Три черничных полосы

— Нравится? — Шома, ты уже тхретий храз спхрашиваешь. Да! — Ты будто на отвали отвечаешь. — Дай сюда! Я не стал крепко держать лист, зная силу Илюхи, а то порвал бы ещё. Друг вгляделся в рисунок, хотел провести пальцем, но передумал в последний миг, и слава Богу. Картавый вглядывался в работу под разными углами, то выходил на солнце, то прятался в тени, то щурился, то выпрямлял руки, наблюдая издалека. Состроив гримасу важного оценщика искусства, или что он там себе напредставлял, Илья сказал: — Я бы попхравил здесь всё. Ваша хработа тянет лишь на сто евхро. Максимум дам сто девять, тохрги окончены, ахрх… художник Ахртём. — Очень смешно. — А что ты хотел услышать? Она в натухре кхрасивая. — Этого мало, — я забрал рисунок. — Красиво все, блин, могут, кому-то и чёрный квадрат красивым кажется. — Если кто-то такое нахрисует и это будет стоить дохрого, то я пойду в искусство, бхрат. «Добро пожаловать». — А вообще, спасибо, что показал. Тепехрь не отвехртишься, художник. — Я не художник. — А я не готов выговахривать твою пхрофессию. — Ха. Спасибо, что оценил, Картавый. — У тебя талант, Шома. И я всегда это говохрил. — Клянись, что пока… — Никто не увидит. Мы скрепили обещание старым-добрым способом — мизинчиками. Пока клятвы не стали скрепляться кровью, это был лучший из вариантов. Нельзя было для таких случаев слово использовать, но, казалось, Картавый даже безо всяких обещаний поступит так, как будет правильно. Так, как поступил бы любой настоящий друг. Не знаю почему, но мы уже порядка часа разговаривали, находясь по разные стороны: я — в комнате, он — у окна, на улице. Илья с самого утра ходил счастливым — нашёл несколько монет, поиграл в компьютер, ещё и у меня съел последний бутерброд. А я тоже был несколько счастлив, ведь игра Картавого и Ольки приносила свои плоды. «Если бы не одно «но». Олькин неизвестный парень, о котором друг даже не знал. Или знал? Нет, не мог знать, тогда бы сразу рассказал». -… и вчехра ещё сказала, что соскучилась по фисташковому мохроженному. Фух, всё. Ой, не всё. Бхратан, она пхро тебя спхрашивала. Интхресовалась, нет ли тхравм после той дхраки и как вообще. — В натуре? — Ага. — Это, конечно, круто. Значит, не злится больше. — А она на что-то злилась? — Была недовольна, мягко говоря. Я её на свиданку позвал, а у неё парень… и все прочие неловкости. — Что ты несёшь? Нет у неё никого. — Да она сама мне сказала. Какие ещё могут быть причины-то, кроме этого. — А почему тогда она интхресуется твоим самочувствием? Не тупи, Шома. — Не сходится. Если соврала, то зачем? — Спхрашивать не буду, не надейся. Надеюсь, никому не говохил больше? — Нет, — уверенно соврал я. Дальше Илюха начал говорить про то, что, я искренне надеялся, не вылетит никуда за пределы недоразвитого мозга Андрея. Из нашего разговора я выявил как хорошее, так и плохое. Картавый довольно быстро поверил, что Дуло просто параноик и ревнивец, а Славка никакой не вор. Однако друг узнал новость вовсе не от Андрея. Все пацаны уже это обсуждали, КУКУ, наверняка, тоже скоро присоединятся. И да начнётся хаус. Я закончил уборку в комнате. Точнее, попытки уборки. Мама, взглянув на мой «порядок» вздохнула и сказала: «ну, не мне здесь жить». Изменений не было видно, а от чего им появится было? Мы раз неделю, а то и по несколько, мыли полы, стряхивали пыль отовсюду, хлопали ковры (однажды мне было лень, а папа работал, потому пропустили несколько разов, а когда вытащили ковёр — у меня от первых хлопков волосы посерели). — Тепехрь можем идти? — Картавый уже прыгать начал от нетерпения. — Да. Переоденусь только. Ты за это время мог сгонять до ларька. — Одному скучно. Кстати, я тоже убихрался. Отдхраил дом, он тепехрь сияет. Ты знал, что даже под телеком пыль есть? — Во первых, да. Во вторых, зачем? — Папа с хработы вехрнётся — увидит, похвалит. Он обещал, что за убохрку всей хаты будет мне наказание облегчать. — На сколько? — Не знаю, я впехрвые убхрался. — Илья обернулся, наблюдая за тем, что же происходило вокруг. И кто-то явно привлёк его внимание, причем человек проходил где-то рядом. — Эй, Слава! Пхривет! Чёрт, Славка. Так и не решился подойти к нему. И он держался на расстоянии. Мы, честно говоря, и не пересекались вовсе. Я впервые слышу о нём за эти дни, тем более вижу. Выглядел Слава как всегда, лицо не выражало ничего, в ушах наушники, а сам работал на грядках. Меня он вряд ли видел, вот только догадывался, что я здесь. Что вполне логично, а зачем иначе Илюхе говорить было в пустое окно. Друг стал махать рукой, долго, даже очень, пока Славка не сдался и не перестал мотать головой. Так медленно, казалось, он шёл в нашу сторону. Я не сразу сообразил, что стоял без майки, едва, но успел накинуть одежду и подбежать к окну. — Пхривет, помощник. — Картавый потрепал Славку по плечу. — Тётя Даша запхрягла. — Типо того. — А закончил? Наши все сегодня заняты, так что можешь с нами пойти, пока пхредлагаю. — Предлагаешь что? — Слав, ты хоть немного лицом двигай, мне стхрашно с таким болтать, как в начале самом. Я ж без ножа, пока. — О чём речь была? — Ко мне зайти, фильм посмотхреть. Опхробуем диски, хродители купили обновку. Пхравда, что делать с кучей кассет — мы пока без понятия. — И ты реально зовёшь меня? — Это был сахрказм или нет? Слав, не пугай. Если бы он только взглянул на меня, может, намёк бы какой понял, пока я там изморгался уже. Но Славка смотрел лишь на того, с кем разговаривал. Эта глупая игра в молчанку меня бесила, но при Илье не хотелось ничего выяснять. Какого было моё удивление, когда Слава согласился. Мы шли втроём до ларька молча. Точнее, молчали двое, а третий без умолку рассуждал о том, насколько было бы проще, если бы вдруг подняли всем зарплаты раза в два, или цены бы уменьшили, или просто напечатали бы несколько миллионов купюр и раздали их всем жителям. Илья едва ли не каждую минуту напоминал нам о том, какой же он удачливый, ведь нашёл деньги на улице, и что он чувствует, как совсем скоро в его жизни будет светлая полоса. Или же она уже началась. Славка вбросил одну фразу лишь в ответ на это, сказав, что выбрал бы скорее чёрную. Пока Картавый выбирал какой из напитков взять, хотя всё утро твердил о том, как мечтает о тархуне, мы словно статуи застыли в нескольких метрах от ларька. Я, клянусь, был уже готов первым заговорить, но Славка начал чуть раньше. Правда, это просто случайность. — А что за фильм-то смотреть будем? — Пираты, вторую часть. — Вы её ещё не видели? — Видели, третью ждём, а пока вот… — Я смотрел с друзьями, неплохо. Хотя, многие современные фильмы передают всё довольно-таки в искажённом, стереотипном или пошлом виде, как говорит Шабрири. Он знает толк в этом, никогда не может смотреть на что-то, не углубляясь. — Шабрири? — Герман, если так. Он еврей, кличка сама появилась. — А вы что в основном смотрите? Ужастики какие-нибудь? — Мы смотрим всё. Не обязательно то, что может понравится, но и не всегда то, что основано на убийствах и насилии. Об этих стереотипах я и говорил. — В пиратах есть стереотипы о готах? — Нет, там своего достаточно. — И что же смотришь ты? — Отталкивайся от «Ворона». Не ошибёшься. Когда в тот момент он повернулся ко мне, слегка ухмыльнулся, а маска равнодушия разбилась и к чертям спала, я вдруг почувствовал такое облегчение. Словно мне самому что-то разбили, например бетонные наручники, или ошейник, или ту же маску. Яркий запах мяты — то ли от шампуня, то ли от леденцов, а то и от всего сразу — приятно укутывал, казался мягким пледом. И на секунду мне стало ещё хуже, чем было до. — Славка, ты прости за те слова. Обиделся, я видел. — Я не был обижен. Мы же только что болтали. — Но тогда… — Тогда, я почувствовал обиду, это правда. Но зла не держал долго, просто так вышло, что мы не виделись. Но извинения приняты. — Но я до сих пор не считаю себя неправым. — Зря ты это сказал. — Ну прости, я говорю всегда то, что думаю если не могу нормально сформулировать мысль. Тебе же, наверняка, все это говорили. — Эх, Тёма. Твоя правда, все. Но от тебя, почему-то, слышать такое было больнее всего. Мне казалось, что ты-то поймёшь, но я, видимо, ошибся. — Не ошибся! Честно, я не считаю, что то… что ты такое — это фигня. И это важно, если это для тебя важно, и тем, кому ты важен, это тоже должно быть важно. Я… не поменял своего мнения, но хотя бы понял, что порой могу сболтнуть лишнего, а потому лучше заткнусь, пока ты совсем не перестал со мной общаться. — Извинения это не твоё. — Могу предложить что-нибудь взамен. — Рисунок. — Да иди ты на… — Дослушай. Я знак хочу, типо свою душу. Портрет тоже было бы неплохо, но куда ты меня пошлёшь — выучил уже. Нарисуй мне что-то прикольное, в моём стиле, но по-своему. — Я тебе художник что-ли? — Моё дело — предложить. — Эй, пахрни дехржите! Илья стоял возле нас, держа в одной руке двухлитровую бутылку «Колокольчика», а во второй — три жвачки. Как всегда, похоже, не нашлось сдачи или было просто лень доставать её, потому и выдали вместо полутора рублей и жевательную резинку, и (чаще всего именно они там и были, если не переводные татуировки) анекдоты, над которыми смеялись наши родители. Из-за большой лужи, что распростёрлась почти во всю ширину дороги, мы шли друг за другом словно по канату. Как будто ничего и не изменилось, поскольку болтун остался один на компанию, но мне было так легко. Теперь и солнце не било в глаза, и запах навоза не казался столь сильным и удушающим, но всё равно лучше бы его не было, и вороны перестали кричать, а щебетание птенцов не раздражало, словно это белый шум, как включенный телевизор, когда ты дома один. Я смотрел под ноги, а время от времени, пока никто не видел, пытался ногтем содрать немного кожи, точнее партака, что был на этой коже. Несколько тонких веточек полумертвого дерева, на котором росла от силы половина листвы, перегородили нам путь, однако отодвинуть их — дело легче не придумаешь. Илья и Славка прошли быстро, а я, развернувшись чуть боком, получил несколькими прутьями по плечу. Даже сквозь футболку я почувствовал это небольшую боль. Почти незаметную. Я чуть отодвинул воротник и убедился, что никаких следов не было, но внимание вновь привлекли шрамы. На левом плече был один, который я получил осколком бутылки, ещё несколько из-за неудачных падений, а самый маленький — от ветрянки остался. На другом плече было ещё несколько с похожими историями, кроме одного, который плавно переходил к спине, открывая целую карту моего детства. Помнить в какой момент был получен тот или иной шрам у меня не было ни возможности, ни желания. Так что, в четыре или четырнадцать я получил такую огромную рану — оставалось тайной. Но зато как — помнилось прекрасно. Непослушный ребёнок. Насколько сильно он мог напакостить, достать, извести? Я пытался испытать всё, что в этой жизни возможно, но не знал, что лишён некоторых прелестей из-за работы отца. Вот только я и понятия не имел, что грехом не считается воспитание ребёнка посредством силы. А сила у моего бати была. Что тогда такого натворил, уже забыл, слишком был мелким, хотя и последующие проступки не помню так дотошно. Один раз отличался от другого лишь временем да предметом. Ремень, розги, полотенце, рука — ему было без разницы. Ей тоже, ей было всё равно, она старалась не видеть. Кажется, даже после самых страшных падений я не орал так, как в те минуты. Когда видел его злое лицо. Пока ждал, когда найдёт чем меня выпороть, пока он разговаривал с Богом, оправдывая себя, а я молил о пощаде. Когда отец силом толкал меня на лавку, если я сопротивлялся, поднимал мою футболку и приспускал шорты, когда костяшки белели от того, насколько сильно сжимал доску, а он замахивался. Парни не плачут, но тогда я не чувствовал себя ни кем. Захлёбываясь в слезах, сдерживая с каждым разом крики всё больше и больше… всё больше и больше ненавидел его, их. В первый раз, когда папа выпорол розгами, я ещё позволил себе кричать, но после — пришлось смириться. От ремня толком не оставалось шрамов, отец не увлекался, и какой родитель захочет такое оставлять на теле детей, лишь разок забыл про всё, схватив в приступе ярости ремень не той стороной. Тогда, словно, звон пряжки стал одной из секретных печатей вселенной. Он был везде и везде остался. У дома Картавого стояла машина его родителей, что несколько расстроило друга. Они нам не должны были помешать, просто Илья вечно напряжён в их присутствии. Он переложил бутылку из одной руки в другою, затем обратно, затем ещё раз. И так было, пока мы не вошли во двор. Илюха добродушно рассказывал Славке о своём доме, о бане, в которую мы давно уже не ходили, хоть и хотелось, о его уголке у забора, который остался в чёрных рисунках (слишком любил углём почеркать), что заценил Слава. Внутри была совершенно другая атмосфера. Половина окон были закрыты, духота чувствовалась у порога, возможно из-за этого Картавый не закрывал дверь минуты две. Стены и пол были одного цвета, что сильно контрастировал с более тёмной мебелью, в особенности старым сервантом с помутневшими стёклами. На кухне шумела вода, но вскоре выключилась. — Экскухрсию здесь фиг пхроведёшь, — буркнул Картавый едва слышно. — О, вы уже дома, — сказала мама Ильи. — Здравствуйте, Дарья Андреевна. — Привет, Тёма. Ты бы хоть сказал, что приведёшь кого. — Не знал, что вы так храно вехрнётесь. — Домой мы можем приезжать когда угодно. — Вот-вот, — поддакивал жене Сергей Анатольевич. — И убрался бы, чтобы не так стыдно перед гостями было. Ей Богу, Илья, тоже здесь живёшь. — Понял, понял. — Илья опустил голову, чуть повернув влево. Он всегда так делал, когда хотел сделать вид, что признавал вину, но на самом деле, разумеется, ему было всё равно. — Мы можем к телику? Они лишь кивнули. Стоило отцу Картавого снова исчезнуть из поля зрения, а нам — сделать пару шагов внутрь, как Дарья Андреевна спросила: — Кхм, Илья, а сколько лимонад стоил? — Это не он покупал, Дарья Андреевна. — Артём, не вмеш… — Это мой папа привёз из города. Вчера. Вот я и решил угостить, раз Илья нам фильм позволит посмотреть. Тяжело, словно пришлось выплюнуть целую машину, вздохнув, мама Илюхи закивала и ушла на кухню. Словно какой-то босс из игры. По всей видимости, мы ответили правильно. Илья поправил плед, а после свалился на диван. Но тут же вскочил, вспомнив про кружки. Я вертел в руках новенькую упаковку, в которой и был заветный диск. Стоило её открыть, как меня окутал приятный, но не очень понятный запах. Телевизор стоял на тумбе со сломанной дверцей, из-за чего можно было даже увидеть несколько кассет, что там хранились. Полосатый половик немного нервировал Славку, поскольку не мог лечь ровно. — Он неровный. Сам по себе. Будет идеально там, но не здесь. — Лучше не смотреть под ноги. — Рад видеть тебя улыбающимся, а то как мёртвый. — Сочту это за комплимент. Тём, а почему ты сказал, что это твоя бутылка? — Эм-м, тут есть такой момент… — Шома. — Илья поставил гранёные стаканы и подошёл к нам. — Я сам могу. — В натуре? — В натухре. Думаешь, если я позвал его в свой дом, то не был готов к подобному дехрьму? Конечно. Мы уселись на диван, а Картавый залпом осушил стакан, стоило его наполнить газировкой. Со вторым он так спешить не стал. Славка молча выжидал, хотя взглядом показывал, что ждёт обещанного. — Шома меня вхремя от вхремени спасает, как и я его. Удивительно, что мама ещё вехрит. Но мне же лучше. Меньше выплачивать в будущем. — Что делать? — Только хради таких удивлённых лиц и стоит говохрить об этом. Каждый храз смеятся хочется. Не тхрещи об этом только, понимаешь же? — Ага. — Молодчик. Я после совехршеннолетия, или когда свалю отсюда, буду отдавать им деньги. За все годы. Минимум, за восемнадцать. — Реально? То есть… как? Что? — Ты тохрмоз, Слав, или как? — Но почему так? — Славка, не обо всём сразу. — Шома, забей. Пусть всё знает, чем додумывает. Пхросто, я стал неким хразочахрованием. Ты знаешь хоть что-то о нашей жизни на улице? — Да. — Тем пхроще. Я забил на учёбу, на них, пхропал нафиг. А потом — бам! Вехрнулся, блудный сын. Ну и кому такой нужен? Они столько сил на меня тхратили, денег, устали, кохроче говохря. Так что живу здесь, они кохрмят, одевают, всё делают, но я им за это отплачу. Каждую копейку записывают. Я им чужой. Может, бхратишке повезёт больше. — Мальчик всё-таки? — Ага. — Погоди, Илья. Они реально так делают? То есть записи, долги. — Ха, а ты думал я так шучу? Я должен своим хродителям за то, что хродился. И за всё остальное. Но в моей копилке уже нехило так собхралось. — Работаешь? — Буду. Использовал дхругие, кхе, способы. — Спасибо, что поделился, Илья. — Не кипишуй, там где я — можно говохрить любые секхреты. Я не КУКУ, не тхрещу на пхраво и на лево. И не слушаю. — Ну слышишь-то ты, наверняка, хоть что-то. — Ой, Славка, он как-то удрал от девчонок, только бы не слушать ничего. *** Я проснулся под уже хорошо знакомые строчки «Бумбокса», что играли из бумбокса. Ни одна вечеринка с гитарой не обходилась без их белых обоев и чёрной посуды, реже даже «батарейка» игралась теперь. Но и тут не получилось отдохнуть от этой навязчивой песни. У родителей есть дурная привычка просыпаться рано. Или же таковая появилась у меня — вставать поздно. Сегодня дел было невпроворот. Я обещал разобрать старые вещи, чтобы что-то выставить на продажу или выбросить. Ко всему прочему добавлялись вопросы, появившиеся после вчерашней находки. «Не вспоминал же столько. Но теперь слишком интересно, чтобы отступить». Сделав зарядку и умывшись, я принялся копаться среди своей старой одежды. Сегодня лучше было взять то, что не жалко. Спортивки налезли вполне хорошо, зато с футболкой возникли трудности. Я нашёл белую однотонную, но она казалась слишком обтягивающей. Неужели настолько вырос? — Ма, а есть ещё футболки старые какие-нибудь? — Я тебе всё положила, что не упаковали. А что… ой. — Ага. Это, кажется, с года четвёртого, если не раньше. — Да уж, у тебя и без того мало оставалось чистых. То в пятнах, то порванные. — А они… — На тряпки пустила. Пусть, хоть, достойно дослужат. — А ту… с фиолетовыми пятнами. Тоже? — Разумеется. Возьми у папы что-нибудь. И выкинь, наконец, кепку свою серую. — Она чёрная. — Была лет пятнадцать назад. — Я её только на первом курсе купил. — Мы тебе новую нормальную купим. Эта выцвела уже вся. Иди, собирайся, не отвлекайся от работы. «Все ездят отдыхать к родителям, кроме меня». Что же, кажется, некоторые вещи не вечны. Такой странный контраст — папина футболка на мне висела, как мои несколько лет назад. Но я всегда знал, что не дорасту до его размеров. «Этот гвоздь надо будет вырвать». Дерево, что лежало возле дома, было совсем сухим. Столько дождей у нас, а ему всё равно было мало. Или же оно просто умирало и не хотело продлевать и без того трудные дни. Я схватил несколько мелких веток и сбросил их ближе к забору чужого участка. Затем пошли в ход ветви побольше, потяжелее. Кора немного царапала кожу, пыль и грязь забивались под ногти, а футболка в миг посерела. — Ау! — шутливо крикнул я, когда папа дал мне по затылку тряпичными перчатками. — Чего не взял? — Забыл. Я один справлюсь с этим, ты лучше маме помогай. — И эту? — он указал на ту, что и стала виновницей переезда. — Ничего, не надорвусь. — Позволь иногда помогать тебе, сынок. «Раньше надо было». Я старался брать то, что весит больше, однако и папа показывал себя крепким орешком. Он тот ещё самоуверенный баран, никогда не признавал ошибку, только в редких случаях. И я такой же. Я такой же баран как и он. Хотя чаще слышал другие слова. Радио продолжало играть. Слушать новости Дна было не совсем интересно, скорее совсем не интересно. Какое мне уже дело до их пробок, до их аварийных отключений горячей воды, до повышения цен на их продукты? Все те же проблемы меня волновали совсем в другом месте. И я был готов волноваться о них вечность, лишь бы не опуститься на дно снова. Во всех смыслах. — Может, использовать эту мелочевку на мангал? — Хорошая идея, па. *** Фильм оказался вполне себе хорошим. Хотя с первым не сравниться никогда. Когда я впервые увидел его, все эти спецэффекты — голова чуть не взорвалась. Так круто выглядело. И то впечатление не перекроется ничем. После того просмотра мы возомнили себя пиратами и побежали на карьер, на который обещали «ни ногой». Я был капитаном, хоть этого и хотел Сокол из-за птичьего сходства с главным героем фильма. Правда, капитан тогда получил сильное растяжение. Илья отправился в город вместе с родителями, потому мы со Славкой шли вдвоём. Теперь не затыкался он. Рассуждал о том, как ему понравилась сцена с падением капитана в могильную яму средь бела дня, рассуждал с таким упоением. Казалось, намекал на то, чтобы я вырыл похожую в его дворе, чтобы и травка зелёная, и домик деревянный — всё душевно. Солнце ещё и не собиралось тухнуть, как и энергия внутри нас. Я не мог устать, Славка, казалось, только дал мне ещё больше сил. Когда Оля говорила, я чувствовал себя иначе: трепет, дрожь, нервотрёпка, в хорошем смысле. Её иногда было трудно понять, возможно потому и уставал. Зато здесь наоборот — тишь да спокойствие. Почти. Оказавшись возле моего дома, мы должны были распрощаться. Мы должны были заткнуться, сказать «до скорой встречи» и разойтись. Но стоило на секунду ему замолчать, как я начинал болтовню. Славка поддерживал. И я понял почему. — Славка, зайти не хочешь? — Сегодня какой-то гостевой день. А для чего? — Ну, могу чай пообещать. И занятие с одним учеником, которому совсем скоро сдавать важные экзамены. — А я уж думал, что ты забил на это. Без лишних насмешек он согласился. Мы зашли в пустой дом, чему я очень удивился. Чайник ещё не поставил, решил, что сперва нужно заработать на чай. Славка тут же оглядел уже знакомую комнату, а я извинился за небольшой бардак. «Это твой творческий беспорядок,» — ответил он. Обернувшись, я заметил, как Слава подошёл к столу и взял в руки рисунок для конкурса. Он лишь приподнял его двумя пальцами, так аккуратно, словно нечто хрупкое, словно не должно остаться и следа от его присутствия. — Красиво. Ты ходил в художку? — Нет. Когда? — Тогда я должен восхищаться твоими умениями. Талантом ты не обделён. — Хитростью скорее. Я рисовать с детства любил, но в спец школы бы родители никогда не отправили. А многие люди, не представляешь, такие книги выбрасывают. Я, может, и беспризорник, но не совсем тупой и неграмотный. И читать умею. — И всё сам? — Да. В школе учителя старались не видеть меня, так что подойти за помощью, даже в старшей школе, — вариант гибельный. Но это просто мечты. — Мечты, к которым ты идёшь. — Славка отложил рисунок и подошёл ко мне, схватив за плечи. Он мягко сжал их, глядя в глаза. — Ты не просто мечтаешь. Тём, у тебя уже на следующей неделе будет первый экзамен, чтобы после ты смог стать на ступень ближе к званию «архитектор». Ты научился рисовать сам. Ты выучил всё сам. — Ничего я не выучил. — С таким настроем и не выучишь. Так что надо его поднять. Как ты это делаешь обычно? Музыка, телек, еда? — Ну, фильм мы уже посмотрели. А вообще… Я запнулся, вспоминая его сегодняшнее предложение. В тяжёлых моментах я всегда рисовал: черкал на заборе, на асфальте, на руке или листке бумаги. Было не важно. Даже в непонятной фигуре можно было передать всю гамму эмоций и чувств. А рисуя угольком, что только-только был вытащен из костра, можно было получить ещё и ожог. Но это была нужная боль, отрезвляющая, отвлекающая. Как мои пальцы не стали за то время чёрными? — Эй, ты торопишься? — Нет. Хотя, тётя хотела, чтобы я сегодня с грядками ей помог. Но она, скорее всего, уже закончила. — Тогда мне понадобится твоя помощь. Я взял со стола карандаш и альбом. Глаза Славки загорелись ярче огня в темноте. Он продолжал нависать надо мной, открыв рот и потирая ладони, заглядывал в пустой лист, пока я, сидя на полу возле кровати, постукивал кончиком карандаша о коленку. Тень Славы очень даже мешала, потому, шикнув, погнал его сесть на кровать. Однако и там он не был спокойным: то с одной стороны подсматривал, то с другой, то ложился, то в позу лотоса садился, то на один бок поворачивался, то на другой. Надо было его занять чем-то. Решиться-то я решился, а так и не придумал, что нарисовать. Я плох был в портретах, в изображении животных, абстракцию понять не мог. Славка просил нарисовать его душу. Слышал такое однажды, когда друг Сокола не знал, что набить и попросил тату-мастера сделать эскиз, чтобы душу отображал. Если отталкиваться от той методики, значит нужна птица. Ворон. «Ворон получит ворона». Первыми набросками я сделал подобие круга, стал отмечать, где что будет находится, потом ушёл подтачивать карандаш, ещё минуту ковыряясь среди папиных инструментов в поисках канцелярского ножа. Вернувшись, продолжил рисовать, однако одна из линий показалась слишком неровной, так что я вскочил за ластиком. Потом понял, что мне не нравится поза, в которой сижу, ёрзал ещё несколько минут, пытаясь принять положение, в котором будет комфортно. Ко всему прочему добавлялся любопытный взгляд Славки. — Я уже понял основное, так что тебе не обязательно ждать, пока я закончу. Можешь своими делами заняться. — Ты шутишь? Я ни за что не пропущу то, как ты работаешь. Ты творческий человек, который создаёт нечто прекрасное. И я хочу видеть, как это делается. — Тогда будь, блин, добр, не тряси кровать. Выполнил он мою просьбу не полностью. Меньше дёргался, это правда, но раз в десять минут всё же менял позу. В конце же, просто расположился поперёк, закинув ноги на стенку и свесив голову с кровати. Не знаю, что такого он мог увидеть с того ракурса, но зато в таком положении Славка совсем не мешал. На бумаге уже были не только линии да кружочки, теперь стали видны очертания птицы, мелкие дополнения как от взрыва, мелочи, которые так или иначе будут важны. Иногда к нам попадал лёгкий ветерок, точнее его малая часть, но и этой долинки свежего воздуха хватало. Весь мир затих, кроме воробьёв, которые щебетали, не переставая, а в комнате слышались лишь наши ровные дыхания да звуки стирающегося грифеля о бумагу. Ветер незаметно колыхал волосы Славки, но они всё равно меня не касались. Меня посетила одна мысль, когда я решил отвлечься и повернул голову в сторону. Слава был очень близко, смотрел в потолок, вертя туда-сюда стопами. Его чёлка опять нарушала все законы физики, отклонившись лишь чуть-чуть. Стоило мне поднять руку, как Славка обратил взгляд на меня, но, догадываясь, наверняка, что я собирался сделать, оставался неподвижен и молчалив. Я коснулся его волос лишь кончиками пальцев, остановился, словно ожидая разрешения. Он не делал ничего, двигались лишь зрачки, словно Слава с их помощью пытался забраться куда-то внутрь меня. Пряди прошли между пальцев, и я откинул чёлку, открыв лоб полностью. Пусть, лицо Славки было перевёрнуто, но казалось, что ему даже шло в таком образе. Хоть и казалось всё довольно непривычным. — Чего лыбишься? — спросил я, вдруг осознав, что сам как идиот сижу с улыбкой. — Смотришь так странно. — Непривычно видеть тебя без чёлки. Но, тебе идёт. — Ха, спасибо. — Он немного поправил волосы, я потянулся вновь, но Славка перехватил руку. — Это была одноразовая акция. — Сильно не сжимай, — мой голос становился всё тише, как и его. Не переходя на шёпот. Почему-то я знал, что он услышит меня. — Это всё-таки мой инструмент. — Важный инструмент. — Важный. — Ты же правша. — Запаска. Отпустишь? Он медленно разжал пальцы, но руку я так и не убрал. Должен был вновь взять карандаш и продолжить рисовать, однако не мог отвернуться. Сердце билось несколько чаще, чем до. Славка стал даже дышать тише, словно боялся кого-то или что-то спугнуть. Я вгляделся в его лицо, на котором, как оказалось, была косметика. Кожа была светлее, губы — темнее, скулы выражены чем-то тёмным, да и на глазах виднелся чёрный цвет. «Смелый, раз не побоялся выйти с таким на улицу. И Илюха неплох, раз даже слова не сказал в его сторону. А он не слепой как я. Если не вглядываться, то и незаметно вовсе. Это я вгляделся». Но закончить рисунок получилось довольно быстро. Он не показался мне хорошим, с учётом того, как криво получилось ближнее крыло и как возле лап едва не образовалась дырка от частых стираний. Славка словно ребёнок схватил лист и с улыбкой до ушей разглядывал, хотел прикоснуться, однако одёрнул себя. — Спасибо, Тёма. — Теперь, кажется, можно и заняться математикой. — Безусловно. А, я могу же это забрать? — Базару ноль, только здесь не показывай парням. Учится никогда я не любил. Сидеть на одном месте — тяжеловато. И сейчас я то и дело просил сделать перерыв или перейти на другую тему. Дважды ходили пить чай, а на третий и родители вернулись. Время пролетело довольно быстро, что я даже не заметил, как пролетели несколько часов, хотя первые минут тридцать тянулись вечность. — Ты с учителем не спорь, кот. — Мы сидели довольно долго над одной из задач, а я решил, что могу получше некоторых знать, как её решать. — Славка, что я говорил про котов? — А что ты говорил? — он дал мне щелбан, а потом начал чесать за ухом, переходя к шее. — Ха-хар-рр-р. — Я извивался словно змей. — Видишь, даже мурлычешь. А тут нужно идти от обратного. — Зачем? Если можно более простым способом. Нужно разложить. — Это будет дольше. — Зато проще. Заткнись и смотри. Я довольно уверенно начал решать, пока Слава, прищурившись, подсматривал в мою тетрадь, скрестив руки на груди. Мой «простой» способ загнал меня в тупик, но я не хотел этого признавать. Пришлось перечеркнуть последние три строчки. Но в конце концов ответ получился. — А теперь проверка, — требовательно сказал Славка. — Какой недоверчивый. — Я подставил получившиеся числа, однако что-то не сходилось. — Вот дерьмо! — Расслабься, расслабься. Ты так-то правильно всё делал, однако… Дай сюда ручку. Вот здесь девять в квадрате забыл прибавить, а от того пошли неправильные вычисления. Я в уме параллельно решал, это число на единицу меньше. — И всё? — И всё. Арифметику подтянуть надо, а тут только ты сам. — Хочешь сказать, что я готов? — Не на все сто, но прогресс хороший. Ты занимался самостоятельно? — Ну, так-то типа да. — Так-то типа ты молодец, Тёма. Он приобнял меня и похлопал по спине. Я ответил тем же, слишком радовался. В учёбе никогда не был молодцом, а тут, казалось, что-то получилось. Но в какой-то момент заметил, что даже сквозь штукатурку щёки покраснели, а взгляд такой был внимательный. Словно он в самом деле что-то искал во мне. Или уже нашёл и не мог отпустить. Я задал вопрос в лоб, мол, какого чёрта краснеет. — Со мной давно такого не было. — Ты о чём? — Чтобы так смотрели. Словно на нечто важное. «Но ты, кажется, в самом деле нечто важное. Некто важный». — Не могу сказать, что знаю, о чём ты говоришь. — Правда это или ложь тогда я ещё не знал. — В следующий раз зеркало к себе приклею, чтобы ты видел.