лететь, не раскрывая планер

ты искал исцеление в замшелых коридорах старой больницы, сладкую пилюлю на сон грядущий, а нашёл его, едкую, разъедающую глазные яблоки хлорную таблетку, которой чистят бассейны и рты сквернословов. он невинный и почти святой, ты ходишь к нему исповедоваться. получается через раз, чаще — без слов вообще, на скрипучей старой кровати, сразу после обхода. его поцелуи горькие, рвут на части воспаленный рот, а ты просишься все глубже, глубже, глубже, потому что, наверное, зависим от этой горечи, от этой нездоровой чистоты. тебя ведёт от вкуса зубов, шершавости языка, больнично-клубничного запаха зацелованных губ. из-за них зелёные стены краснят, как после дешёвого принтера, и заплывают за периферию. он хорошенький, от него в животе желудочный сок, но он большой и колючий, его целиком не проглотишь. поэтому пробуешь по частям. сначала руки-колючки, по фаланге за раз, пока не упираются в горло. это больно немного, но жизнь научила, что боль праведна, а из терпения рождается благодетель, и ты терпишь, эти горькие руки внутри себя. наградой — озарение, пришествие, праздники всех святых — тихий стон, как скрип занавески. ты терпишь, чтобы потом наградить себя большим спасением. рёбра под пальцами дрожат, больничная сорочка стекает по бокам, обнажая жёлтое, истрадавшееся тело. губами проводишь по синякам, пробуешь на вкус уколы и капельницы, всё то, что по три раза после еды, под язык, не запивая водой. горькое, кислое, мерзкое, как лакричный сироп. белое, чёрное, синее, как потрескавшаяся краска. желанное, пьянящее, долгожданное, как конец больничного. ты это всё съешь. часы на стене хромают, время рябит и расходится кругами. когда он перетекает к тебе на колени, вы оба уже на взводе, оба ищите разрядки и рваными движениями пытаетесь еë добиться. ртом опять ласкаешь руки, плечи, шею, острые до крови скулы, и, наконец, снова губы, ловишь стоны, проводишь по ним языком, пробуешь на зуб, глотаешь вместе с затхлым воздухом. а время дрожит сильнее, и тело в руках бьётся, и запах хлорки сильнее по носу бьёт, в глазах двоится, слезится, лопается и с громким звоном рушится на пол. ты отпускаешь его. ты теперь такой чистый, выбеленный, вылюбленный, словно белизной выстиранный, а он грязный. он смеётся, блаженно мажет улыбкой по твоей щеке, как самый большой грешник.