Три черничных полосы

После вчерашнего разговора с Ильей на душе остался неприятный осадок. Словно я что-то упускал, словно получил подножку. Казалось, что где-то допустил ошибку. Может, зря уехал? Змей, всё-таки, мог всякое придумать. Но и Олька не дура, не повелась бы за просто так. Если бы нравился, не купилась бы на него, и наоборот. Но быть проигравшим не входило в мои планы. Ко всему прочему паранойя добавлялась из-за экзаменов. Я прекрасно знал, когда ждать результатов, и это точно не сегодня, однако сводил себя с ума. Радовался, что жил не в Питере, не то бы шатался возле универа до утра. Зато родители, казалось, были спокойны как никогда: мама пропадала с соседями, а папа — на работе. И находиться одному в доме было не самой лучшей идеей. Если не играло радио или не болтал телевизор на заднем фоне, то я начинал думать то об одном, то о другом, но все мысли казались излишне пафосно-философскими. Они перебивались пустыми разговорами с пустотой и тупыми шутками, однако потом возвращались обратно. Я не хотел оставаться один, поскольку мне не нравились эти мысли. Мне не нравилось слышать их. Слышать себя. Как назло, все были заняты, словно к концу июля резко сваливается работа с неба. Когда мне надо было готовится, они все свободны, а я же с ними должен был быть, зато теперь всё наоборот. Я набрал парней, но ответил только Сокол, который был занят в городе. Радовало, что на улице играло много детей. Они были все разных возрастов: от пяти, до, наверное, тринадцати. Мелкие кучки сновали везде: у домов, на холме, на спуске, у воды, у леса. Они громко болтали, смеялись, щёлкали жвачкой, стучали мячом — наполняли, короче говоря, жизнью сегодняшние Скугры. Некоторые, кому было особенно жарко или скучно, набирали воду из колонки в проткнутые бутылки и стреляли словно из водяного ружья. Когда несколько струек попало на меня, ругаться я не стал. Не стал ворчать и когда шпана пнула мяч мне в пах. Не специально, разумеется, но было больно, словно они — профессиональные футболисты. Мальчишки искренне извинялись, а я лишь добродушно улыбнулся и пнул им мячик обратно. Сам помню, как мы так же спокойно гоняли в футбол сутками на пролёт, и, порой, могли ненароком попасть прохожим по голове или в любую другую часть тела. Некоторые не особо злились, а некоторые ворчали, давали нам подзатыльники, вели за уши к родителям. Несмотря на плохое предчувствие, я глядел на мир, что раскрыл объятия только для меня. Не смертельно жарко, не оглушающе тихо. Белый шум, в котором смешались шаги, голоса, ветер и много чего ещё, вырывал меня из бездны размышлений. Я шёл, то и дело поглядывая под ноги, но потом выпрямлял спину, поднимал взгляд и старался запомнить происходящее, словно я в каком-то фильме. Словно главный герой. Только про меня бы фильм не сняли никогда. Разве что, взяли бы как друга кого-нибудь другого. Или как злодея в чьей-то истории. Но для этого нужно как минимум захватить мир или создать смертельный вирус, на что у меня не хватило бы мозгов. У берега валялась маленькая лопатка, а в паре шагов от воды я увидел нечто похожее на конус. Он был полуразрушен, словно специально, окно проходило насквозь, но мокрый песок не позволял разрушиться «постройке». Не любил я строить замки из песка, Илья уверял, что так делали только девчонки, поскольку он это видел. А я и послушал. Хотя, однажды всё-таки от скуки построил что-то вроде крепости (крепость звучала солиднее нежели какой-то замок). Это было вполне ничего, для пятилетнего ребёнка: высокие стены, ров, который был самым трудным в строительстве, башни, небольшие камешки вместо пушек и воинов, листья — как флаги, а палки — мосты. Я хотел продолжить на следующий день, но кто-то разрушил мою крепость. Я присел на корточки, пытаясь ополоснуть руки от песка, при том не упав с берега. Пришлось немного отойти в сторону, где вода поближе и тени побольше. Помимо ладоней, я слегка промочил носок кроссовка, однако значение этому не придал. Прибежала ребятня — продолжили строить. Они казались очень довольными, у кого-то ещё на лице оставались следы от молока, или супа, или варенья, или мороженного. Ветер доносил приятный аромат травы и листвы, что смешивался с водой. Удивительно, что пруд мог пахнуть чем-то приятным. Заприметив маленькую красную точку, я вспомнил, что сейчас и ягоды многие созрели, как та же земляника. Жаль, что вне леса их запах был неуловим. Сорвав ягоду, я с грустью заметил, что она несколько горьковата. Ближе к деревьям доносился едва уловимый аромат мяты и ещё каких-то трав, что могли собирать для чая. Шаг за шагом, нечто вело меня вдоль толстых стволов, а берег пруда оставался в поле зрения. Шорох, что шёл то с одной, то с другой стороны, интересовал не меньше. Я обходил или перепрыгивал через кусты с крапивой, старался не влипнуть в паутину. «Чтоб его». Со стороны каменистого берега рылся Славка в одном из кустарников, он не замечал меня, вряд ли даже слышал шаги и тяжёлый вздох, что спонтанно вырвался. Пока он не обернулся, я поспешил удалиться, однако случайно пнул мелкий камешек, что начал прыгать по остальным. А такой шум не заметил бы только глухой. И, к сожалению, Славка не был таким. Он выпрямился, почёсывая нос, уставился на меня без особой радости или опасения. Слава даже позабыл о том, что к нему прилипли листочки, о ветке, что воткнулась в локоть, о пыли на руках. И теперь, когда я мог смыться, ничего не говоря, поставив точку, я остался. Стоял, как приклеенный. — Привет, — сказал Славка, не оставляя и шанса тишине. Он дал мне несколько секунд, а затем продолжил. — Я просто уронил кольцо. Нашёл. Слава пошёл в мою сторону, отряхиваясь. На его шее висел тот самый кулон, что Вася показывала Ириске. Словно от огня, я отошёл в сторону, но вдруг, вспомнив кое-что, спросил: — Какого хрена? — Что? — Какого хрена ты соврал, что тебя побили? — С чего ты это взял? — я схватил его за футболку, но тот быстро вырвался. — Не придуривайся. Мне плевать, кто или что сделало это с тобой. Но факт остаётся фактом, ты зачем-то назвал не тех людей. — Я не знаю, что тебе там рассказали твои пацаны, но я никого не упоминал. Спецом. — Они мне ничего не говорили, догадался. Но из-за тебя теперь я подставился. И ты тоже кстати в их цели теперь, я им напомнил, так сказать, блин, о твоём существовании. — Ничего не понял. — Для защиты? Понадобится, если вдруг убьют. — Что? — Ну, эта фигня. — Я кивнул на странный знак. Сам сменил тему, сам всё начал. — Анх? Ну, в некотором роде для защиты. От Васи. — От сестры? А-а, дорогая фигня? — Да, во всех смыслах. Это — подарок от друзей, здесь даже настоящее серебро. — И что, что-то значит? — Бессмертие. Так его читаю я. — Ага. «В твоём случае, скорее, смерть». Я ушёл ближе к воде, «случайно» толкнув плечом Славку, ожидая, что тот свалит, однако он остался на месте. Но спустя минуту молчания я услышал шарканье. — Андрей, кстати, прикольный. Пока тебя не было, я ему помогал, водить учил. Он сказал, что у Ильи баня есть и, однажды, если тот не будет против, они позовут меня. — Ага. «Мечтай, придурок». В воду полетел камень. За ним ещё несколько мелких, словно крошки. Эта часть берега была идеальной для того, чтобы выпустить пар: осколки терялись меж камней, если били бутылки, камни летели во все стороны или тонули, вместе с невысказанными мыслями, а кусты даже подходили для того, чтобы спрятать что-нибудь (хоть человека, но это мы не знали точно). Я усмехнулся, повернувшись вполоборота, пока Славка замахивался с очередным булыжником в ладони в паре шагов от меня. — Это ты просто так решил побросаться или типа блинчики пускаешь? — Хе, не умею я ваши эти блинчики. Смотри. Он опустил руку и встал в одну со мной линию. Чуть наклонился и ловким, быстрым движением утопил камень с большими брызгами. Слава пожал плечами, что-то бормоча про неудачливость в этом деле. — А ты хоть знаешь, как правильно, городской? — А как тут пра-ви-ль-но? Дело случая. Камень кидаешь, а дальше — воля рока. — Твоя музыка тут не причём. — Это судьба значит. — Плевать. Ты реально нулячий, чел. — Ну, давай тогда, как долг за то, что тебя готовил. Научи этой фигне. Стоило ему напомнить об этом, как я вспомнил и кто он такой. На минуту совсем забыл, словно общался с обычным, нормальным человеком. И приятно было поговорить хоть с кем-то, пока совсем с ума не сошёл. Но кто хуже для меня — я или он? Посреди разговора я не мог позволить себе сбежать, потому согласился, точнее сразу стал рассказывать обо всех тонкостях искусства под названием «пускать блинчики». Славка выложил телефон из кармана, включив с моего разрешения музыку. Так странно было, то ли из-за непонятного текста, то ли от самого стиля. Раньше не слышал этой песни. От резко громкого припева даже неправильно камень направил, отчего тот сразу же утонул. Я взял плоский камень и стал заново рассказывать обо всём, поскольку музыка выбила из колеи. Славка сказал, что закачал пять новых песен, что слушал давно, но никак не решался удалить старые и скачать эти. — Смотри, Славка. Нужно направить камень вдоль воды. Не в неё. Чтобы тот бежал, как Иисус когда-то. Для этого и плоский нужен, сечёшь? Он кивнул. Я запустил камень, а за ним, наконец, последовали блинчики. Четыре. Неплохо, хотя рекорд был — восемь. Затем, повторил это ещё раз, пока Слава стоял и наблюдал, топая ногой в такт другой песне. Подобрав более или менее подходящий камень, я отдал его Славке, чтобы тот попробовал сам. — Один! — он победно вскинул руки. — И чего ты радуешься? — Ну, один — лучше, чем ничего. — Как можно запустить ноль блинчиков? — Я откуда знаю. — Трещи меньше, делай больше. Тут теория нифига не поможет. Так что, вынь руки из задницы и заткнись, если хочешь результат. Славка вскинул брови, но всё же засмеялся, принявшись искать камни. Я присоединился к нему. Затем шли попытки, что напоминали мои оценки в школе некогда — два и три, в редком лучшем случае. Я пускал вместе с ним, чтобы скучно не было. «А со мной было также трудно?». — Шесть, обалдеть. — Славка повернулся ко мне. — Как? — Я и больше могу. Просто, когда кто-то смотрит, не получается. — Конечно. «Наконец, что-то на русском,» — промелькнуло в мыслях, когда сменилась песня. Музыка отличалась от предыдущих. Оно и понятно было, с одной стороны, всё-таки наши и те, но я думал, что у Славки всё такое — резкое. Возможно, он некогда напевал её. И было видно, как нравилась она ему. Славка дёргал головой, шепча текст, пока его волосы прыгали туда-сюда. И, словно поддавшись ритму, он смог запустить четыре блинчика. — Воу! — вскрикнул Слава. «Песни солнца и песни тьмы. Решили развеять страх в глотке воды. Иронично, а что дальше?». Отгородившись, скрестив руки на груди, я дал понять Славке, что пять ему не дам, как бы тот не хотел. Я мог контролировать себя. Уже не был ребёнком, что не думал. Если знал, что что-то плохо — не делал. Так было и сейчас. Это бред, все эти порывы, всё остальное. Главное — мыслить рационально, а не поддаваться мелким порывам. И тогда несложно. Пока мы продолжали кидать камни, порой просто так, без блинчиков, наступила тишина. Слава нисколько не удивился ей, будто такая пауза между песнями — норма. Но уже спустя минуту началась следующая. И снова отличалась от остальных. Знакомым ритмом, словно это была популярная попса. И чутье не обмануло. Сперва тихо, затем чуть громче, музыка наполняла пространство, добавляла по инструменту, постепенно. Я слышал раньше эту песню, честное слово, родители уж точно её включали. Но вспомнить не мог. Это Ростик угадывал с первых нот любую, я же — только по тексту, и то не всегда было. И Слава заметно напрягся, хоть и старался не подавать виду. Я не понял почему, пока не начался куплет. Про весну. Вечная песня дискотек, от которой фанатели, казалось, все девчонки. От неожиданности, у меня даже камень выпал из руки. Зато я в один шаг оказался рядом со Славой, схватил того за футболку и прошипел: — Издеваешься? — Что не так-то? — Специально её поставил, а? — Тём, она просто была. Ну, неплохая, вот и закачал. — Неужели. — А что тебя смущает-то так? — Мобилу выруби. — Не буду. Да и не могу, пока ты меня держишь. Я отпустил его, отступил, запустив пальцы в волосы. — Тём, ты хочешь поговорить об этом? — Нет! Я, кажется, ясно дал понять тебе всё в тот раз. — Но заговорил со мной сейчас? Я думал, ты остыл. — Это неправильно, как ты не понимаешь? И я не собираюсь в этом принимать участие. Спасибо, что напомнил, что я нафиг к тебе приближаться не должен. — Тём, погоди. Я же… «Идиотский припев. Теперь ни за что этих отпетых слушать не буду». — Я никак тебе не напоминал, ты сам, по ходу, думаешь об этом. Так? — он странно улыбнулся, что начало бесить. — Не так. Мне плевать. И я не собираюсь ничего больше обсуждать с таким как ты. — Каким? — Будто сам не знаешь. «Почему мы замолкаем-то так невовремя?». Слава подошёл ко мне и потянулся к плечу, однако я перехватил его руку до того, как он коснулся меня. Песня всё играла, а я хотел уже утопить этот чёртов телефон. — Не я начинал эти разговоры, а ты. Словно думал об этом. Я прав? — Нет. — Я лишь хочу продолжить общение. И даже не стану спрашивать ни о чём. Мне не важно, чтобы я нравился тебе. Только не… не исчезай. — Ты не можешь мне нравится. И если ты ещё раз поднимешь эту тему, то… — То что? Врежешь? Давай! Почему не сделал раньше, а? — … — Почему не можешь стоять рядом, не начав болтать об этом, хотя мог и забыть? — Такое хрен забудешь, блин. А не врезал, потому что даже касаться не хочу. — Тогда почему держишь мою руку? И только сейчас я повернул голову и увидел, что всё ещё сжимаю его запястье, что замерло в сантиметрах от моего плеча. Резко отбросив, я показательно вытер ладонь о футболку, что только вызвало усмешку. — Тёма… — Закрыли тему. — Нет. — Что сказал? — Нет. Я хочу докопаться до правды. — Правда в том, что я утоплю сегодня либо тебя, либо твою мобилу. Доволен? — Ты подслушал тот разговор, да? И заступился. — Не важно, случайно вышло. — Ты беспокоился, — это было больше похоже на утверждение, нежели на вопрос. Затем он добавил тише: — Обо мне. «Ещё чего!». — Давай пари — три блинчика, и мы поговорим. Иначе — я молча уйду. — И навсегда? — на это он не ответил. — Пять. — Что? — Пять блинчиков. Я не собираюсь рисковать так. — Я никогда столько не делал! — И отлично. Мы встали у самого края. У каждого в руке по несколько камней. Я не дал Славке возможность даже одного тренировочного броска. Не хотел тянуть. Тот готовился словно спортсмен на олимпийских играх. Будто, ему это было важно. Поднялся лёгкий ветерок, он трепал траву и камыши где-то неподалёку. А я не мог свести глаз с этого дурацкого камня, а Слава — с воды. И вот, на пруду стали появляться блинчики. Камень прыгал довольно быстро, словно его запустили с ракетным ускорителем. «Один. Два. Три… нет. Да? Четы…». Славка считал в слух. И он уже был готов сдаться, если бы в ту же секунду, как он произнёс «четыре», я бы не уронил камень в воду. Не заметить это было невозможно, слишком громко булькнула вода. — Пять. — Чего? — Пять. — Ты пустил всего четыре! Это не в счёт, я даже не бросал. — Ты сказал пять блинчиков, но не уточнял, что они должны были быть только от меня. — Это и так понятно! — Тём, успокойся, я не… — Нет, это ты, блин, успокойся. И запомни, что я ни о чём не думал, ничего не думал, и не хочу даже задумываться. — Почему тебя это так волнует? «Если бы я знал, Славка». И только сейчас я решился молча уйти. Но мне не дали. Пытались задержать, но, похоже, забыли, с кем имели дело. — Достал. Пусть ты и тебе подобные идут… — Слава? — из-за кустов резко выглянула Вася, удивлённо уставившись на нас. — Лесом, — закончил я без ругательств, раз здесь дети. На это Слава ничего не ответил. Словно кивнул, или мне только показалось. Он забрал телефон, выключая музыку и, взяв Васю за руку, ушёл, расспрашивая сестру о том, где она была. Их голоса были слышны ещё минуту, пока их не заглушил ветер, шуршание листвы, волн, что бились о камни. «Даже хорошо, что тогда поговорил с теми тремя придурками. Юра, или как его, запомнил всё. Встретит Славку — наваляет. И тут же легче станет». Я ещё некоторое время наворачивал круги на берегу, пинал камушки, бросал их в воду. Пока не поскользнулся на одном из них, разворачиваясь на пятках, и не упал спиной в пруд. Головой не треснулся, и то было хорошо. Вся одежда промокла насквозь, песок попал в рот, глаза щипало, а на икре увидел синяк. Телефон, пусть и промок немного, работал. Стоило мне встать, как стало понятно, что отряхиваться от прилипшей грязи не было смысла. Так и поплёлся домой, с неприятным хлюпаньем в кроссовках. За мной следом шла мокрая дорожка вплоть до подъёма, там футболка уже прекратила капать, а лишня влага с шорт просто стекала по ногам. Прохожие оборачивались, глазели, а я продолжал идти, не обращая на них внимания, но хмурился с каждым шагом всё сильнее. Услышав хруст под ногами, обратил внимание, что случайно наступил на разбитую бутылку. Десять раз выругался про себя, молясь, что не осколки не задели ногу. Я сделал шаг в сторону, где была чистая трава, боли не было. В подошве я заметил маленькое стёклышко, которое едва не проткнуло кроссовок насквозь. Я выкинул его куда-то в сторону, и двинулся дальше. Дома облегчение не наступило. Я бросил обувь у двери, попутно осознавая, что придётся просить купить новые кроссы, опять тратиться, словно мы миллионеры какие. Телефон, который я кинул на диван, решил вдруг упасть под него. Аж занозу посадил, пока доставал. Хорошо, хоть, неглубоко, вытащил быстро, но неприятные ощущения остались. Я прошёл лишь несколько шагов, пока не споткнулся о собственную ногу и не рухнул, повалив за собой маленький столик. Фотография вместе с рамкой упала, судя по звуку, ещё и что-то сломалось. Я лежал на спине, чуть повернувшись к дивану, предварительно взглянув на столик и убедившись, что тот цел (хоть что-то). С прилипшей мокрой одеждой, оставляя след на деревянном полу, я лежал словно в луже. Вокруг лишь обломки, торчащие занозы, духота. Силы на несколько минут меня покинули. Не хотелось шевелиться, вставать, меня приковало к одной точке. Но я не закрывал глаз, словно хотел это всё видеть, запомнить, что меня преследовало. Все эти несчастья, что разом сваливались на мою голову в прямом и переносном смысле. «Я же стараюсь. Правда, стараюсь. Иисус, почему? То ссорюсь со всеми, то теряю, то падаю, то разрушаю. Я же стараюсь исправиться, почему всё так?» Зазвонил телефон. Неприятная трель раздавалась прямо над ухом, казалось так, хотя мобильник и лежал на расстоянии вытянутой руки. Я, не глядя, нажал на кнопку, ответил. Сделал самый бодрый голос из всех. — Алло. — Артём, я до мамы дозвонится не могу, она где? — К соседям ушла. — Я-ясно. Тогда ты скажи, купить нужно что-то в городе? — А с варёнкой купишь мороженое? — Конечно. «Конечно. Но чтобы такое мне заслужить, дом не должен выглядеть так. Где этот дурацкий клей?». *** Мы шли как могли медленно, чтобы успеть побольше обсудить, как будто это наша последняя встреча. Илья то и дело расспрашивал меня о Питере, обещал, что однажды приедет, но напоминал, что нам в Дне неплохо гулялось. К сожалению, даже минимальная скорость быстро привела нас к дому, а потому мы позволили себе такую наглость, как второй круг. Пока никто не видел. Картавый успел поворчать на логопеда, к которому ходил два месяца, но ничего так и не смог исправить, на водителя, что подрезал его на неделе и на соседа, что слил бензин. Разумеется, были и положительные моменты — он договорился с родителями. Нет, «долг» не выплатил полностью, но зато продлил «возврат» и со спокойной душой готов уехать из Скугр куда подальше. На все сто уверен, что это будет Дно. — Они сказали, что я им не подхожу, пхрикинь. Надоело уже шататься от халтухрки к халтухрке. Но одну вещь сказали пхравильно: делать надо то, что лучше всего получается. — И что же это? — Да я без понятия. — Всего двадцать? — Мне же всег… слушай, я пахрень хрукастый, не пхропаду. — Особенно, когда есть кому следить. — Это ты на что намекаешь, бхратан? — Брось, ты бы без неё балбесом остался. Илья легонько пихнул меня в плечо, но усмехнулся вместе со мной. С ним я чувствовал себя совершенно иначе. Не как с роднёй, не как в одиночестве, не как в компании. Илюха ассоциировался с теплом. Он согревал в холодную погоду, он смягчал «приговоры», он спасал. И, пусть, в нём изменилось многое, Картавый много чего прошёл, но одно в нём осталось навсегда, словно в хромосомах заложено — мягкость к тем, кто дорог. А я, похоже, был одним из таких. — Ты писал что-то про новую гитару, не забыл? — С тобой забудешь. Только об этом и тхрындишь, как будто из нас двоих ты игхраешь. — До тебя мне далеко. Как бы тогда собирались, без такого гитариста? — Ага. — Слушай, столько лет спросить забывал. А ты чего её ненавидел? — Кого? — Песню. Которую ещё Олька вечно заставляла петь, а ты ворчал. — А-а! Тьфу, блин, вспомнил, кадхр. Не, я, ну, не пхрям пхротив был… — Прям против. — А ты текст вспомни. Он же хрычит каждое слово, блин. Хотел я того или нет, но всё же решился затронуть тему, которую мы обходили несколько лет. — Как там парни? Расскажи. Я мало что знаю, только из обрывков разговоров. — Кто? — Все. *** Время уже было не детское, но и не настолько позднее, чтобы нельзя было выйти на улицу. Родители не заметили, что что-то было не так, не заметили клеевую корочку на пальцах и того, что в зале остался мокрый след. За ужином папа рассказывал о новых киноафишах, о странных клиентах, не забывал упомянуть «случайно», что в церковь мы давно не ходили как подобает. Мама ему поддакивала, а я лишь пожимал плечами, невнятно отвечая, чтобы с этим вопросом ко мне не подходили. Я шёл мимо знакомых дворов, здороваясь со всеми, кого знал, мило улыбался. У дома Шуры ненадолго затормозил, осмотрел фонари, новые окна, калитку. Горел свет, я видел лишь тени. А когда, выбрасывая окурок и подходя к дому, меня заприметил отец Шуры, то тут же поступило приглашение выпить чай, посидеть, поболтать. Я как мог тактично отказывался. «Неловко будет. Особенно, если что-то узнает о наших с Шурой «недопониманиях». Жалко его, их с батей дружбу и… себя, если вдруг за дочь заступиться вздумает». Дорожки вели меня то к одному, то к другому тёмному месту. Словно в Скуграх плохо со светом. Одно из деревьев меня удивило. Высокое, непривычно высокое, наполовину старое, но если обойти — кора кажется совсем свежей. Корни торчали, несколько веток валялись возле них. Я взглянул на крест, что уродовал моё запястье. Просто так его было не соскрести — только силой. Грубой, с кровью, с болью. Только так можно было избавиться от ошибок прошлого, только так можно было решать проблемы. Только так я умел. Использовал йод, наждачку, половину аптечки и даже кирпичи. Кривой рисунок стал со временем только хуже, и раз я начал — надо было закончить. Можно было отломить частичку коры, что я и сделал. Начал тереть, сперва слишком мягко, жалея себя, но затем яростней и яростней. Но возраст дерева дал о себе знать, когда кора стала сыпаться мелкой крошкой. И вместо результата — покрасневшая рука да коричневая пыль повсюду. Тогда я решил действовать резче, по своему. Сжав кулак, сделал удар, но так, чтобы по стволу прошлось лишь запястье. Пальцы и костяшки были в целости. Слюна летела в разные стороны, пока я шипел, сдерживаясь от боли, но повторяя вновь и вновь эти удары. Когда пошла кровь, пришлось остановится. Она не хлестала туда-сюда, но на сегодня было достаточно. И я должен был уйти. Приложить подорожник или десять, только уйти. Но в голову стали влетать все беспокойства последних дней. Хотелось крушить от отчаяния, что не могу ни с кем поделиться. А с кем мог — уже было нельзя, или не было возможно рассказать всё. Отвратное чувство от того, что я ощущал себя не тем, кем должен был, что я напридумывал себе идеальных картинок, которых никогда и не будет. «Чтобы перестать думать о шоколаде, я вспоминал удары отца. Может, я смогу забыть о тебе так же?». Я очень плотно сжал кулак, поставил одну ногу назад, словно готовился к реальной драке. Не стал даже прицеливаться, ударил сразу. Первый раз — несильно, проверяя, что не задену костяшки и не перенесу весь удар на один палец. Одним боковым поставил с десяток ссадин. И заставлял вспоминать утренний разговор. Но не получалось думать о Славке плохо, пусть я и старался. В принципе трудно думать хоть о чём-то, когда в мыслях лишь бой. В моём случае — с несчастным деревом. Удар за ударом, я использовал лишь одну руку, не останавливался, даже заметив кровь. Спустя минуту стало так всё равно, что я не рассчитывал как бить правильно, лишь бы не промахнулся. Костяшки тоже начали страдать, на коре оставались капли крови, а грязь — в моих ранах. Услышав уведомление от смски, я остановился. Шагнул прочь от дерева, отдышался. Рука дрожала, я уже жалел, что сделал это. Хорошо, что это была левая, а не правая. Если бы я такое сотворил с ней — не простил бы себе. Видимо, остатки рассудка сохранились. Родители звали домой, а я, вдруг, понял, что тут понадобится много подорожника. И смыть бы кровь и грязь. Повезло, что колонка была рядом. Удивительно, но стоило воде коснуться кожи, как резко защипало. И тут я не выдержал, подал голос, но так, чтобы не привлекать внимание соседей. — Тёма? «Чёрт». — Привет, Тань. — Я встряхнул ладонь и убрал её за спину. — Ты чего тут? — Решила воды набрать, родители скоро приедут, чай сделаю. — Хорошо. Я хотел было уйти, но Таня не позволила. Она не глупая, не слепая, руку увидела. Пыталась силой заставить меня показать её, на что я лишь огрызался и просил её дать мне пройти. Стена, а не девушка. Во всех смыслах. — Кошмар какой! — воскликнула она, едва не выронив ведро. — Как? Кто? — Какая разница, а? Дай пройду. — Тём, обработать надо, ты что! Может, помочь? Больше нет травм? — Тань, Тань, ты чего? Откуда такое беспокойство? Спать лягу — пройдёт. — Твои дома? Ты сам с этим справишься? — Какая разница? Пусть, хоть рука отвалится. — Ну конечно, а ну… Она показала мне жестом, чтобы я подождал, поставила ведро на землю. Мы в тишине ждали, пока вода заполнит половину, после чего Таня стала толкать меня в сторону своего дома, держа при этом ведро. «Откуда столько силы?». Я настолько опешил, что даже не смог вовремя начать сопротивляться, пока не осознал, что стою у порога её дома. — Таня. — Словно для приличия повторял я недовольным тоном, даже когда она уже сидела с бинтом возле меня. Но она никак не реагировала, копошилась с каменным лицом, не задавала больше вопросов, я — тоже. Пока не стало интересно. — Тань, за что он тебе нравится? — Что? — я словно вырвал её из транса. Казалось, Таня и забыла вовсе, что с ней живой человек сидел. — Дуло. Ты по нему так сохнешь, ему же насрать. — Ну спасибо. — Прости, это правда. — А за что может нравится человек? Просто так. Он милый, порой, заботливый, красивый, сильный. Помнишь, как Андрей спас меня от того пса жуткого. — Это было, блин, сто лет назад. А сейчас? В чём смысл, если ему ты не нужна? — Тём, это не контролируется, как бы ни хотелось. Ты же на Олю запал так же, случайно. Сердцу не прикажешь. — Казалось раньше, что я могу это контролировать. Но сейчас такой уверенности нет. — О чём я и говорила. А почему ты так переживаешь? У вас что-то с Олей? — Не знаю пока. — Возможно, из-за этого и тревожишься. Я бы хотела, чтобы Андрей мне не нравился, но его улыбка такая прекрасная, что всё вокруг становится не таким важным. Пусть, ему я и не нравлюсь. — Он дебил. И я тоже. Но лучше контролировать всю эту фигню, пока делов не наворотили. — Душа и сердце идут отдельно от мозга, я это поняла. В книгах герои часто ведут себя безрассудно. — Нашла с чем сравнить, то же мне-ай! — вскрикнул я, когда Таня затянула последний узел. Я, похоже, чем-то задел её, но не мог понять чем. Правдой? О чём? Она и без меня всё знала, а в характере Андрея виноват уж явно не я. Но всё же сказал перед уходом: — Спасибо большое. «И лучше бы это утро не наступало». С такими мыслями я проснулся. Родители были напуганы, увидев перебинтованную ладонь, а я лишь соврал, что неудачно упал на заброшке. Поверили они или нет — дело десятое. Главное, не стали доставать вопросами. Зато закидать звонками мне хотелось Ваню, поскольку тот никак не подавал признаков жизни. Он спал? Не хотел сообщать плохие новости? Забыл? Ещё не вывесили списки? Миллион вариантов, каждый из которых приводил к паранойе. Ожидание было бы мучительнее, если бы не парни. Сокол с самого утра, как увидел руку, стал расспрашивать, не отставал, в отличие от родителей. Только спустя несколько минут соизволил переключится на другую тему, когда я задал десяток наводящих вопросов. Тогда разговоры пошли о девчонках, о проблемах с работой, об идиотах, что окружали друга. Заговорив о последних, Сокол вдруг решил, что нужно собраться всем у забора. Быстро допив чай, я выбежал из дома вслед за Соколом, однако тот уже упорхал. Зато неподалёку стояли Илья и Оля. Сперва хотелось к ним поскорее подойти, обнять, поболтать, остаться наедине с Олькой… пока не заметил, что там не просто разговор. Картавый выглядел уставшим, немного раздражённым, словно болтал с какой-то идиоткой, которой приходилось объяснять всё по сто раз. Оля то и дело махала руками, он — тоже, но реже. Чуть приблизившись я стал слушать их ссору, не скрывая. — Ты пхросто ничего ещё не понимаешь. — Серьёзно? Знаешь, куда засунь свои советы. — Тебе туда же дохрожка. Достала, я же как лучше хочу. — Ну конечно. Привет, Артём. Картавый резко обернулся, едва не отпрыгнул, словно я был призраком или маньяком каким. Его глаза бегали туда-сюда. — Привет, Оль. — Уйди, - отчеканил друг. — Что? — Что слышала. Уйди. Она хотела что-то сказать, но проглотила последние слова и, тяжело вздохнув, ушла. — Братан, это что было? — Не важно. Мелкая пхросто, жизни не знает. Потом спасибо ещё скажет. — А ты больно старше. Картавый, я не знаю, в чём дело, но, думал, вы друзья. И в таком случае лучше тебе извиниться, она же тем более девушка. — Потом. — Илья никак не мог повернуть голову, всё смотрел в одну точку. Сперва я подумал, что в ту, где Оля стояла, но нет. Куда-то дальше. — Потом. — Брат! — А? Ты чего хотел, Шом? — К забору? Странное состояние Ильи и на мне отразилось. Я словно спрашивал у него разрешения, а не утверждал. Ещё половину пути Картавый шёл хмурым, пока не начал нести какую-то чепуху, начитавшись анекдотов в журналах. Словно по щелчку пальца Илья вернулся, а я не успевал и следить за этими изменениями. Хотел было спросить, что произошло, но Картавый чуял за минуту до того, как вопрос придумаю, потому успевал перевести тему, пошутить, перебить. Всё, лишь бы не дать мне узнать причину ссоры. Или не напомнить ему о случившемся. Мы сидели всемером, кто-то на траве, кто-то на корточках, остальные расположились на скамейке. Только я стоял, не выпуская телефон из рук. Дуло побаивался до сих пор смотреть в глаза Соколу. Фингал у него и в самом деле был огромным. Солнце пробивалось даже в наш уголок, который чаще всего был наполнен мраком. Яркие лучи словно даровали нам что-то: силу, ум, спокойствие? Ростик сидел в шапке и в очках, а я думал лишь о том, как ему не жарко так. Какофония голосов делала меня живым. Не вчерашняя боль, не какие-то мысли. Пока парни были рядом, я чувствовал себя собой. Я мог оставаться любым, мог меняться, мог оказаться в особняке или на улице, но они всегда были рядом. Их голоса возвращали меня из обмороков, когда-то, так и до сих пор — только, возврат в реальность намного важнее. — Алло? — едва не закричал я в трубку, когда ближе к обеду зазвонил телефон. Ваня, наконец, соизволил набрать. Ребята затихли. — Привет, не долго ждал? Тут всем приходится звонить, ты же не один, сам пони… эй, не толкайся, блин. Да дай посмотреть! — Э-э, Вань? — Да-да, сейчас. Так, Артём… — Чего Шома так долго молчит? — спросил Ростик. — Это насчёт унивехра, навехрное. — О! — Слышь, не радуйся. Не прошёл он, эй, зуб даю. — Ваня, ты вообще тут? — Прости. Не прошёл. — Дерьмово, — на выдохе сказал я. Что и требовалось доказать. Иначе и быть, ведь, не могло. Я уже успел нарисовать в воображении, как прыгал бы от счастья, как жил бы в общежитии, как был бы студентом в большом городе. В городе, в принципе. Не было чувства, будто что-то разбили, не сейчас, но внутри образовалась пустота. Звуки ушли в неё, все запахи, чёткость мира — всё ушло. — Ты не расстраивайся, всё не так плохо. Тот парень тоже не прошёл, что толкал меня. — Ваня сказал следующие слова чуть тише. — Карма, чтоб его. Платить теперь будет, лошара. — А с чем я облажался? — Слышал? — сказал Сокол. — Да помолчи, — встрял Андрей. — Ну математика неплохо вообще-то, лучше, чем у меня, я так и знал. Русский… капец ты молодчик. — Что? — Ну ты идеально сдал. А третий… ой, физика. Понятно, что не так — десять баллов, офигеть. Я с химией поступал, она проще, знаешь. — Какая ещё физика, Ваня? Я её не сдавал. — Что? — То, блин. Ты кого вообще смотришь? — Архитектура ландшафта. Ты у меня записан как «Артём Ш». Ты? — Да, но нет. То есть, Артём — я, а архитектура обычная. — Вас двое, что ли, Широховых? Повезло. — Я Шомов. «Придурок». Ещё около минуты Ваня копался, искал мою фамилию, пробиваясь через толпы абитуриентов. — Я тебя вообще не вижу в списке. — Как это? — А нашёл! Это реально твоё отчество? — Завались, а. То есть говори, но по делу. — Воу, лады. Поздравляю тогда. Последним прошёл. «Прошёл?» — В натуре? — Тебе ммску кинуть? Или по аське? — Я типа… реально? И не платно? — Да, да. Поздравляю. Приезжай, может, увидимся ещё. «Не надо ещё». Я смог выдавить лишь: «пока». Пусть, первым положил трубку я, но телефон ещё держал у уха. Вокруг всё также не было ничего, все чувства притуплялись нахлынувшей радостью. В голове эхом проносился бесящий Ванькин голос. Я хотел прыгать от счастья, но, казалось, ноги по колено в земле, хотелось кричать, но связки вырвали, хотелось дышать, но грудь сжимало, а сердце бешено стучало. И очень трудно было представить, что это — реальность, что и со мной что-то хорошее случается, что я не проснусь сейчас вновь тринадцатилетним беспризорником. «Если везёт, то везде?». Парни шушукались, но меня никак не окликали, пусть и кидали странные взгляды. Я, наконец, соизволил убрать телефон в карман, предварительно глянув на часы и поняв, что нет времени тянуть, держать интригу. — Простите парни, бежать надо. — Куда? — спросил Змей. — Домой. Собираться и ехать в Питер. — Да ладно? Шом, ты типа студент теперь? — едва не кричал Андрей. Я кивнул. И он едва не повалил меня на землю, кинувшись обнимать. Ростик отреагировал более спокойно, просто тряс из стороны в сторону, что крича, перебивая Дуло. Парни подскочили с мест, поздравляли, а Сокол с улыбкой приблизился и протянул руку. — Эй, поздравляю, брат. Я пожал его руку, пока парни хлопали мне по плечам и спине. Сокол так искренне улыбался, какие-то искорки радости даже промелькнули в зрачках. Однако, чему я удивился, так это гордости, что явно читалась в его глазах. Словно он — мой отец, наставник. Гордость, словно его маленький сын сделал что-то великое, что, впрочем, относительно и было так. Сокол верил, что я вырвусь, и я это сделал. — Бхрата-ан! С этими криками на меня со спины набросился Илья, и равновесие было держать всё труднее. До того момента я вообще не задумывался, насколько же он тяжёлый. Меня не отпускали до последнего момента, хоть и все знали, что я в этот раз вернусь скоро. Картавого, разумеется, мигом пришлось согнать, иначе бы спина сломалась. Домой я мчался со скоростью света, представляя, как ворвусь и просто крикну что-то вроде: «эй, мам, пап, я тут студентом стал», или «па, подбросишь до Питера, мне документы надо отвезти?», или «у меня получилось!». Трудно было припомнить, когда у меня столько было энергии в последний раз, чтобы пробежать всё расстояние от забора до дома, не остановившись ни на секунду. В мыслях не было ничего, кроме этого дурацкого и прекрасного Петербурга, отчего весь мир вокруг уже не казался важным или реальным. Прохожие сливались с фоном вокруг, некоторых едва не задел. Только один дом привлёк моё внимание на миг, вырвал из одних мыслей, чтобы начать топить в других. В окне промелькнула тень, знакомая, с кепкой, а потом и вторая появилась — пониже. Хотелось бы, чтобы и он знал, особенно после всего, что… после всего, что он сделал, я уж точно ничего не расскажу. Но среди всех ругательств, что я специально вспоминал, дабы отвадить мысли, промелькнуло одно простое слово. «Спасибо».