estranged

— Маленькая, — его отец, его святейший из каких только можно святейших, замахивается для удара, — неблагодарная, — кулак проходится по челюсти, губа трескается сразу, — сволочь, — нежданный финальный аккорд, когда Бэйли-старший хватает Бэйли помладше за горло и смотрит на него долго, впитывая в него взгляд своих бешеных глаз, причем вовсе не таких бледно-зеленых, как у Билла.

***

Естественно, что дети не могут походить на своих предков абсолютно всем, но Билл Бэйли всегда чувствовал себя чужим. Брат и сестра тут всегда были к месту, а вот он — нет. Он не хотел жить в Лафайетте. Он хотел съебать отсюда — да, и это так. Он не мог больше служить Богу. И если Билл Бэйли мог только служить да подчиняться, глотать низменные желания и терпеть унижения, то Эксл Роуз привык подчинять, контролировать, внимать физиологии и даже унижать — и никто, блядь, никто не может его судить, пока он находится выше всех. Выше Меркьюри. Выше... Просто выше. Лежа на коленях у Иззи, Эксл вот что думал: а как это будет, если он снова окажется у дна? Если бы не Викки, в чьих интересах было стать их менеджером, и не ее квартира, которую они всей своей стаей обратили в траходром, то непонятно, где бы были сейчас ГНР, если бы вообще были, ибо Эксл все же помнит, как чуть было не откинулся совсем. Он ведь не торчок и даже не алкоголик, но все равно был близок к тому, чтобы отъехать насовсем. А потом еще раз, когда привез с собой пистолет, заявившись к Эрин посреди ночи и пригрозив размазать собственные же мозги по стене, если она не выйдет за него сию же секунду. Смог бы он застрелиться? Да хер его знает. Иззи пытался его урезонить, но ему ли судить, когда он сам начал брать от жизни рок-н-ролльщика вообще все, что к ней прилагается вместе с подписью на бумажке? Да уж, помнится, пришлось обскакать множество лейблов и миновать такое же недюжинное скопище представителей разных лейблов... и все закончилось так, как закончилось. Эксл считает, что это уже пиздец. Эта дилогия — это очень красивое завершение для них всех. Ну, кроме него — он юридическое лицо, у него есть права обладателя, он никогда не уйдет. А еще хочет, чтобы и от него не уходили. Курту Кобейну не стоило попадаться ему на глаза. Не стоило влезать в этот бизнес, не стоило светить своей индивидуальностью, и особенно не стоило приковывать к себе внимание и разогревать интерес. Потому что если Эксл Роуз хотя бы раз обращает на тебя внимание, то Эксл Роуз потом от тебя никуда не девается. — Он будет моим, — откашлявшись, прошептал он. Пальцы Иззи в его волосах замерли, от монотонности успокаивающих движений, даром что не загонявших Эксла в дремоту, не осталось и следа. Вот оно, значит, уязвился, заревновал, забавный и, о Боже, до чего глупый. — У тебя уже есть я, — да, мальчик, продолжай это, продолжай набивать себе цену и своим глубинным отчаянием распалять Эксла еще сильнее. — Я весь твой, с потрохами! Эксл поднимает руку и проводит кончиками пальцев по обнаженной груди Иззи, ощущая, как нервно и как быстро бьется в этой груди уже подзаебавшееся сердце. Если бы Эксл мог, он бы сдавил его к чертям, стиснул — и посмотрел бы, что было дальше. Каков человек без сердца? Он вероломен, но всегда честен. И эта честность обговаривается не только в прессе, но и здесь, в самой что ни на есть интимной обстановке, где душа — все равно что плоть. — И он тоже будет. Весь. С потрохами. Кобейн может противиться. Кобейн может подать на него в суд или натравить свою ебанутую жену, но Экслу плевать; ему плевать, а потому он получит его. — Ты в курсе, что ты меня на части рвешь? Что я, блядь, чувствую себя преданным? Эксл усмехнулся. — Ну и зря. Предательство — последнее, на что я пойду. Он поднимается и усаживается на колени Иззи, прижимая его бедрами к месту так, что тот не то что не может что-либо поделать, а и вовсе лишен возможности сдвинуться. Эксл вцепился в чужие плечи, прислонился лбом ко лбу, наслаждаясь ощущением того, как кровь в чужом теле вскипает, как Иззи каждой своей мышцей напрягается, как ему больно от распирающих, что наверняка, ярости и, что естественно, возбуждения. Очень сильного, яркого. Но Эксл не дешевка. — Скажи мне, кому ты принадлежишь? — Тебе. — А кому должен принадлежать Курт Кобейн? — Своей жене. Эксл задрожал. Черт возьми, это неправильно! Но нет, но нет, нельзя, надо и дальше играть в свою игру, ведь он достаточно умен для того, чтобы запутать всех и каждого — особенно Иззи. — Ты прав. Пока что. Ибо эта сучка сбежит. Эксл ей поможет.