Она помнила тот день.
В тот день было тепло, пожалуй даже слишком — она предпочитала прохладу, ведь от неё можно легко защититься при помощи шерсти. Под ногами хрустела галька и этот звук был очень приятным, ласкающим острый лисий слух. В воздухе пахло цветами. Она так и не узнала, что это были за цветы, хотя, честно сказать, она и не пыталась — просто запомнила их приятный аромат. До боли яркий солнечный свет продирался сквозь толщу листвы. Отбрасываемые листьями тени казались юному разуму не иначе как театром, где актёры-тени были животными и сказочными существами, о которых пишут глупые, но милые истории, с обязательно счастливым концом — ведь иначе просто не бывает. Покрытая черным мехом лапка лежала в холодной, но нежной ручке молодой женщины — в самой прекрасной ручке в мире. Она довольно быстро поняла, почему женщина избегала своей лисьей формы, хотя по её мнению, эта форма была прекраснее любого надетого на женщине платья или рабочего костюма. И сама женщина тоже была прекрасна. Она нередко видит её черты в своем отражении, когда глядит в зеркало. Даже по характеру она такая же, как та женщина. Но хорошо это или плохо — она так и не поняла. Они идут, перебирая лапами-ногами в сапожках гальку, а женщина ещё и улыбается. Очень тепло, но, как догадывалась детская чуткая интуиция — неискренне. Но хотелось верить, что всё наоборот. Ведь она любила эту женщину. А женщина любила её. Это точно. Может, просто не знала, как показать свои чувства? В тот день был фестиваль. Она помнила, что всегда очень ждала его, хотя сейчас, с высоты взрослого опыта, она думает, что он был абсолютно неинтересным и банальным, так ещё и очень дорогим — цены на мороженое были не оправдано завышены. Благо, женщина никогда не попрекала её за такие траты — они жили весьма обеспеченно, ведь женщина много работала. И она гордилась ею, хотя не совсем понимала эту самую работу, из-за чего, порой, капризничала. Но молодой лисице простить можно всё — она ведь так мило дергает ушками, и так изящно перебирает лапками в такт лютне очередного странствующего барда. В тот день на фестиваль приехала предсказательница. Женщина, фыркнув, назвала её шарлатанкой, но всё равно отсыпала ей пригоршню монет, когда юная лиса посредством плача и топота изъявила желание узнать имя своего суженного. Имечко она так и не узнала, зато узнала, что суженным будет какой-то недо-козёл. Женщина тогда очень разозлилась на это предсказание, разразилась проклятьями и угрозами. И она действительно выполнила бы их, если бы тот день не был для неё последним. Туман. Нет, это не какое-то природное явление, просто она не помнила, что было в отрывке между предсказательницей и предсмертным криком женщины с самыми прекрасными, прохладными и нежными руками, которые после последнего, вырвавшегося из губ вздоха, стали уж совсем холодными. Она — Ниан. Та женщина — её мать, Тия. И та предсказательница — одна из причин, почему убили Тию. Ниан смотрит на повторяющуюся раз за разом смерть родительницы с холодом в сердце, который она так старательно возводила. Ведь всем известно, что холод облегчает боль. Даже если боль эта случается в простом кошмарном сне. Ниан уже давно видит этот сон. Она ненавидит себя за то, что никак не может остановить его, прекратить, убрать, но вместе с тем, благодарит за возможность наблюдать за сном со стороны, а не будучи на месте той маленькой лисички. Так проще анализировать и ограждаться от ситуации, да и по мнению Ниан смотреть со стороны всегда проще, кто бы что не говорил. Жаль, что тот туман она так и не смогла развеять. А впрочем… Не жаль. И теперь, даже с тем учетом, что после таких снов Ниан обычно не высыпается, она не боится открыть глаза. И она открывает их.***
Он помнил тот день.
В тот день было прохладно, пожалуй, даже слишком — он предпочитал жару, ведь его сторона ящерицы всегда мёрзла сильнее, и согреть её было труднее, зато чтобы спасти человеческую сторону от жары, можно было просто раздеться. Под ногами противно хлюпала грязь — вчера шел дождь и вода ещё не успела как следует впитаться в почву. В воздухе пахло сосной и далёким-далёким ароматом свежеиспеченных булочек. Соседка-старушка часто пекла различные пирожки дабы угостить проживающих рядом детишек, только вот он никогда не получал от старушки даже сырого теста. Чудовище, проклятый демонюга, должен ведь питаться мясом людей, а не творожными булочками и пирожками с брюквой. Солнце спряталось за унылыми тучами, и порой, вглядываясь в них, он видел изображения ужасных созданий — коварных существ, которые вот-вот утащат его под землю, слопают, и даже косточки оближут — ведь уродцы не могут нести добро и свет в этот мир. Когтистая чешуйчатая лапа изо всех сил держалась за тоненькую ручку женщины, такую теплую, что она без труда могла бы заменить ему солнце. Но он довольно быстро понял, почему женщина старалась держать его не за зеленую лапу, а за человеческую руку — ей, должно быть, больно даже смотреть на него. Порой, глядя в зеркало или в отражение подземной реки, он пытался увидеть какое-нибудь сходство с женщиной из его снов. Бывало, находил, но чаще всего нет. Его это печалило. Та женщина была прекрасной, он бы тоже хотел быть таким; но главное — возможно, будь он сильнее похож на неё, она бы его не бросила. Ну что же, оставалось надеяться на сходства в характере, коих, к счастью, было немало. Они идут, шлепая по грязи в старых сапогах, а губы женщины дрожат в неуверенной улыбке, будто вот-вот, и дождь польется не из туч, а из прекрасных, пусть и окруженных морщинами глаз. Он хотел утешить её, обнять, но понимал, что причиной её грустного лица был… Он сам. Хотя хотелось верить, что всё не так. Ведь он любил эту женщину. А она наверняка любит его. Правда же? Любит? Точно? Может, она просто не знает, как показать свою любовь?.. В тот день были похороны. Он никогда не любил их, и в тайне надеялся, что никогда больше на них не будет присутствовать. Впрочем, в этот раз его бы всё равно не пустили, ведь причиной похорон был он сам. Приехавшая погостить сестра старушки-булочницы тоже была немолодой, и проживала она далеко-далеко, в золотом городе, в котором, наверняка, не было ни голода, ни холода, ни всяких уродцев. Вот она, видимо, и померла, завидев впервые в своей жизни такое наполовину чешуйчатое «чудо». Но он-то этого не хотел! Просто… Так получилось. Он не виноват, что родился таким. Булочница после этого как-то принесла им под порог гостинец: большущую корзинку с румяными пирожками. Он, помнится, сразу же набросился на вкусности, съев половину корзины. Потом подошла женщина с самыми теплыми на свете руками, принюхалась, и тут же начала ему чистить желудок, пока мужчина с кошачьим носом выбрасывал выпечку в огонь. В пирожках был яд. В тот день, сразу после похорон, провожать его и женщину вышла вся деревня. Они плевались, размахивали страшными факелами, да сыпали угрозы, коих он не слышал — женщина прижала свои ладони к его ушам, и ни единый звук не доносился до них, пожалуй, за исключением лишь бешеного сердцебиения. Из его глаз текли слезы, и он ненавидел себя за это. Он не имеет права плакать. Женщина, идущая рядом с ним — может. А он — нет. Это ведь он во всём виноват. Туман. Проходить через него было тяжелее всего, хотя он плохо помнил, что было между воспоминанием о провожающих их соседях и прощанием с женщиной, из глаз которой всё же полились слезы, когда она, оставив его рядом с мужчиной, отвернулась от них. Раз и навсегда. Он — Ланн. Та женщина — его мать, Риа Нат. И та старушка-булочница — одна из тех, кто открыл глаза Ланна на суровую правду реального мира. Ланн смотрит на столь болезненные для него воспоминания снова и снова глазами того маленького мальчика. Со временем, он научился быть похожим на свою мать — идти, высоко подняв голову, когда со всех сторон летят едкие насмешки и оскорбления. Только вот и желание вот-вот расплакаться, прижаться к кому-нибудь, прекратить всё это, он тоже перенял от матери. Но маме можно было плакать и искать утешения, она ни в чем не виновата. А вот ему — нельзя. Особенно после стольких лет — нельзя. Лучше стерпеть, отшутиться, на крайний случай — пустить стрелу кому-нибудь в глаз. И понимая это, Ланн с трудом просыпается. В кошмарах жизнь тяжела, но в реальном мире всё куда сложнее. Но он всё равно просыпается.***
Ниан растирает затекшую шею, она слишком долго сидит, не меняя положения. Задумалась. А ведь можно было бы обыскать особняк этого графа-аазимара, тем более, он сам дал добро, только вот вынести всё равно ничего не получится — вещички-то положить некуда, вещмешок так и не починили, а в руках нести неудобно. Мало ли демоны по дороге нападут, и как же им надо будет обороняться? Закидывая бабау золотыми чашами, а дречей — статуэтками? Кицунэ, сидя за длинным столом, вытягивает ноги и придирчиво осматривает оставленные после вчерашней графской пирушки яства. Она планировала как следует опустошить местные запасы еды, ведь в «Сердце защитника» вкусную еду подавали в последний раз, наверное, незадолго до её рождения. Облизнувшись, Ниан тянется к чашечке с маслинами, но резко останавливается, заметив движение сбоку. Пружинистая, легкая походка с широкими шагами… Ланн. — Доброе утро, — несмотря на паршивое настроение после недосыпа, Ниан улыбается Ланну с поразительной теплотой. — Чего так рано встал? Кажется, другие члены нашего отряда, в том числе и Дейран, ещё спят. — Доброе, — сонно кивает монгрел, садясь рядышком. — Да вот, не спится. Плохие сны снятся. — Понимаю, — отстраненно молвит Ниан, всё же дотянувшись до маслины и закинув её в себе в рот. — Наверное, это всё из-за порчи. Я тут с Ратимусом поговорила, он сказал, что за пределами действия освященных алтарей, накапливается порча, и из-за этого снятся кошмары. — Боюсь, порча тут не при чем, — тяжко выдыхает Ланн, оглядывая стол в поисках закуски, и вдруг переводя взгляд на бардессу. — А ты чего не спишь? Тоже плохие сны? — Да нет, — Ниан нарочито небрежно пожимает плечами, и тянется за наполовину пустой бутылкой вина. — Я просто ранняя пташка. — По тебе не скажешь, — Ланн усмехается, следя за её действиями. — Слушай… А откуда ты? — Ниан тут же замирает. — А что? — Просто я вот тут подумал… Ты как-то не очень похожа на людей в округе, — заметив настороженный, и даже немного оскорбленный взгляд Ниан, Ланн тут же в торопях продолжает: — Я не про то, что ты какая-то уродливая или странная, нет, ты очень красивая, просто… — «Очень красивая», говоришь? — Ниан расслабляется, хитро улыбается, закусив немного нижнюю губу, и опирается спиной о спинку стула. Заметив смущение монгрела и его попытки выкрутиться, она играючи вращает бутылку с вином в своих руках. Ей нравится наблюдать за волнениями Ланна, за тем, как он реагирует на её простые подначивания. Это как игра в кошки-мышки, и Ниан здесь, безусловно, была главной. Ведь она так давно играет в эту игру. Её этому долго и упорно учили и мать, и наставники в гильдии, и, в конце концов, сама жизнь. Впрочем, Ниан конкретно в этом случае себе не слишком льстила. Ланн создавал впечатление простака, и для того, чтобы заставить его волноваться, ей приходилось делать ровным счетом ничего, может, даже меньше. Неужто этот рогатый сам начал питать к ней симпатию, ещё до того, как она начала эту игру? В этом случае победа достанется ей уж слишком просто. Но её это вполне устраивало. В конце концов, Ниан решает сжалиться над монгрелом. Бутылка тут же оказывается на столе, а рука Ниан — на плече Ланна. Ланн замер. Она нежно, слегка сжимает его, будто желая успокоить. — Не нервничай ты так. Всё в порядке. Мне приятно, что у тебя такое мнение обо мне, и я его обязательно запомню, — Ниан улыбается и убирает руку с плеча, подмечая вырвавшийся из монгрела вздох. — Ну что ж, ты просил рассказать, откуда я. Это немного сложный для меня вопрос, но если начинать с са-амого начала, то мои родители родом с Тиан Ша, так что я действительно не похожа на большинство авистанцев. Впрочем, мои родители довольно рано переехали из Тиан Ша сюда, в Мендев, так что у меня нет никаких воспоминаний о том далеком и наверняка чудесном материке. Они переехали сюда ещё не будучи женатыми, там… М, немного спутанная история, так что предлагаю перенестись к моему дню рождения. Мой отец был крестоносцем и скончался вскоре после того, как мне исполнился один год — Демоны? — с нотками сострадания и жалости в голосе спросил Ланн. Ниан кивнула. — Мама же до свадьбы работала на кое-какую гильдию убийц в Даггермарке, так что за неимением денег и работы здесь, в Мендеве, она вновь переехала туда, и взяла меня с собой. Мы жили весьма… Хорошо. Не так, конечно, как наш новый друг-граф, но у нас был большой дом полный еды в центре города, красивые платья и возможность посещать светские мероприятия без боязни получить клеймо «нищеты». Но работа убийцы имеет небольшие… Издержки. К примеру, кто-то может захотеть твоей смерти, — Ниан начинает говорить тише: — Мою маму убили, когда я была ещё ребенком и не имела возможности постоять за себя и своё имущество. Гильдия маменьки взяла меня «под крыло». Моё мнение их не очень интересовало, разумеется, — Ниан наблюдает за Ланном из-под опущенных ресниц. Возможно, будет лучше говорить ему не всю правду, а кое-где приврать и получить побольше жалости? Мужчины и женщины, по опыту Ниан, быстрее проникались симпатией к людям с тяжелым и как можно более несчастным прошлым. Ниан делает вдох поглубже, и дрогнувшим в нужных местах голосом шепчет: — Они делали ужасные вещи. И заставляли меня делать вещи ещё… Ужаснее. Я не хочу об этом говорить, если ты не против. В уже взрослом возрасте я набралась смелости и сбежала от них в Украденные земли. Туда только-только пришла законная власть, и я… — Ниан отвела взгляд, подбирая слова. — Оказалась ей полезна. По итогу мне пришлось бежать и оттуда. Может, до тебя доходили слухи, что тамошняя молодая королева чуть ли не ангел во плоти, но это… Отнюдь не правда. Во всяком случае, здесь, с демонами, и то лучше, чем там. — Мне… Жаль. Я представлял немного другой ответ, и… Гм. Не знаю, что и сказать. Разве только… — взгляд Ланна блуждает по лицу Ниан, и та закусывает щеку. — Всё будет хорошо?.. — произносит он так неуверенно, что Ниан чудом сдерживается, дабы не закатить глаза. — Ну… Мне будет легче, если ты обнимешь меня, Ланн, — осторожным голосом произнесла Ниан, поддавшись чуть вперед. Ланн поддается ей навстречу и несмело обнимает одной, человеческой рукой. В такой позе, сидя на разных стульях, обниматься не очень удобно, но… Пока сойдет. Ниан поглубже вдыхает его запах. Вчера Ланн, как и все остальные члены команды, принял ванну и мыло, которое он использовал, пахло уж очень притягательно. Надо не забыть попросить Дейрана рассказать, в каком магазине он откопал это мыло, может, удастся ворваться туда, и под шумок стащить парочку для себя. — Тебе легче? — уточняет Ланн, а Ниан словно приходит в себя. Точно. Они же обнимаются. Как она могла забыть? Ниан кивает и отстраняется, вспоминая, что сказала Ланну ранее. Вроде, она не слишком ему врала. Просто укрыла от его взора парочку мелких деталек, к примеру те, что она была более чем достойным членом гильдии, и что королева из Украденных земель действительно добряшка и вообще милашка, просто Ниан приняла… Не совсем ту сторону, когда Ландер Лебеда — советник королевы — попытался узурпировать трон. Говоря по правде, Ниан действительно жалела об этом. Останься она на стороне королевы, и глядишь, не пришлось бы бежать в эту дыру под названием Мендев, дабы спастись от виселицы. Ну что ж, поздно жалеть о пролитом молоке. Ниан ясно улыбается, глядя монгрелу прямо в глаза. — Да, мне намного легче. Спасибо. С лестницы раздаются тяжелые, бодрые шаги. Сиила. Видимо, их отряд проснулся и вот-вот спустится вниз. Будет ли среди них граф Арендей? Он создавал впечатление уверенного в себе человека, но Ниан чувствовала, что у него тоже имеются слабые стороны. Ей всего лишь надо будет прислушаться, и тогда Дейран сам всё расскажет. Ниан замечает, что Ланн краем глаза наблюдает за ней, и в ответ скромно отводит глаза. Она уже смогла завоевать доверие и симпатию как минимум половины их пока ещё небольшого отряда. Будет ли игра веселее, если в роли новой мышки будет выступать обольстительный аазимар? Судя по тому, что Ниан услышала, он — весьма влиятельная персона. А значит, ей следует заручиться и его симпатией тоже. Её мама… Тия. Была ли она в молодости такой же, как Ниан? Ниан смотрит на появившуюся в дверях фигуру оракула. Никакой настоящей дружбы, привязанности и любви, она не желает ни от одного из своих новых «друзей», но сама мысль о беспрекословном повиновения и верности… Да, это звучит просто превосходно.