конец марта-начало апреля, 21. Юнги
Когда он поцеловал меня, молчаливый и тихий, я подумал, что, наверное, это будет похоже на взрыв сверхновой звезды, но этого не произошло, как бы я этого не ждал. Наши отношения всегда были на грани какого-то безумия, ненависти, злости и взаимного притяжения, а теперь, когда он оказался так близко, я не мог даже представить, что это будет вот так. Не то, чтобы я чувствовал себя удивленным или шокированным, все происходящее, несомненно, было странным, но не то, чтобы мне оно не нравилось. Самое удивительное, что я успел заметить на краю сознания, я был предельно спокоен и собран. Почему-то в моем представлении поцелуй должен рождать жгучую огненную спесь где-то внутри, особенно с человеком, к которому ты неравнодушен, но я не чувствовал никакого колебания или в принципе чего-то похожего. Когда я поцеловал его в первый раз, это было лишь моей реакцией на то, что я его увидел, я обязан был убедиться, что он тут, живой и настоящий, я себе это не придумал, и у меня не галлюцинации. Это заземлило меня, мое тело сработало рефлекторно до того, как я успел о чём-то подумать, однако я смог осознать реальность, отчего был очень ему благодарен, несмотря на то, что он так и не заговорил. Я согласен с ним, это было нечестно по отношению к нему, я не должен был так нагло прощупывать и изучать его границы. Наш поцелуй и не должен был случиться таким образом, если вообще должен был случиться. Я анализировал свои чувства, пытаясь дать им названия, чтобы полноценно прожить это и сполна осознать свои эмоции. Я сосредоточился на своем теле, меня не трясло, не сводило пальцы до судороги, я не взрывался и не метался, меня не обжигало, я не хотел его. Между нами повисло то самое хрупкое доверие, разрушить которое я не мог, и у меня не было сейчас права на ошибку. Тэхен, колючий и раненый, преданный и одинокий, заговорил со мной, и если я промахнусь, он снова отвернется и не пожалеет меня, натравливая всех своих демонов, что стеной стоят позади него, как цепные псы. В моменты, когда в его глазах абсолютная пустота и вокруг него буквально сгущалась наэлектризованная тяжелая аура, я размышлял, о чем же он думает. Я боялся его и за него, тронь — и отбросит ударом молнии назад. Я ощущал давящую темноту вокруг него почти физически, его зрачки становились почти черными, невидящими, озлобленными. Он был лучшим творением бога или дьявола. Я не думал раньше о том, чтобы целовать его, меня не одолевали никакие мысли и желания, кроме редких снов, которые я отгонял, как наваждение, находя их скорее нелепыми, без шанса на воплощение в реальность. Я не ловил себя на осознании, что пялюсь на его губы или как-то изучаю, хотя, безусловно, Тэхен был очень красив, где-то на уровне «запредельно незаконно». Я подмечал в нем какие-то детали, потому что мне нравилось изучать его, присматриваться, наблюдать за ним, сравнивать свои ощущения в прошлом, глядя на него в настоящем. Его спина всегда была прямой, он был похож на струну, отчего иногда в самом деле казался мне оторванным от реальности. Он всегда держал подбородок по-аристократически поднятым. Он складывал кисти за спиной в очень властном жесте. Он казался мягким и добродушным, у него были выразительные черты лица, сглаживающие углы его характера, но его взгляд, острый, обжигающий и такой красноречивый, с прищуром или спокойно-уверенный никогда не мог оставить меня равнодушным. В редкие моменты, когда он улыбался, в уголках его глаз собирались морщинки, и он выглядел беззащитно-очаровательным, словно лучи солнца выглядывали из-за туч. Но почти всегда Тэхен был спокоен и собран, он был гордой птицей, глядя на меня сверху вниз и ища во мне угрозу. Он был внимательным, настороженным и подозрительным, он шагал так, будто весь мир ему принадлежит, хотя, готов биться о заклад, он никогда не замечал в себе каких-то королевских замашек, но я видел, потому что всегда смотрел на него. Он складывал кисти в замок в небрежном жесте, он изящно придерживал кружку чая, он зажимал сигарету двумя пальцами почти по-женски, как будто бы молился или проповедовал кого-то. Он носил пафосные перстни время от времени с огромными сапфирами и изумрудами, и будь я проклят, это то, для чего он был рожден. Неожиданная ранимость Тэхена за всем этим выбила меня из колеи на какое-то время, но даже тогда, когда он был совершенно разбит, будто бы его кто-то проклял, он выглядел, как самый красивый цветок, который увядал прямо у меня на руках. Он был безупречен в словесных перепалках, хотя и попросил меня не упражняться в них, но это он был настоящим спецом из нас двоих, отнюдь не я. Он выводил меня из себя, надавливал на больные точки, будто бы шарясь в моей голове и выискивая самые уязвимые места. Я знал, что он знает много личного обо мне, он держал меня на крючке, насмешливо вздергивая бровь и довольствуясь своей властью. Но настоящая власть была в моих руках, ведь Я был тем, кто позволял ему это увидеть. Я вел с ним честную игру, я открывался настолько же, насколько он мне, ожидая той же степени отдачи с его стороны. И Тэхен отдавался, его личина спадала в моменты, когда он окончательно выходил из себя, по моей вине, разумеется. Я заходил в этом слишком далеко, потому что он временами раздражал меня не меньше, чем я его, однако, кажется, я мог держать себя в руках чуть лучше. Это сложно в принципе, выстоять против него, и каждый раз, обнимая его, я давал заднюю и отступал на два шага назад от своих принципов и гордости. Он был дивой в этом мире, где все обязано было крутиться вокруг него, и я попался в его гравитацию. В него очень легко влюбиться, он обезоруживает своими манерами, любезностью, но мало кто понимал, что у Тэхена несколько верхушек айсберга. Первая — это та, где он улыбчивый, любезный человек, отлаженно вежливый и учтивый. Если бы мы встретились на деловых переговорах, я уверен, что у меня сложилось бы о нем именно такое представление. Дальше — холодный и расчетливый мужчина, опасливый и изучающий, не доверяющий никому, со взглядами-пиками, приковывающими намертво. Аристократичный, тонкий, властный, знающий, кто он такой и где его место. И подо всем этим оказался раненый, измученный скрипач, потерявший все, утопивший себя в слезах и похоронивший в мае две тысячи десятого. И все это были совершенно настоящие части его личности, которые я увидел совершенно не в том порядке, отчего меня разрывало диссонансом, потому что я не мог за всем этим разобрать, где же он, принимая искренность за злобу и попытки защищаться. Я не был готов к тому, что он будет тем, кто поцелует меня сам, и причины его поступков для меня оставались загадкой. Может быть, это был какой-то способ Тэхена показать свое доверие ко мне. Говорить-то он не мог. Я все время с ним соревновался, гнался за ним, а сейчас вдруг время остановилось, и все стало таким странным. Я думал о нем целый чертов месяц, у меня было достаточно времени, чтобы привязаться к нему, чтобы я начал переживать за него так сильно, что опять залез дальше, чем нужно было. Я сожалел об этом. Возможно, я действительно так сильно влип, что начал в него влюбляться, но все проходило очень размеренно, вероятно, потому что я много рефлексировал. В конце концов, я столько лет вынашивал его образ, бережно и любовно охранял его в своей памяти, и это не то, от чего так легко избавиться. Он не соревновался со мной сейчас, ничего не пытался доказать, я прикипел к нему и стал позволять себе очень много вещей. Мне нравилось касаться его, это заземляло меня и опьяняло одновременно. Я хотел ему помочь, потому что я не мог его бросить, я и не хотел никуда его отпускать. Его слабость, тихая нежность, проявляющаяся в жестах, совершенно обескураживали меня, отчего я не понимал, где стираются мои собственные грани. Он медленно растворял меня, как сахар в чае, стирал черту между нами, которую сам же провел. Он был безбашенным, мне казалось, что он может сорваться, исчезнуть или появиться наутро в моей квартире, и я бы уже не удивился ничему. Слабо сжимая мою руку, он неспеша водил пальцами по контурам моего лица, и, господи, я не железный, перед ним нереально тяжело устоять и держать марку, а сейчас, когда он доверился мне, во что мне не верилось до сих пор, я должен был быть тем, кто подаст ему руку и поможет ему подняться, потому что я смог бы это сделать. Потому что Тэхен позволит мне это сделать. Потому что он поверил мне, и я чувствовал, что с его стороны это был большой шаг. Я должен был быть сильнее, дело не в романтике, это чисто человеческое, но он буквально выбивал воздух из моих легких, и я задыхался. Я оказался втянут во что-то, но сам еще не понимал, как глубоко меня занесло в попытке найти ответы на свои вопросы. Он совершенно невозможный. Не перегнул ли я? Стоило ли оно того? Когда он задержался на моих губах, чуть повернув голову, я как будто сорвался и проклял все на свете. Я положил руку ему на шею под линией челюсти, притягивая к себе и придерживая большим пальцем за подбородок. Ледяной Кай, созданный Снежной Королевой, хрупкий цветок, что вот-вот рассыпется, гордый, надменный, серьезный, взрослый и доверчивый. Меня вело от его немой силы, которую хранила его беззащитность. Мир перестал для меня существовать, мою кожу покалывало, его тепло окутывало меня, и в этот раз оно не казалось мне наэлектризованным. Он слабо провел пальцами по моим волосам на затылке, и это было похоже на ураган, что сотрет меня в порошок. Он даже не понимал, какой силой на самом деле обладает, каково мне сейчас сидеть и делать то, чего я не мог предположить даже в самых смелых фантазиях. Я прикусил в слабом движении его нижнюю губу, и тут же мягко ее зализал, чувствуя его сбитое дыхание. Мой мозг кипел, это было что-то за гранью моего понимания. Я с силой сжал его плечо, чувствуя, как он прижимается ближе, притягивая меня к себе за затылок и сминая пряди волос, сразу же отпуская, будто бы извиняясь за излишнюю порывистость. Как я собирался выстоять? Я понял, почему меня не шокировала та мысль, что я влюбляюсь в него. Я понял, что все ощущается не так, как об этом обычно пишут и поют в песнях. Не было никаких бабочек в животе, меня не крутило, и я не волновался. Я просто знал, что неравнодушен к нему, я никогда не был к нему равнодушен. С самого первого дня, когда я услышал его Вивальди, в мироздании что-то сломалось, он всегда был со мной рядом, он все еще гениальный мальчик из моего детства, разница была в том, что сейчас я знал больше, и это знание обескураживало меня и наполняло уверенностью. С самого начала это не мог быть кто-то другой. Никто не мог играть со мной так, как это делал он, никто не мог так выводить меня на эмоции, не заботясь о моих чувствах, никто не дерзил мне прямо в лицо самым бессовестным образом, никто не успокаивал меня и никто не доверялся мне настолько, никто не целовал меня так. Никто не выбивал меня из колеи жизни так сильно, никто не вдохновлял меня с каждым уверенным движением губ навстречу. Я хотел быть с ним рядом, я хотел быть его другом, я был нужен ему так же, как он и мне, потому что мы держали друг друга в тонусе перепалками или искренними разговорами, но он отстранился, как-то туманно улыбнулся и покачал головой. Он выглядел невероятно, его губы были влажными, красными и опухшими. Друзьями быть со мной он не собирался, что ж, отлично, дружить мы не будем. Я разбивался на осколки рядом с ним. Я порывисто обнял его, отчасти потому что я не мог на него смотреть. Мне нужно было вернуть себе трезвый ум, хотя это было блядски тяжело. Я положил голову на его макушку и судорожно выдохнул, прикрыв глаза. Это было больше, чем просто хорошо, это было невероятно. Его отдача совершенно обезоруживала меня, он всегда был честным со мной, в словах или поступках, он не красовался и никого из себя не строил, он был таким, какой есть, а мне лишь оставалось все это каким-то, блять, чудесным образом разложить по полочкам. Мысль, что он рядом, была самой простой, логичной, и я воспринял ее как само-собой разумеющееся, не почувствовав в себе никакого удивления или отторжения. Отличалось лишь то, что сейчас я обнимал настоящего человека, и это знание меня немного пьянило. Я не ожидал, что он расскажет мне. Я ничего никогда не слышал о его сестре, значит, дело хорошо замято или не было оглашено с самого начала. Это все объясняло. Сестра, умирающая на его руках, придавленная железной дверью без возможности выбраться. Что Тэхен почувствовал, когда понял, что никак не сможет ее спасти? Шок, смятение, ужас, панику? Наверное, все сразу. Я злился, сжимая его плечи. Это было чертовски несправедливо по отношению к нему. Кто бы мог подумать, что за образом блестящего артиста скрывается нечто настолько темное и жуткое? Я хотел ему помочь не потому, что геройствовал, я просто не мог позволить ему упасть снова, я хотел, чтобы он был со мной рядом. У меня болела голова, я отстранился и потер глаза. Его эмоции обрушивались на меня, и я пытался хоть как-то переварить их. Я и правда стал мягкотелым, пока он находился рядом. Я был готов его останавливать, успокаивать и обнимать, я был готов разбить что-нибудь, я был готов сделать кому-нибудь больно. Я и правда сошел с ума, он сводил меня с ума. Тэхен отстранился и достал телефон, стараясь не смотреть на меня. «Как ты собираешься разрулить скандал с медиа? А если нас опять видели, слухов станет больше». Он заблокировал телефон и вытер нос рукавом, упрямо глядя куда-то в пол. Мне казалось, он чувствует себя неловко. Я совершенно точно знал: он поцеловал меня, потому что хотел, но понятия не имел, что за всем этим стоит. Что Тэхен хотел этим всем сказать? Возможно, он думал просто подразнить меня, поставить на место, возможно, сейчас он опять гордо вскинет голову и сделает вид, что ничего не было, и я выдержу этот взгляд, даже если разобьюсь. — Переживаешь за себя? - хмыкнул я, но он нахмурился и тыкнул в меня пальцем. Я рассеянно покачал головой. — За меня? Он что-то взвешивал, кусая свои губы, и вот в этот момент я поймал себя на том, что я смотрел на них, отчего поспешил отвернуться. Он написал: «За твою репутацию. Тебе навредит этот скандал». — Знаешь, по-моему, ты дал мне четко понять одну вещь: моя жизнь принадлежит мне и только мне, я не должен перед ними притворяться и обманывать их. Так это ли не лучший повод раскрыться, с этими громкими заголовками. Даже если я завел отношения, что в этом такого? - но Тэхен лишь уныло помотал головой. — Что не так? «Ты был достаточно искренен, чтобы твоя аудитория в тебя поверила. Я знаю, что ты выдумал этот образ, а они не знают. Они почувствуют себя обманутыми. Они возненавидят тебя за такую ложь, за призрачное чувство близости с артистом. Если бы ты с самого начала заявлял себя, как независимого, и провел бы эту границу между аудиторией и своей собственной личностью, таких бы проблем не возникло. А сейчас все от тебя чего-то ждут, и, безусловно, это лишняя ответственность для тебя.» Я скрестил руки на груди, нервно постукивая пальцем по задней панели смартфона. Это были абсолютно логичные и точные выводы. — И что же мне делать, в таком случае? - я вопросительно поднял бровь, коротко взглянув на него. Эти разговоры успокаивали меня. Лучше говорить о работе, чем о чувствах. «Сделай заявление, что ты был с другом.» Он закусил губу и продолжил, коротко выдохнув: «Это поможет публике понять, что у тебя есть какая-то жизнь вне сцены, не ударяйся в детали, вопросы СМИ о том, кто этот друг, игнорируй. Но молчать больше нельзя, поползут слухи, тебя в чем-то заподозрят. Ты представляешь интересы страны, ты посол президента, ты должен вести себя сухо и по-деловому, дать понять всем, что это та черта, которую им нельзя нарушать. Так ты пресечешь слухи.» — Это звучит здраво, - рассудил я. Тэхен сдержанно кивнул. «Сегодня нас не видели, в этот район не суются репортеры, за тобой не было никаких хвостов…» — Ты что… Следил за обстановкой? - изумился я. «В кафе никто на тебя не обращал внимания, ты тут бываешь часто, тебя не сдают СМИ, так как в этом заведении заботятся о твоей конфиденциальности, твоя жизнь довольно скучная, за тобой скучно следить.» Он выпрямился и сложил руки на коленях, упрямо посмотрев на меня гордым взглядом. — Охренеть можно. Я должен быть благодарен за такую подробную инструкцию, я полагаю? - он хмыкнул и покрутил пальцем у виска. — Да, да, псих ненормальный, ты уже говорил. Я не знал, это ли он имел в виду, но увидев довольную улыбку Тэхена, ту редкую и мимолетную, я успокоился и понял, что все сказал правильно. Разговаривать с самим собой, озвучивая его предполагаемые реплики, было странно. Но интересно. Хотя так можно сказать о многом, что с ним связано. Безусловно, у меня еще были вопросы. — Тэхен, ты работаешь сейчас? - он удивленно моргнул, но кивнул, доставая телефон из кармана. «Да, я работаю, но студентов беру не так много на обучение. Приехал брат Хосока, я не мог его бросить.» — Так ты преподаватель? - изумился я. Не то, чтобы я не мог этого предположить, я, скорее, был в восторге от мысли, что он кому-то передает свой талант. Тэхен взрастит много великолепных учеников, я не сомневался в этом. Он, кажется, это увидел и цокнул языком. «Я не преподаю скрипку, как ты верно заметил, у меня проблемы.» Я нахмурился. Не скрипка, а что тогда? Он будто прочел мои мысли и продолжил: «Я веду класс фортепиано.» — Фортепиано? Серьезно? - Я криво улыбнулся. «А что, я так плох в этом?» - он гордо поправил свою челку одним жестом. — Просто, это… Неожиданно. Я подозревал, что ты хорошо играешь на нем, у скрипачей же, вроде как, есть общее фортепиано, - он кивнул и закинул ногу на ногу. — Но я не думал, что твой уровень так высок, чтобы преподавать. «Хочешь проверить способности декана?» - сощурился он. Я глухо рассмеялся. — Ни в коем случае, Тэхен, как я смею сомневаться в твоем таланте. Он смягчился и тепло улыбнулся. «Надеюсь, у тебя все получится уладить.» Он легко накрыл мою руку своей и слабо провел большим пальцем по коже. «Если от меня потребуется какая-то помощь, я на связи, пиши мне, номер есть. Мне уже пора» Я слабо кивнул и почти рывком подорвался с места, поправляя одежду. Мне показалось, что это вышло более дергано и нервно, но я и сам не понимал, отчего я стал нервничать. Он посмотрел на меня взглядом, который я так и не смог расшифровать, медленно поднялся и встал рядом, я заметил, как солнце блестело на дне его радужки и плясали искры. Я загляделся и перестал дышать. Все-таки он был невероятно очарователен. — Рад был встрече, Тэхен, береги себя. - выдавил я, заставляя себя посмотреть куда-то, только не на него. В моей душе плясали черти на костре, что, судя по всему, предназначается для меня. Он ответил кивком, поправил свой шарф, разворачиваясь на каблуках ботинок и медленно шагая прочь. Я отчего-то почувствовал теплоту и грусть одновременно, глядя на его удаляющийся силуэт. Спустя мгновение я почувствовал вибрацию в кармане пальто и невольно расплылся в улыбке, с нетерпением открывая твиттер. «Я тоже был рад, Юнги».***
Я слышал, как мой телефон надрывается, и отчаянно простонал, нервно шаря по кровати, чтобы выключить уже его поскорее. Почему раз в неделю каждое мое утро напоминает ебаный день сурка? Это вообще когда-нибудь закончится? Я резко подорвался и выпрямился, гневно зачесывая пальцами волосы назад, и со злостью отвечая на звонок. Я взмок, чувствуя, как пробежался холодок по спине. — Какого хуя тебе надо, - процедил я, быстро взглянув на время, — Ебаные десять утра. Намджун, блять, это уже не смешно! — Доброе утро, господин Мин, - услужливо спросил он. — Доброе? Доброе?! Что тебе надо в такую ебучую рань! - я разозлился по-настоящему, я устал просыпаться в десять часов утра каждое воскресенье, без исключения. Что с этим миром, в конце концов, не так, что не так с Намджуном? — Выкладывай, что тебе нужно, пока я не проклял тебя или не навел порчу. — Господин Мин, Вам сегодня нужно подойти в филармонию, обсудить с директором концертную программу, встреча назначена на час дня. Прошу Вас, просыпайтесь и собирайтесь, нельзя опаздывать. Я тяжело выдохнул и взъерошил волосы на голове. Я помнил об этом, я даже поставил будильник, но Намджун с этой своей гиперответственностью… Я скрипнул зубами. Сам его нанимал. — Хорошо, я понял. Что-то еще? — Юнги… - тихо начал он. — Ты уверен, что готов дать концерт? Это нормально для тебя? Я откинулся на подушку и прикрыл глаза. Нормально ли для меня сыграть что-то, спустя полтора месяца? Думаю, да. В конце концов, это уже моя жизнь, часть меня, я не мог не играть. В своих романтических чувствах я мог бы долго ходить и томиться, так и не прикасаясь к клавишам, но фортепиано я люблю пока что сильнее всего на свете. В конце концов, это было неизбежно, я сдохну без музыки быстрее, чем влюблюсь в Тэхена окончательно. Тэхен… Да уж. Один Бог знает, сколько же заключено в этих пяти буквах. Загадочный, упрямый, вспыльчивый, откровенный, за прошедшие две недели я ни на шаг не приблизился к осознанию своих чувств к нему. Я столько раз задавался вопросом, почему же он вдруг решился меня поцеловать, что со счета сбился. И каждый раз, вспоминая это, я медленно останавливал свои ощущения, кадр за кадром, разбирая каждое мгновение на миллисекунды и прокручивая свои чувства в замедленной съемке. Это было совершенно точно необычайно, очень чувственно, тепло, ярко и нежно. И я был чертовски рад, что просто наслаждался тогда этим моментом, ни о чем не думая, ибо у меня было целых две недели, чтобы сполна поразмышлять об этом, ведь если бы я тогда паниковал, я бы совершенно ничего не понял, и запутался бы сильнее. Он тянулся ко мне, копошился в моих волосах, притягивал ближе и выдыхал прямо мне в губы. И это было, черт возьми, очень откровенно и интимно, нечто очень… Важное и сильное. Ощущать его суховатые потрескавшиеся губы и извиняться за легкие укусы, глубоко вдыхая носом… Я судорожно вдохнул. — Юнги? — Да, я здесь, - тихо отозвался я. Упрямый Тэхен никак не хотел покидать моей головы, и я не мог ни на чем сосредоточиться. — Я уверен, я сыграю, все будет хорошо. По статье есть какая-то информация? — Все тихо, записи изъяты, видимо, прикопаться больше не к чему. Слухи затихли, заявление подействовало нужным образом, хотя твоя фигура все еще находится под прицелами. Вы же не светились больше? — Ну… - замялся я. — Господин Мин, - процедил Намджун. — За нами не следили, мы все проверили, я был в той кофейне, в центре, куда я обычно хожу, больше мы не встречались, - убеждал его я и успокоился, услышав удовлетворенный хмык. — Будьте осторожнее, - назидательно попросил он. Я лишь цокнул языком и закатил глаза. — Да, мам. — Прекрати паясничать, - одернул меня менеджер, — Вы оба можете от этого пострадать. Давай внимательнее. — Да понял я, - буркнул я недовольно. — Что-то еще? — Ничего, - отрезал Джун, — Собирайтесь, пожалуйста. И положил трубку в своей манере. Я был почти готов бросить телефон в стену. Раздосадованный, проклиная это утро и Намджуна, я встал и отправился в ванную с твёрдым намерением лежать в горячей воде вечность и вообще никуда не выходить из дома. Стоя под горячими струями душа, я не без удовольствия ощутил разливающееся по мышцам тепло. В такие моменты мир останавливался, в итоге я мог провести в ванной и по часу, а то и больше. На краю сознания я думал о том, какой концерт сыграть? Может быть, у дирижера и директора будет что-то на примете. Мне не был особо важен репертуар, но я совершенно точно понял, что этот концерт будет другим, потому что до меня кое-что дошло, кое-что очень важное. Я чувствовал, что буду играть иначе, стоит мне коснуться клавиш, но не мог предугадать масштабы этих изменений. Поэтому нужно было все утвердить и согласовать заранее. Тэхен был прав, он дал мне совершенно верный совет, из чего я сделал вывод, что он, очевидно, уже проходил через это однажды. Однако у него наверняка не было никого, кто подсказал бы ему, как себя вести, что же он тогда делал? С другой стороны, его алиби выглядело идеальным, не прикопаешься, никто и не подумает, что дело в чём-то большем, чем обрушившееся бремя славы. Сборы прошли как в тумане. Я думал о том, сколько же всего спрятано в уголках его души, сколько еще я не знаю, он ведь приоткрыл мне только завесу, а мне уже этого оказалось достаточно, чтобы впасть в ступор. Я больше не пытался ничего найти о его сестре, я решил, что Тэхен при желании сам мне все расскажет, может быть, позже. Я надел простую белую рубашку, но, взглянув в зеркало, подумал, что это слишком празднично для неофициальной встречи, потому накинул сверху тонкий мохеровый свитер дымчатого оттенка. Кивнув себе, я вышел из дома и через двадцать минут оказался возле здания филармонии. Я сверил время: половина первого. Там было, по обычаю, тихо и немноголюдно. Мои шаги гулом отдавались по мрамору лестниц, спотыкаясь о тяжелые шторы, висевшие на окнах. Я остановился и засмотрелся в окно, где царила весна, тепло и безмятежность воскресного утра. Мгновение как будто бы остановилось, там, за окном, кипела жизнь, сновали люди с глупыми улыбками, а я стоял в пустом, безжизненном коридоре храма музыки и оказался невольным наблюдателем. Я впал в оцепенение, почувствовав, как мой взгляд потерял фокус. Где-то я читал, когда человек залипает в одну точку, это самое полезное состояние для его мозга, потому что так разум лучше всего на чем-то концентрируется. Иными словами, такие моменты наиболее продуктивны, ибо человек сосредотачивается на одной мысли, но моя голова была совершенно чиста, как небо, кристально-голубое и слепяще-яркое этим воскресным утром. Я выдохнул и прошел вперед, как услышал виолончель с малой сцены из приоткрытой двери. Я подошел ближе и заглянул внутрь, не сдерживая своего любопытства. В зале было темно, подсвечена была только сцена одним тусклым софитом, где сидел исполнитель, подтягивая колки виолончели. Он подсучил рукава своей белой рубашки и поправил очки, и я к своему ужасу в темных вихрах узнал Тэхена. Ким Тэхен сидел на сцене, склонившись над виолончелью и сдержанно занеся смычок. Я зашел внутрь, присев на последний ряд, прячась в темноте, и оцепенел. Он отбивал себе ритм ногой, и на «раз» вступил, мягко заскользив по струнам и сосредоточенно зажимая их пальцами, скользя по ним с надавливанием. У меня перехватило дух, я больше не в силах был что-то осознавать. Мелодия была идеальна для виолончели, бархатная, мягкая и плавная, низкая и пронизывающая. Я прикрыл глаза и узнал «Чакону» Томазо Витали. Как я помнил, она была написана для скрипки, но эта аранжировка для виолончели подходила куда больше. Он с точностью держал заданный темп, не спешил и не разгонялся, потрясающе работал с динамикой, оставляя окончания фраз такими легкими и тихими, словно то были дуновения ветра. Его пальцы скользили по грифу, порхая, как бабочки, из нижней его части в верхнюю. Я и подумать не мог, что Тэхен так потрясающе и искусно владеет виолончелью. Он внимательно следил за своими пальцами, наращивая звук, бас выходил сильным и плотным, в верхних регистрах он совсем затихал, видимо, импровизируя, иначе я не мог объяснить, как он так чувствует музыку. В 1872 году скрипач и композитор Фердинанд Давид в своём сборнике «Высшая школа скрипичной игры» опубликовал пьесу, под названием «Чакона Томазо Витали», правда в своей личной обработке. Собственно, и название «Чакона» тоже было дано самим Давидом, так как пьеса была написана в стиле одноименного старинного танца. Чакона в классическом понимании представляет собой вариации, где басовая партия остается практически неизменной, а вот партия правой руки очень варьируется и меняется. Я вспомнил его «К Элизе», где вариации были выстроены примерно таким же образом, за тем лишь исключением, что ту аранжировку придумал сам Тэхен. Итальянский композитор Томазо Антонио Витали, живший во второй половине семнадцатого века, был хотя и малоизвестен, но знаком специалистам мира музыки. Пьеса сразу же вызвала и жгучий интерес, и не менее жгучие споры своей необычностью и крайней непохожестью на иные произведения композитора Витали или иные образцы музыки эпохи барокко. Сомневающиеся музыковеды по этим причинам сразу же опровергли авторство Томазо Витали и предположили, что «Чакона» была написана самим Фердинандом Давидом, будто он и не обрабатывал какую-то неведомую пьесу Витали, написал своё, оригинальное произведение, а всю историю со старинной рукописью просто-напросто придумал, прикрывшись именем не безызвестного тогда музыканта. По этой версии «непохожесть» Чаконы находила своё логическое объяснение: написанная Давидом в 19-ом веке, она, естественно, не могла быть классическим образцом барочной музыки. В 1980 году в Саксонской библиотеке Дрездена, куда был перевезен архив когда-то существовавшей королевской библиотеки, были обнаружены ноты того изначального произведения, которое когда-то обработал Фердинанд Давид, архивные ноты были озаглавлены «Сочинение Томазо Виталино». Было установлено, что ноты произведения оригиналом не являются, а являются копией, но датируются они началом 18 века, то есть оригинал был написан за полтора века до выхода сборника Давида. Эта находка оправдала Фердинанда Давида, обвинённого в откровенной лжи, но, тем не менее, не утвердила до конца авторство Томазо Витали. Многие историки и музыковеды предположили, что фамилия Виталино — это всего-навсего уменьшительное от Витали, и сделано это было потому, что композитор Томазо Витали был сыном композитора Джованни Витали, то есть, Витали-младшим. Историй об истинности авторства в мировом искусстве множество: и в литературе, и в музыке. Пытливому уму человеческому всегда хочется решить загадки, во что бы то ни стало докопаться до истины, но, может быть, истории Адажио Альбинони и Чаконы Витали говорят нам о том, что и не надо ничего искать? Эта музыка звучит так надмирно, оттого иной раз ловишь себя на мысли, что совсем неважно, кто является настоящим автором того или иного произведения. Я наслаждался, я упивался его игрой, она окутывала меня с головой, но… Эта «Чакона» не была написана для солирующей виолончели. Я встал с места, быстро поправив свитер, и бегом спустился вниз, туда, к нему, под свет софитов. Я в один прыжок оказался на сцене, молниеносно открыл крышку рояля и слушал, отсчитывая про себя такт. Новый виток вариаций, сейчас. Я вдохнул и медленно заиграл с ним. Я знал аккомпанемент к ней, он не был сложным, но только так произведение звучало полноценно. Я увидел, как дернулись его плечи, как он ссутулился над виолончелью, выигрывая очередной длинный пассаж. Я видел, как дрожал его локоть, когда он задерживал вибрато на струнах. Я видел, когда он наклонялся особенно сильно, будучи чересчур сосредоточенным. Он проиграл длинную тему в верхних октавах, практически не отрывая смычка, остановившись на длинной поющей трели, и я чувствовал, как моя музыка тучными тяжелыми аккордами несется за ним, как она льется и вдруг останавливается, становясь медленной и тягучей. Вариации — это постоянные репризы. Он тихо играл, быстро скользя смычком по струнам, я считал про себя и вспоминал одну и ту же не меняющуюся гармонию, следуя за ним. Мои пальцы то медленно переливались в звонких вершинах, то мы оба разгонялись, практически бушуя в форте в небольшом темном зале. Он играл стакатто, и я легко отрывал руки от клавиш следом, он замирал и растягивал каждую ноту, и я делал вдох, нажимая педаль и плавил мелодию, пока звуки не растворялись в пустоте. Он тряхнул головой, и тема зазвучала по-новому, почти обреченно, отчаянно, с силой, громко и надрывисто. Клавиши в басу под моими пальцами скрипели от напора. Я слишком много чувствовал, чтобы следить за силой нажатия. Он практически сбрасывал смычок на струны, отчего звук был хлёстким и отрывистым, а потом мягким, долгим, таким напевным, и этот контраст так ему подходил, что у меня начало сводить мышцы в предплечье от восторга. Я играл, я жил, дышал вместе со своим родным инструментом, ведомый его соло. Тэхен был невероятным, а его музыка — живописна и выразительна, цепляющая, вынимающая душу. Он затих, поднимая голову и подставляя лицо свету, замолк и я, чувствуя, как увеличивается напряжение, и он разгоняется, будто бы еще и подгоняя меня. Десять минут, тянувшиеся вечностью, в которые мне казалось, что он превратил мою игру в буйство аккордов и созвучий. Он снова заиграл основную тему, срываясь, ускоряясь и замедляясь в тихой мольбе, звучавшей раскатами в абсолютной тишине, с долгим тремоло, позволив мне лишь один ключевой басовый аккорд, и сорвался, дергано ведя смычком до конца. Я выдохнул, открыл глаза и пораженно посмотрел на него. Он тяжело дышал, обласканный теплым софитом, придерживая гриф виолончели дрожащими пальцами от напряжения. Где-то на краю вселенной я услышал глухие аплодисменты и вздрогнул, найдя на первом ряду молодого юношу, что шокированно встал со своего места, бегая глазами туда-сюда. Я смутился и совершенно не подумал, что в зале мог быть кто-то еще. Ну конечно, с чего Тэхену по своей прихоти садиться за виолончель, а ведь это даже не его родной инструмент. Юноша вбежал на сцену с совершенно блестящими глазами, отчего я смутился. — Преподаватель, это… - судя по всему, обращение было к Тэхену, и тот лишь сухо кивнул. Кажется, они оба что-то сейчас поняли, совершенно без слов. — Доброго дня, молодые люди, - неловко поздоровался я. — Простите, что ненароком прервал ваши… Занятия, я так полагаю? Тэхен обернулся, и я сглотнул, сохраняя достаточное самообладание, чтобы не отшатнуться назад. Он придерживал гриф виолончели одной рукой, в другой все еще держа смычок. Он смотрел на меня, скорее, с вопросом, чем с укором, и я коротко выдохнул. — Меня зовут Чон Чонгук, - обратился ко мне юноша, протягивая руку, которую я тут же пожал. — Господин Ким преподает у меня виолончель, я приехал не так давно, мы изучали сегодня «Чакону», так как я очень хотел взять ее в программу. Я кивнул и с интересом посмотрел на Тэхена. Это нормально, когда выбирая программу с преподавателем, ученик слушает исполнение в живую, как демо-версию того, что должно получиться в итоге. Но, черт, Тэхен был скрипачом, как он так умело мог владеть фортепиано и виолончелью? Этот человек совершенно точно какое-то дьявольское создание. — Думаю, мне нет нужды представляться, - хмыкнул я, облокачиваясь на рояль. Я заметил, как Тэхен нахмурился и поджал губы. — Рад с Вами познакомиться, Чонгук, Тэхен мне рассказывал, что Вы один из немногих студентов, которых он не мог бросить, несмотря на все обстоятельства. Он посмотрел на меня таким взглядом, будто бы я сболтнул лишнего, или в духе: «Кто тебя вообще просил лезть, иди, куда шел, и не вмешивайся, псих ненормальный!», но глядя на восторженные глаза Чонгука, я только хмыкнул и расплылся в улыбке. Тэхен сжал гриф и несильно ударил меня смычком по голове. — Ваша «Чакона» была просто великолепна, она была исполнена потрясающе, очень ярко и чувственно, вообще, знаете, господин Ким очень талантливый педагог, несмотря на то, что он не разговаривает, он всегда находит способ донести до меня информацию, подсказывает и исправляет, я очень многому у него научился и очень ему благодарен. Я усмехнулся и скрестил руки на груди. Как я и предполагал, Тэхен действительно талантлив буквально во всем, гребаный гений. Я и не ожидал от него меньшего, и все же каждый раз был под глобальнейшим впечатлением, имея такую ценную возможность слышать его снова и снова, убеждаясь в том, насколько искусно его мастерство. — Вы раньше играли вместе? - поинтересовался Чон, на что я лишь вопросительно поднял бровь, не понимая, откуда взялись такие выводы. Он тут же все понял и продолжил. — Вы очень хорошо сыграны и чувствуете друг друга, ваша совместная игра очень эмоциональная и пробирающая, такая магия случается крайне редко, обычно люди, играющие в дуэтах, очень близки, и за счет эмоциональной связи добиваются непередаваемого буйства красок, так как играют от всего сердца. Я хмыкнул и посмотрел на Тэхена, который выглядел смутившимся. — Ты так считаешь, Чонгук? Кажется, я звучал слишком самодовольно, отчего снова получил совсем легкий шлепок смычком по ладони, на что только сильнее рассмеялся. — Да, я в этом уверен, - продолжал он самозабвенно. — Кстати, господин Мин, что привело Вас в филармонию с утра пораньше? Тут уже Тэхен скрестил руки на груди, насмешливо поправив очки, будто бы спрашивая: «И в самом деле, уважаемый Мин Юнги, что же Вас привело?» — Я пришел утверждать новую концертную программу, но, - я взглянул на часы. Четверть второго. — Кажется, я опоздал на встречу. Придётся объясняться с директором, я не люблю опаздывать. Тэхен выглядел пораженным, и посмотрел на меня с осторожной подозрительностью. — Вы уже обедали, Юнги? Составьте нам компанию, - продолжал Чон, бегом взбираясь по лестнице на выход. Тэхен бережно положил волончель и отложил смычок, засунув руки в карманы брюк и следуя за ним в темноту. — Боюсь, что не смогу, - сказал я на полуулыбке, — Мне нужно встретиться с дирижером, но спасибо за предложение, я очень тронут Вашей заботой. Тэхен шел чуть впереди задумчивый и хмурый, бросая на меня косые взгляды. Наверняка, он размышлял о моем заявлении по поводу грядущего концерта и гадал, что я задумал. Я и сам не знал, чего ожидать, но в своем решении был уверен. Чонгук незаметно выскользнул в коридор, Тэхен собирался вслед за ним, но я захлопнул дверь в зал у него перед носом, дыша ему в спину. Он обернулся, оказавшись прижатым спиной к тяжелой дубовой двери, и я заметил, как участилось его дыхание. — Волнуешься о моем концерте, профессор? - тихо спросил я, на что он лишь сдержанно кивнул, не отводя своего упрямого взгляда. Я смягчился и придвинулся чуть ближе, буквально на сантиметр. — Не переживай, в этот раз все будет по-другому. Я наклонился и медленно коснулся его губ своими, прижимая его к дубовой двери. Он вцепился в мой свитер, сминая его на груди, на что я дергано выдохнул, имея наглость взять инициативу, пока он еще ничего не понял. Это редкий момент, когда Тэхен был растерян и безоружен, и я не собирался его упускать. Я положил ладонь на его шею, чувствуя, как размеренно бьется его сердце под моими пальцами. Я провел языком по его губам, скользя пальцами по ключицам, слыша тихий дерганый выдох. Во мне бурлила жгучая спесь эмоций, просто бомба замедленного действия, еще чуть-чуть, и это будет настоящий взрыв, который я все еще пытался контролировать. Я вжался в него, чувствуя, как он тянет меня на себя, совсем легко, но этого было достаточно. Я мягко целовал уголок его губ, острый край челюсти, сделал глубокий вдох и провел кончиком носа по гортани, на что Тэхен, будто интуитивно, откинул голову назад. Я поцеловал его в край подбородка, позволив себе задержаться и сделать еще один необходимый вздох. — Увидимся позже, - сказал я, притянув его к себе и быстро поцеловав, после чего совершенно довольный выскользнул из зала и пошел в сторону кабинета, где меня уже давно ждут. Не прошло и минуты, как я почувствовал вибрацию в кармане брюк, и заулыбался еще сильнее. «Ты ненормальный», - писал мне Тэхен, но какое счастье, что это уже не было новостью ни для кого. И если целовать его могут лишь ненормальные, что ж, я вполне согласен, в таком случае.***
Мне не спалось. Я сидел в своей квартире и отчаянно метался, не зная, чем себя занять. Уже и покурил, и намылся, сполна отмокнув в горячей воде, даже поел, почитал и просмотрел ноты. В который раз. Я сидел на своей кухне, глядя куда-то вдаль на огни города, что неспешно тонул в сумерках, поедаемый последними лучами тусклого закатного солнца. Я нервно отбивал ритм какой-то непонятной мелодии по своей коленке, не зная, как справиться с тошнотой. Решительно подорвавшись, я накинул кардиган и прихватил ключи от машины, сбегая вниз по лестнице. Это был единственно доступный для меня вариант как-то сбросить эмоции и разрядиться. Можно было, конечно, пробежать десять кругов вокруг дома, но этот вариант нравился мне куда меньше. Я привычно сел в свою шестую мазду, к которой я не подходил пару месяцев так точно. Положив руки на руль, я даже испытал какой-то укол совести, мне не следовало забывать так надолго о своей машине. Повернув ключ зажигания, я услышал тихое урчание мотора и невольно расплылся в улыбке. Я обожал это чувство, когда многотонная механическая махина так чутко реагирует на малейшее движение и маневрирует, казалось, от каждого вздоха. Я купил машину пару лет назад, скорее потому, что это была необходимость. Однако со временем я втянулся, давал себе фору и выпускал за рулем пар, пока несся по городу. Намджун ворчал на меня, но он всегда ворчит. Мазда была по-своему уютной, плавной и послушной. Я долго выбирал машину и присматривался, эти знакомства были похожи на знакомства с новым фортепиано. Каждый из них разный, индивидуальный, на одни и те же движения два инструмента реагируют совершенно по-разному. Мазда почему-то сразу показалась мне какой-то родной и близкой, и бывали моменты, когда меня пугала собственная привязанность к неодушевленным предметам, которые в моем воображении были живее людей. Я ехал по ночному городу, курил сигареты, стряхивая пепел в окно и ведя машину одной рукой. Я не знал, куда ехал, «просто вперед» и не задаваться лишними вопросами оказалось достаточно. Я подъезжал к мосту Мапо и переключил передачу, прибавляя скорость, предвкушая растущий внутри адреналин. Это действительно невероятно красивое и чарующее место, с потрясающими видами на Сеул. Очень жаль, что так много людей, выбрали этот мост в качестве своей конечной точки. Я любил ночной Сеул, тут всегда кипела жизнь, но если очень хочется, можно найти места, где время совершенно невластно. Ночью можно было выдохнуть, довериться темноте и сбросить все маски, делать безумства и гнаться за мнимым чувством безнаказанности. Я несся вперед и чувствовал порывы ветра, залюбовавшись рекой Хан. Я столько выкурил, что был как будто пьяный. Перед съездом я заметил одинокую фигуру и невольно притормозил. И, черт возьми, я был готов поклясться всем на свете, что это был Тэхен. Опять. Я притормозил неподалеку, хмурясь, и ставя машину на аварийку. Я в толк не мог взять, почему судьбе так угодно сталкивать нас самым нелепым и дурацким образом. Он шел впереди, зажав сигарету между двух пальцев, и, кажется, медленно плавно пританцовывал, разводя руки в стороны и иногда прищелкивая пальцами. Господи, либо я уже совсем сошел с ума. Какой-то частью себя я почувствовал облегчение, по крайней мере, этот придурок точно не хотел никуда прыгать. Я подошел чуть ближе и присмотрелся. Он использовал свои очки вместо ободка, одним движением убирая назад мешающую челку. На нем был темный пиджак и брюки в тон, неизменные ботинки, которые он даже не удосужился обуть нормально, сминая пятку, отчего дорогая, несомненно, обувь стала похожа на какое-то подобие шлепок на босую ногу. Он блаженно улыбался с закрытыми глазами, бубня губами слова какой-то песни, закидывал голову к небу и проводил пальцами по своей шее. Он двигался нерасторопно, медленно и вальяжно. Я шагнул вперед в тот самый момент, когда он повернулся и медленно открыл глаза. Казалось, он даже не был удивлен, увидев меня. Я сделал глубокий вдох и подошел к нему совсем вплотную. Тэхен не двигался, нежно улыбался и смотрел на меня, так и не выключив музыку в наушниках, как я уже понял. Он демонстративно, со всей присущей ему нарочитостью, поднес сигарету к губам и неспешно затянулся, чуть хмурясь и выдыхая дым мне в лицо. Я смотрел, как разлетается пепел и тлеет огонек меж пальцев. Он сделал нарочно медленный и небольшой шаг, и этого хватило, чтобы я перестал дышать. Он закинул мне руки на шею и почти повис на мне, не отводя пристального взгляда от моих глаз. — Ты пьян, - только и мог прошептать я, будто бы околдованный им, но он, видимо, прочел по губам и отрицательно помотал головой, в доказательство мягко выдохнув мне в губы. От него пахло сигаретами, но точно не алкоголем, и, черт, я совсем растерялся. — Что ты тут делаешь? — Думаю о тебе, - тихо сказал он, улыбаясь. Я резко выдохнул и почувствовал неимоверное облегчение от того, что он говорит. Понятия не имею, что случилось с ним на этот раз, а с ним точно что-то случилось, потому что Ким Тэхен – настоящая катастрофа, и обязательно спрошу об этом позже. — Ты замерз, - сказал я, чувствуя его ледяные руки на своей шее. По спине бежали мурашки, отчего я поежился. — Я скучал. Это все, что я мог сказать, прежде чем окончательно признать свое безоговорочное поражение перед ним. Ветер метал подолы его пиджака и закрадывался под одежду, и я даже позавидовал ему, потому что это совершенно точно не то, что я мог себе позволить. Я должен был отвезти его домой, включить печку, пока он бы сидел на переднем рядом со мной и грелся. Может быть, я бы купил ему чая с медом. Тэхен лишь хрипло рассмеялся и одним движением притянул меня к себе, зарывшись всей ладонью в мои волосы на затылке. Все было по-другому. Все ощущалось иначе. Он поцеловал меня, смело и нагло, найдя во мне опору, и я обнял его за талию, побоявшись, что он вдруг потеряет равновесие и упадет. Меня как будто прошиб разряд тока насквозь, он целовал меня исступлённо, будто бы имел все права на это, отрываясь на мгновение и снова впиваясь в мои губы, изучая пальцами шею, углы скул и щеки, то поглаживая в совсем невесомых движениях, то почти царапая плечи. Он, пропахший насквозь сигаретами и свободой, прикусывал мою нижнюю губу и оттягивал ее на себя совсем мягко, отклоняясь назад и заставляя следовать за собой, обжигая мои потрескавшиеся губы горячим дыханием и тут же накрывая их снова. Господи, боже мой, блять. Он был такой живой, настоящий, и совсем близкий ко мне. Я так опешил, что даже не понял, в какой момент стал ему отвечать, сминая его пиджак в районе лопаток. Если люди так целуются, то я никогда не целовался раньше. Он буквально овладевал моим разумом, вышибая все мысли. Я взял его лицо в свои ладони и лихорадочно гладил его мягкую кожу, притягивая к себе, мне казалось, что всего этого мало, хотелось забрать его, увезти, спрятать, обнять так крепко, чтобы кости трещали. Это ненормально, это совершенно точно ненормально. Я легко надавил под челюстью, заставляя его приоткрыть рот, и повернул голову, просто не в силах совладать с собой. Господи, господи, господи, я сошел с ума. Он отстранился, все еще прижимаясь ко мне телом и прислонившись лбом к моему. Он дышал совсем близко, в пяти сантиметрах от меня. Он гладил мои щеки прокуренными подушечками пальцев, но я не возражал. Как я мог вообще? Тэхен поцеловал свой большой палец и провел подушечкой по моей нижней губе, несильно, но чтобы я это ощутил и почувствовал его давление. Я закрыл глаза и сглотнул. — Боже, хватит уже издеваться. Мне послышалось, мой голос прозвучал жалобно. Я притянул его к себе, обнимая, больше не в силах выдерживать этот взгляд, мне нужна была хотя бы минутная передышка. Я зарывался носом куда-то в его волосы, которые трепал теплый ветер с реки, заставляя меня совсем задохнуться. От него пахло соленым морем, словно мы опять оказались на Чеджу. Мне казалось, меня выбросили в ледяную воду, я был не в силах всплыть и что-то сделать. Мы так быстро двигались, как будто время летело, или стояло на месте, я так и не понял. Он сделал это без каких-либо колебаний, так уверенно, будто бы целовал меня каждый день, будто бы в этом заключалось нечто большее, чем я мог понять. Он, такой опьяненный апрельским теплом, яркий и настоящий, со своими аристократическими повадками, вдруг потерявший контроль, сводил меня с ума. Я видел самое дно айсберга его души, потому что он вдруг взял и показал мне. Это было небезопасно, но не то, что я был в силах остановить. Развивалось ли все между нами слишком быстро? Скорее, да, с моей стороны так точно. Но если бы хоть кто-то, хоть какое-то демонское отродье нашептало мне, что же творится в его голове, жить бы стало намного проще. — Ты чокнутый, - прошептал я, зарываясь носом в его волосы и прижимая его ближе. — Псих ненормальный, - хмыкнул Тэхен, мягко и долго задержавшись губами где-то в уголке моей шеи за ухом. — В которого ты влюблен. Я сжал зубы и сделал один глубокий вдох, отстраняясь от него. Я все гадал, что же с ним не так. — А ты у нас Шерлок Холмс, - беззлобно ответил я, усмехнувшись. Он взял меня за подбородок и притянул к себе, жгуче поцеловав. Это было похоже на то, что могло заставить мое сердце остановиться и выбить почву из-под ног. — Научился у лучших, - коварно выговорил он, отстраняясь и беззаботно шагая куда-то вперед, как ни в чем не бывало. Я обернулся и нашел его взглядом. Идеально прямая спина, руки, сложенные в замок во властном жесте, развевающиеся подолы пиджака и высоко поднятая голова. Он шел победителем, и не куда-то, а именно к моей машине. Я так долго думал о том, что происходит между нами, но как только он оказывался в поле моей досягаемости, все сомнения и вопросы казались мне детским лепетом и сущей глупостью. О чем я вообще мог думать, какие ответы мне были нужны? Он был невероятным ураганом, который хотел стереть меня в порошок с лица земли, и я послушно шел за ним следом, как за Моисеем, в самое дно океана. Когда он был со мной, все вдруг становилось таким понятным и очевидным, что я почувствовал себя дураком. Как я хотел спастись, если обречен был на гибель? Тэхен и не думал оставить мне какого-то шанса, он забрал себе мое сердце, мой разум, и мои руки. Он заявлял на меня все права, даже на думая спрашивать моего мнения и разрешения, потому что он точно знал, что я не в силах буду ему отказать. Что я знал о нем? По-прежнему все и абсолютно ничего, и это сводило меня с ума. Его близость пьянила, как будто бы меня подпустили за какую-то грань, и при этом я совершенно точно не являлся частью его мира. Тем не менее, самому себе я точно не принадлежал. Он был такой откровенный, его жесты и поступки, говорившие все, и невысказанные при этом слова давали какую-то надежду, но я хотел услышать все и убедиться, чтобы не надумывать и не давать себе шансов. Меня тянуло к нему, казалось, будто сама вселенная постоянно сталкивает нас лбами. Когда я сомневаюсь, что все, происходящее между нами, лишь выдумка моего больного мозга, который хочет верить во взаимность, я получаю очередной пинок, дабы убедиться в обратном. Я сложил руки на груди и помотал головой, он уже все решил, и кто я такой, чтобы ему противиться? Я почти бегом нагнал его, вежливо открывая перед ним дверь машины. Блять, как же я был отчаянно влюблен в него.