12 февраля. Юнги
Я влетел за кулисы, как ошпаренный, поспешив выцепить взглядом Намджуна и случайно расталкивая всех столпившихся людей, которые навязчиво пытались мне что-то сказать. Больше всего я хотел увидеть его сейчас, мой менеджер буквально стал той самой палкой, за которую я был обязан зацепиться, чтобы спастись, словно утопающий в зимнем озере, погребенный под толщу льда. Намджун нашелся быстро, он мило беседовал с координатором, отчего я ощутил мгновенную вспышку злости. Пока со мной тут творилось невесть что, у меня жизнь переворачивалась с ног на голову, он стоял и делал вид, что ничего не случилось, подумать только. — Намджун, - я нетерпеливо дернул его за рукав, заставляя обернуться и обратить на меня внимание. Тот расплылся в счастливейшей улыбке и поспешил меня крепко обнять. — Юнги, концерт был великолепным, зрители в восторге, ты был просто на высоте, превзошёл самого себя, это… — Это катастрофа, - я жалобно выдохнул, неловко сминая ткань его пиджака. Джун нахмурился, совсем не понимая, кажется, о чем я тут толкую и лишь вопросительно поднял бровь, ожидая, когда я продолжу. Я пристыженно опустил глаза и закусил губу. — Я облажался, Джун. Я все проебал. Я чувствовал, как Нам уставился на меня так, будто я чокнутый. Он отвел меня в сторону и наклонился вперёд, уверенным жестом сжимая одной рукой мое плечо. — Так, Юнги, что случилось? Я видел, что он пытается заглянуть мне в глаза, отчего моментально хотелось провалиться сквозь землю и ничего не чувствовать. Я слышал шквал аплодисментов, я должен был выйти туда и поклониться, но у меня не было на это сил. Я снова подвел их всех, не оправдал их надежд, отчего содрогнулся и ощутил приступ стыда. Совесть стояла рядышком и, коварно посмеиваясь, тыкала и тыкала меня, как котёнка, лишний раз напоминая, какой я пустой и ничтожный, увы, от нее нельзя было куда-то скрыться или позорно спрятаться за кулисы. — Ким Тэхен был здесь, - прошептал я убито, царапая внутреннюю часть ладони короткими ногтями. — И что? - лишь вскинул бровь Намджун. Я ужасно разозлился на него, он нарочно строил из себя идиота в такой момент, чтобы меня вывести из себя? — Блять, и ничего, - шикнул я, — Он был на концерте, а потом просто встал и вылетел из зала, сломя голову. Вот такой вот уровень моей игры был сегодня. Захотелось сплюнуть на землю от отвращения к себе, но я засунул руки поглубже в карманы брюк и нервно перекатывался с пятки на носок. Это было заслуженно. Одно дело — видеть восхищение простых слушателей, которые не знают технической составляющей, им без разницы, что там за аугментация в полифонии, наплевать на квинтовые круги и контрфактуры, из-за чего не могут по достоинству оценить мой профессионализм и навыки, а Тэхен, он… — Ким Тэхен — это некогда известный скрипач? - осторожно уточнил Джун. — Лауреат юношеских мировых, - тут же поправил я, — Он прирожденный гений, такой талант, просто изумруд, настоящее сокровище, ты не слышал, как он играл. — А ты слышал? - я сделал вдох и учтиво смолчал. — Может быть, ты перепутал? Если ты видел его последний раз в подростковом возрасте, он мог здорово измениться. — Может быть и перепутал, - я нервно зачесал пятерней волосы назад, дергано выдыхая. — Мы никак не можем узнать список присутствующих? Может быть, были какие-то специальные отдельные пригласительные? — Ничего не было, - покачал головой Джун, — Концерт был бесплатным, вход свободным, иначе говоря, никаких зацепок Юнги, прости… Почему это вообще до сих пор так важно для тебя? Ким Тэхен был когда-то невероятно известен, но сейчас о нем ни слуха, ни духу. — Из-за него я начал играть снова, когда уже хотел бросить фортепиано в двенадцать лет. - пробурчал я. — Я думал, твоя бабка настояла на этом, - изумился менеджер. Я уныло качнул головой. — Нет, она не принуждала меня к тому, чтобы я возобновлял занятия, - я на мгновение позволил своей грусти утонуть в шуме и суете, — Я бездельничал, слонялся с мальчишками, и однажды услышал, как он играет. Окна его квартиры были открыты настежь, он наверняка готовился к мировым отборочным в этот момент. Эта картина, это… - я прерывисто выдохнул, почувствовав, как заплетается язык, будто бы я опьянел. Это событие было таким весомым и значительным в моей жизни, что я не был готов сейчас им делиться, — Я потом тебе расскажу. Я сделал глубокий вдох, все еще слыша оглушающие аплодисменты. Резко развернувшись, я вышел под свет софитов, улыбаясь и кланяясь. Я видел восторг слушателей, но не разделял его, я делал то, что должен был сделать. Утопая в цветах, я поклонился и бросил короткий взгляд на пустующее место во втором ряду, моментально ощутив всю горечь и оценив реальное положение вещей. Я оказался заперт в этом аплуа звезды, и сейчас не имел никакого права показывать хотя бы какую-то часть настоящего себя. Я стал заложником своего образа, и по-честному, я все еще думал, что людям нет никакой разницы, что там у меня внутри. Как только эта сторона вырвется наружу, люди будут разочарованы, понимая, что их кумир такой же человек. А им всегда хочется верить в лучшее, иметь перед собой идеальный пример для подражания с безупречной репутацией. С другой стороны, разве не этого я хотел? Закрыв глаза, я ушел со сцены, прячась в темноте и отдавая цветы ассистенту. Я сел на корточки и прикусил свой кулак, со всей силы зажмурившись. Я успокоился только тогда, когда почувствовал руку Намджуна на своей спине. Я уткнулся ему в плечо и тихо всхлипнул.***
— Эй, Юнги, ты идешь? Я швырнул жвачку плевком на землю, пнув какой-то подвернувшийся камень, беззаботно засунув руки в карманы. На дворе стояло жаркое лето, было так душно, что, казалось, дышать было нечем, раскаленный воздух был повсюду. Я шагал следом за своим новоиспеченным приятелем. Он был старше меня на пару лет, вроде как, его звали Минхёк. Он считался крутым парнем, хотя ничем криминальным ни он, ни его компания на занимались. Я столкнулся с ним случайно, когда сидел пил пиво под лестницей, он предложил тогда потусоваться вместе. С тех пор мы периодически видимся, когда я в очередной раз прогуливаю. Я не старался влиться в их шайку, мне там не было места, это я знал совершенно точно, но они не возражали против меня, а я всего лишь хотел как-то убить время. Часто я не начинал диалог, много молчал и просто слушал, впрочем, не понимая, о чем ребята говорят между собой. Бабушка наверняка уже поняла, что на занятиях я не появляюсь, но не говорила мне ни слова. Я недоумевал, почему не получил до сих пор ни одного втыка от нее. Ну и ладно, тем и лучше. Ссориться с ней не хотелось ни в какую, но и заставить себя сесть за фортепиано, бесцельно просиживая время, я не мог. — Куда мы идём? - спросил я, нагнав Минхека, на что тот дёрнул плечом, протягивая мне сигарету. Я не стал спрашивать второй раз, как и не стал отказываться от сигареты. По большому счету, мне было без разницы, куда мы направляемся, у меня было полно времени и никаких целей. Я остановился прикурить сигарету, чиркая спичкой, когда услышал скрипку. Я открыл глаза, так и не затянувшись, вслушиваясь в мелодию. Сигарета медленно тлела, зажатая между губ, пока я пытался вдохнуть через нос. Это был Вивальди, четвертый концерт «Времена года» для скрипки с оркестром, зима. Первая часть, «Зимний ветер» аллегро нон мольто. Но… Я, словно пораженный, взял сигарету в руку, и слушал. Это было намного быстрее, чем аллегро нон мольто. Намного, черт возьми, быстрее. По метроному Мальтера аллегро — это скорость игры в районе 120-140 ударов, но играющий как будто бы мчался вперед, выдавая все 150. Я лихорадочно обернулся в поисках источника звука и увидел на той стороне улицы небольшой двухэтажный дом с распахнутым настежь окном. — Эй, Юнги, ты идешь? На этот раз слова доносились до меня, будто бы из тумана. Я что-то ответил, развернулся на сто восемьдесят градусов и быстрым шагом пошел вперед, срываясь на бег. Я остановился у дома, видя за развевающимся тюлем на втором этаже тонкий силуэт скрипача. Это был подросток, может быть, чуть младше меня. Он стоял ко мне спиной, одетый в простую белую рубашку, и его локоть так и гулял туда-сюда от выигрываемых пассажей, что вылетали из его скрипки. «В классической музыке существуют разные подходы к изображению зимы. Например, вокальный цикл Шуберта «Зимний путь» является очень ярким олицетворением пессимизма, который к концу обретает сущую беспросветность. Вивальди стремится показать слушателю разные облики зимы — и драму вьюги, и покой у камелька, и радость зимних игр. Для итальянского композитора время циклично, и конец зимы — это одновременно начало новой весны», - вспомнил я слова своего преподавателя по сольфеджио. Все сказанное тогда казалось мне невероятной скукой, но сейчас я понимал сполна, что он хотел донести до меня. Струнный оркестр и клавесин звучали в сопровождении на записи, он играл, вычерчивая зимние узоры на окнах, описывая падающий снег и метель. Каждый его пассаж был уникален, как снежинка, динамика и плавность его скрипки оглушили меня. Я не мог отдышаться, впитывая в себя звуки и смотря во все глаза на хрупкую фигурку в окне. Он закончил, выдохнул, и запись началась вновь. Он опустил смычок, тяжело дыша, а мне казалось, что в струнных я слышу клацание зубов от мороза и топтался на месте, будто бы промёрз насквозь. Он занес смычок и ждал. Последовательность повторяющихся диссонирующих нот, возникающая сначала в группе виолончелей, а затем подхватываемая и развиваемая поочерёдно альтами, вторыми и первыми скрипками, рисовали передо мной ледяную пустошь с пронизывающим ветром, которое дышало мне в лицо. Он сыграл первый пассаж, и я готов был поклясться, что поежился от холода, будто бы ветер хлестнул мне в лицо. Оркестр стихал, и его скрипка звучала оглушающе громко, как трескающийся лед. Я точно знал, что эта партия, напоминающая лязгание зубов была самой сложной в цикле, в частности, в 3-м сольном эпизоде («клацанье зубами от холода») солист должен вести партию парами нот длительностью 1/32, имитируя дрожь, у скрипок, непосредственно изображающих «клацанье», продолжительность нот вдвое дольше, а у альтов, задающих лейтмотивный пульс, — ещё вдвое дольше. И все это он играл в еще более быстром темпе, чем нужно. Я не мог это представить, если целая нота, длительность которой считается на четыре удара — это единица, то длительность одной ноты в этом случае была в тридцать два раза меньше единицы. Я потрясённо уставился на окно, как это вообще возможно? И сколько там таких нот? Сколько ему лет, если он может играть такое, даже не сбиваясь? Я хлопал глазами, а он все играл и играл, то совсем стихая, что я едва различал звуки, то нарастая до такой ошеломительной громкости и скорости, что хотелось зажать уши. На сольфеджио мы изучали Вивальди в записи Янин Янсен, но этот мальчишка играл в сто раз лучше, чем признанная во всем мире скрипачка. Его игра напоминала вьюгу, она погружала с головой, что я утопал в снегу, будто бы я сам был этой метелью, что неслась над пустым заснеженным полем. Вихры его музыки опутывали меня, как нити, и меня охватил такой неописуемый восторг, будто бы я стал ребёнком, счастливо встречавшим февральскую вьюгу. Он — снежная королева в мире, где все подчиняется только ему. Каждый звук, выпущенный из-под его смычка, каждая снежинка, выпадавшая и таявшая, тишина, которую он создавал. Вокруг него была не просто музыка, это были целые образы, и я подумал, что согласился бы быть Каем, если взамен я хотя бы краем глаза смогу увидеть этот созданный мир. У меня бешено стучало сердце, я не знал, сколько времени, как дурак, стою под этим окном. Последние пассажи напоминали рокот копыт лошадей, я видел, как точно и выверенно скользят его пальцы по грифу, а черные волосы едва заметно колышутся. Он медленно вел смычком вниз, растягивая последнюю ноту, пока звук совсем не растворился. — Тэхен, пошли обедать, - услышал я. Наверное, это была его мама. Юноша опустил скрипку, вздохнул, судя по тому, как опустились его плечи и он расслабился. Я посмотрел на часы. Три минуты, он сыграл первую часть всего за три минуты, хотя при указанном темпе она должна длиться не меньше четырех. — Обалдеть можно, - только и выдохнул я, не сдержав эмоций. Юноша, как я понял, его звали Тэхен, отложил скрипку, молча постоял, разминая пальцы, и так же молча стал спускаться вниз. — Эй, дружище, - я перепугался и обернулся. Это был Минхек. — Ты чего тут застыл, как вкопанный? — Я только что слышал гения, - тихо произнес я. — Слушай, я тут вспомнил, мне срочно нужно на занятия, ты… - Я засуетился. — Ты прости, ладно? Потусим в следующий раз. Я сорвался и побежал в музыкальную школу. Мне казалось, мое сердце бьется в унисон с темпом скрипки того паренька, не меньше ста пятидесяти ударов. — Пожалуйста, расскажите мне про Вивальди, - запыхавшись, обратился я к своей преподавательнице. Она сняла свое пенсне, внимательно изучая меня взглядом. Я был слишком возбужден и взбалмошен, чтобы обратить на это внимание. — Какая гарантия, что вы снова не сбежите, Юнги? Что мои силы не окажутся растраченными впустую? Она была спокойна и собранна. Я не чувствовал упрека, но понимал, что ей нужна гарантия. — Я не сбегу, - коротко сказал я, блеснув глазами, — Обещаю, только, пожалуйста, научите меня играть. Научите меня играть так же, как играл он. Но этого я, конечно, вслух не произнёс.***
Тот день, когда я услышал Вивальди в исполнении Тэхена, стал решающим для меня. Меня и до этого уже порядком нервировало, что бабуля ничего мне не высказывала за прогулы, и на периферии моего сознания маячила мысль, что надо бы вернуться к занятиям, чтобы этот разговор, который вот-вот должен был случиться, так и не произошел. Но я не хотел и всячески откладывал этот момент, пока не наступила точка невозврата. Мне резко стало интересно все, я погрузился в теорию музыки с головой, я с усердием занимался, музыка в один момент стала смыслом моей жизни, я буквально стал одержим этой мечтой, хотя бы раз в жизни стоять на одной же сцене с ним. В свободное от занятий время я уже не мог представить себя без музыки. Часто, от нечего делать, я наигрывал пьесы Чайковского, особенно «Старинную французскую песенку» из Детского альбома. Они были довольно простые, рассчитанные на 2-3 классы музыкальной школы, но я обожал их всей душой, и часто использовал просто для разминки, чтобы ознакомиться с инструментом. В нашей музыкальной школе было пять разных фортепиано и один рояль. Я особенно не любил играть на «Моцарте», кажется, его привезли к нам из Германии. И как бы госпожа Ли не пыталась мне доказать, что эта модель одна их лучших, оснащенная высококачественной чешской механикой «Detoa», импортной клавиатурой «Orient» (лучшая клавиатура в своем классе), немецким вирбельбанком, струнами и молоточками, у меня не лежала к нему душа. Моцарт мне казался слишком тугим, неподатливым и своенравным. Звук никогда не выходил таким, каким должен был быть в моем представлении, и меня до ужаса раздражало, что я не мог найти управу на этот инструмент. Куда больше по душе мне пришелся чешский «Петроф». Это было далеко не новое фортепиано, стоящее в самом углу небольшого музыкального кабинета. На него совсем редко попадал свет, инструмент, как мне казалось, жил своей жизнью, покоцанный и гордый, он старался отпугнуть от себя и почти никого не подпускал близко. На чехе играло мало людей, всего я и моя преподавательница, когда вся остальная школа совсем не разделяла наших восторгов по его поводу. Петроф в моих глазах был идеальным, у него была высокая чувствительность и отдача звука, педаль легкая и плавная. Играть на нем было все равно, как дышать. Это чешское забытое сокровище стало для меня настоящим другом, с которым я мог поговорить о чем угодно на понятном нам двоим языке музыки, и каждый день я с нетерпением ждал нашей с ним встречи. В какой-то момент для меня не было никого дороже старого пыльного фортепиано, что разделял со мной радость, скорбь, боль и уныние, молча слушая и никогда не осуждая. Наверное, поэтому я так его любил, и Петроф так же любил меня в ответ. После похорон бабушки я пришёл и впервые сыграл «Болезнь куклы». Эта незамысловатая пьеса в соль-миноре захватила меня до такой степени, что мне чудилось, будто только музыка и эти клавиши под моими пальцами способны понять всю мою боль. Сюжет пьесы довольно прост, у девочки заболела кукла, та сильно переживает за свою любимицу, которая страдает от боли. Композитор в пьесе минорной музыкой рисует печальные образы больной куклы и её маленькой хозяйки, которая так заигралась, что воспринимает всё серьёзно. В пьесе нет непрерывной мелодической линии, и лишь скорбная музыкальная ткань передаёт «жалобы» и «всхлипы» куклы, а также душевные чувства и вздохи девочки, которая волнуется за свою заболевшую игрушку. Эти звуки в верхнем регистре, похожие на капающие слезинки, были похожи на мои собственные. В завершении пьесы всё успокаивается: видимо, кукла все же уснула. На первом конкурсе после похорон бабушки я сыграл «Похороны куклы» с тяжелым сердцем. Пьеса не соответствовала моему возрасту, она была слишком простой, но я настаивал, что играть буду только ее. Я просто не мог играть что-то другое, как будто бы у меня отключилась эта возможность, и в остальное время у меня получалось только воспроизводить некое подобие звуков. Петроф помогал мне, делая мою игру будто бы еще пронзительнее и виртуознее, чем оно было на самом деле. Я слушал себя со стороны и не мог поверить, что играю я. «После тяжелой болезни кукла умерла. На похороны пришли все игрушки девочки. Траурная процессия медленно двигается под музыку похоронного марша, чтобы проводить куклу в последний путь. Марш звучит строго и торжественно, как в настоящем траурном шествии. Мрачный характер музыки подчёркивается тяжелыми аккордами в аккомпанементе.» Я считал по ритму, все, как в настоящем похоронном марше: тяжелая задумчивая половинная, затем восьмая с точкой. В середине скорбь достигает своего апогея, боль утраты становится невыносимой. «Музыка рассказывает о первой потере ребёнка и связанными с ней переживаниями, о том, как маленький человечек впервые сталкивается со смертью», - читал я в учебнике. Я проецировал это на себя, я ничем не отличался от этой девочки, но потеря была еще реальнее, чем кукла, хотя в нашем детстве все воспринимается в абсолюте, а горе кажется сильным и бесконечным. Существует мнение, что эта пьеса совсем не детская по своему содержанию. В издании 1929 года «Похороны куклы» даже исключили из «Детского альбома». Но эта миниатюра не только неотъемлемая часть всего цикла, она отражает внутренний мир самого Чайковского. Страх смерти преследовал композитора всю жизнь, он близко к сердцу воспринимал известия о смерти даже малознакомых ему людей. Возможно, Чайковский в этой пьесе отразил все свои переживания из детства по поводу ранней утраты своей матери. Как иронично, думал я, я выбирал случайные произведения, которые тем или иным образом отражали и мою собственную жизнь. С «Похоронами куклы» я впервые стал лауретом, но радости этого события совсем не заметил. Мама обнимала меня и плакала, говоря, что все обязательно наладится. Спустя полгода после смерти бабушки я сидел с пустыми глазами и смотрел на клавиши, не зная, что же мне делать дальше. Я не хотел бросать музыку, но сил играть у меня не было. Я взял первый попавшийся под руку сборник пьес, открыл случайную страницу и стал читать с листа. Это оказался «Лунный свет» Дебюсси, медленный, плавный ноктюрн, сотканный из лунных лучей на водной глади. Я слышал об этом композиторе, он был ярким приверженцем импрессионизма в музыке, хотя это направление искусства нашло большее отражение в живописи. Целью импрессионистов было запечатлеть мгновение, но музыка способна воссоздать куда больше. Я играл медленную первую часть, которая почему-то ассоциировалась у меня с картинами Куинджи. Магический лунный свет, слишком яркий, чтобы быть реальным, зачаровывал меня и привносил в душу то успокоение, которое я так искал. Я закрыл глаза и стал играть по памяти. Произведение было сложное, куда сложнее моего уровня, с витиеватыми пассажами и арпеджио во второй части, но я все равно старался, изредка заглядывая в ноты. С музыкой я мог забыть обо всем и жить этим мгновением, не думая о прошлом или о душевных терзаниях, одолевавших меня. Я представлял ночную водную гладь, отражение лунной дорожки, слегка колышущиеся волны, и почувствовал себя очень умиротворенно. — Ты не должен бороться с судьбой, Юнги, жизнь прекрасна в своем мгновении. Ведь счастье заключается в осознанности, в настоящем, в ценной возможности быть прямо здесь. После ночи всегда приходит рассвет, неважно, будто то самая прекрасная или самая ужасная ночь в твоей жизни. Ты живешь только тогда, когда можешь чувствовать этот мир. Созерцание – это и есть бесконечность. - услышал я слова госпожи Ли за своей спиной, — У тебя отлично получается. Я прервал свою игру и встал с места, уступая его. Уже немолодая женщина сняла очки, отложив их в сторону и тихо заиграла какую-то пьесу в ми-миноре. Это была теплая мелодия, с легким налетом на джаз и похожая скорее на песню или романс без слов. Я закрыл глаза и слушал про себя ноты: ми-си, пауза. Ля, си, ля, си, ля. Пара аккордов. Она чем-то напоминала мне Дебюсси, и я думал, что она сейчас покажет мне, как я должен играть, но она заиграла что-то, чего я не слышал и не знаю. Тепло разлилось в моей душе, окутывало меня и согревало. Это были волны, вечерний прилив на заходе солнца, приятно меня окутывающие. Перед моими глазами рождались образы самых красивых закатов. Там пролетали чайки, тихо волновалось море, а галька под ногами была горячей. Я расслабился рядом с ней и тихонько шмыгнул. Ее руки были мягкими и нежными, спина прямой, на лице играла легкая полуулыбка. Когда она закончила, она обернулась ко мне и невесомо, будто боясь поранить, погладила по плечу. — Я так скучаю по ней, - я сдался. — Так сделай это ради нее, - только и сказала преподавательница, — Она все еще рядом с тобой, в каждой пьесе и в каждом звуке, она в тебе, ты ее продолжение, и так будет всегда. Она жива до тех пор, пока ты жив. Не сдавайся, Юнги, тебе есть ради чего бороться. С этими словами она встала, надела свои очки и направилась на выход. — Госпожа Ли, что это была за пьеса? — Когда придет время, ты сам узнаешь, - сказала она, коротко и тихонько прикрыла дверь, оставив меня наедине с самим собой. В тот день я решил двигаться дальше.***
Еще через четыре месяца моя преподавательница выдвинула мою кандидатуру на корейские отборочные, но я отказался ехать на мировые, несмотря на то, что отборочные я прошел успешно и стал лауреатом. Она очень мной гордилась, хотя по факту никакой награды я не получил. Однако эта хитрая женщина таки уговорила меня поехать на гала-концерт. Позже я понял, почему она так настаивала. Я надел простые серые брюки и приталенный жилет на рубашку, посмотрел на себя в зеркало, поморщился и отмахнулся. Сойдет, не для кого мне там рядиться. Начало концерта было в шесть, мы с госпожой Ли договорились встретиться в половину шестого у входа в филармонию. Я не спешил, подошел к месту, сверил время: 17:20. Я мельком подумал обо всем, что со мной произошло за этот год. В августе я услышал скрипку Тэхена, снова взялся за музыку, в феврале умерла бабушка. Сейчас начало июня, я стал лауреатом Кореи по классу «Фортепиано», хотя год назад мне была ужасна мысль о занятиях. Я усмехнулся и засунул руки в карманы. Жизнь непредсказуемая штука. Больше всего я ненавидел опаздывать, однако и госпожа Ли не заставила себя ждать. Она была одета в длинное вечернее платье красного цвета с накинутым твидовым пиджаком на плечах. Ее вид всегда порождал в моей душе какую-то теплоту, возможно, потому что она всегда знала, что лучше сказать и в какой момент. Или чем-то напоминала мне бабушку. — Чудесно выглядишь, дорогой, - подметила она, улыбнувшись. Я легко поклонился, ничего не ответив. В филармонии было шумно, повсюду сновали музыканты, их родители, преподаватели и слушатели. Госпожа Ли уговорила меня сесть в первый ряд, хотя я терпеть не мог быть на самом виду, как бельмо на глазу. Я невольно поежился, устраиваясь поудобнее, насколько это вообще было возможно. На дальних рядах было тише, лучше обзор и звук, зачем понадобилось сидеть именно тут? Однако спорить с госпожой Ли я не рискнул. Победителей было несколько, три по классу «Фортепиано», три по классу «Скрипка», один по направлению «Виолончель», два по направлению «Духовые инструменты». Репертуар обещал быть насыщенным, да и симфонические концерты я обожал всей душой. Открывало программу фортепианное отделение. Лауреатом третей степени стала милая девчушка, невысокого роста, худенькая, с рыжими волосами. Я изумился, подумал, что она иностранка, в Корее не бывает людей с таким цветом волос. Она играла концерт Скрябина для фортепиано с оркестром. Я внимательно наблюдал за ней, она была технична, не сделала ни одной ошибки, да и с точки зрения динамики все было отлично, но ей совершенно точно не хватало эмоционального окраса. Если бы местами она играла так, как чувствует, а не так, как написано, вероятно, музыка бы зазвучала немного другими оттенками. «Немного другие оттенки» в ее случаи и оказались решающими, хотя, безусловно, она была очень хороша. Я от души поаплодировал ей, когда ее награждали дипломом. Чуть позже на сцену вышел юноша, как я понял, он занял второе место в отборочных. Молодой человек был собран, серьезен, носил небольшие очки и весь из себя был похож на взъерошенного воробья. Его игра была олицетворением его самого, чопорная, нарочито идеальная, но с налетом небрежности, будто бы выигрывать пятый концерт Бетховена (или что там было, я так и не понял) было до ужаса легко и не стоило никаких усилий. Самоуверенно и дерзко, я хмыкнул и откинулся в кресле. Парнишка мне понравился, одного лишь я не понял и наклонился к уху госпожи Ли. — Почему он второй? - тихо спросил я. Она посмотрела со смешинками в глазах. — Просто он не так хорош, как ты. - Я так сильно закатил глаза, что услышал тихий смешок с ее стороны. Я вперился в преподавательницу красноречивым взглядом, требуя нормального ответа, — Он допустил ошибку на отборочных, но его игра действительно очень хороша. - будто понимая, о чем я подумал, она продолжила, — Тебе не повезло, это не случайная удача, Юнги, ты правда был лучшим. Я фыркнул и прикрыл глаза. Играть в день отборочных было страшно. Я жутко нервничал и мялся за кулисами, пока госпожа Ли ободряюще сжимала мое плечо. — На сцену приглашается Мин Юнги, фортепианное отделение, класс преподавателя Ли Суа. Иоганнес Брамс, концерт для фортепиано с оркестром номер один, ре-минор. Я жалобно обернулся на нее, но она лишь тихонько толкнула меня в спину, широко улыбаясь. Отступать было некуда. И вот… — Лауреатом первой степени становится Мин Юнги, и несмотря на то, что юноша отказался от награды и от гранта, мы решили не упускать возможность поздравить его с такой победой, а средства перевести в благотворительный фонд с его согласия. Я распахнул глаза, не понимая, в чем дело. Голос звучал так отчетливо, будто бы мне кричали на ухо, что я даже растерялся. На сцене стоял ведущий, с улыбкой на меня глядя, я же растерянно озирался вокруг, чувствуя, как ускоряется мой пульс. — Тебя ждут, Юнги, - тихо с гордостью сказала моя наставница. — Твое место на сцене. — Госпожа Ли, - шикнул я на нее, приподнимаясь со своего кресла и одергивая жилетку. Мне вручили роскошный букет, ведущий дирижёр филармонии и народный артист Кореи, что был в судействе, тепло меня обнял и похлопал по спине, госпожа Ли аплодировала мне стоя. Я принял букет и диплом, откашлявшись и подойдя к микрофону. — Честно говоря, я не рассчитывал быть сегодня здесь, - едва слышно сказал я, чувствуя ободряющие смешки публики из зала и редкие аплодисменты, — Но безмерно благодарен, что мои старания были оценены на столь высоком уровне. Я не ожидал и очень признателен уважаемому судейству, а так же моей преподавательнице госпоже Ли. Я буду безмерно рад, если грант будет переведен тем, кто действительно в этом нуждается. Спасибо. Я отошел в сторону и поклонился под громкие овации. И пусть они все не слышали моей игры, они поддерживали меня искренне, я чувствовал это, мои глаза сияли, и я невольно расплылся в улыбке. Я точно на своем месте, я точно там, где должен был быть. Не чувствуя ног, будто бы я бежал по облакам, я зашел за кулисы и поднял глаза, резко остановившись. Прямо напротив меня стоял юноша в идеальном белом костюме, мягко держа скрипку за гриф в руках. Он смотрел на меня в упор с уважением и признательностью, искренне улыбаясь. — Поздравляю вас, Юнги, - тихо сказал он, не отводя от меня глаз. — Это заслуженная победа, ваша игра была непревзойденной. — На сцену приглашается лауреат первой степени по классу «Скрипка» Ким Тэхен… — И ваш поступок с грантом… - он сделал шаг навстречу, и я совсем перестал дышать, не понимая, что происходит. Тэхен продолжал, не обращая внимания на время, словно его и вовсе не существовало, и мы никуда не спешили в своей будничной беседе, — Это очень смело и благородно. Он легко откланялся и медленным чинным шагом отправился на сцену, растворяясь в свете софитов. Я резко обернулся и глядел на его идеально ровную спину, мягкую улыбку и пышные завитки волос, что отливали золотом в ярком свете. Он был похож на принца, однако в нем не было никакого зазнайства и зависти. Я выронил букет и почувствовал себя идиотом. Со мной поговорил Тэхен, тот самый Тэхен, который почти год назад изменил мою жизнь, сам того не зная, который был моей поддержкой и источником моего вдохновения, а я не сказал ему ни слова, я не поговорил с ним, хотя мог бы сказать ему хоть что-то, хотя бы спасибо. — Бах. Концерт для скрипки с оркестром ля-минор в трех частях. - продолжала ведущая, а я смотрел на него и не мог взгляд оторвать. Его костюм сидел на нем идеально, он чуть нахмурился, находя упор подбородком на инструменте и занес смычок, сделав глубокий вдох. Когда он выдохнул и начал играть, я забыл о том, что мир существует.***
— Когда придет время, ты сам узнаешь, - говорила госпожа Ли, а я снова и снова спрашивал, что это за пьеса. Обернувшись, я увидел Тэхена в белом костюме, что играл ту самую мелодию, которую мне наигрывала когда-то преподавательница. Он стоял у моего чеха и легким жестом повторял лишь мотив одной рукой, чуть наклонившись и ярко улыбаясь, прямо как в тот день. — Что это за пьеса, Тэхен? - я нерешительно сделал шаг вперед, глядя, как лучи луны играют в его волосах. Он поднял голову, и бледный свет отразился где-то на дне его зрачков, отчего радужка глаз стала как будто бы прозрачно-золотистой. — Когда придет время ты сам узнаешь, - повторил он, мягко улыбаясь. Он отвернулся к окну, и его фигура стала почти прозрачной, свет окутывал его со всех сторон, от чего он казался нереальным. — Тихо, тихо, как при восходе солнца, - напевал Тэхен, а потом я резко открыл глаза и проснулся, пытаясь отдышаться. Я помассировал виски. Был концерт, нервный срыв, приступ стыда и Тэхен, выбежавший из зала, точно. Я заскулил и откинулся обратно на подушку. Я хотел снова уснуть, но его голос, мягкий и почти интимный, как будто бы кто-то на ухо пел мне колыбельную, не выходил у меня из головы. — Тихо, тихо, как при восходе солнца, - повторил я задумчиво. И что это могло бы значить?