17 февраля, среда, Тэхен.
Я был в шоке. Это единственная эмоция, которую я мог четко отличить из всего хаоса, творившегося в моей голове. Я был совершенно потрясён, находясь в ступоре, и не успевал проанализировать хотя бы что-то мало-мальским образом. — Что? - спросил он и выглядел не менее удивлённым, что меня немного успокоило. Значит, не я один тут не в своей тарелке и переживаю в один момент слишком многое. — Давайте сыграем вместе, - сказал я, ощущая физически, как он будто бы подушечками ощупывает меня насквозь, от кончиков пальцев на ногах до самых непослушных прядей волос, которые я устал поправлять. Так пианисты знакомятся с фортепиано, приноравливаются к нему, прислушиваются. Мне чудилось, что он запоминает каждую мою мышцу, сканирует и выгравировывает в своей памяти. Он был похож на паука. Я понимал, что для него важна была эта встреча, но она оказалась куда более волнующей и значимой, чем я предполагал изначально. Он заострил внимание на моем свитере, на ворсе шубы, на воротнике, совсем небрежно пробежался большими глазами по лицу, будто нарочно избегая, словно к тому, чтобы посмотреть мне в глаза, он совершенно не был готов. А я был готов? Ответа на этот вопрос я не знал, во мне бурлил адреналин с такой силой, что я даже не удосужился смутиться, пока он откровенно рассматривал меня. Я не знаю, зачем я предложил сыграть вместе, что вообще мной двигало в этот момент, я уже подумал, что сболтнул лишнего, что я, черт возьми, сам не готов к такому, я не играл на скрипке очень много лет, я даже взять ее в руки не могу. Однако отступать было некуда. Я совершенно точно осознал одну вещь: он не собирался со мной больше встречаться, он рассчитывал увидеться один раз, и все закончить на этом. Я по-дурацки усмехнулся, так вот почему он был так откровенен, он думал, что для меня все это не имеет значения. Я даже могу его понять, так все в выигрыше: Юнги мог спокойно излить душу, и все на этом, как итог, и мне никакой разницы, и ему полегче. Я задумался, бросив на него короткий взгляд. Он так же выпадал из реальности, как чуть раньше, когда поверить не мог в то, что я в самом деле дал ему свой номер. — Позвони мне, Юнги, и ты увидишь, что все реально. Меня не столько забавляла эта ситуация, где мировой виртуоз сидит на зимнем пляже и выглядит брошенным котенком, сколько свой собственный идиотизм, граничащий с глупостью. Я несся вперед, как паровоз, даже не думая сбавлять оборотов, и одна часть меня не просто паниковала, она вопила в ужасе. Я подписывался на невероятную авантюру, будучи еще большим обманщиком, чем он. Юнги был проницатален, даже будучи таким раздавленным, и я восхищался его смелостью. У меня кишка тонка вот так вот взять и расплакаться, не боясь чужой реакции и осуждения. Это совершенно мужественный поступок, я так не умею, оттого и считал слезы признаком невероятной силы человека. Я вдруг представил, каким бы мог быть Юнги, если бы не был таким разбитым, похожим на Кая, тщетно собирая кусочки своего ледяного сердца воедино вновь и вновь. Однако, если ему, будучи в откровенно ужасном состоянии, удается быть таким удивительным и пронизывающим человеком, то что дальше? Какой станет тогда его игра? Я испугался его. Я не обманывал его, я не хотел ему врать, однако эта скрежущая душу острыми когтями тревожность не покидала меня. Его вера в меня, будто бы он даже не засомневался ни на секунду в правдивости своих слов, вводила меня в замешательство. В тот момент он выглядел так, будто это я сказал сущую чушь, хотя это он ничего не знал и ошибался в корне. Я не умел быть другим, ведь я — совершенная бездушная тварь, а он надеялся на меня, как отчаявшиеся моряки в шторм ищут свет маяка, и от этого было очень горько. Он считал, что во мне все еще есть что-то живое, настоящее и человеческое, когда я уже давно был уверен в обратном. Я допустил мысль, что он был прав, ведь его игра, что потрясла меня, действительно могла вызвать какие-то чувства, однако уже спустя мгновение я снова начал сомневаться. Я хотел схватить его за руку, поднять, встряхнуть за плечи и сказать: «Беги отсюда, псих ненормальный, спасайся от меня», потому что, в конечном итоге, я буду тем, кто причинит ему боль, когда он придёт в себя и все поймёт, а он совершенно точно поймёт. Юнги хлопал глазами, медленно опустив голову и прикурив сигарету. Я не знал, о чем он думает, и даже предположить боялся. Он, наверное, считает, что я сошел с ума, я уже и сам в это почти поверил. — Вы правда считаете, что это возможно? - поинтересовался он, глядя куда-то сквозь меня и выдыхая дым. Я не знал, что ответить. С одной стороны, я сам все это заварил, с другой стороны, объективно, я не смогу этого сделать, и только дал ему лишнюю надежду, что было очень жестоко с моей стороны. Я будто поманил его, как щенка, вкусной наживкой, и как только он подошел ближе после долгих сомнений, я взял и отобрал ее. Но я та еще скотина, в конце концов, хоть и никак не хотел так с ним поступать, потому что совершенно был убежден в том, что он не заслуживает такого. Хуже всего было оттого, что я уже с ним так поступаю. Мне стало противно от самого себя. — Знаешь, - начал я нерешительно, пренебрегая тем, что он старше, — мировой океан изучен всего на пять процентов, в мире могут существовать и боги, и мегалодон, живущий на дне Марианской впадины. — Кто это? - нахмурился он. — Древняя акула, размером с автобус, некоторые ученые предполагают, что она не вымерла, - я заметил его озадаченный вид и быстро отмахнулся, — Да это неважно. Я к тому, что в мире может быть все, что угодно, может быть, и у нас получится сыграть, я не уверен, что все пройдет гладко, - это было честно, — Но мы можем попытаться… — Слушай, есть какие-то вещи, которых ты не знаешь? - Я удивленно распахнул глаза, придя в замешательство, не понимая, к чему он клонит. Юнги встал рядом со мной, спокойно продолжая. Я не заметил, как он докурил, — Почему небо на закате меняет цвет? — Солнце движется по небосводу, к вечеру оно находится в перпендикулярном положении от наблюдателя, атмосфера в тех местах толще, туда проходят только красные волны, так как они длиннее, - начал я сбивчиво, но быстро мой запал сошел на нет, когда я увидел, как по его лицу медленно ползет улыбка. — Я просто люблю физику… Я не знаю, зачем пытался оправдываться, я действительно любил учиться, обожал точные науки, мне казалось, это какие-то вещи, которыми все должны интересоваться априори. Меня с детства волновали простые вопросы, на которых у взрослых, как правило, не было ответа: почему небо голубое, почему опадают листья, что такое время. Так как родители мне не собирались что-то разъяснять, я уходил с головой в мир книг и энциклопедий, чувствуя сущее удовлетворение, находя там все ответы. — Классическая механика Ньютона или теория относительности Эйнштейна? - вторгся Юнги в мои мысли. — Конечно же, теория относительности. В наших условиях она работает и объясняет многие вещи, непонятные ранее, так как опирается на постулаты. Хотя, возможно, в будущем настанет время, когда она перестанет иметь такую силу, как это случилось и с механикой Ньютона. — Почему ты бросил скрипку? — Потому что… - принялся отвечать я, но закрыл рот, осознав, что он подловил меня. Задай человеку два вопроса, на которые он знает ответ, а после спроси то, что тебя правда интересует, и человек ответит. Я выдохнул, опустил голову и поежился. — Я не могу об этом говорить, - тихо вымолвил я. — Почему ты вообще предложил мне играть? — Я не знаю. — Ты невозможен, - усмехнулся Юнги, и я не мог с ним не согласиться. Я и впрямь порой был невыносим, и сам устал от себя в первую очередь. — Учусь у лучших, - пробубнил я, слыша, как он тихо засмеялся. — Я совершенно не могу тебя понять, Тэхен, ты абсолютно закрыт и непредсказуем, я не понимаю, как работает твое мышление, тебя невозможно прочитать. Вокруг тебя не просто панцирь, целая скала, и очень много вопросов, которые я не могу задать. Я прикусил губу и подумал, что, пожалуй, я снова с ним согласен, но с другой стороны… Я прищурился и посмотрел на него. — Почему тебе вообще есть до этого дело? Какая тебе разница, что со мной случилось? Тебя это волнует? - это было, наверное, грубо, наверное даже с вызовом, но не у него одного были вопросы. — Волнует, - коротко ответил он. — Знаешь, что я думаю на этот счет? - он вопросительно посмотрел на меня, и я получил зеленый свет на то, чтобы говорить. Я не хотел высказывать свое мнение, о котором он меня не спрашивал, поэтому уточнение точно не было лишним. — Что ты очень романтизируешь мой образ, Юнги. Я в твоих глазах какой-то совершенный, потрясающий, талантливый и невероятный, хотя ты только пару раз слышал, как я играю. Я рад, что это тебя сподвигло к тому, чтобы заниматься музыкой, потому что ты на самом деле талантлив, но я, - я задыхался и обреченно развел руками, — Я не такой. Я не идеальный. Я не улыбаюсь на публику так, что никто и не раскусит подвоха, я не играю никаких ролей, я просто человек, лицемерный, злой, но любящий свое дело, и чем быстрее ты это поймёшь, тем будет лучше для тебя. — Я тебе завидую, Тэхен, - сказал он, прищурив глаза. — Ты сам выбрал для себя этот путь, никто не заставлял тебя становиться нарочно идеальным и попадать в эту ловушку, - я старался быть спокойным, но чувствовал, что закипаю. — Да что ты понимаешь, - повысил тон Юнги, нахмурившись. — Я все понимаю! - я тяжело дышал и злился. — Я понимаю, как никто другой! Я злобно фыркнул и развернулся, шагая прочь от него куда-то в сторону моря, тут же чувствуя на себе порывы сильного холодного ветра. Хотелось закутаться в пальто, но злоба буквально бурлила во мне, отчего я чувствовал, как горят мои пальцы. Я понимаю, что значит его круговорот лжи. Как я мог не понимать, если я сам прошел через то же самое, будучи даже младше, чем он сейчас? Я вляпался в это дерьмо по уши еще до того, как он стал таким известным, и все бы так и было, если бы… Я сглотнул и остановился, с силой прокусывая губы до крови. — Почему ты злишься? - спросил он, догоняя меня. — Потому что меня раздражает твой снисходительный тон, будто бы ты такой особенный, и никто с такими сложностями до тебя никогда не сталкивался. — Не обесценивай мои чувства, - строго сказал он. — Не разговаривай со мной, будто я пустышка! - я развернулся и сжал руки в кулаки. Мне показалось, вести с ним диалог совершенно невозможно. — Как ты верно заметил, я был частью большой музыки еще до того, как ты туда пришел, и хапнул дерьма, будучи подростком, ребенком, у которого нет еще ни своей личности, ни сформировавшейся психики. Ты не знаешь и не можешь знать, как все это отразилось на мне. Это ты весь такой взрослый и четко знающий, как тут все устроено, а я прошел все это давным-давно! Ты не заложник этой ситуации, ты можешь ее разрешить при желании, вырваться из своего круга лжи, потому что у тебя есть выбор, но ты увяз в своем прошлом, которое тебя сильно тяготит. У тебя нет сил что-то делать, но есть возможности. Я не понимаю этого? Это ты ничего не понимаешь, ты ничего обо мне не знаешь, и судишь меня, ты, впечатлительный мальчик-виртуоз, сам обесценил мои слова только что! Ты уникальный, но ты дохрена возводишь свои чувства в абсолют. Я говорил и говорил, во мне текла обида на него, будто бы он вскрыл заразный чумной бубон, который не спешили прижечь, чтобы мне стало легче. Эти эмоции растворялись желчью и отравляли меня. Он тяжело выдохнул, скрещивая руки на груди и замолчав. Я смотрел на него, едва успевая перевести дыхание, и вдруг подумал, что нет никакого смысла с ним дальше разговаривать. Я развернулся и пошел вперед, чувствуя, как ноги вязнут в сыром песке. — Ты прав, Тэхен, - его слова ударили мне в спину, как нож милосердия, я остановился, не понимая, извиняется он по-настоящему или хочет, чтобы я всего лишь перестал злиться. — Я совершенно ничего не знаю о тебе, прости. — Я тебе не друг, чтобы переживать о твоих чувствах, что тебя там задевает, а что нет, то, что ты реагируешь тем или иным образом на мои слова, лишь твоя проблема, - процедил я, сквозь зубы, так и не обернувшись. — Все верно, ты мне не друг, - вымолвил он где-то совсем рядом. — Я не хотел тебя разозлить. Мне правда очень жаль. Я сделал глубокий вдох и повернулся к нему, стараясь сохранять остатки своего самообладания. — Извинения приняты. Что тебе нужно от меня? Он задумался на какое-то мгновение, переводя взгляд на гладь моря. Его взгляд был глубоким, тяжелым, я понимал, что он что-то взвешивает в своей голове и размышляет. Я терпеливо ждал, успокаиваясь. Не помешало бы перед ним извиниться, но не сейчас, это будет выглядеть неискренне. В детстве бывают такие ситуации, когда родители наказывают провинившихся детей молчанием, вместо того, чтобы объяснить, в чем заключалась ошибка. Это приводит к тому, что дети извиняются непонятно за что, лишь бы родитель перестал игнорировать, и эта игра в молчанку закончилась. Я не хотел извиняться только потому, что должен был, по крайней мере, Мин Юнги этот вариант точно не одобрил бы. — Ты очень колючий, Тэхен, хуже любого кактуса в пустыни, - я уже хотел было что-то съязвить, в духе, наконец-то ты это понял, но он продолжил. — Однако колючки — это всего лишь способ выжить, адаптация к неблагоприятным условиям среды, не более. Я думаю, что ты не такой. — Да откуда ты знаешь, какой я? - обреченно усмехнулся я. — Что с тобой не так? — Псих ненормальный, - хмыкнул он. — И я о том же. Я замолчал, непонимающе разглядывая его. Его оранжевая шапка забавно открывала замёрзшие уши, но он стойко держался, даже не подавая вида, что ему холодно. Он не злился на меня, и я совершенно не мог понять, о чем он так усердно думает. Его глаза были такими же, как на обложке VSJ, острыми, внимательными и пронзающими насквозь, будто бы он уже все знал. Самодовольный болван. Напридумывал себе невесть что обо мне, теперь расстраивается, и я вообще не должен испытывать вину за это, потому что неделю назад я и вовсе не знал, кто он такой. — Я хочу сыграть с тобой, - наконец произнес он, глядя, как туча медленно расползается над горизонтом. Видимо, все-таки пойдет дождь. — Я не смогу, - тихо отозвался я. — Только ты и сможешь, - я поймал его уверенный взгляд, что не терпел возражений, и стушевался, — Потому что ты понимаешь меня, как никто другой. — Я совсем тебя не понимаю, - грустно сказал я, закутываясь в воротник пальто и доставая сигарету. Он не стал спорить, молча протянул мне зажигалку, на что я лишь кивнул. Пальцы пахли горьким куревом, дым пропитывал насквозь дорогую шубу, но меня мало это волновало. Я помнил, чем закончилась для меня последняя попытка сыграть на скрипке, я разбил ее вдребезги, и нисколько не раскаялся. Я курил и медленно выдыхал дым в небо, задерживая дыхание и глядя на сизые облака. Я думал, что у меня есть немного времени, я успею все как-то придумать, чтобы привыкнуть к скрипке и на первой репетиции на ударить в грязь лицом, раз уж я сам это предложил. Но он буквально не оставлял мне выбора, он не планировал изначально встречаться снова, а раз так… — Хотя я и предложил это, ответственность за произошедшее будет лежать на тебе, Юнги. - я уже понимал, чем это для меня закончится. Я предупреждал его, я давал ему шанс на отступление, однако пианист был непреклонен. — Хорошо, - спокойно кивнул он. — Что дальше? Я с шумом сделал последнюю затяжку и замер, ощущая горечь в горле. Я почувствовал, как первые капли дождя коснулись моих щек и подставил лицо навстречу ветру. Все закончится плохо, но он хотел увидеть, хоть и не понимал толком, во что ввязывается, а я привык бросать вызовы самому себе. — Пошли, - сказал я, выкидывая окурок и натягивая воротник повыше. Промокнуть совсем не хотелось, несмотря на то, что это было уже неизбежно. Прямо как наша с ним встреча.***
Когда мы зашли внутрь уже знакомого мне здания, я облегченно выдохнул, на мгновение почувствовав себя спокойнее. По-своему родные стены встречали привычной тишиной и благоговением, и я по-хозяйски прошел вперед, отряхивая намокшую от дождя шубу. В будний день в филармонии никого не было, охраннику я лишь сухо кивнул, он работает тут много лет и узнал меня сразу же, отчего никаких вопросов не последовало. — Я не был здесь, - раздался голос Юнги позади меня, пока мы поднимались по лестнице в кабинет директора. В конце концов, я должен был поставить его в известность, что зашел сюда в гости не один. — Я тоже тут нечасто бываю, это филиал нашей филармонии, иногда тут проходят отчетные концерты выпускников, которыми я занимаюсь, - я бросил на него мимолётный взгляд и успокоился. Юнги выглядел привычно, разглядывая вокруг обстановку и размеренно следуя за мной. — Так ты работаешь в филармонии? Мы вышли в небольшой светлый коридор с приятными деревянными полами, где он спокойно шел наравне со мной. Я ощутил нечто странное, будто бы он постоянно так со мной ходит рука об руку, и даже знает, что я предпочитаю ходить только по левую сторону от собеседника. Обманчивое чувство близости дразнило мою близорукую душу, которая не всегда была способна различать настоящее от вымышленного. Все происходящее вызывало у меня жуткое чувство дежавю, я уже не злился на него, то ли потому, что промок, то ли потому что у меня не получалось на него сердиться. Он умудрялся каким-то образом меня успокаивать снова и снова, несмотря на то, что ничего особо и не делал. Справедливости ради, чтобы вывести меня из себя, ему тоже много делать на приходилось. Я не мог разобраться, что опять происходит, и что опять с нами не так. — Нет, я там не работаю, но, как ты понял, к музыке даже сейчас имею непосредственное отношение, - он не стал ничего говорить, лишь что-то утвердительно промычал, пока мы не уперлись в дверь директора, — Я тебя представлю, в этом нет ничего такого, так что ты… - я прикусил губу и покосился на него, — Можешь сейчас не быть тем, кем ты не являешься. Он тяжело выдохнул и кивнул с грустной улыбкой. Я решительно развернулся, постучал и осторожно приоткрыл дверь. — Господин Чхве? - позвал я, найдя пожилого мужчину лет 70-ти за своим столом. Он в такие моменты очень напоминал мне Хосока, тоже уходил в бумажную волокиту с головой, которую ненавидел всем своим нутром. — Тэхен, - он приподнялся, ободряюще улыбаясь и жестом подзывая меня зайти внутрь, — Какими судьбами, дорогой? — Я привел гостя сегодня, - я отступил чуть назад, приглашая Юнги пройти вперёд, — Господин Чхве, это Мин Юнги, думаю, его имя уже само за себя говорит. Юнги, - обратился я к нему, — Это господин Чхве Юнсок, директор филармонии на Чеджу. Директор посмотрел на него всего мгновение. Он был умным и очень рассудительным человеком, и я очень оценил, что он не стал рассыпаться у его ног и причитать, какая это честь встретить самого Мин Юнги здесь. Господин Юнсок вел себя с ним, как с простым человеком, видя в нем сейчас лишь моего знакомого, что я представил, а не мировую звезду, имя которой звучит из каждого кипятильника. Он относился к нему, как к простому человеку, не рассыпаясь в почестях, отчего чувствовал какое-то удовлетворение внутри. — Рад знакомству, господин Мин, - радушно сказал он, крепко пожимая чужую ладонь. Мне показалось, что Юнги от такого отношения стало легче, будто бы нашлось, наконец, место, где он мог сбежать от своих ложных игр и побыть в какой-то степени собой. — И я рад, - сказал он, приветливо и устало улыбнувшись, однако это было искренне. — Я решил показать нашу филармонию, мы были неподалеку, решили немного порепетировать. Вы не будете против? - я по-деловому сложил руки за спиной и наблюдал за этой картиной. — Совсем нет, буду очень рад. Располагайтесь, молодые люди, Тэхен, ты тут все знаешь, если возникнут какие-то вопросы, я буду здесь до шести вечера. Юнги поклонился, я лишь учтиво кивнул, выражая свою благодарность. Какое счастье, что директор не из тех людей, кто гонятся за славой и деньгами. Я очень уважал его за умение сохранять самообладание, наверняка, он был очень тронут таким знакомством, однако он не просил ни о каком концерте, ни о каком рекламном упоминании или услуге, потому что господин Чхве никогда не был одержим жаждой наживы, он предпочитал все делать по велению сердца. Он очень напоминал мне Хосока. Я пропустил Юнги вперед и прикрыл дверь, выдохнув с заметным облегчением. Я не сомневался, что знакомство пройдёт хорошо, этот старик не мог не понравиться, в этом был его удивительный талант, однако мне было важно, чтобы об этом заведении у Юнги остались хорошие впечатления, в конце концов, я отвечал за это мероприятие головой, а будучи гиперответственным я не хотел каких-либо осечек. — Очень приятный человек, душевный, - сказал Юнги, выдохнув. Я внимательно взглянул на него и убедился, что маску «Самый крутой профессиональный музыкант-виртуоз номер один на всей планете» он не надевал. — Твои титулы такие же нелепые, как названия товаров на «Алиэкспресс» - тихо посмеялся я от своих мыслей в голове. Юнги, видимо, уже привыкший к тому, что я постоянно несу всякую чушь, лишь дернул плечом, даже не пытаясь понять смысл моих слов. Я отмахнулся, все еще посмеиваясь, и повел его вглубь коридоров, чувствуя, как улыбка медленно, но верно, сползает с моих губ. Мы зашли в малый репетиционный зал, куда я ступил с глубоким выдохом и сжимая руки в кулаки, уткнувшись взглядом в скрипку, что лежала на одном из стульев. Юнги положил свое пальто, осмотрелся в кабинете и удовлетворённо засунул руки в карманы. Не глядя на него, я чувствовал, как он сканирует пространство и изучает камерный рояль, по-хищному подбираясь к нему и вглядываясь. Я был в ужасе, и чем ближе мы подбирались к моменту икс, тем сильнее меня колотило, хотя готов биться об заклад, что внешне это никак не проявлялось. Меня натурально лихорадило, мысли проносились в моей голове с такой бешеной скоростью, что я не мог уцепиться хотя бы за одну из них. Меня выбивало из колеи какой раз за день, я не понимал, что я намерен тут делать следующие хотя бы пару минут. Я злился на свою непредусмотрительность и неуверенность, а теперь как будто бы рассыпался на сто осколков, наблюдая, как он садится за рояль и примеряется к клавишам. — Что будем играть? - спросил он, положив руки на колени. Позади него находилось окно, его фигура подсвечивалась туманным светом, и сам он будто бы находился в своей естественной среде обитания. Юнги, сидящий за роялем, был совершенно точно на своем месте, он принадлежал миру музыки, не иначе. Я вспомнил тот вечер, когда он играл «Элегию», на мгновение мне показалось, что сейчас он опять ее сыграет прямо у меня на глазах, будто бы все повторялось, но в этот раз я не был за дверью, он сидел прямо передо мной, так же, как я и представлял это в своей голове. Я дергано выдохнул и понял, что я совершенно не готов увидеть, как он играет. Одно дело оставить это каким-то сном, приятным воспоминанием в своей памяти, но другое дело убедиться на своей шкуре, что все это реально. Виски пульсировали в такт секундам, я чувствовал, как ошарашенное сердце неистово гоняет кровь по телу. Если он сыграет «Элегию», я умру на месте. Я, дрожа, подошел к скрипке и посмотрел на нее сверху вниз, как на своего собственного врага. Юнги ничего не говорил, лишь изучал меня с каким-то интересом и ждал хотя бы какого-то сигнала. Мне нужно было время, которого у меня совершенно не было. Я прищурился, сжал зубы до скрипа и взял инструмент за гриф двумя пальцами, поднимая и пробуя на вес, как будто бы брезгливо держал в руках нечто совершенно отвратительное. Скрипка казалась мне плотоядным животным, которое вот-вот меня сожрет с потрохами. В один момент я прищурился, выдохнул, и сломался с хрустом, который почти услышал. Я не мог сейчас ударить в грязь лицом, я не мог его разочаровать, я был тем, кто я есть, мое имя — Ким Тэхен, я лауреат мировых юношеских соревнований, я ненавидел эту сторону себя и столько раз пытался ее вымарать, затолкав в тень, но сейчас я должен был стать им. Ким Тэхена, учителя и преподавателя, с этого момента больше не было в этой комнате. Он замолчал и уступил, не в силах бороться с той темной стороной моей личности, с которой я пытался не сталкиваться. — Начни, я подхвачу, - я слышал свой деловитый, ровный голос, как будто извне, а тело словно и вовсе меня не слушалось. Мне показалось, что я сидел в углу комнаты, в слезах наблюдая за тем, как я сам взял скрипку, подтянул колки и поставил ее на плечо, широким движением приложив смычок к струнам. Я был собой и не в себе одновременно, будто бы моя душа в один момент раскололась, и чем больнее была эта рана, тем сильнее сжимались мои пальцы на смычке. Я должен был сыграть, чего бы мне сейчас это ни стоило, и мне ничего не оставалось, кроме как выключить свою истерику и собраться, будто бы я снова выходил на сцену с самым жестоким судейством. Я выпрямился, забыв о боли, и о том, кто я такой, я намеревался сделать то, что должен был. «Это конец» - последнее, что подумал я, когда сделал глубокий вдох и услышал первый аккорд. Сознание отключилось, пальцы лишь делали свое дело. Все последствия — потом. Интродукция и рондо каприччиозо, двадцать восьмой опус Сен-Санса. Он сыграл два тихих медленных переливчатых аккорда, до мурашек мягко и неторопливо, и я вступил, следуя за ним, скользя смычком, с чувством следуя пальцами по грифу. Мелодия выходила в меру интимной и трогательной, как скольжение лебедя по водной глади. Я вел арко и даже не сомневался в том, что это было совершенно. Интродукция звучала идеально, так, как и задумывал ее сам Сен-Санс. Эта пьеса была посвящена скрипачу-виртуозу Пабло де Сарасате и, в первую очередь, это нехитрое произведение написано с превосходным пониманием возможностей скрипичной виртуозности. Аккомпанемент здесь очень тонкий и прозрачный, призванный подчеркнуть звучание скрипки, ее характер и оттенки настроений, при этом форма пьесы очень естественна, ярко изобразительна, раскрывающая весь талант солиста сполна. Скрипка здесь занимает ведущую роль, а фортепиано лишь добавляет пущей выразительности. Я выиграл мировые соревнования, исполняя ее. Я усмехнулся сам себе, даже не сомневаясь в том, что он об этом знал. Я помнил о стакатто и спикатто, прерывисто дыша и не раскрывая глаз, сбиваясь с тридцать вторых нот на медленные и долгие, тянущиеся, как жидкий сахар, певуче ведя смычком до самого конца, пока звук не угасал. Он слушал меня и вступал, когда я замедлялся, затихал, когда я набирал силу в своей игре и ускорялся на пассажах. Мотивы, не то испанские, не то цыганские, озорные и затухающие, похожие на мираж, появлялись и тут же исчезали, как пускались в пляс языки огня, выстреливая редкие стрекочущие искры. Это очень виртуозное и романтическое произведение, его можно сыграть, только лишь ощущая этот азарт, с наслаждением, с желанием, мечтой. Я слушал его аккомпанемент, будто бы больше не существовало других звуков, и шел за ним, вдыхая в такт и изредка хмурясь. Многие исполняют Сен-Санса хорошо, но мне было недостаточно просто «хорошо», эту пьесу нужно играть интересно, ускоряясь и замедляясь, не скупясь на вычурность форшлагов, дабы предугадать следующий такт было невозможно. Искусству Сен-Санса свойственны образы светлой лирики, созерцательности, но, кроме того, и благородная патетика, и настроения радости. Интеллектуальное, логическое начало в его музыке нередко преобладает над эмоциональным, поэтому я так любил эту пьесу. Это была авторская уловка, можешь сыграть так, как написано, и это будет отлично, а можешь сыграть уникально, совершенно на свой лад, и это будет гениально и неповторимо. Проверка на вшивость. Очень тихими пассажами я дышал между тактов, набирая силу и снова ведя смычком по струнам, будто бы делал это каждый день, и это единственное, что я умел делать. Я ловил его взгляды-сигналы, я слышал его плавную педаль, которая с тихим стуком опускалась и поднималась снова, я задыхался и был совершенно сосредоточен, чувствуя, как мои легкие изредка наполняются воздухом, которого так не хватало, будто бы я пел, а не играл. Диссонанс вышел особенно певучим, я не отрывал смычка и не замечал своих пальцев, что дрожали на струнах, когда тот со скрежетом скользил вниз. Я опустил смычок и слушал его короткое искусное соло, вдохнул, по привычке облизал губы и тихо заиграл рядом, не пытаясь перебивать его и напевая свою собственную мелодию, с трелями, похожими на песни соловья в поле. Звуки были широкими, долгими и напевными, выскакивающими из-под моих пальцев, будто бы у скрипки сейчас была душа, и я искусно дергал ее струны своим коль леньо. Я затих, отдавая ему ведущую партию, и, не перебивая, сопровождал рядом, как он делал это не так давно. Последними отрывистыми легкими арпеджио я проскользил в верхний регистр и долго задержал там верхнюю ноту, яростно и с силой отыграв последние аккорды с ним в такт. Девятиминутная пьеса закончилась, и все, что я слышал, это звук своего стучащего сердца, будто бы я погрузился в воду, где кроме тишины и моего дыхания больше не было никаких звуков. Я обессиленно опустил руки, будто бы душа меня резко покинула, и почувствовал, как ссутулился от того, что потяжелели плечи. Я медленно возвращался в реальность и понимал, что ничего не слышал, мои пальцы дрожали, и я сам был похож на осиновый лист. Юнги молчал, и у меня не было никакого желания смотреть на него сейчас. Я пытался сосредоточиться на том, что я существую, постепенно приходя в себя, и меня колотило, ноги подкашивались, а на глаза наворачивались слезы. — Тэхен… - я едва услышал его восторженный голос сквозь толщу тишины и дернулся так, будто бы меня ударили, так и не рискнув повернуться. Я, совершенно опустошенный, рухнул на стул и ощутил, как скрипка выскользнула из моих рук на пол вместе со смычком. Я как будто бы закончился, словно меня снова вытряхнули, во мне не осталось совершенно ничего, я не мог ни о чем думать и ни на чем сосредоточиться. Юнги присел на корточки рядом со мной, его глаза светились счастьем и невероятной благодарностью, он совершенно робко взял меня за руку, и я почувствовал, что его пальцы горели огнем, либо мои руки были настолько холодными и одеревеневшими. Юнги что-то говорил мне и улыбался, я же не разбирал ни слова. В конце концов, он замолчал и нахмурился, пристально глядя мне в глаза. — Юнги, - попытался сказать я, но как только я открыл рот и почувствовал, как напряглись мои голосовые связки, звук пропал. Юнги тревожно бегал взглядом по моему лицу, пытаясь понять, в чем дело, я же старался произнести что-то еще, но быстро понял, что у меня не получается извлекать хотя бы что-то, будто бы голос от меня отключили. Я в ужасе схватился за свое горло, ощупывая его, и почувствовал подступающую панику. Я накрыл лицо руками и сжался, чувствуя, что мои щеки стали влажными. Я был не в силах сдержать подступающую истерику, совершенно ясно зная, что я не могу говорить, я просто не способен на какое-то время извлекать речь своим голосом. Я был в ужасе и абсолютно не знал, что мне делать дальше. Он положил руки мне на спину и что-то говорил, но его голос проносился мимо, как в трубу, стук же собственного сердца стоял гулом в моих ушах. Перед глазами маячили разные картинки, моя скрипка в крови, сине-красная сигнализация скорой помощи, чьи-то истошные вопли, которые я не разбирал. Много дыма, вкус железа, пальцы в саже. Я задыхался и сглатывал, чувствуя тошноту и спазмы в диафрагме. Я был оторван от реальности, чувствуя на языке запах горечи и противный вкус крови. Юнги взял мое лицо в ладони и заставил посмотреть на него, пока я поджимал губы и в отчаянии пытался произнести хоть что-нибудь, но все звуки растворялись и превращались в тишину, в моих перепонках стоял ультразвук, словно меня подключили к ангельскому радио. Я пытался сфокусироваться на нем, но в моих глазах плыло, реальность смешивалась с воспоминаниями, я был там и тут одновременно. Юнги что-то говорил, но я его не понимал и лишь отчаянно мотал головой, беззвучно всхлипывая. Он упрямо взял меня за плечи, не давая отвести взгляд от своих глаз. Я открывал рот, но был нем, как рыба, в конце концов, вовсе бросив попытки заговорить. Он что-то продолжал настойчиво говорить, но я был как будто под водой и ничего не различал, ни одного слова, я был в ужасе. Зажмурившись в отчаянии, я обнял себя за плечи и попросил всех богов, чтобы это все уже закончилось, это не то, что я мог вынести и преодолеть, я ломался и крошился, превращаясь в труху и пепел. Я почувствовал вибрацию в кармане брюк, а спустя мгновение я услышал рингтон звонка. Я ошарашенно поднял взгляд и достал смартфон дрожащими пальцами, уставившись на экран, как придурок. Я помотал головой, я хотел сказать, что не могу ответить, но он продолжал сидеть напротив с телефоном у уха и смотрел на меня в упор. Я выдохнул и ответил на звонок, едва вслушиваясь в динамик. — Тэхен, ты меня слышишь? - я посмотрел на него, чувствуя, как по моей щеке скатилась слеза. Юнги был серьезен и сосредоточен, ожидая моей реакции. Он был сильно напуган, но старался держать себя в руках, чтобы я не начал паниковать еще сильнее. Я почувствовал невероятное облегчение, когда стал слышать что-то помимо гуляющего воздуха в своих лёгких. Я слабо улыбнулся и кивнул, заметив, как он выдохнул, и его напряженные брови расслабились. Он взъерошил волосы и продолжил: — Слава Богу. Он снова взял меня за руку. Я опустил взгляд и помотал головой, сглатывая и потирая запястьем по горлу. — Ты не можешь говорить? Я снова неуверенно кивнул, ощутив, как он сжал мою ладонь чуть сильнее. Я видел сожаление с его стороны, предполагал, что он чувствовал себя виноватым, но не мог ему ничего сказать, съязвить и как-то успокоить, ведь я знал, что оно все так и закончится, я предупреждал его. — Точно, ты предупреждал меня, а я тебя не послушал, - грустно усмехнулся он, будто читая мои мысли, отчего я вздрогнул. Юнги убрал свою руку от моей, потирая переносицу и убирая телефон от уха. Он шмыгнул носом и хрипло продолжил, — Знаешь, если человек боится воды и паникует, то начинает тонуть, но если переключить его внимание, то начинает держаться на плаву, я подумал, тебе это поможет, - я на это слабо улыбнулся. Юнги был прав. — Тебе нужно в больницу? Отвезти тебя? Ты сможешь написать мне адрес? Я задумался на какое-то мгновение, осознавая, что я и правда понемногу возвращался в эту реальность, и метод с телефоном, по-глупому придуманный мной же, вдруг сработал в чрезвычайно экстренной ситуации, когда я этого не ожидал. Я смотрел на него, готовый вновь расплакаться, потому что для меня не было большего счастья сейчас, поскольку я мог видеть и слышать его. Мне вслепую пришлось довериться ему, и он меня не бросил, за что по-человечески я был невероятно ему благодарен, ведь он и вовсе не обязан был со мной возиться. Я закрыл глаза и судорожно выдохнул, сглатывая. Паническая атака действительно переживается легче, если рядом есть кто-то, но в этот раз помощь пришла, откуда я не ждал, ибо до сегодняшнего момента я привык справляться с этим исключительно сам. Такие моменты были ужасными, я вспоминал их мельком с содроганием. Кошмары, много лет меня преследующие, призраки людей в спинах прохожих, когда я ошибался и отключался. Я зажмурился и понял, что узел, последствия которого я расхлебываю до сих пор, затянулся на мне удавкой еще тогда. Случайное стечение обстоятельств запустило во мне таймер обратного отсчета, и по ощущениям оставалось мне совсем недолго, ибо я снова погружался в пучины паники и ужаса. Юнги был прикован намертво к своему прошлому, я же предпочитал его просто игнорировать, делал вид, что ничего не случилось, и вот оно расплачивалось со мной самым кровожадным образом. Я считал, что я сильный человек, победивший эти воспоминания, но я просто сбежал самым трусливым образом. Монстр за моей спиной, напоминавший о себе дымом и копотью, заставлял меня бояться самой жизни, а умереть я не мог, оттого я и делал, что существовал все это время. Я был потрясён, я поджал губы и едва не расплакался снова, чувствуя удушающую волну горечи. Юнги легко коснулся моей коленки, а меня будто прошибло током, отчего я болезненно сжался, ощущая спазмы в горле. Я пришел к единственному выводу, что могу дать ему номер Хосока, тот сможет все объяснить и договориться, поэтому, в конце концов, я лишь нерешительно кивнул, собравшись с силами. Юнги пристально за мной наблюдал и ловил каждый жест. — Тэхен, - с выдохом начал он, будто бы одалживая смелости у себя в кредит, — прости, я… Я положил ладонь ему на губы, посмотрел так строго, как мог, и отрицательно помотал головой. Я чувствовал, что понемногу начинаю ощущать землю под своими ногами, а раз так, я смогу преодолеть это снова. Думаю, мои опухшие глаза и слипшиеся ресницы не внушали ему доверия, но я уже мог слышать его, я понимал его, осознавал все происходящее, я лишь опять не мог говорить. Я сбросил вызов и протянул ему написанный номер Хосока. — Мне позвонить господину Чону? - спросил он, все еще сидя передо мной на корточках, на что я вымученно кивнул и прикрыл глаза. Юнги переписал телефон и встал, тут же делая звонок и выходя из комнаты. Я и не хотел слушать их разговор, я сам виноват, что так вышло, и четко это осознавал. Зачем я предложил ему сыграть? Я усмехнулся. Потому что, наверное, я что-то почувствовал, когда слышал его «Элегию», и до ужаса боялся признаться себе в том, что очень хотел испытать это вновь. Потому что я на что-то надеялся, искал каких-то ответов и баланса, но постоянно утыкался в тупик. Да, я несся в пропасть, и сейчас загремел на самое ее дно, однако в одном я был уверен наверняка: каприччиозо мы сыграли великолепно, и он был единственным, кто мог играть со мной и понимать меня, потому что я был тем, кто понимает его. Нельзя воскреснуть, не умерев, так сказал Бог мне сегодня по телефону.