февраль-март, 21. Юнги
Моя жизнь встала на паузу ровно с того момента, как Тэхен в ужасе схватился за горло, не сумев произнести и звука. Все чувства и эмоции во мне оказались похоронены глубоко под пятью футами горя и слез. Я смотрел на него, потерянного и разбитого, и не мог совершенно ничего сделать для него. Меня захлестнуло болью и безграничным одиночеством, я ни о чем не думал, ничего не ощущал и ничего не понимал. Может быть, это был адреналин, оттого меня так и подкинуло, в какой-то момент эмоций стало так много, что они и вовсе закончились. Сердце стучало, как сумасшедшее, пока я на грани паники пытался сообразить, что делать. Я вышел за дверь и слушал тянущиеся гудки, которые казались мне вечностью, нервно поставив руку на ремень своих брюк, просто потому что ее нужно было куда-то деть. Мне не было дела, если я кого-то отвлекаю этим звонком, мне требовалось, чтобы весь мир резко стал крутиться вокруг меня и Тэхена и обстоятельства складывались так, как нужно именно мне, так как сейчас не было ничего важнее. — Да, слушаю, - раздалось на том конце провода, отчего я растерянно моргнул, будто бы и в самом деле не ожидал, что мне ответят. — Господин Чон Хосок? - спросил я неуверенно, сжимая губы в тонкую линию. — Да, это я, а кто беспокоит? - его голос звучал встревоженно, но я старался особо на этом не зацикливаться. — Это Мин Юнги, - отчеканил я и услышал там короткий выдох. — Мне Ваш номер дал Тэхен, я бы не побеспокоил, но ситуация не требует отлагательств. — Что случилось? - он насторожился и, кажется, цокнул ручкой о дерево стола, — Что с Тэхеном? Я молчал, зажмурясь и сдерживаясь, чтобы не осесть на пол пустым мешком. Мне казалось, еще немного, и я исчезну, как будто бы порог моих сил достиг какого-то минимума, при котором больше нельзя жить. — Что с Тэхеном?! - повысил голос господин Чон, вернув меня в реальность. — Я… Я не знаю, - тихо пробубнил я. — Что? - его вопрос прозвучал глухой истерикой, как будто бы я ляпнул сущую глупость. — Он замолчал… - пытался объяснить я, понимая, что Хосок ждет от меня каких-то пояснений. Больше всего мне не хотелось нервировать его, потому я поспешил рассказать коротко всю суть дела. — Мы встретились на Чеджу, много разговаривали и прогуливались по пляжу, после чего он предложил сыграть, а потом он… Замолчал, он не может произнести ни звука, хотя разговаривал со мной буквально час назад, я не понимаю, как это возможно. Хосок молчал, я слушал его тихие вздохи и присел на подоконник, изучая половицы дерева под своими ногами. — Он играл на скрипке? - едва слышно произнес он, на что я утвердительно промычал. Хоби, как мне показалось, схватился за голову и простонал. — Черт возьми… — Что с ним? - мой голос срывался, сдерживаться сил больше не было, мне захотелось завопить изо всех сил и разбить что-нибудь. — У Тэхена мутизм, - говорил мне Хосок твердым тоном, терпеливо и доходчиво разжёвывая, как ребенку, но я все равно не понимал, — У него сейчас сохранена возможность разговаривать, то есть связки и голосовой аппарат физически не повреждены, но из-за психоэмоциональной травмы он не может ничего произнести. — Что? - я приподнялся с подоконника и выпрямился, сжимая телефон в руке, — Что это значит? — Я не знаю точно, - горько произнес господин Чон, — но такое уже случалось раньше, когда Тэхен перестал играть. Он тогда не разговаривал около года. Как я понял со слов врача, игра на скрипке пробуждает какие-то болезненные флешбеки, которые выступают триггером для него… Я два раза судорожно вдохнул и рухнул на колени. — Хотя я и предложил это, ответственность за произошедшее будет лежать на тебе, Юнги. Я чувствовал, как болит моя диафрагма, в глазах плыло, пока слезы облизывали мое лицо. Телефон выпал из моих рук. Я получил ответы, которые хотел, в моей голове все постепенно складывалось, и я, наконец, начал смотреть в корень, улавливая настоящую причину тех или иных действий. Но все это скрылось уже постфактум, когда произошло непоправимое и я увидел итог, что ухудшил положение в разы. Я готов был отказаться от этого осознания, что с Тэхеном в самом деле случилось что-то страшное, он не играет на скрипке не потому, что не хочет, он не может физически по состоянию здоровья. Вероятно, скрипка для него самый заклятый враг, напоминающий о чём-то ужасном, о чём-то, что он предпочёл бы забыть, а я сейчас воссоздал этот персональный ад для него и окунул хорошенько с головой. Вот тот ответ, который я хотел получить, но лучше бы я никогда его не знал и жил в неизвестности. Голова кружилась, я уже ничего не соображал. Я замжурился с силой и схватился за виски. Меня опоясала мигрень, набатом по затылку били мысли, сравнимые с ударами молотка. Случилось что-то непоправимое. У Тэхена мутизм из-за травмы. Судя по всему, он сейчас пережил сильное эмоциональное потрясение, настолько, что снова перестал говорить от шока. Я чувствовал себя погребенным под толщей льда без возможности выбраться, достучаться и спастись. Я будто сам себе подписал смертный приговор. — Алло? Юнги? Я дергано выдохнул, услышав из динамиков доносящийся голос директора, зажмурился и взял телефон с пола дрожащей рукой. — Да, господин Чон, я здесь. Скажите, что мне делать? Доставить Тэхена в больницу? Отвезти куда-то? Как ему помочь? - я чувствовал, как мой голос трещит и скачет. — Юнги, в первую очередь, успокойтесь. Только будучи в трезвом рассудке Вы сможете ему помочь. Вы должны сохранять чистоту разума, если правда хотите не навредить ему сейчас, - он говорил строго и назидательно, заставляя меня сосредоточиться. Я сел и вытер нос рукавом. — Тэхену, безусловно, нужно на осмотр, наверняка он в глубоком шоке. Не разговаривайте о его состоянии, не пытайтесь узнать, что случилось раньше и стало причиной травмы, я и сам не знаю этого. Не будьте еще одним триггером для него, Вы меня услышали? - я кивнул, он продолжал. — Просто побудьте рядом, вечером прилетайте обратно в Сеул, я встречу его. — Да, господин Чон, - я шептал, уже не всхлипывая, я должен был собраться и прийти в себя. — Да откуда ты знаешь, какой я? Что с тобой не так? — Псих ненормальный. — И я о том же. — Юнги, - голос господина Чона снова выдергивал меня из пучины воспоминаний, пока мозг работал, собирая нити и завязавшиеся узлы воедино. Я ничего о нем не знаю. Я не могу предполагать и делать выводы за него, основываясь только на своем видении и ощущении. Он не живет в моей голове, он реальный человек, со своим разумом и мышлением, и я не умею читать его мысли. Он не может отвечать на мои вопросы, а все мои предположения бессмысленны, потому что в своем разуме я не разговариваю с настоящим человеком. Все, что я знаю и вижу – всего лишь его образ, проекция реальной личности, смешанная с моими эмоциями, и все это едва ли имеет какое-то отношение к существующему Ким Тэхену, не выдуманному. Он уже не одиннадцатилетний мальчик из моих фантазий, он даже не скрипач, он не приветливый, открытый и нежный юноша, он тридцатилетний мужчина, с которым что-то случилось, и я ничего не знаю. Я привязан к подростку, чей образ трепетно оберегал в своей памяти, но это уже не тот Тэхен. — Юнги, - снова позвал господин Чон. Я открыл глаза и шмыгнул носом. — Да, господин Чон? — Помните, что он слышит Вас. Не скажите того, о чем будете жалеть. — Я понял, - горько сказал я, вставая с колен с четким ощущением, что несу ответственность за Тэхена перед Хосоком, словно тот был его родителем. Сейчас многое зависит от меня, и я достаточно кристально это осознавал. — Держите в курсе, - коротко бросил он напоследок и положил трубку. Я повернулся и посмотрел в упор на дверь кабинета. Там сидел Тэхен, один, без возможности говорить, и бог знает, что с ним в самом деле творилось. Я не понимал, что я чувствую к нему и как отношусь, я хотел верить, что где-то там, глубоко у него в душе, этот мальчик все еще счастливо играет на скрипке, но бывает такое, что жизни ломаются, и люди меняются. Насколько его реальная личность далека от той, что я выдумал? Насколько сильно я его романтизировал в своём сознании? Я не мог винить себя за это, тот образ юноши-скрипача помогал мне жить, но Ким Тэхен — реальный человек, самым настоящий, о котором я ничего не знаю до сих пор. Я почувствовал диссонанс, ведь это был мужчина, которого я давно знаю, с которым существовал столько лет практически бок о бок, и в то же время я не знаю о нем ничего, потому что рядом со мной был не он. Я сделал шаг и занес руку, чтобы открыть дверь, но услышал звук фортепиано. Я нахмурился, подумав, что где-то включили какую-то запись, либо началась репетиция, но… Я слышал тихие аккорды, напоминающие падающий снег, мягкие и грустные, выдержанные настолько, чтобы не утонуть в этом. Повторяющиеся, довольно неторопливые арпеджио в аккомпанементе левой руки и медленное вступление в правой. Я взялся за ручку и понял, что звук совершенно точно исходит из кабинета, там, за дверью. До меня донеслась тихая мелодия и я замер, перестав дышать. Ми, ре-диез, ми, си, ре, до, ля. Это двадцать пятая багатель Бетховена в ля-миноре, именуемая «К Элизе», я знал ее наизусть, но то, что я слышал, отличалось от того, что когда-то учил. Пьеса была совершенно иной, я подмечал изменения основной гармонии, не было мажорного аккорда во втором такте главной темы, а также по-другому звучит следующая тема, что должна быть в мажорной тональности. Я стушевался и нахмурился, это было совершенно иное произведение, как будто бы лишь навеянное воспоминаниями «К Элизе», вдохновленное им, переосмысленное и осовременное. До, ми, ля, си. Ми, соль-диез, си, до. Форма пьесы – рондо, рефрен, который узнаваем с первых нот, чередуется с эпизодами, которые, в основном, всегда носят несколько иной характер. «К Элизе» начинается с окрыленной, воздушной темы любви, что сквозит эхом по всей пьесе, медленной, неторопливой и очень чувственной мелодией, возможно, именно так лирично, нежно композитор представлял себе, как признается в чувствах своей далекой возлюбленной. Вторая тема – эпизод, несколько иная по характеру, ее более уместно сравнить с надеждой на взаимность или счастьем от предчувствия скорой встречи, но вся радость будто бы улетучивается, когда возвращается главная тема, а с ней и чувства тоски и грусти. Третья тема врывается с совершенно новыми интонациями и настроением, то уже не прежняя лирика, а мучения, душевные терзания и неизбежное расставание. Заканчивается пьеса возвращением главной темы – любви, но только воспринимается она уже несколько иначе. Здесь же все было по-другому, не было основной гармонии, как в оригинальном сочинении, это была вольная импровизация, одни и те же чувства показывались самым разным способом. Исполнитель взял за основу только рефрен и стал его развивать, усложнять, при этом сохраняя основную мелодию практически в неизменном варианте. Волнения и переживания передавались не включаемыми эпизодами, а развитием основного мотива. Музыка волновалась с чувством, аккорды, что были переложены в вольной интерпретации на арпеджио, скользили из октавы в октаву, это было, словно… Кто-то гулял по клавишам, а звуки из-под его пальцев тихо плескались приливами, как море с душой раненого человека. Рондо перестало существовать, пьеса стала вариациями. Один и тот же мотив повторялся вновь и вновь, но каждый раз тот звучал по-разному, с бегающими пассажами в сопровождении и разным развитием. В какой-то момент мелодия достигла своего развития, она была одновременно очень явной и узнаваемой, но настолько переработанной, с другой гармонией, динамикой и в корне иным аккомпанементом левой руки, что у меня складывалось четкое ощущение, что это совсем другое произведение. Оно было грустным, но таким же порывистым, чувственным и откровенным, как и оригинальная пьеса Бетховена. Я подумал, что этот вариант нравился мне намного больше, он более живой, настоящий, не подделанный под музыкальные стандарты, форму и динамику того времени. Кто-то играл ее так, как хотелось, как чувствовалось, и это очень откликалось в моей душе. Теплые напевы об ушедшем лете, одинокие зимние ночи с кружкой чая у окна, пока снег неторопливо опускается на землю, ранний рассвет по осени. Он рассказывал о каких-то моментах своей жизни, когда ты вдруг осознаёшь все масштабы своего одиночества. Я выдохнул, тихо открыл дверь и зашел внутрь. — Реприза. Я задержал дыхание и услышал, как он заиграл все с самого начала в своей минорной тональности, следуя собственной придуманной гармонии. Вариант был неизмененным, полностью идентичным началу, те же тихие аккорды, которых в оригинале совсем не было. За роялем сидел Тэхен, подсучивший рукава своего свитера. Он играл Бетховена в своем собственном видении, и я признался себе, что это было намного мелодичнее, динамичнее и приятнее на слух, чем в оригинале, богаче с музыкальной точки зрения и виртуознее. Глаза его были закрыты, руки, что едва касались клавиш, мягкими, движения правильными. Я смотрел то на него, то на его пальцы, то на клавиши, я слушал, пытался впитать в себя это, я не верил своим глазам и не мог даже предположить, почему Тэхен играет на фортепиано. Он пробежался куда-то в верхние регистры и легким касанием сыграл последнюю ноту, после чего выдохнул и опустил руки на колени. Я был в шоке, совершенно потеряв дар речи. Я был уверен, что это запись, но он играл это только что прямо на моих глазах. — Эта аранжировка… - произнес я, нерешительно подходя ближе. — Ты ее написал? Это ты ее придумал, Тэхен? Тэхен в слабом движением открыл глаза, будто бы это было очень тяжело, и поднял на меня голову, после чего нерешительно кивнул. Я открыл рот и забыл выдохнуть, вдруг заметив слабую улыбку на кончиках его губ. Он казался вымученным, будто бы все силы на сопротивление чему-либо закончились. Я смотрел на него, как на чудо света, отчего Тэхен будто смутился и опустил голову, прикусывая губу и скребя кончиками пальцев по стулу. Я обошел его, наблюдая, как тот следит за мной краем глаза, и сел с ним на один стул по левую сторону. Я был вне себя от шока. — Так ты играешь на фортепиано? - он усмехнулся и кивнул, чуть подвинувшись. Он был спокойным, будто бы он уже пришел в себя, лишь не разговаривал, но я замечал его красные глаза и подрагивающие пальцы. Как будто бы ему нужно было что-то сказать, но его голос заблокировали, и он нашел для себя только такой выход выражения мыслей. Я не знал, о чем он думает, но был благодарен за то, что он дает мне почувствовать свое настроение, не закрывается и не противится моему вмешательству, не выгоняет меня и не храбрится. Внезапно он занес руки над клавишами и бросил на меня короткий вызывающий взгляд, прежде чем заиграл что-то нерасторопное в верхних октавах. Мелодия была похожа на падение звезд в небе. Я вспомнил, как однажды, гуляя по набережной в Пусане, я увидел мужчину, который предложил мне посмотреть на звезды в большой телескоп. Это было не так давно, чтобы списать случившееся на детское любопытство, но масштабы вселенной, ее немая мощь и тишина всегда меня манили, даже во взрослом возрасте, отчего я поежился, сомневаясь, но, в конце концов, подошел к нему ближе. Он долго настраивал телескоп и, закончив, любезно предложил мне присесть и посмотреть в окуляр. Я долго не мог понять, что я должен там увидеть, темнота была густой, а неясные светлые пятна очень расплывчатыми. Когда я сфокусировал взгляд, в самом углу я увидел яркую точку и кольца вокруг нее. Я замер от восторга и расплылся в улыбке. Тогда я впервые увидел Сатурн на расстоянии полтора миллиона километров от Земли. Если задержать свой взгляд, можно увидеть, как движется Земля со скоростью тридцать километров в секунду, отчего каждые полторы минуты телескоп нужно перенастраивать. Тэхен играл «С рождеством, Мистер Лоуренс» Рюичи Сакамото. Мягко, плавно, звуки были подобны августовским звездам, особо ярким и особо одиноким в это время. Он сделал паузу, я сыграл аккорд, даже не задумавшись и улыбнувшись, когда он немедленно подхватил партию правой руки. Я играл так, как помнил, но Тэхен, судя по всему, руководствовался тем же. Тихая тоска и мечты о неслучившемся будущем будто бы накрыли нас теплой ностальгией. Я импровизировал, совершенно на думая, будучи на подхвате у Тэхена, расслабившись и не собираясь ничего говорить. Мне вообще не хотелось произносить и слова. Я не знал, почему Тэхен так хорошо играет на фортепиано, откуда у него психосоматические травмы, по какой причине скрипка для него так мучительна, а на фортепиано он может играть с этой легкой улыбкой, будто бы предаваясь этому в свое удовольствие? Я играл аккорд за аккордом в пиано, стараясь его не перебивать, Тэхен двумя руками невесомо выигрывал главную тему в октаву. Я все-таки был прав, предполагая, что он совершенно точно сможет со мной сыграть и будет единственным, кто может это сделать, потому что он чувствует мои мысли до того, как я сам пойму, что почувствовал. Последний аккорд растворился в тишине зала, он снял педаль и с улыбкой посмотрел на меня, почти по-детски пожав плечом и ссутулившись. Он прикрыл глаза, убрав руки с клавиш. Я продолжил играть историю про мистера Лоуренса один, но Тэхен не возражал, слушая, как я интерпретирую ее по-своему, чуть тише и нарочито медленнее, гораздо плавнее и растягивая окончания в свое удовольствие. Совсем затихая на вершинах, которые до этого из-под его пальцев звучали переливчато и ярко, как звезда на новогодней елке. Тэхену это очень подходило — ярко сверкать в небе и освещать путь кому-нибудь потерявшемуся, вроде меня. — Знаешь, как отличить на небе планету от звезды? - спросил я, не отвлекаясь, медленно и лениво гуляя по клавишам. Тэхен повернул на меня голову и прищурился. — Звезда светит пульсирующим светом, еле заметными вспышками, свет, исходящий от планеты, стабилен. Я снял педаль, что откликнулась тихим стуком, и потянулся к верхним октавам терциями, которые были на его стороне. Я уже и забыл каково это: просто играть для себя и ни о чем не думать. Мне показалось, что в этом заключается настоящая свобода. Я продолжал что-то наигрывать, как вдруг почувствовал тяжесть на своем плече. Я бросил короткий взгляд, не переставая фантазировать в своей импровизации, и увидел копну вьющихся темных волос. Я чувствовал, что ему стало легче, будто бы игра на фортепиано действительно успокоила и немного стабилизировала его состояние. Я понимал, каково это, музыка и меня вытягивала не раз, однако в случае Тэхена все было сложнее, скрипка убивала его, а фортепиано каким-то образом помогало. Я совершенно не понимал, как это связано, и пока секунды утекали сквозь мои пальцы, Земля преодолевала снова и снова по тридцать километров. Это расстояние между мной и Тэхеном, длительностью в одну секунду, стало пропастью, как две Марианские впадины. Я не знал, как можно быть так близко друг к другу и так невообразимо далеко, знать друг друга без слов и не знать совсем, постоянно натыкаясь на стены и тупики. Я знал о нем все, я чувствовал его, и не знал о нем совершенно ничего одновременно. Почему он стал играть на скрипке? Что случилось в тот день? Где он сейчас работает? Почему выбрал фортепиано? Что с ним было все эти годы? Я ощущал немую благодарность с его стороны, выразить которую он был не способен никаким образом. Однако мне было достаточно того, что я видел: Тэхен доверял мне сейчас. Он казался почти что спящим, слишком вымученным и уставшим, будто бы на его плечи резко свалился груз, придавивший его к земле с силой. Его вечно прямая красивая спина вдруг осунулась, появилась сутулость, на лице — круги под глазами и бледность. Не было никакой вычурности, силы, злобы и обиды, никакого пафоса прошлых лет, он выглядел ссохшейся спичкой, понурым и вялым. Я закончил играть и выдохнул, так и оставив руки на клавишах. Тэхен не отстранился, ничего не сказал и ничего не сделал. Он так и сидел молча, положив голову на мое плечо. Пока земля преодолевала тридцать километров, а дождь неспеша накрапывал и стучал по подоконнику, время для меня остановилось вместе с движением планет. — Почему ты бросил скрипку? — Потому что… Я не могу об этом говорить. Я грустно усмехнулся и прикрыл глаза, стараясь не потревожить его лишний раз. Тэхен действительно едва ли мог об этом говорить, однако смысл сказанных слов я понимал только что. Я встретил его так давно, что это кажется нереальным, будто бы это было сном. Я медленно сводил в своей голове прошлое и настоящее, собирал воедино крупицы той информации, что были мне известны, медленно смакуя каждую мысль и укладывая данные по полочкам. Мне недоставало только одного пазла, но я не спешил разгадать, в чем дело, и суть даже не в моем любопытстве, сейчас все это неважно. Информация не должна добываться жертвой, ответы, которые мне нужны, не стоят того, чтобы из-за этого страдал реальный человек, лежащий на моем плече. — Я тебе не друг, чтобы переживать о твоих чувствах, что тебя там задевает, а что нет. Я выдохнул и поник. Пусть Тэхен был абсолютно прав, мне все же было обидно это слышать, хотя я и понимал, что если кто-то и виноват, это я и мои ожидания. Он не должен был вести себя так, как я себе думал или представлял, я создал в своей голове другую личность, которую звали Ким Тэхен, и которая имела его внешность. Никакого отношения к реальному Ким Тэхену это не имело, но… Я покосился на него, осмотрев расслабленное выражение лица, подрагивающие ресницы и сбившиеся кудри. Я хотел узнать его, хотя уже и осознал, что это будет совсем непросто, и едва ли Тэхен вообще подпустит меня близко к себе. Тэхен очень интересный, он неординарно мыслит, задает правильные вопросы, любит физику и очень любознательный, замечательно чувствует музыку, все еще гений игры на скрипке. Он очень раненый, одинокий и потерянный, я отчего-то подумал, что мы с ним очень похожи. Дождь все накрапывал и накрапывал, я не знал, сколько времени прошло, кажется, целая вечность, пока мы так и сидели. Я глядел в окно, провожая сползающие капли-червяки, а Тэхен лежал у меня на плече, не в силах ничего произнести. Эта тишина не угнетала меня и не напрягала, она, скорее, обволакивала и сгущалась теплом вокруг. Мне вдруг показалось, что я тоже разучился говорить, будто слова обрели какую-то цену, и каждая буква стоила копейки. Мне почему-то казалось, что Тэхен все понимает и чувствует, поэтому говорить рядом с ним нет никакой нужды. Мне даже подумалось, что так может продолжаться очень долго: наши редкие молчаливые встречи без переписок и звонков, речь вдруг мне показалась такой бесполезной. Сколько ни говори, сути не донесешь, а раз так, надо ли вообще говорить? —Тэхен, нам скоро нужно выезжать в аэропорт, - сказал я тихо, почувствовав, как он встрепенулся, — Я позвонил директору Чону, он встретит тебя. Тэхен выпрямился и молча сверлил взглядом клавиши. В конце концов, приняв для себя какое-то решение, он кивнул. Я не видел в нашей встрече ничего романтического, мы оба были злы друг на друга и на судьбу, мы срывались и падали, соревнуясь, кто кого столкнет глубже. Видимо, пока что я выигрывал. В этой февральской дождливой тишине была только усталость и тоска, приправленная теплом и благодарностью. Тэхен помог мне сегодня, а я всего лишь пытаюсь разгрести то, что заварил, как-то поддержать его и помочь справиться с последствиями своих же поступков. Получается, я у него в долгу. Меня перещелкнуло. — Тэхен, - я схватился за его плечи и повернул к себе. Он напуганно взглянул на меня и сжался в моих руках, — Ты только не думай, что я помогаю тебе из жалости и как-то потом этим воспользуюсь. - Тэ выдохнул и нахмурился, внимательно меня слушая. — Я тебе сочувствую, но я не жалею тебя, пожалуйста, не думай, что я что-то делаю для тебя только потому, что ты помог мне ранее, и я закрываю гештальт. - он прищурился и подозрительно посмотрел на меня, на что я цокнул языком и закатил глаза, — Я хочу тебе помочь не из чувства долга, а потому что я правда этого хочу. «Зачем?» - я почти услышал, как он это произнес, неотрывно глядя на него. Это снова был логичный вопрос. Если я помогал ему, не потому, что он помог мне ранее, и не потому, что я виноват в том, что с ним случилось, тогда почему? Мои руки сползли по его плечам и опустились, пока я неотрывно смотрел на него, едва выдыхая. — Потому что это ты, Тэхен, я не могу тебя бросить одного. У меня не было другого ответа, и я просто сказал правду, странную и глупую. Тэхен хмурился и разглядывал меня подозрительным взглядом, в конце концов, устало выдохнув и кивнув. Мне стало легче, хотя бы он не считает, что я делаю ему какое-то одолжение, чтобы отвязаться побыстрее. Он встал, отряхивая свои брюки, и строго посмотрел на меня. Я замер и подумал, что Тэхен удивительный человек, даже без возможности говорить его красноречивый взгляд приковывал к месту без возможности подняться. Он указал на дверь и, не дожидаясь моего ответа, направился на выход, хватая свое пальто. Я совершенно точно понимал его мотивы: он не хотел помощи или жалости, он стал еще более независимым и собранным, демонстрируя напоказ, что он не инвалид и справится со всем сам, он слишком гордый, чтобы попросить помощи, и я должен быть благодарен за то, что Тэхен разрешили себе помочь, оказав мне такую честь. Он позволил мне увидеть минутную слабость, не более. Я в этом и не сомневался, честно говоря, это было так в стиле Тэхена. В стиле того Тэхена, с которым я познакомился сегодня.***
Я открыл глаза и попытался осмотреться, но быстро понял, что вокруг полная темнота. Я пошарил руками по одеялу и схватил телефон, наощупь клацнув кнопку блокировки. Три часа ночи. Я сел в кровати и потер глаза, стало душно. Я попытался вспомнить, снилось ли мне что-то, но никаких образов в голове не всплывало, чему я успел обрадоваться. Я встал и прошел по прохладному полу на балкон, распахивая окно и впуская уже потеплевший весенний воздух. На улице все еще было темно, фонари мелькали то там, то тут, улицы были безлюдны, видимо, недавно прошел дождь. Ветви с едва прорезавшейся листвой шумели, и я не без удовольствия вдохнул полной грудью влажный мартовский воздух. Курить больше не хотелось, пить тоже. Ничего не хотелось. У меня не осталось даже самого себя. Прошел месяц с того момента, как я видел его в последний раз. Он не писал мне, не звонил, не давал о себе знать, будто бы канул в небытие, и его никогда не было. Я тоже не писал ему, я изначально не планировал никакой второй встречи, но почему-то я поверил, что она возможна. Иногда, гуляя по улицам, мне казалось, что он стоит где-то за углом, в книжной лавке, перебирает старые пластинки. Заметив меня, он бы обязательно отвернулся и закатил глаза, а я бы стоял за витриной по ту сторону от него и улыбался. Я видел его во всех проходимцах, одетых в белые шубы, и ненавидел свой разум, который так и дразнил близорукую память. За месяц я ни разу не сел за рояль. Я ничего не хотел играть, он забрал с собой весь мой талант и мастерство, и теперь не осталось совсем ничего, даже музыки. Будто бы это была его месть за то, что я лишил его голоса, хотя я и не хотел этого, я ведь не знал. Вечерами я лежал и долго слушал «С рождеством, мистер Лоуренс», прокручивая в голове тот день, когда мы играли ее вместе. Это было самое приятное воспоминание, в этом моменте была такая невероятная гармония, что я чувствовал до сих пор это потрясающее ощущение счастья на кончиках своих пальцев. Не было никаких музыкантов, пианистов-виртуозов и выдающихся скрипачей в прошлом, мы остались наедине с совершенно обнаженными душами, просто Тэхен и Юнги, которые изобрели свой собственный фортепианный язык и понимали друг друга без слов. Я почему-то был уверен в этом, ощущения были иные, не как в том случае, когда я говорил с вымышленным Тэхеном в своей голове и делал выводы за реального человека. Это было что-то настоящее и без сомнений. Я помнил тяжесть его головы на своем плече, и каждый раз приятно улыбался этому образу. Мои мысли перестали крутиться вокруг мальчика-подростка, я думал о нем, как о мужчине, и совершенно не понимал, что я чувствую на этот счет. Тогда мне показалось, что в этом заключается свобода, но за месяц я пришел к чуть иному выводу: свобода — это играть, что хочется, быть, где хочется, с тем, с кем хочется. Созерцание — это и есть жизнь. Я скучал по нему. Я понял это спустя две недели после нашего расставания, когда я проводил его в аэропорту. Я видел, как Хосок крепко его обнял, и Тэхен, даже не думая, доверчиво, как ребёнок, уткнулся тому в плечо. Может быть, они даже встречаются, но я не думал об этом, я был рад, что он в надежных руках. Он обернулся и коротко поклонился мне с грустной улыбкой, пока Хосок все еще придерживал его за плечи. Я стоял один посреди толпы и смотрел туда, где они стояли, не в силах сдвинуться с места, пока люди беспокойно сновали вокруг. Все и в самом деле закончилось, и я понятия не имел, что это было. У него своя жизнь, у меня своя, и в принципе-то мы никак не связаны. Я получил, что хотел, не было причин звонить и писать, я даже ему не друг, я не имел права беспокоиться о нем, но я все равно переживал. В порядке он? Говорит ли? Каковы прогнозы врачей? Как он работает теперь? Одной ночью мне приснилось, что мы занимаемся любовью, и я проснулся в ужасе, выпив залпом почти литр воды. Мое сердце так сильно стучало, будто бы я умирал. Это было хуже всего, что я мог представить. Я проклинал себя, лучше бы мне приснилось сто кошмаров, чем такой абсурд, который не выходил у меня из головы еще неделю. Сколько бы я не старался не придавать этому значения, мозг цепко хватался за детали: за его красивые пальцы, что вплетались в мои руки, за влажные волосы на лбу и прикрытые глаза. Каждый раз я вспоминал об этом в самый неподходящий момент, и мое тело непроизвольно покрывалось мурашками. Фантазировать — это нормально, но только не с Тэхеном в главной роли. Я понимал, почему мой мозг так зацепился за него, этот человек произвел на меня сильнейшее впечатление, он как будто устроил мне эмоциональную встряску, ему удалось выбить меня из колеи так, что прошибло позвоночник. В тот день я разозлился, расплакался, был несказанно счастлив, паниковал и был в шоке. Как-то слишком для одной встречи. Я не знал, как мне жить дальше, эмоций стало так много, что я устал с ними бороться, лежа целыми днями на кровати и глядя в потолок немигающим взглядом. Что-то во мне изменилось, но я не понимал, что именно. Каждый раз я спрашивал у себя, кто для меня Тэхен, и зачастую ответов не было совсем. Знакомый, предмет восхищения, но тут я себя одергивал, что имею в виду не того Тэхена, с которым познакомился. Иногда я плакал, иногда танцевал, иногда все сразу. Мне казалось, что я сошел с ума. Я снова что-то себе придумывал и накручивал. Все эти переживания, волнения и слезы, алкогольные ночи и бесконечные сигареты так меня поглотили, что я выгорел, и в итоге мне не хотелось ничего. Со мной что-то творилось, я был болен, я должен был обратиться ко врачу, но я не знал ответа на вопрос: «На что жалуетесь?». Мне стало абсолютно все равно на все, что с ним связано, мне показалось, что я отпустил эту ситуацию, но, наверное, это было не так, и где-то в глубине души я это понимал. Не было ничего удивительного в том, чтобы представлять Тэхена своим партнером, за одним исключением: я не тот человек, который ему нужен. Что я могу ему дать? Я даже не знаю, что я такое, я и правда псих ненормальный, у меня совершенно ничего нет. Сколько он выдержит? Сколько я выдержу? Когда меня накроет в следующий раз, что будет потом? Сколько Тэхен сможет спасать меня и тащить на себе, возиться со мной, как с маленьким? Не бесконечно, правда же, когда-то всему этому придет конец. Стоило ли начинать какие-то отношения ради возможных счастливых моментов, или лучше все это оставить просто мечтой, переболеть и отпустить, пока не стало еще больнее? В тот момент я сделал все, что смог, я выполнил свою миссию в его жизни, на что еще я надеялся? Наверное, я не прикасался к фортепиано по той причине, что не хотел стирать со своих пальцев события тех дней. Как многие люди грозятся не мыть свою ладонь после того, как ее пожал кумир, так же было и со мной. Будто бы если я сыграю хоть что-то, я признаю перед собой, что решил идти дальше, как будто бы в этом предам его, а я совсем не был к этому готов. Это ли не смешно, что я веду себя совершенно как ребенок? Я упрямился самому себе, мне была приятна мысль, что последнее сыгранное мной произведение — рождество мистера Лоуренса, пока Тэхен лежал у меня на плече. Словно, если я снова прикоснусь к клавишам, это мгновение растворится и станет только сном, потому что я никак не смогу себе доказать, что это было реально. В таких смутных мыслях я провел почти весь март, и совершенно этого не заметил. Время шло, пока я этого не ощущал, утопая в рутине и серости дней. Пришла весна, солнечных дней стало заметно больше, но я зашторивал посильнее окна и много спал. Я начал терять в памяти черты его лица, вспоминал лишь обрывками руки, глаза, грустную улыбку на кончиках губ, его силуэт в тот дождливый день, и никогда целиком, будто бы он растворялся из моей памяти и распадался на части, грозясь и вовсе исчезнуть. Я боялся этого, тем не менее, неизбежно двигаясь к такому финалу, ведь время шло, хотел я того или нет, один я стоял на месте и никуда не двигался. На свой день рождения я поехал на Чеджу один и долго плакал в автобусе, отвернувшись к окну и с силой кусая губы, глядя на знакомые виды маяка и порта. Как будто я приехал попрощаться с ним прошлым и настоящим, будто бы хотел сказать ему спасибо за все и отпустить, больше не зависеть от него. Я ни на что не надеялся, все, что я мог — смотреть ему в спину, оставаясь позади. Он будет в порядке, а я нет. Я не в порядке. Я выбежал на пляж в черном пальто и, как сумасшедший, оглядывался по сторонам, ища его, но его нигде не было, и я знал это с самого начала. Я даже не понимал, что меня так сильно расстраивало, откуда во мне столько чувств, которых я не мог держать в себе. Я сел на корточки и отчаянно прикусил кулак, не в силах успокоиться еще полтора часа. Завтра, через месяц, через год, каждый будет жить своей жизнью, я думал, что к этому моменту уже все буду вспоминать с улыбкой, но это оказалось нелегко для меня, отказаться от всего и жить дальше повисло где-то на уровне «невозможно», я словно отрекался от части своей души, большой и значимой, потому что я должен был жить дальше, хотя и повторял без сил, что я не в порядке. Я сам делал себе больно, лгал, что все хорошо, прячась от тени под названием «он». Я понимал, что мне нужно чем-то заняться, найти что-то новое, отвлечься и переключиться, я всего лишь на этом зациклился. Я не знаю, сам ли я делал его таким особенным, или Тэхен действительно таковым являлся, все перемешалось, границы стерлись. Он всегда был важным, другим, я прошел с ним огромный путь, и наша встреча действительно имела для меня колоссальную ценность. Я воспроизводил ее поминутно в своей голове вечерами. Тэхен не мог понять, что я чувствую, для него ничего не случилось, простой день из его жизни, а я месяц пытаюсь жить дальше, для меня это как целая жизнь, и этого оказалось достаточно, чтобы понять, что он очень нужен. Он был родным для меня, ведь Тэхен в детстве и в настоящем — это один и тот же человек, и я дорожил обоими, постепенно сводя два конца в один. Я столько хотел ему сказать, извиниться и со всей любовью поблагодарить за все, но сейчас я не был уверен, что такой шанс мне и в самом деле предоставится. Я не хотел никаких отношений, я лишь мечтал иметь возможность поговорить с ним, когда захочется. Время близилось к пяти утра, начинало светать. Я чувствовал, что подмерзаю на балконе, поежился и поспешил внутрь, крепко захлопывая дверь и ныряя под одеяло. Я молился только об одном — пусть Тэхен больше не снится мне.***
Утро началось с привычного звонка телефона, на что я с ненавистью проскулил, уже готовый в следующее мгновение выкинуть его в окно. У Намджуна была отвратительная привычка будить меня по утрам и, видит бог, в следующий раз я точно сорвусь, и никаких укорений совести на этот счет не буду испытывать. Вот же наглый Гулливер, знает, что я похож на химеру, если не высплюсь, и все равно откуда-то находит смелости звонить мне. Отчаянный. — Что опять? - я услышал такую нервозность в своем голосе, что мне самому стало страшно. — Срочно зайди в твиттер. Я схватился за голову и тяжело выдохнул. Моя жизнь — какой-то день сурка с постоянным чувством дежавю. Опять мне звонит Намджун с самого гребанного утра и что-то объясняет про твиттер. — Что на этот раз произошло? Какая-то конференция у президента, нашествие марсиан, не знаю, взрыв новой звезды? Ты нашел парня? Иначе какая может быть причина звонить мне в десять утра? — Нашел, - спокойно сказал он, на что я подорвался с кровати, резко проснувшись. — Но не в этом дело. Вышла статья на «Нэйвере», которую все обсуждают последние несколько часов. Прочти ее, нам нужно сделать заявление. — Подожди, Намджун, какой парень? - это действительно шокировало меня, но этот упрямец, конечно же, отключился, даже не удосужившись объяснить мне хоть что-то. — Паршивец! Как ни крути, но методы пробуждения у него были эффективны, хоть куда. У меня было тревожное чувство, ибо последнее мое появление в этой социальной сети не закончилось ничем хорошим. Я растер виски большим и средним пальцем ладони, я редко попадал в скандалы, но в этом и суть всех корейских сми, вылить грязь на всех без разбора. Я глубоко вдохнул и открыл приложение, внимательно пробегаясь по ленте. Стоило зайти в тренды и увидеть свое имя, упоминающееся более ста тысяч раз, я почувствовал, что мне стало не по себе. NAVER: «Загадочный сопровождающий мирового пианиста-виртуоза Мин Юнги, кто он?» — О нет, - проскулил я, — Только не это, только не Тэхен, он убьет меня. «Мин Юнги в отношениях?», «Как это возможно, вы что не видите, что это фотошоп, я могу десять таких снимков наделать», «А я была бы рада, если бы у Юнги-нима кто-то появился, я думаю, он заслуживает счастья», «Вам что, заняться нечем от скуки? Я уже устал видеть это в своей ленте, что с того, если он с кем-то встречается? Это нормально». Я читал комментарии, быстро пролистывая ленту вниз, словно был вне себя. Они были совершенно разные, удивленные, осуждающие, безразличные, но мой взгляд был зациклен только на одном: не увидеть бы имя Тэхена хотя бы мельком, он никак не должен тут фигурировать. На фото статьи мы стояли вместе на пляже Чеджу, он в своей белой шубе, засунув руки в карманы, я в светлом пальто и той дурацкой оранжевой шапке. Я смотрел на нас и замер, по-глупому думая, что это наше первое совместное фото. На другом снимке он обнимал меня, пока я плакал, и у меня сжалось сердце. Тэхен был немного выше меня, он выглядел обеспокоенным и нахмуренным, придерживая меня за плечи. Я почувствовал его кисти на своей спине и поежился. @kimtae: это был я. Я увидел его комментарий под статьей и сглотнул, снова и снова перечитывая его. Зачем Тэхен сделал это? Конечно же, на это заявление никто не обратил внимания, его аккаунт неофициальный, всем было все равно, но я знал правду, и этого было достаточно. Что он делал? О чем он думал? Он жаловался мне и был так разозлен тем фактом, что я упоминал его в интервью, не подумав, а сейчас… Я встал с кровати и нервно набрал номер Намджуна, измеряя шагами комнату. Он поднял трубку немедленно. — Что будем делать? - спокойно спросил он. — Я поговорю с Тэхеном, его имя и личность никак не должны фигурировать в СМИ, позаботься об этом, проверь камеры, никакая информация не должна просочиться, ты понял, что надо делать? Как только я разберусь, в чем дело, мы дадим заявление. — Да, господин Мин, - отчетливо сказал Намджун, и в этот раз трубку первым положил я, быстро переодеваясь и хватая пальто на бегу. Я вылетел на улицу и побежал к зданию Сеульской консерватории. Тэхен говорил, что организовывает концерты выпускников, а Хосок является ректором, наверняка, там я смогу что-то узнать. Я все еще не чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы ему написать или позвонить лично, мы были не в тех отношениях, чтобы общаться, как друзья, вариант запросить разговор с ним через Хосока казался мне более официальным и правильным. Спустя месяц написать ему и спросить, в чем дело, мне показалось странным. Я перебежал дорогу, сбиваясь с ног, и остановился на светофоре, уперевшись руками в колени в попытках отдышаться. Чем быстрее мы с этим разберемся, тем будет лучше для всех. Я поднял голову, считая секунды, и заметил на той стороне улицы тот самый старый книжный магазин с винтажными пластинками. Выпрямившись и тяжело дыша, я пристально изучал его, скользя глазами по старому окну и витрине. Сделав шаг на зеленый свет, я увидел, как он подошел к окну, держа какую-то пластинку в руке. На нем было черное пальто и бежевый большой шарф. Я остановился посреди дороги с ощущением, что увидел призрака, я столько раз это представлял, что не мог поверить в реальность происходящего. Я не дышал, мир вокруг остановился. Тэхен поднял голову и из-под линз очков тепло посмотрел на меня, привычно выпрямившись и расправив плечи. Я увидел пластинку в его руке, «Romberg - Softly, as in a morning sunrise». Я не смел шелохнуться, меня парализовало, звуки исчезли, остался лишь звон в ушах, я нахмурился и смотрел на пальцы Тэхена, что оглаживали шершавую поверхность картона. — Госпожа Ли, что это была за пьеса? — Когда придет время, ты сам узнаешь. Я медленно прошелся по нему взглядом наверх и остановился на его лице, сделав пару шагов навстречу. Тэхен продолжал смотреть на меня, спокойно и выжидательно, с прищуром, будто размышляя, что же я буду дальше делать. Его волосы лежали в привычном беспорядке, который он не пытался исправить, кашемировый шарф в клетку «Бёрберри», под пальто теплый свитер, на пальцах — пара колец и небольшие часы на запястье с коричневым кожаным ремешком, очень затасканные. Я испытал такое пронзительное чувство дежавю, что был не в силах шевельнуться. Я так хотел увидеться с ним, извиниться, столько сказать, но в конечном итоге сейчас я стою посреди улицы, об меня спотыкается каждый, кому не лень, будто я назойливая кочка, а я не могу отвести своего взгляда от него. — Тихо, тихо, как при восходе солнца, - пронеслось в моей голове, и я снова посмотрел на пластинку в его руках. Откуда он узнал это? Тэхен едва заметно рассмеялся, добродушно помотав головой, в духе, ты безнадёжен, и я согласен с ним, а после он решительно развернулся в сторону выхода. Его шарф, как тень, летел за ним, будто бы никакие законы физики на него не распространялись. За секунду я понял две вещи. Первое: сейчас он выйдет ко мне, на улицу, и я хотел этого больше всего на свете. Второе: скорость ударов моего сердца в этот момент равна тридцати километрам в секунду.