лететь, не раскрывая планер

среди гениев живописи и портрета ещё никто никогда такой картины не писал. она и ныне лучшая в его коллекции. боль, заигрывающая багрянцем, мягкий свет и теплые оттенки — но мрачная сцена, хладнокровие приговора и синие кончики пальцев. поза проста, но выразительна — воплощение отчаяния, написанное плавными линиями. руки, некогда свободно писавшие стихи, связаны за спиною, лицо, что улыбкой озаряло мир, застыло в немом смирении. все в картине кричит, стенает о несчастии. но если оно придёт, если оно будет скалиться ему киноварью, он будет совсем не против. правда в том, что не гений кисти привнес в картину очарование. он запечатлел лишь очарование другого. он был там, когда модель опускалась на колени перед гением. когда гений касался милого лица за подбородок, поворачивал так и этак, смотрел на свет. когда гений зарывал пальцы в копну волос, дёргал, трепал, размазывал алое на белом. когда снимал одежду, когда надевал снова — пока не решил ни мгновения чужого тела на холсте изображать. он был там, когда древним, чудным искусством гений связывал модели руки. он был там. он видел. он понимал, среди гениев живописи и портрета ни один такую музу не встречал.