Где же ты, Гермиона Грейнджер?

Гермиона Грейнджер закончила общее лечебное отделение Магической Медицинской Академии в Дувре, а летом две тысячи второго получила там специализацию на отделении Маггловская Медицина и Смешанные Методы. Практическое обучение она решила проходить в другом месте, и получила от Академии рекомендательное письмо и направление на обучение для получения учебной визы во Францию. Вероятно, с этим и были связаны анализы, сдаваемые ею в Сорбонне — Гарри прав, у врачей всегда все было строго, и поэтому без необходимых справок ее бы просто не допустили к работе. Теперь то странное письмо становилось логичным: если бы она оказалась чем-то больна, она бы вернулась в Лондон, если нет — то выбирала бы заведение для продолжения подготовки. Я намеревался поговорить с Мэри-Роуз и для этого на следующий день приехал в Саутгемптон. Со станции я позвонил по телефону, который мне оставил Чарльз, и ответившая девушка предложила встретиться с ней в больнице, где у нее была смена. Когда мы закончили говорить, я простоял еще с четверть часа около телефонного автомата. Мне следовало бы позвонить в Лондон: Анджелина, безусловно, ждала моего звонка еще накануне, да и с братом и матерью следовало бы связаться, а ведь еще была Джинни, но я так и не решился набрать хотя бы один телефонный номер. Мне снова вспомнилась Гермиона. Как-то раз, когда она была в самом конце четвертого курса, а мы все ждали финала соревнований между ведущими магическими школами Европы, я застал ее в совятне. Она сидела на полу по-турецки, рядом лежал чистый пергамент и перо. — Что ты делаешь? — удивился я. — Не пишу письмо родителям, — отмахнулась она. — Надо бы написать, но я не знаю, что им сказать. Совсем не нахожу слов. — Напиши, что все хорошо, — легкомысленно пожал плечами я. — Что ты как всегда лучшая в учебе, что твой друг вопреки всем прогнозам еще жив, а близнецы Уизли вот-вот станут миллионерами, принимая от студентов ставки на победителя. — Но ведь все не хорошо, — упрямо возразила она. — Творится черт знает, что! — Твой лучший друг может стать еще большей звездой, чем был раньше, вы помирились с Роном, твой бойфренд — самый популярный спортсмен года, с учебой все класс. Что не так? — я не придавал тогда этому разговору особого смысла. — Мой лучший друг рискует погибнуть и получить посмертное имя Мальчика-Который-Все-Таки-Не-Выжил, Рон сходит с ума от беспокойства, мой, — она сделала пальцами кавычки, — бойфренд просто помешался на этой дурацкой победе и умоляет меня после нее уехать с ним, а наш учитель Защиты — настоящий псих. Говорю тебе, с Грюмом что-то не так! У него действительно наклонности садиста. — М-да, — согласился я. — И правда. Тогда только и остается, что соврать. Я всегда так делаю, когда мать спрашивает, как наши с братом дела. — Я — не ты, — строго сказала Гермиона. — Я не могу так. Они ждут от меня эмоционального письма, чувств, радости, а я выжата, как лимон. У меня нет сил писать им, просто нет сил… Теперь я понимал ее. Я стоял у телефонного аппарата и просто не мог заставить себя позвонить Анджелине или родным: я не был готов говорить о свадьбе, о нашем магазине, о каких-то еще мелочах. Сейчас, когда я впервые за долгое-долгое время был один, я снова окунулся с свои юношеские годы, я снова начал вспоминать то, что много лет прятал в глубинах моего разума от самого себя. Я запутался. Я не знал, кто, собственно, я такой, и чего ради я живу. Зачем я ввязался в эти поиски? Гермиона Грейнджер значила для меня так много? Не знаю. Возможно. А может и нет. В любом случае, мне не хотелось говорить ни с кем из близких сейчас. Был всего один человек, который бы понял меня сейчас, с кем мне действительно хотелось бы поговорить, но, увы, из всех именно этому человеку позвонить я не мог. Мне снова показалось, что я вижу Гермиону. Вижу такой, какой запомнил ее, хоть и видел ее много раз позже, но почему-то сейчас она предстала передо мной именно такой. Она стояла, кутаясь в кофту, зябко ежась, и грустно смотрела куда-то вдаль, в поля. Мне вспомнилось, что именно так она выглядела ранним сентябрьским утром, когда мы все вывалились на крыльцо школы, провожая Гарри на очередное заседание суда на их пятом курсе. Рон нервно теребил левую руку, Джинни хмурилась, мой братец обнимал за плечи Анджелину, Ли и Невилл о чем-то негромко переговаривались. Мы с Грейнджер стояли поодаль, и долго-долго смотрели вслед Поттеру, который в сопровождении нашего огромного лесничего шел к Хогсмиду. — Переживаешь? — спросил я ее. — Холодно, — невпопад ответила она. Пятнадцатилетняя Гермиона, почему сегодня мы со мной? Ты хочешь помочь найти мне себя двадцатипятилетнюю? Или ты просто сопровождаешь меня по аллеям моей собственной памяти, и рядом с тобой идут семнадцатилетние близнецы Уизли, Ремус Люпин, Сириус Блэк, Грюм и многие, многие другие? Будь рядом, пятнадцатилетняя Гермиона Грейнджер. Быть может, именно ты поможешь мне сейчас, когда я, на пороге своих тридцати, не знаю, куда мне идти? Магическая больница Саутгемптона была спрятана за фасадом обыкновенной, и в регистратуре я, как и сказала Мэри-Роуз, назвал пароль. Меня сразу пропустили в кладовку, и через нее я вышел в холл роскошного современного здания, куда более запоминающегося, нежели маггловское. Все здесь было по последнему слову науки. Это была часть новой программы Кингсли, который старательно отходил от традиций магического мира и старался вносить инновации, упирая на то, что пока маггловский мир семимильными шагами идет вперед, магический мир буксует. На регистрации я сказал, что жду мисс Ричардсон, и меня усадили в мягкое кожаное кресло, сказав, что она подойдет, как только освободится. Я принялся ждать. В девяносто восьмом мне довелось много времени провести в лечебницах. Я угодил туда сразу после Битвы, еле живой и в полусознательном состоянии, и, пока врачи боролись за мое состояние, в соседних палатах другие врачи боролись за жизни почти всех моих братьев. Сначала я был в палате интенсивной терапии, потом меня перевели в стационар. Переломанные ребра, компрессионный перелом, ссадины и ушибы по всему телу, химические ожоги, легкое сотрясение мозга. В довершение всего этого у меня стала ехать крыша, я едва соображал, где я, кто я, я звал по именам мертвецов, видел их у своей постели, а друзей принимал за миражи. Как только моему телу перестала угрожать опасность, меня перевели в отделение психиатрии, и до самой середины сентября лучшие специалисты боролись за то, чтобы я снова встал на ноги стал тем, кем я был раньше. Разумеется, я не стал, да и как это возможно? Мы все изменились необратимо. С тех пор, как погибла Букля, Гарри больше никогда не пользовался совиной почтой, а Рон после войны так и не научился засыпать, если вокруг его дома не выставлен целый купол защитных чар. Я тоже не стал тем, кем раньше был, я стал кем-то другим. Запах лекарств теперь всегда возвращает меня в то лето, когда я лежал, по ниточке отделяя ложь от правды, грезы моего воспаленного разума от страшного мира, выныривая из кошмаров и из розовых воздушных замков. Я пропитался запахом медикаментов, я научился по одному звуку шагов определять сосредоточенную поступь медсестер, я действительно стал частью этого стерильного вакуума. Признаться, иногда мне казалось, что я никогда не выйду из него. Я лежал в Мунго, лежал в психиатрической лечебнице в Глазго, несколько раз ездил на обследования в Кардифф. Магические госпитали — это отдельная статья ретроградства. О, если вы никогда не лежали в такой, даже не думайте говорить, что ваша городская больница застряла в прошлом! Магический госпиталь — это древнее здание, которое, не пахни оно лекарствами, пахло бы затхлостью. Его коридоры и лестницы неудобны даже здоровому человеку, что уж тут говорить о больном, а в техническом помещении всегда дежурит бригада, чтобы вытравливать из операционных бледных призраков, которыми кишмя кишат чердаки и подвалы. Магический госпиталь всегда имеет громкое имя, историю, полную знаменитых имен, а также целый воз традиций, который подчас довольно тяжело уживаются с санитарными нормами. Кингсли пролежал в девяносто восьмом в Мунго три недели, а когда вернулся, то первое, что сделал на посту Министра, это объявил строительство пяти больниц новейшего типа по всей Британии. Больница Саутгемптона была одной из них. Пока я сидел в холле, я заметил девочку с плюшевой игрушкой, которая стояла около женщины в кресле. Совсем маленькая, не старше пяти лет, она напряженно наблюдала за турникетом на вход, и я тоже обернулся к нему. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как мальчик-подросток, прихрамывая, вышел к ожидавшей его семье. — Питер! — взвизгнула девочка, бросившись к брату, и он подхватил ее на руки, улыбаясь и что-то говоря. Я тоже заулыбался. Когда я лежал в больнице, ко мне тоже приходили родные. Помню, мама много плакала, когда ее впервые пустили ко мне, она страшно испугалась за меня. Приходил отец, серый и сумрачный, похудевший за время войны настолько, что впору было волноваться за него. Приходили братья, постепенно выписывавшиеся из соседних палат, приходили друзья. Я помню не все, до сих пор в памяти зияют провалы: чем лучше становилось моему телу, тем сильнее страдал мой разум, поврежденный ужасами войны. Мне помнится, что и Гермиона приходила как-то ко мне, хотя, возможно, это было наваждение и галлюцинация, как бывало со мной тогда. Мне виделось, что у моей кровати сидел Седрик, чудилось, что профессор Снейп шепчется о чем-то с медсестрой, что Ремус Люпин кладет мне на тумбочку молочный шоколад, мерещилось, что Дамблдор улыбается из распахнутых дверей. Явь и мираж мешались, перемешивались, и я не мог отличить их друг от друга. Я видел моего близнеца, когда лежал в реанимации, куда не пускали никого, видел его и тогда, когда меня перевели в палату. Возможное с невозможным теряли грань. Я кричал, я бился, сбивая капельницу и разбрасывая простыни, мне казалось, что на меня от окна смотрит своими печальными глазами Сириус Блэк, хотя его никак не могло быть в больнице. Была ли у меня тогда Гермиона? Или, быть может, это только привиделось мне, как казалось и многое другое? Так или иначе, перед моими глазами явственно стоит картина, как она плачет, сжимая мою руку, и шепчет, думая, что я не слышу ее. — Не смей, Уизли, слышишь… Только не ты, только не теперь… Уж тебя я не отпущу, и не надейся. Не смей умирать, слышишь… Я так и не спросил потом, правда ли она была там или нет. Меня выписали осенью, хотя и оставили под наблюдением врачей, и по этому поводу в Норе устроили небольшой вечер, на котором собралась вся наша семья и близкие друзья. Много говорили о планах, много улыбались, но я все равно по большей части молчал, изредка отвешивая шутку-другую, чтобы не вызывать беспокойства родных. Меня не покидало чувство, что я чужой на этом празднике. Мне не было там места. После моей выписки родные и друзья продолжали то и дело оглядываться на меня, хмурясь, перешептываться, когда я выходил в соседнюю комнату, осторожно переводить тему, если кто-то при мне начинал говорить о войне. Все боялись, что такие разговоры могут ухудшить мое состояние. Не могу судить, насколько их опасения были оправданы: моя психика действительно тогда была хрупкой, как никогда — ни до, ни после — и, возможно, бережное отношение ко мне спасло меня тогда. А, быть может, это и не играло роли. Разве я забывал о войне хотя бы на миг? Питер, мальчик-подросток, на семью которого я обратил внимание, о чем-то говорил с сестренкой, которая сидела, вцепившись ему в руку. Я засмотрелся на них, потерялся в своих мыслях, и поэтому чуть ли не подпрыгнул, когда услышал голос за своей спиной. — Маленький экспериментатор, он пытался поймать одного из редких магических представителей кистехвостого дикобраза, но только получил сильную интоксикацию ядом. Зачем бы ему это, ума не приложу… — Я полагаю, как раз для того, чтобы добыть яд, — предположил я, вставая и разворачиваясь к моей собеседнице. — При помощи него можно сделать экстракт для различных зелий с галлюциногенным эффектом. — Ох, точно, — девушка смутилась. — И правда, я не подумала об этом… — Мэри-Роуз? — дружелюбно улыбнулся я. — Мы говорили по телефону, я… — Да, да, я знаю, кто вы, — перебила меня волшебница. Темп ее речи был ужасающе быстрым. — Я очень рада познакомиться, для меня такая честь… Я имею в виду, конечно, я знала Гермиону и все такое, но я рада познакомиться именно с вами, я была большой поклонницей вашего магазина, это удивительно, так много труда и любви, у меня просто нет слов… Это было надолго. Несмотря на то, что я все еще дружелюбно улыбался, внутри я был далеко не так весел. Мэри-Роуз относилась к той категории молодых женщин, которых я просто не переваривал, а скорость ее речи наталкивала меня на мысль, что лучше было бы записать все, что она говорит, чтобы потом пропустить на замедлении. Она совмещала в себе невозможное: при огромном количестве сказанного умудрялась не сказать ничего по делу, была восторженной, но при этом при разговоре о других начинала почти всегда с негатива, при отличном образовании умудрялась показать неграмотность и некомпетентность в самых простых вещах. Она провела меня внутрь больницы, и мы сели в ординаторской, где было в этот час пусто. Я надеялся, нам не помешают. Не хотелось бы провести в компании Мэри-Роуз хотя бы на пять минут больше, чем необходимо. — Не могу сказать, что мы были прямо подружками, — она сложила губки бантиком, считая, вероятно, что это мило, и стрельнула в меня глазами. Я порадовался, что сегодня не плотно позавтракал. — Ну как, мы жили вместе, конечно, много времени проводили вдвоем, но мы никогда не ходили вместе за шмотками, не смотрели кино, не пели в караоке. Даже на лекциях мы сидели не вместе: она вечно отсаживалась к Чарли и этому мрачному Брэду. И что она в нем нашла?.. Меня так и подмывало сказать, что, вероятно, ей просто хотелось тишины, но я промолчал. Неудивительно, что они не были сильно близки: если бы Гермиона смогла подружиться с этой девицей — вот это было бы настоящее чудо. Она не сильно жаловала подобных людей. Я постарался отбросить прочь все мои эмоции и сконцентрироваться на деле. — Они были близки с этим Брэдом? — я уже слышал версию Чарльза, но Мэри-Роуз действительно могла знать что-то, чего не знал он. — Не думаю, что они спали, — отрицательно помотала головой колдунья. — Максимум, гуляли под ручку. Он совсем не подходил ей. — Я не про это, — терпеливо прервал ее я. — Они были друзьями? Много времени проводили вместе? — А, ну да, — закивала она. — Это да. Он брал ее с собой в какие-то поездки на природу, а она ходила к нему на тренировки. — У нее были другие друзья? — Да, конечно, наверняка, — снова зачастила Мэри-Роуз. — К нам вечно заходили какие-то чудики, не из Академии. Она помогала им с лечением или что-то в этом духе, помнится… — Я не об этом, — мягко перебил я. — С кем она проводила время? — Да больше одна, — пожала плечами девушка. — Три раза в неделю куда-то в город уходила, на выходные уезжала почти всегда. В команде была с Брэдом Купером и иногда еще с Чарли, вот уж кому повезло с напарниками! Между нами, полный ноль в медицине. А так… Ну приезжала еще эта, как ее… Луна Лавгуд! Такая странная, просто жуть, мечта психиатра. Бормочет что-то, бормочет… Серьезно, я боялась, не заразит ли она меня чем. — Полумна мой друг тоже, — снова прервал ее я. Слушать гадости о других не было моим хобби. — А, ну вот, — закивала Мэри-Роуз. — Вот она часто заезжала еще. Когда Гермиона в мае сразу после экзаменов уехала, эта самая Полумна заносила последние документы в деканат. — Гермиона уехала после экзаменов, не дождавшись окончания года? — вот оно. Мое внутреннее чутье завопило голосом Пивза, и мне стоило титанических усилий сохранить самообладание. — Да, куда-то во Францию. Рекомендации ей направили почтой позже. Она собиралась проходить практику где-то в маггловских клиниках на континенте, учила французский и испанский, неплохо говорила по-болгарски, немного читала по-непальски… Бог знает, зачем. У нее были странные увлечения. Ее дипломная работа была о создании зелий на основании не магических ингредиентов с применением минимального колдовства, чтобы интегрировать такие зелья в маггловскую медицину. — А когда она приезжала за вещами, вы общались? Она говорила что-то о своих планах? — если бы это было так, это был бы настоящий успех. — Она не приезжала, — опустила меня с небес на землю Мэри-Роуз. — Прислала письмо, попросила выслать все ее вещи в Париж, на имя мисс Хэстон. Не помню адрес, но он был где-то недалеко от Сорбонны. Эта встреча мне не дала ничего, кроме, пожалуй, осознания, как мне повезло, что мне не пришлось жить три года университетской жизни в одной комнате с этой барышней. Бедная Гермиона! Не удивлюсь, если окажется, что все это время она сидела на чем-нибудь эдаком. Мэри-Роуз была из того самого типа врачей, ради расставания с которыми одной лишь силой мыслей выздоравливаешь за считанные дни. Что же касается моих поисков, я снова был в тупике, хотя некоторый просвет все еще был. Мне нужно было встретиться с Полумной, и, если возможно, разыскать Брэда, который, по всей видимости, был человеком, знавшим больше всего о студенческих годах Гермионы. Впрочем, где он, мне пока было неизвестно. В холле я подошел к стойке регистрации. — Мисс, я могу позвонить? — Конечно, — лучезарно улыбнулась мне дежурная, сверкнув рядом ровных белых зубов. — Какой номер? — Школа Чародейства и Волшебства Шармбатон. — Секундочку, — она одарила меня еще более лучезарной улыбкой.