусть он сам тебе все расскажет. А насчет Тэхёна — если я еще раз услышу хоть одну жалобу, я тебя придушу, серьезно, сколько можно ходить вокруг да около! Ты все убеждаешь всех вокруг, что терпеть его не можешь, видеть и слышать не можешь, но при этом про него не затыкаешься. Нормальный человек бы плюнул и ушел, — она укоризненно качает головой. — А ты все узнаешь что-то, отправляешь меня с вопросами, день и ночь только о нем и говоришь, даже, блин, со всеми девушками. Ты знаешь, какие отчаянные уходили от тебя наши однокурсницы? Ты, может, много кому нравишься, но сам, кроме своего Тэхёна, вообще никого не видишь. Не замечал? Чонгук сидит, слушает, распахнув глаза, и черная чайка, сидящая в нем внутри, начинает снова шевелиться и ерзать. Ерзать прямо по больному месту. Ее слова не укладываются в голове и кажутся ему самому немного смешными и странными. В смысле, он никого, кроме Кима, не видит? Глупости же. У него полно людей в жизни, и стоит ему захотеть, будет хоть три девушки сразу, он всегда был любим женским полом. Единственная причина, по которой он говорит про Тэхёна, заключается в том, что последний его раздражает. Чонгук совершенно чисто и ярко его ненавидит самоей настоящею братскою ненавистью. Ну и что с того? Все люди жалуются, когда их что-то злит, ничего тут такого нет. — Ладно, — она снова вздыхает. — Спрошу прямо. Тэхён тебе нравится? Что..? Что за чушь. Речи быть не может. Чонгук набирает побольше воздуха в легкие, не чувствуя, как зарделись его щеки, и быстро выпускает: — Нет. Что ты несешь! — Да ладно тебе. Все нормально, остынь. Я просто спросила. — Как ты вообще могла о таком подумать! И вообще, я не гей! — Говорю же, успокойся, натуральный ты наш. Я все поняла. Зато ты ничего не понял — не звучит. Но Чонгук в улете. Парень! И ему! Бред полнейший. Ему нравятся девушки. Да даже если бы это было не так, то Тэхён последний, последний человек на этой земле, который его привлекает. Поцелуй, напоминает ему спящая чайка. Тебе понравилось с ним. Заткнись, отвечает Чонгук ей. Он был пьяным, ему померещились олимпийские таланты и умения. Понравилось только потому, что Тэхён хорошо это делал, а не из-за самого Тэхёна. Ким, он же вообще… некрасивый. Или нет. У него правильные, мягкие черты, высокий лоб, пронзительный взгляд, густые ресницы. А еще он умеет себя подать. Умеет так появиться, что от него невозможно оторвать глаз. Но в этом же нет ничего особенного? Чонгук может определить, привлекательный человек или нет, даже если он его пола, так же как и девушки могут считать других девушек красивыми, не испытывая к ним ничего. Это в самом порядке вещей. И Чонгук засовывает эту мысль в долгий ящик с тем, чтобы достать примерно через никогда. Думать ее слишком трудно и страшно. Секрет Юнги вскрывается довольно скоро и оказывается больной раной. Это случается в ту же среду. Чонгук после пар тащится прямиком к Кимам, не подозревая еще, что там его тоже застанут врасплох. Хосок увязывается за ним, аргументируя туманными апелляциями в духе «ой, че-т давно старика Джина не видел». Доверия Чонгук к нему особого не испытывает, но мозг уже слишком занят другими тревожащими мыслями. Так и добираются спустя полчаса к фешенебельным апартаментам семейства Ким. Опять. Опять они здесь. Это, кажется, начинает входить в привычку. Юнги обнаруживается на кухне. Завидев друзей, он пристально глядит всем по очереди в глаза. Наконец вздыхает: — Сокджина нет. — А где он? — Хосок упорно делает вид, что ему только Джин в этом мире и интересен. Чонгук, знающий, что парочка друг друга раньше не особо жаловала, хмурится. Бог знает, что они могут замышлять. — Фиг знает. Исчез. Не выходит на связь. — Вы не видели сегодня гибридный лексус черного цвета на парковке перед универом? — Чимин влетает в кухню так стремительно, будто вот-вот опоздает на последний в мире самолет. Его растрепанность и взвинченность несколько утихают, когда он видит Чонгука, будто тот ему когда что плохое сделал. Не сделал, вроде? Чонгук перебирает в памяти последние два месяца и решает, что нет, а все же блондин явно чем-то недоволен. — Не, не видели, — Хосок оглядывается. — Исчез, говоришь? А Тэхён не в курсе? — О, он уже четыре часа не спускается сверху. Мы его не трогаем. Чонгук не удерживается. — А что такого? — Он в последнее время странный. Немного… поехал со своей учебой. Их все выходные таскали с одного соревнования на другое, он сейчас почти не спит, догоняет материал. С ним вообще сейчас лучше не говорить. Все на минуту замолчали. Тихое «да-а-а» из уст Хосока было как никогда кстати. Издержки профессии, так сказать. — Он мне нужен, — Чонгук делает шаг в сторону лестницы. — Для занятий, — поясняет. — Да-да, — Хосок загадочно лыбится. — Мы все понимаем, не переживай. Не ты первый, не ты последний. — Что…? — Ну, помни только, что имеем — не храним, потерявши — плачем… так что ты это, не тупи. Часики-то тикают. Не обижай его. — Да о чем ты, черт возьми, говоришь? — Он шутит, шутит, — Юнги хватает Хосока за руку и тянет назад, на кухню. — Иди. Он тебя ждет. Ждет…? Чонгук на ватных ногах поднимается наверх, неуверенно замирает перед закрытой дверью. Привычный холодок волнения пробегается по рукам. Наверное, ради приличия стоит постучать. И он стучит, и в том же ритме, лишь чаще примерно раз в пятьсот, стучит и его сердечная система. Да-а. Никто не отвечает, но Чонгук решает, что раз уж он предупредил, то все условности соблюдены. В комнате холодно. Тэхён, секунду назад смотревший в компьютер, поднимает глаза. И голову — синяя макушка высовывается из-за краешка экрана. Он сдвигает левый наушник, чуть поворачивается в вертящемся кресле и направляет на гостя весь свой непривычно жесткий взгляд. Чонгук даже оторопел чуть-чуть, последний раз на него так зло смотрели тогда, в библиотеке. Больше весь этот случай повторять не хочется. Было неприятно слишком. Но ведь сейчас он ничего не сделал? — Мы договаривались на три тридцать, — Тэхён переводит взгляд назад в экран, придвигаясь назад к столу. — Ты рано. — Мы рано закончили. Может, оторвешься? — Я занят. — Чем? Видеоиграми? — Не твое, сука, дело. Уговор был на три тридцать. Проваливай, будь добр. — Да какая муха тебя укусила? — Чонгук от внезапной досады с силой захлопывает дверь. Сквозняк выбивает из нее громкий болезненный вскрик и утихает. — Опять будешь огрызаться? Я думал, мы все уладили. — Индюк тоже думал, да в суп попал. — Что, решил вспомнить все существующие поговорки с животными? — Уйди из моей спальни, ради бога! — Тэхён срывает с себя наушники, нервно сжимает их в белых руках. В сгибе локтя раздраженно пульсирует венка. А Чонгук, ради всего святого, не может никак понять, что он сделал не так, и от этого хочется только злиться в ответ. Все-таки не дано им работать вместе. Собака с кошкой дружить не могут. У последней еще и, глядишь, коготочки прорезались. — Не уйду, пока ты не объяснишь, в чем дело, — он опирается спиной о дверь, складывает руки на груди и ждет. Тэхён мрачнеет еще больше. — Ни в чем. — Тогда что ты ежишься? — Приходи через сорок минут, как договаривались! — А сейчас мне что делать? — Снять штаны и бегать. — А ты бы и рад, да? — Не волнуйся, — Ким презрительно улыбается. — Ничего интересного там для меня нет. — Не попробуешь, не узнаешь. Чонгук и сам не замечает, как их разговор ускользает в какое-то подозрительное направление. Как ледяная плоскость, которая все наклоняется, наклоняется, наклоняется, чуть-чуть — и полетишь. Прямо башкой вниз. И удачи тебе в вольном падении. Тело, как известно, летит вниз с ускорением девять целых восемьдесят один метр в квадратную секунду… А рожденный ползать ни на что другое и не способен. Тэхён вскакивает с места, подлетает к нему, распахивает дверь и с какой-то доселе невиданной яростью принимается выпихивать его за порог. Чонгук от неожиданности даже поддается, сделав два шага назад, но вовремя приходит в себя и хватается за дверной косяк. Все последующие попытки сдвинуть его с места плачевно бесполезны. А потом видит на нем знакомую футболку, и на лице расцветает самая настоящая радость. Еще бы. — Зая не в духе? Не ругайся, дай я тебя обниму. Зайкам нельзя так расстраиваться. И он распахивает, приглашая внутрь, объятия, наслаждается каждой секундой, видя стремительно краснеющее, злющее, возмущенное лицо. Тэхён открывает рот, чтобы испустить долгий и безжалостный мат, но вместо этого лишь чертыхается и принимается колотить его по груди. У волейболистов рука намечена, удар поставлен хорошо, сильные мечущие движения, но Чонгук даже не чувствует боли. Его колотят с легкостью, не желая причинить вред. Чонгук чувствует это. Чувствует и накатывающую ласковыми волнами теплоту. Когда же Тэхён в очередной раз замахивается, он вздыхает, перехватывает его руки, одним движением закручивает назад, разворачивает к себе спиной и захлопывает замок. Сцепленный, Ким не сразу понимает, что это было. Только чужое дыхание в шею. Сердце совершает кувырок и хочет выброситься из окна. — Успокоился? — спрашивает Чонгук, выждав несколько минут. — Да, — тихо. — Больше не злишься? — Нет… — Хорошо. Я отпускаю. Ким вздрагивает, будто желая что-то сказать, но покорно кивает и выпутывается из чужих рук. Те, не чувствуя спокойствия бившегося в них тела, сразу грустнеют. Чонгук кашляет, стараясь скрыть свое смущение. — Мы, может, пойдем заниматься? Тэхён, не поворачиваясь, тихо соглашается, становясь в мгновение ока шелковым и послушным. Феноменально просто. Надо чаще так делать. Можно вообще при каждой встрече, решает Чонгук. Так, ну, для профилактики. Они спускаются вниз, но, не дойдя до конца лестницы, Чонгук спотыкается об увиденный спор. Или… это не спор. Это Юнги. Юнги, стоящий у подоконника, держащий руки на чужих коленях. И смазливый блондинчик, которого Чонгуку пора перестать называть смазливым блондинчиком, ибо как-то не к месту уже, на этом самом подоконнике сидящий. Бог знает что Чимин там делает, но рука его скользит по чужому лицу, а в глазах застыло странное выражение. Тэхён обеспокоено трогает его за руку, но он не шевелится. Вдруг Юнги поворачивает голову, видит их и как-то сразу поникает. Поднимается, отступает от него и ждет. Чонгук медленно проходит несколько последних ступенек, столь же медленно заходит на кухню. Тэхён тут же следует за ним, инстинктивно хватая его за рукав, словно пытается… остановить. Или, может быть, успокоить. Чонгук этого не замечает даже. — Что происходит? И выкручиваться больше некуда. — Чонгук, послушай, — Юнги поворачивается к нему. — Только не ори. И пообещай реагировать нормально, ладно? Мы встречаемся. Чонгук застывает на месте. Холод прошибает его насквозь; так, словно ударили под дых. Он переводит взгляд на Чимина. Тот сидит, спокойный, точно речь не о нем. Но на него он и не будет злиться. А вот к Юнги пара вопросов. — И когда ты собирался мне об этом сказать? — Чонгук… — Тэхён участливо тянет его назад, но Чонгук сбрасывает его руку. — Я не знал, как ты отреагируешь. — И поэтому решил не говорить вообще, да? Я не понимаю. Вы все… вы все знали, да? — он вдруг оборачивается. Смотрит на Тэхёна, на Хосока, появившегося в дверях. — Знали, — продолжает задумчиво. — И оставили меня в дураках, да? — Чонгук… — Я не понимаю. Ты меня вообще ни во что не ставишь, м? Приятно было издеваться? Юнги нетерпеливо сжимает руки. — Ты у нас самый толерантный, разумеется. Ни разу не слышал от тебя мерзких комментариев про чужую ориентацию. Бог знает, как бы ты отреагировал, если бы узнал. — Да какая разница? Встречайся хоть с кем, просто могли бы мне об этом рассказать! — Мы собирались. — Не вижу. Повисает тяжелая тишина. Тэхён осторожно обнимает пальцами его руку чуть пониже плеча, и, не услышав в ответ резкости, уводит его с кухни. В гостиной становится легче. Даже дышится легче. Чонгук остается рядом с окном, рассеянно считая облака. Так он все это время подтрунивал над геями, и при этом нечаянно издевался над Юнги. Не очень славное дело. И кто из них двоих теперь — плохой друг? — Ты очень расстроен? — Тэхён снова подает голос. — Чимин настаивал, чтобы я не говорил тебе. Прости. — Все нормально. Ким звучит тише, и в тоне слабая дрожь. — Ты так сильно ненавидишь геев? И… меня? Потому что я… был с парнями? Крутой порыв ветра врезается в окно, захлопывая его намертво. Чонгук оступается. Айсберг… ледяная плоскость. Он скользит, все скользит вниз. — Не пойми меня неправильно, — он сцепляет руки, подбирая слова, — я ничего против таких, как вы, не имею. Мне, по большому счету, все равно. К счастью, я-то родился нормальным, но… — он бросает на него короткий взгляд, — но мне все равно, с кем ты там спишь. И с кем спит он. Я просто, знаешь, предпочитаю, когда мои лучшие друзья не скрывают от меня свои отношения, рассказав о них при этом всем остальным. Я не такая сволочь, чтобы отвернуться от человека только из-за ориентации. Тэхён выслушивает его. Синяя макушка, блеснув, опускается. Кажется, плечи залегает тяжелая ноша. — И ты сам никогда не сомневался в своих… предпочтениях? — Нет, конечно. Если ты про тот поцелуй, то скажу сразу, один раз все равно ничего не меняет. Я такой же, как и прежде. Это же просто касание, оно не делает из меня пидора. Ну да. Это… понятно. — Погоди, — хмурится Чонгук, сегодня на свою же беду слишком проницательный. — Ты же не… ты ведь не подумал, что… — Нет! Нет, конечно нет! Я бы не… да и это было бы так глупо, да? — Тэхён выдавливает из себя тихий смешок и поскорее отворачивается. Только вот Чонгук успевает заметить трясущиеся руки. В голове так кстати всплывает вопрос Борам. Да, это было бы очень глупо... К сожалению или к счастью, их уединение прерывают. Юнги заходит, на всякий пожарный предварительно откашлявшись, мало ли, затем коротко окликает Чонгука. Тот растерянно смотрит на его виноватое лицо, слушает короткие извинения — короткие, потому что Юнги всегда скуп на эмоции и речи. Но вину свою признает и не скрывает. Даже, свесив голову, говорит, что поймет чужой игнор, направляется уже было к двери, но Чонгук все-таки задерживает его. — Нет смысла это больше мусолить, — мучительно выдавливает он. — Забыли. Постарайся больше такую дичь не творить. Юнги повеселел. Крепкие мужские объятия возобновили, хоть и пошатнувшуюся, хоть и с треском, крепкую мужскую дружбу. Тэхён смотрел на них с расстояния метров, и Чонгук, хоть обнимал Юнги, видел его глаза. Тэхён весь вечер был тих. Он откликался на вопросы, отвечал, пояснял, что было нужно, но по его тону было слышно, что он ушел в себя. Чонгук тщетно пытался его развеселить, чувствуя невесть откуда пришедшую вину, словно ответственность за чужое настроение нес только он. Но Тэхён слабо и неестественно улыбался и снова закрывался от него, черепашкой втянув голову под панцирь, чтобы этот мир не сделал ему больно. Чонгук в итоге отчаялся совсем. Их работа застопорилась, они не доделали презентацию, даже разговор не шел. От бессилия опускались руки. Чонгук снова чувствовал, что он его чем-то задел, но он все не мог понять, или не хотел понимать, чем. В итоге пришлось попрощаться и уйти. Напоследок Тэхён даже не взглянул на него, захлопнув с шумом дверь. Чонгук звонит Борам. Ему нужен психолог с женским взглядом. Потому что разобраться в ворохе эмоций самому ему невозможно. Всяко проще и дальше быть дубом.

...