Восьмое октября. Суббота.
И почему так больно?
Это ты виновен.
Они кричат тебе обидные слова. Они кидали в тебя камнями. Они называли тебя уродом, геем, девчонкой, сумашедшим. Они говорили тебе, что лучше бы тебя не было вовсе. Кричали, что лучше бы у тебя получилось. Ты помнишь? Обидные записки, косые взгляды. Как долго ты ещё резал руки? Ты закрывался в туалете и плакал. Плакал и плакал, пока глаза не становились красными от слёз. Та осень была отвратительна. Грязна. Уродлива.
Но ты снова затыкаешь уши, как в детстве и жмуришь глаза сжимаясь в комок. Белая рубашка тебе никогда не шла, и галстук на шее тоже, его всегда хотелось завязать в петлю, а к чёрным красивым школьным брюкам пришить заплатки на коленях. Ты ненавидел все причёски, кроме хвоста набок. Ты отстриг себе волосы ещё короче, чтобы всем было видно – ты мальчик. Но ты начал ненавидеть цвет своих волос, их густось и непослушность, постепенно тебе стали противны твои же черты лица, цвет глаз, белые шрамы, и лишь через время ты осознал, что возненавидел себя полностью, своё тело, характер и чувства. Ты так ненавидел глупого себя, что и изуродовал себя настоящего, лишь бы не быть им.
Они кидали камнями. Кричали. Ты затыкал уши. Они жгли сигареты о твои запястья, они заставляли тебя говорить вслух. Они водили канцелярским ножом, твоим же, по твоему же запястью изредка нажимая и оставляя неглубокий порез, было не так больно, как обидно. Ты чувствовал себя униженным. Они держали тебя за руки, они рвали твои тетради и рисунки, хорошо, что самые ценные ты отдал близкому человеку. Они играли с твоими чувствами заставляя тебя уродовать себя больше. И об этом не знал никто. Никто не мог тебя спасти.
И ты забылся. К концу осени запястья перестали сиять свежими порезами, тебе строго-натсрого запретили делать с собой что-то ужасное друзья и родители. Тебя всегда поражало безразличие, казалось бы, столь близких тебе людей, людей, с которыми ты жил с детства под одной крышей. Ты всё ещё рыдал в туалете, опаздывал на уроки, порой и вовсе не приходил, ведь не находил причины встать сегодня, ночами не спал, не говорил ни с кем, даже с самыми близкими друзьями. Ты возненавидел в себе всё, хотелось изуродовать себя целиком и полностью, хотелось избавится от себя самого. Ты помнишь? Помнишь, как стоял в ванной с гостью таблеток в руках, но так и не решился закинуть голову назад и разом проглотить свою грусть и отчаянье, заковать внутри себя и больше не встречаться с ним. Ты помнишь. Курасан перестал пытаться с тобой заговорить, Крат изредка передавал тебе спирт, чтобы обработать раны, Стёрка просто была рядом, присутствовала, но не говорила, писала стихи. И другие были рядом, но ты не сразу понял. И только Лампчка напомнила тебе самое важное, что говорила ещё в начале той осени, за пару дней до попытки твоего самоубийства.
Ты прекрасен.
Прекрасен не потому что сделал что-то хорошее, не потому что ты идеален, а просто потому что ты есть. Тебя любят, не потому что ты красиво рисуешь или смешно шутишь, просто ты есть здесь и рядом и это единственное, что нужно здесь и сейчас иногда. Когда столь казалось бы совершенно другой человек, ничем на тебя не похожий, так хорошо тебя понимает. А ты понимаешь? Кнайфи? Ты сам в силах понять себя?
А ты стоишь с гостью таблеток в руках. Снотворное. Ты засыпаешь их назад в баночку оставляя в руке лишь одну. Спокойно глотаешь её. Теперь так страшно засыпать, ты не хочешь больше уходить в сновидения. Тебе сняться кошмары, а голоса шепчут на ухо страшные вещи. И что-то мелькает перед глазами.
И засыпаешь. И сняться кошмары. Глубокие кошмары. Ты заблудился в своём же сознании.
Просыпаешься от звонка в холодном поту, не можешь дышать, понадобилось несколько секунд, прежде чем ты начал жадно глотать кислород иногда им давясь. И почему так? 4:20 ровно. Лишь один человек может позвонить в такое время, хотя, человеком ты его не считаешь. Но ты не можешь назвать свои чувства ненавистью.
Лениво поднял звонок и приставил к уху телефон, а лучше бы пистолет к виску. Сил нет совсем.
–Да,–Крайф потянулся перевернулся на спину слушая своего домашнего уёбка.
–Доброе утро, Кнайфи! Как спалось?
–Просто отвратительно, можно я продолжу спать?
–Можно.
–Что, так просто? А нахрен тогда надо было меня будить?
–Чтобы побесить тебя. Я всё еще играю с твоим разумом и внушаю то, что должен, Кнайфи. Как четырнадцатилетнему тебе.
–Блять, Кусояро, мне двадцать.
–А мне двадцать шесть. Я всегда был всего навсего на шесть лет тебя старше, что с того? Вот именно, дебил! Тебе двадцать, а ты-
–Балалайку на замок, пожалуйста, ты мне уже несколько дней подряд выносишь мозг одними и теми же предложениями. Единственное, почему я ещё блять в полицию не обратился, так это факт того, что Лампчка умереть может. Ну про меня то мы выяснили, что я конченный долбоёб и всё такое, а ты то сам? Ясное дело, человек гуляет по просторам интернета, детей до самоубийства доводит, руки их резать заставляет и живёт на этом! Тебе то по статье идти вообще, ты убийца, Кусояро, доведение до самоубийства несовершеннолетних, да и совершеннолетних тоже. Знаешь сколько матерей одиночек за своим чадом ушли? А если меня ещё считать? Ты убийца, дебил, какое ты нахуй право имеешь открывать рот в мою сторону?
–Эй-й, это я должен был сейчас тебя унизить перед самим собой!
–Рот будешь у стоматолога открывать,–Естественно он сказал это в шутку рукой передразнивая себя самого,–Я сказал отъебись от меня и дай поспать!
–Эх-х, Кнайф уже не тот...–Куратор сбросил вызов.
Кнайф же грубо откинул телефон в сторону и накрылся одеялом с головой решив, что задание будет просматривать утром.
«Маленькие дети, ни за что на свете не ходите в Африку гулять...»
***
/-Задание двадцатое: испорть любую ненужную тебе вещь. В качестве доказательства пришли фото или видео.
Парень оглянул комнату. Настроение просто овратительное, в ушах звон, хочется упасть и вырубиться, но сил рвать что-то, естественно, нет. Оставить задание до вечера? А что порвать то?
–Если я ничего не придумаю, я клянусь, я порву свитер с заплатками,–Да, он всё ещё хранил его где-то в недрах шкафа, но порвал бы навряд ли. Все вещи из своего прошлого, пускай тёмного, он берёг, особенно теперь, когда жить осталось меньше месяца. Но была одна вещь правда...
Он стрелой полетел по лестнице чуть не споткнувшись. На кухне нужного человека не оказалось, тогда Кнайф побрёл назад на второй этаж, ведь там был кабинет того, кто ему надо. Он не стучась распахивает дверь и подходит прямо к столу, где сидел малиновый, который в свою очередь испуганно спрятал что-то под стол.
–Краткий,–Кнайф опёрся руками об стол,–Где та хуйня синяя.
–Ты какого хрена без стука? И злой такой. Господи,–Малиновый перекрестился всё так же удивлённо смотря на названного гостя,–Что у тебя с лицом.
–С каких пор ты верующий? А-а, не важно! Та фигня, которая я тебе давал вчера, верни.
–...Чо?
–Верни!
Инвалид ударил кулаком по столу, на что Крат лишь развёл руки со словами "Ладно, ладно", полез в шухляду и достал оттуда уже работающий синий телефон, который тот вчера починил.
–А зачем он тебе?
–Сожгу нахуй.–Кнайф ушёл громко хлопнув дверью.
После подошёл к окну выглядывая наружу. Облачно, но не сильно, иногда выглядывает солнце. В голове проскользнула мысль пройтись вечером, но оценив своё состояние парень понял, что не сможет. Вдруг из окна вылезла Стёрка, от чего он отпрыгнул назад вскрикнув.
–Привет!
–Мать твою! Стёрка? Тут же... Тут второй этаж! Как? Зачем? Нахрена?!
–Тише-тише, Кнайфи,–Она спрыгнула с подоконника и подошла к нему приобняв одной рукой, от чего он сгорбился. Стёрка же что-то показывала указательным пальцем,–Помни, Кнайфи, когда ты на кошачьих правах – лучше не выёбываться, не то хозяин не то, что без корма оставит, но и утопит тебя.
–...Что?
–Ты котик.
–...
–Я говорю тебе не выёбываться, не то хуже будет!–Она залезла назад на окно,–И руки режь поменьше если проблем не хочешь.
–Но я не-
–Тс-с-с,–Она мило улыбнулась и приложила палец к губам,–Я знаю, что ты гей. Пока!
С этими словами она кувырком назад вывалилась назад в окно.
–Ну... Теперь и я знаю.
