Три черничных полосы

— Ну что? Ну что? Ну что? — Да что ещё может быть, — отец тяжело вздохнул, положив кепку на полку. — Как всегда всё у них. Не врачи, а, прости Господи… — Ясно. Я подбежал к окну. Папа зашёл домой один, вот и захотелось узнать, где осталась мама. Она болтала с соседками, улыбалась, всё ещё была в коляске. Сколько бы не надеялся, а результат всегда был один. Так хотелось вновь увидеть её не сидячей, однако поездки ко врачам редко когда дарили положительные новости. Только надежда и оставалась. Все возможные реабилитационные центры были переполнены пациентами, приходилось ждать, а очередь двигалась не очень-то и быстро, к тому же, две прошлые реабилитации, которые длились по три недели не дали особых результатов. Да, что-то заработало, мама даже начала чувствовать ноги, пыталась вставать, но пока большего достичь не получалось. «Он не говорит. Но суть в деньгах. Немного доплаты и её бы уже отправили в какую-нибудь хорошую больничку. Всё дело в деньгах». — Мы, кстати, черешню купили, пока ехали. Иди помой, можешь с парнями своими поделиться. — Спасибо, бать. — Кстати, ты думал, в какой день будешь уезжать? — Что? — Ну, студент, тебе в общежитие ещё заселяться, а это время. Там несколько дат называли, помню, но ты бы сам хотел пораньше или как? — Не знаю. — Хорошо, сынок. С одной стороны, хотелось продолжить разговор, поскольку наше редкое общение в скором времени уменьшится ещё больше, а с другой, столь сухой диалог показал, что настроения пока у папы не было. Как и у меня особо. Я ушёл в комнату, почти закрыв дверь, и открыл небольшую тетрадку. Она была одной из самых старых и пустых, обнаружил её сегодня утром где-то среди остального школьного хлама, пока со скуки перебирал вещи. На второй странице красовался единственный рисунок: колесо обозрения, с кучей человечков вокруг, которые состояли из палок и круга вместо головы. Жаль, год не написал, видимо, думал тогда, что не забуду никогда. «Седьмое ноября. Давнее седьмое ноября». Я быстро пролистал до середины, где были четыре — три с половиной — работы. Наброски скорее, ночью от безделья стал рисовать, как-то само и пошло. Странные линии, что вблизи казались полной бессмыслицей, однако, если взглянуть издалека, то можно было заметить знакомые очертания. Один из множества дворцов, что запомнился в Питере, наша пристань, будь она целой и рабочей, и два лица. Одно было совсем странным, незнакомым, безо всяких отличающих черт, словно шаблон человека. Зато второе, пусть и было не окончено, можно было узнать. Это словно карикатура, а не нормальный рисунок, он мне не нравился. Только оторваться от него было тяжело. Илья опаздывал уже на час на встречу, потому мне в голову пришла одна дурацкая идея. Вырвав листок из тетради, скомкал его и спрятал в кармане, взял заканчивающийся коробок с парочкой спичек, пока родители не видели, и вышел из дома, даже не завязав кроссовки. Я всё ещё воспроизводил в сознании тот образ: один глаз, вокруг него один тёмный круг, неаккуратные штрихи словно шрамы, короткие волосы, торчащие в разные стороны с этой дурацкой жидкой чёлкой, которая сама появлялась, когда не надо, округлое лицо, но очень тонкая шея. И эта мольба. Рта даже не было на том рисунке, но, казалось, что он умолял о чём-то. Я пнул картонку в сторону и сел на кирпичи. Здесь словно прибавилось мусора, однако он меня волновал сейчас меньше всего. Казалось, что причин для волнения уже и не могло быть, но всё равно что-то тянуло. И не куда-то в одну сторону, всегда в разные, только не вперёд. Каким же я стал счастливым. Только это и вертелось в голове, пока я осматривал знакомые развалины, откуда некогда начались многие несчастья. Я больше не ночевал на холодном асфальте, если не удавалось найти хоть какой-то картонки для тепла, не был вынужден воровать булки хлеба, лишь бы поесть всем вместе, больше не хрустел песок в зубах из-за грязных рук, которыми я хватал еду, больше не требовалось сбегать и требовать чьего-то внимания. Мне больше не требовалось много времени, чтобы вспомнить литер класса, в котором учился, как-то было, когда я вернулся в школу после неимоверно частых пропусков. В тот день было весело. Почти. Маму должны были выписать на следующий день, а отец пошёл со мной к директору, чтобы узнать впервые за столько лет, как у меня обстоят дела с учёбой. А я даже не знал «Б» я класс или «В». Казалось, что взрослые испепелили бы меня взглядами, если бы не вошедшая в кабинет учительница, которую я помнил. Она меня узнала, всё-таки классной руководительницей была, а я появлялся разок в месяц. Так нахмурилась, так недовольно посмотрела, наверное, ей хотелось тогда задушить меня. Я стал бледнее стен в том кабинете. «Всё завершено». Всего секунда между тем, как я взял горящую спичку и поднёс её к листку. Сперва загорелся уголок, огонь никак не хотел переходить на остальную часть рисунка, однако я продолжил ждать. Забыв потушить спичку, она меня обожгла, я аж вскрикнул, выронив её, а пламя словно растворилось в воздухе. Сперва так медленно, но затем всё быстрее и быстрее — от рисунка не оставалось и следа. Раньше если я и сжигал свои работы, то только для того, чтобы наш с парнями костёр жил дольше, но никогда больше. Однако, сейчас я чувствовал себя лучше. Как будто, этих набросков никогда и не должно было существовать. В голове играла одна из песен, что ставили вчера на дискотеке. Казалось бы, раньше никогда танцевал под неё, не подпевал, а тут такое. Строчка за строчкой, раз за разом, словно проклятье. Хоть вслух их не проговаривал, шёл молча, осматриваясь по сторонам. Столько полевых цветов, столько одуванчиков, кусты расцвели, а многие ягоды созрели. Конец июля всегда был моим любимым временем года: тепло, ещё не так темно по ночам, много вкусной и бесплатной еды вокруг, самое то, чтобы жить, впитывать в себя радость и солнечные лучи, чтобы веселиться и забыться, чтобы измениться и подготовиться к новому. «Я с ума уже сошёл, или эта фигня не только в моей голове играет?». Возле дома Картавого музыка стала намного реальней, живей, однако потеряла несколько инструментов. Похоже, друг решил побренчать на гитаре у забора, а я уже себя в шизофреники записал. Несколько удивило, что у калитки я не встретил никого, как и во дворе. Пришлось обойти участок, чтобы увидеть картину, которую никак я не ожидал: Илья передавал гитару Славке, который восхищённо глядел на инструмент в своих руках. Пока они меня не заметили, я постарался подглядеть хоть немного, чтобы узнать, что происходило. Илюха без лишних эмоций, с полной строгостью объяснял Славе, куда поставить каждый палец, как правильно держать гитару, в какие-то моменты был готов стукнуть того. Друг усмехался, порой сердился, когда звучал не тот аккорд, но сильно радовался, когда всё получалось. Славка не отводил взгляда от струн, внимательно изучал каждую, напрягался, переставляя пальцы. — Привет, — лишь выдал я, когда подошёл к парням. — Здахрова, бхратан. Эй, куда! По хруке дам сейчас. Пхрижимает он. Как яблоко, блин, дехржи. — Привет, Тём. Славка поднял голову, всего на несколько мгновений, едва ли на две секунды, однако и этого хватило, чтобы улететь во вчерашний вечер, в то место и время, о которых я почти забыл. Насильно, но пытался выкинуть из головы все воспоминания, всего его. Эту улыбку, как сейчас, этот взгляд, этот запах и голос. Бросило в жар, сердце забилось чаще, а я напряг все мышцы лица, лишь бы не улыбнуться. Как было страшно теперь. Вдруг расскажет Слава, вдруг я выдам тот вечер, вдруг сболтнём оба лишнего или как-то не так посмотрим друг на друга. Сказал на эмоциях, а теперь корил себя за это. Сказал правду, а теперь хотел о ней забыть. — Давно тут сидите? — Откуда знаю. Часа два, может. Я бхренчал тут, хотел к тебе идти, а этот тут оказался, начал базахрить, попхросил что-то пхростое показать на гитахре. — Выучил что-то? — Слав, выучил, блин, что-то? — Это. Славка сыграл один аккорд, а Илья из-за этого хлопнул себя по лбу. — Схредний палец на втохрую стхруну. Что непонятного? Друг отобрал гитару, хлопнув по рукам своего нерадивого ученика, и пошёл в дом. Мы остались один на один. В радиусе двух метров, поскольку везде сновали люди, животные, птицы. Он так пытался скрывать свою улыбку, но она просачивалась сквозь глаза, сквозь мягкие нотки в голосе, когда тот говорил, сквозь глубокое дыхание. А я? Был ли я со стороны таким же? — Хватит лыбится, Славка. — Просто рад тебя видеть. Нельзя? — Я не знаю, что ты напридумывал, но насчёт, — пришлось понизить громкость, поскольку боялся, что кто-то услышит. — Насчёт вчера. — А что я мог напридумывать? Ты разве не подходил ко мне? — Подходил. — Говорил сам? — Сам. — Так в чём проблема? — В том, что я догадываюсь, что для тебя это всё значит. Но я тебе не намекал, блин, даже о подобном. Я пацан. — Я тоже. — Достал, я хотел сказать… «Забыл, чтоб его». — Потом, короче, обсудим. — Обсудим. Он никак не мог перестать говорить шёпотом. Хотя, я уже стал болтать в полную громкость. Пришлось отвернуться, поскольку чувствовал небольшой жар, щёки, похоже, начали краснеть, и не от солнца. Меня бесило собственное поведение рядом с ним, поскольку последние остатки мозга отказывались работать воедино. Славка уже явно был мне не другом, такое так нельзя было назвать. Вот, пацаны мои — друзья, а он — точно нет. И это была слишком сложная задачка, к которой не существовало решебников. Без лишних слов я отошёл от Славки в сторону калитки Илюхи. Друг стоял у порога дома, о чём-то ругаясь с мамой. Они стояли в одинаковых позах, скрестив руки на груди, сквозь зубы кидая короткие фразы друг другу. Услышать суть получилось не сразу, только под конец. — Тогда сама выдай, блин. — Не выражаться, не забывай с кем разговариваешь, Илья. И вообще, в кого ты таким эгоистом вырос? Семье помогать надо, а ты всё прячешь. — Вычеркни долг, раз забрала. — Тебе сейчас эти деньги ни к чему, на ерунду бы какую-нибудь потратил. Подумал бы лучше о матери беременной. Уйди уже. Илюха слегка опустил голову, разглядывая камешки под левой ногой, попутно подбирая с земли грязный рюкзак. Стоило другу выйти, как он заметил меня, но ничего говорить не стал. Я лишь кивнул, понимая, что эту тему мы никогда поднимать не будем. Через пару мгновений Картавый повеселел. Стал широко улыбаться, доставал Славку щекоткой, болтал без умолку, вспоминая некоторые анекдоты из недавно вышедших газет. Гулять мы могли долго, если бы хотели. А бессмысленно шататься по деревне не было ни малейшего желания. Вода быстро закончилась, ровно как и терпение Славки из-за подколов Илюхи. Друг не уставал намекать на то, что Слава слабак. То из-за внешности, то из-за тощего телосложения, то из-за мировоззрения. И всегда сравнивал с собой или с нами, припоминая приключения со всей нашей жизни, которые только можно было вспомнить. Странно было, что Илья толком не обращался ко мне, а порой и вздрагивал, словно забывал, что я рядом ходил. — Может, спор? — не выдержал Славка. — Опять? — простонал я. — А что? — «А что?» Картавый, тебе ли спрашивать. — Я тут пхри чем? — Ну у вас с Олькой тоже же был своего рода «спор». Только игра. Но не важно, блин. — Бхратан, я если что ничего плохого, ну, вообще не делал, там, вхрубаешься? — Что? Ты о чём? — А ты? — Проснись уже. О вашей с Олькой игре, когда ты мне информацию доносил. Она вообще закончилась? — А! Ну да. Вчехра как храз. — Класс. Прикинь, Славка, этот мне всё доносил, всё делал, терпел ради братана. Во дружба. — Ага. — Круто, конечно, но ты так и не ответил, Илюх. Пари? — На что спохрим? — оживился друг. — Пусто. На уважение. — Ха, чего-чего? — Три поручения друг другу даём и выполняем. Посмотрим, кто «настоящий мужик». — А мне нафиг надо? Всё и так ясно. — Ну, ты, может, был крутым, а сейчас — сдулся. — Что сказал? Илья сделал шаг к Славке, сжав руку в кулак, так что мне пришлось ринуться к ним, пока драка не началась. На лице друга заиграли желваки, в то время как Слава был самим спокойствием. Я стал стараться отодвинуть Картавого, хоть на пару сантиметров. Хорошо, что он успокоился спустя парочку крепких ругательств. — Ладно, блин. Шома, хразбей. «Меня ещё затянули во всё это». Из уважения, а также соображений безопасности, Илья первым давал задание. Казалось, что друг только делал вид, что размышлял, наигранность сразу проявлялась на его лице, в движениях. Он что-то мычал про себя, но спустя минуту протараторил: — Пойдём на забхрошку. — Это и есть задание? — Славка поднял бровь, усмехнувшись. — Хразмечтался. Но если ссышь, то схразу скажи. — Идём уже. Быть свидетелем этого цирка мне не слишком и хотелось, как минимум одному, однако парни требовали стороннего наблюдателя, для честности спора. Когда мы дошли до пункта назначения, то нам со Славкой пришлось стоять, слушая шуршание мелких камешков и мусора под ногами Картавого, который бродил по кругу, собирая все более или менее целые обломки кирпичей. Илья складывал их на свою кофту, останавливаясь через раз, чтобы оценить величину горы. Стоило другу поднять некоторые кирпичи, откуда торчала бумага, я тут же закашлял, намекнув, что достаточно уже этим мусором заниматься. Илюха небрежно выкинул всё, что держал в руках, послышался грохот, отчего мы даже сощурились. Небольшая пыль, что поднялась, когда Картавый стал отряхивать руки, едва не попала в глаза, хотя, мне всегда казалось, что пыли в этом месте не существовало — лишь грязь да мусор, а всё остальное прибивалось дождём или той же грязью. — Теперь скажешь, Картавый? — Не гхрузи, бхратан, сейчас. — Илья скрутил рукава куртки, приподнял одной рукой свой «шедевр» и улыбнулся. — Пойдёт, хотя можно и было больше. Ты, чёхрный, иди сюда. Пехрвое задание. Подними одной хрукой эту фигню, вот так, чтобы пхрямо… — Параллельно земле? — Как? — Славка продемонстрировал, что он имел в виду. — А, ну да, типа так. Давай, слабак. Илья подошёл ближе ко мне и стал с ухмылкой наблюдать за тем, как Слава пытался сперва двумя руками поднять эту груду кирпичей, что стала вываливаться на землю, стоило поднять горку до уровня коленей. Я наблюдал безэмоционально, тогда как Картавый выглядел так, словно смотрел интересный матч, фильм или драку между чужими. После третей попытки на лбу Славки выступил пот, на шее вздулись вены, а пальцы сильно покраснели. Пришлось несколько раз перекладывать кирпичи, дабы те не падали. Один упал едва ли не на ногу Славки, разбившись в паре сантиметров. Я уже хотел предложить забить на это всё да пойти и спокойно посидеть у меня, как хотелось до, однако решительность, с которой Слава действовал даже пугала, не получалось издать и звука. Забыв, похоже, как дышать, Слава с покрасневшим лицом стал одной рукой поднимать груду из остатков кирпичей, держа за рукава олимпийки. Как он дрожал, особенно в районе бицепса. Илья стал глядеть с ещё большим интересом, начинал орать, что Славка всё делал неправильно, что он уже согнул руку, однако стоило немного подождать. Как же сильно друг распахнул глаза от удивления, когда увидел, что с его заданием справились. Пусть, нашему испытуемому было очень нелегко, что было более чем понятно, особенно, когда в конце, после пары секунд удержания веса прямой рукой, Славка резко отпустил рукава. Мы отпрыгнули, дабы осколки кирпичей не долетели до нас. Илья даже стал аплодировать. Словно не кричал «слабак» минуту назад. — А я думал, ты совсем хиляк. В натухре неплохо, девчонку свою, может, поднимешь так. — Моё задание. — Храз обещал, то выполняю. Давай, удиви. — Пойдём. Несмотря на то, что мы с Ильёй раза три крикнули «куда?», Славка ничего не ответил, только махал нам рукой, чтобы шли за ним. Он ещё долго разминал кисти, растирал плечи и предплечья. Дрожь ещё ненадолго поселилась в его теле, однако Слава и вовсе не подавал виду, словно ему было раз плюнуть. А там, на самом-то деле, плюнуть было надо раз двести. Этот дурацкий спор мне не нравился. Как и вся атмосфера, что в моменты тишины начинала щекотать нервы, заставляя каждого в миг перенестись в какой-то свой мир. Илья то и дело заикался, словно пытался собрать полный набор для логопеда, Славка не обращал на меня никакого внимания, а уйти никто не давал. Оба вроде не тупые, однако вели себя, порой… Когда мы проходили мимо знакомых заборов, Славка остановился возле одного из них. Доска была почти оторвана, держалась на соплях. — Любой гвоздь из забора. Голыми руками. — А? — Б. Блин, берёшь и гвоздь голыми руками вытаскиваешь, если не слабо. — Мог и получше что-то пхридумать. Картавый ещё несколько раз осмотрелся, отходил от досок, стоило услышать шаги, а после скомандовал нам, чтобы на шухере стояли. Славка словно смеялся в своей голове, иногда поглядывая на меня, словно спрашивая: «справится?». Я на это не отвечал никак. Илья нацелился на торчащий ржавый погнутый гвоздь. Казалось, что могло быть проще, чем вытащить его из такой огромной дыры, когда он и без того на половину висел в воздухе. Картавый едва занозу не поставил, пока дёргал тот проклятый гвоздь. Друг вертелся едва ли не на все триста шестьдесят, изгибался так, как никогда прежде, ворчал, а его позвоночник хрустнул, как ветка под ногой. Обозлившись, Илюха плюнул под ноги и со всей силы пнул доску. Тогда он обратил внимание на соседнюю. Картавый с третей попытки подцепил шапочку гвоздя пальцами и стал трясти, а та и поддалась. Друг мгновенно повеселел, стал дёргать, крутить — делал всё, лишь бы принести эту злосчастную и никому не нужную штуковину. Покрасневшие и израненные пальцы друга мучились ещё несколько минут, прежде чем, Илья повернулся к нам со Славкой, победно держа гвоздь в руке. — Я всё умею. — Клёво, признаю. — Ха, клёво. Мы голыми хруками себе столько всего добывали, а тут эта фигня. — Если фигня, то чего с первого раза не смог. — Не гхрузи, Слав, пока не вхрезал. На, бехри. — Илья вложил гвоздь в ладонь Славки, отчего тот поморщился, стоило грязному, немного ржавому и даже будто с капелькой крови металлу коснуться его кожи. — Понадобится. — И для чего? — Я голыми хруками его выхрвал, а ты забьёшь. — Прям забью? — Да хоть зубами вкхрути, пофиг. — И куда? В забор? — Хразмечтался. В стену, найдём какую. «Нет, не смотри. Нет, не смотри. Сказал же, блин, Картавый, не смотри». — Шом, пхредки дома? — Да. — Мы им не помешаем. В его стену. — А меня спросить не хочешь? — Забей, он не сделает. А если и сможет, то выхрвешь, что такого? Что такого? Я не соглашался на всё, что происходило, однако становился не только невольным наблюдателем, но и участником. Который стремился защищать дом до последнего, однако битву эту проиграл, как… как кто-то, кого я должен был пройти на истории в школе. Пришлось сильно ускориться, когда вышел хозяин дома на шум от упавшей доски. Казалось, она держалась крепко, однако, взгляд, порой, обманывал. Мы помчались сперва за мой дом, обогнули его и только потом зашли. Очень тихо, но поздоровавшись, разумеется. Мама тут же стала интересоваться насчёт чая или каких либо вкусняшек, однако парни отказывались до последнего. Вскользь я услышал шутку, что Славка дверью научился пользоваться, однако, хвала Богу, Илья этого не услышал. Или не понял, или сделал вид, что не слышал. — Так-так. Где лучше?.. — У себя дома, — ответил я. — Картавый, реально, ну куда мне его забивать? — Не кипишуй. Всё хравно голые стены, от одного гвоздя ничего не бу… десь. — Что? — Здесь. Илья ткнул в стену напротив моей кровати. Я проследил за его пальцем и, наверное, впервые стало казаться, что потолок не очень-то и низкий. Славка подошёл ближе и задрал голову с явным шоком прокручивая в голове новое задание. Точка, на которую указал Картавый, находилась не под потолком, и на том спасибо, однако пришлось бы встать на цыпочки, чтобы до туда дотянутся. — Тём, дай стул, — отчеканил Слава. — Неа. — Илья, не наглей. — Слишком пхросто будет, не катит. Пхрыгай, если хочешь, по стенке лазь, хоть на плечи забехрись… не мне. «Не смотри. Не смотри. Славка, блин, не смотри так». Картавый упал на стул, потянулся и начал давать команды Славе, дабы тот начал выполнять задание, а я ему не слишком бы помогал. И не хотелось особо, признаться честно. Скрестив руки, я стоял в сторонке, но ближе, нежели Илья, попутно слыша, как мама поставила чайник на кухне. В голове большим грузом соединились все звуки вокруг: шум плиты, скрип дивана, стук колёс и прыгающего Славки по полу, я ещё ко всему прочему чесал макушку. Только друг и был словно невидимка. Слава каждый раз, после неудачного прыжка или попытки дотянуться, вытирал то одну ладонь, то другую об одежду. Он встал на цыпочки, опёрся о стену, стараясь подковырять кончиком гвоздя дерево. Такими темпами Славка скорее бы нарисовал что-то, нежели забил. Теперь, что бы ни случилось, я буду помнить об этом дне. Благодаря, как минимум, десятку мелких царапин. — Шом, чего стоишь? Помоги, если хочешь. Или не хочешь? — Хорош лыбиться, Картавый. — Я подошёл к Славке. — Так всю стену испортишь. — Будто есть что похртить. Заодно твою силу, Шом, пхроверим. Сможешь ли поднять его? — На плечи не буду сажать. Славка то ли кивнул, то ли плечами пожал, то ли всё и сразу. Я с небольшой дрожью сперва обхватил его над коленями, дабы он, наконец, был на уровне с той идиотской точкой. Я так никого не поднимал обычно, зато меня — запросто. Сокол часто со мной ходил в другие деревни, где мы пользовались такой же схемой, чтобы украсть несколько яблок с дерева. Если с нами был Змей, то можно было его и на сам участок перебросить. Он был довольно быстр, ловок, всегда приходил с добычей, а если кто-то и замечал незваного гостя, то сообразить ничего и не успевал. Ростик любил такие походы за возможность ощутить себя шпионом из фильмов или каким-то крутым вором, что грабит не огород десять на десять, а банк в Европе. А ругался из-за таких вылазок он потому, что часто цеплялся за что-то, получал занозы, царапины, ещё и приземлялся раз через раз неудачно. Судя по звукам, процесс пошёл лучше. Слава кряхтел, но старался вкрутить дурацкий гвоздь, который я уже всем сердцем ненавидел. Я лишь молился, чтобы никто в комнату не зашёл, а то объяснять всю ситуацию будет долговато. С учётом её абсурдности, ещё и неловко. В какой-то момент, похоже, Славку достало, что работа шла так медленно, потому стал стараться во всю силу. Или в большую её часть. Он стал стучать гвоздём по отверстию в стене, с каждым ударом увеличивая амплитуду замаха. А мне ещё и приходилось держать его на одном месте, что становилось не самой лёгкой задачей. — Мальчики, Артём, помогите кто-нибудь, — крикнула мама. — Эй-эй, — увидев мой порыв ринутся, сказал Картавый, выставив ладонь перед собой. Он крикнул в ответ, — сейчас буду. Стоило другу покинуть комнату, как я услышал расслабленный вздох. — Ты там ещё дыру насквозь не сделал? — Он зацепился. — Чего. — Да во… ай, держи, блин. Я окончательно потерял равновесие, а потому Славку был вынужден отпустить. Пришлось резко наклонить его к стенке, из-за чего он, возможно, стукнулся если не головой, то туловищем, а уже потом убрать руки в стороны, опираясь о стену. Слава поморщился от резкого приземления и стал понемногу съезжать вниз, а я почему-то наклонялся вслед за ним. Стоило нашим глазам зацепится, как уже не получилось отвести взгляда. Куда он, туда и я. Вновь мы были так близко, что можно было почувствовать на себе тяжёлое дыхание другого, можно было сосчитать количество родинок на лице и разглядеть каждую трещину на губе. Славка опёрся в полуприседе, а я, словно заковав его меж своих рук, стоял перед ним. Как никогда хотелось знать, о чём он думал, что представлял, что хотел. В моих мыслях тем временем был ураган, вихрь, который мешал построить хоть одно предложение, которое можно было бы сказать самому себе, если не ему. Зрачки Славы бегали туда-сюда, словно в каждом моём глазу он находил нечто новое, иное, чего не было в другом. Я сжал челюсть от напряжения. И так было, пока он окончательно не рухнул на пол. «Опять ухмыляется. Да, блин, да. Это ты хочешь услышать?». — Шома, твою… то есть, двехрь отхрой, пока не захлопнулась. Как ошпаренный я отскочил от Славки и побежал на помощь другу. И тогда вновь обрушилась лавина из разных страхов и предположений, состоящих из «что если?». Что, если бы дверь оказалась на распашку? Что, если бы он увидел всё это? Что было бы если? — Чего сидишь? Забил? — Ага, — Славка гордо указал пальцем вверх. Откуда на него в ту же секунду свалился гвоздь. — Не «ага». — Вставай уже. Друг протянул руку, поднимая с пола уставшего Славку, который после стал отряхивать волосы, что на целую секунду соприкоснулись с грязной железкой. — Думаю, ещё минута и получится. Уже, вон, дырка есть. — В голове у тебя дыхрка. Забей уже, на ситуацию в смысле, убедился. — Не понял, — встрял я. — То стену портить, то проехали. Сам тогда вбей этот гвоздь, блин. — Дай что-нибудь твёхрдое, Шом, храз так надо. — Эй, а самому голыми руками? — Слав, не тупи. Мы никогда таким не занимались. — Тё-ём? — Никогда. — Можно руки вымыть после вот этого всего? Я указал ему на дверь, и мы остались вдвоём с Ильей. Он замотал головой, усмехаясь собственным мыслям, а после стал рыться в шкафу. Картавый взял массивную книгу, гвоздь и что-то стал прикидывать в голове, после чего попросил поднять его. И вновь меня стали использовать вместо стремянки, но хотя бы в этот раз недолго. Илюха справился за несколько секунд. — Как он вообще согласился? Кхрыша у чела едет. — Кто ж его знает. Ты так и не рассказал про вчера. Вроде как после дискача Ольку провожал, точно простила? — Да, точно. Не кипишуй, Шом. Мы игхру-то закончили, а у вас так и не… — Э-э, — я махнул рукой, — пустое. Ты был прав, Картавый. — Я? В чём? Ну, то есть, да. Но в чём? — В натуре болваном был. Сам ничего не спрашивал, на свиданки звал, а ни одной не устроил, и… — О, забили! — зашёл Славка, отряхивая мокрые ладони. — Готов ко второму заданию? — Месть пхришла. Слава, твою мать, ты на маньяка похож с такой улыбкой. — Приготовься к чему-то новому и странному. — Шом, пообещай, что тхретье задание нам дашь ты. *** — Четырнадцать. Пятнадцать. Пятнадцать. Пятнадцать. Картавый, всё ещё пятнадцать. — Да иди ты. — Илья спрыгнул с турника, вытирая руки о футболку. Оля тем временем проверяла телефон, попутно бормоча себе под нос список дел, видимо, на ближайшие день или неделю. — В своих столицах понапхридумывали пхравил. — В школе ещё учили как правильно, братан. Физрук же тебя тоже гонял. — Ну гонял, и что? Мы никак не могли дойти до дома. То встретили по пути Шуру, стали с ней болтать, то Оля рассказала про новые турники, пришлось идти к ним, ведь не хотелось упускать последние радости в последние дни. Она подтянулась раза три, а после стали мы с Картавым. Я всего на — или целых — три раза больше смог, хотя друг и хвастался, что ему и тридцать сделать ничего не стоило. Неподалёку от обновок были расположены старые металлические брусья, турники и остатки рукоходов. То ли мы подросли, то ли они всегда были такими маленькими. Потрескавшуюся краску едва можно было отличить от яркой ржавчины, а одним лёгким касанием покрытие мигом осыпалось на ноги и землю. Я сперва стал подтягивать себя на брусьях, а потом решился повторить старый добрый кувырок, который мы раньше могли выполнять хоть десять раз. Сейчас хватило и одного. Во первых, макушка едва не коснулась земли, а во вторых, голова бы закружилась после второго-третьего. — Дуло мастехром был в этом. Он даже на качелях солнышко спокойно делал. — Ага. — Я же здесь с ним и познакомился, помнишь? — Не с ним. — С ним. Когда тот своё дуло напхравил на меня. Липовое, там резиновые, чтоб его, пульки были. По ноге как бах! Чуть не упал, а потом, если бы не хродители, в дхраку бы полез. Кто бы мог подумать, что через пару лет снова встхречу того болвана. — Мне он уже настоящее ко лбу приложил. Оля несколько не понимала наших усмешек. А нам и всё равно было. Что бы ни случилось, всегда оставалось нечто хорошее, даже в самом большом дерьме. Ростик ещё сдружился с Андреем, тем более, что мы какое-то время учились вместе, зато Сокол всегда считал его слабаком. Мы встретились с Дуло, когда уже жили некоторое время на улице. В тот вечер хотелось побыть в родной деревне, к тому же нам удалось расстелить много картонок на заброшке, потому спать было намного теплее. Ненадолго разошлись, чтобы набрать воды, еды, а Ростик бы что-то из дома вытащил, поскольку знал, что родителей в это время дома не будет. Оставшись один, бродя в старой одежде, сливавшейся с землёй, из-за большого слоя грязи в частности, наткнулся на пистолет в паре сантиметров от головы. Повезло, что парни быстро подбежали, да и я быстро выбил пушку. Дуло оказался простым бунтарём, но довольно домашним. Ходить с нами он не решался, однако после, спустя месяцев семь, решился сбежать и стать беспризорником. Конечно же, ему такая жизнь не понравилась. В первый месяц так ныл, хоть и делал вид, что ему абсолютно фиолетово, после — чуть-чуть смирился, а к середине пятого и вовсе вернулся под крышу. Дружить мы не перестали, однако после этого Сокол навсегда запомнил Андрея как тряпку. Как бы тот ни старался доказать обратное, как бы ни дрался. «Дал слово, эй, так пусть держит. Трещать всякое можно, а пацан, слышь, от слова не отказывается,» — говорил Боря. — Нашли что и кого вспомнить. И вообще, пойдёмте, а то все трое потерялись, а тёте Наде переживать. — Шуру надо было позвать. — Я спрошу, напишу. — Не знал, что ты так любишь командовать. — Она любит делать вид, что командует, — встрял Илья. — Все они, знаешь. Я Лахрке как-то с пацанами помогал кохробки гхрузить, так она храз десять наехала. А как сказал, чтоб сама таскала, если умная такая, то всё. — Он очень любит припоминать эту историю при любом удобном случае. Всем. Такая память. Его девушке очень «повезло». *** Я стоял уже минут пятнадцать на одном месте. Сам, конечно, виноват, рановато вышел, но и сидеть на кровати, ёрзать, пока отвратительный скрип заполнял комнату, сил не было. Редкие порывы ветра заставляли тело покрываться мурашками, пусть я и был в кофте. Тишина, которую не прерывали даже птицы, даже деревья, словно была нереальной. Всё казалось нереальным: ни земля под ногами, ни забор под задницей, ни фонарь вдалеке, ни я сам. Каждая секунда казалась часом, а каждая минута — миллисекундой. Если бы курил — сигареты три лежало бы под подошвой. На голову упал лист, что прилетел с одной из берёз. Такой зелёный, но что-то с ним случилось, раз отвалился. То ли ветер настолько сильным был, то ли он — слабым. Не смог дожить до осени. Один месяц не дотянул. Как и я, как и я не смог прожить последний месяц без приключений на одно место. Надо же было так вляпаться. Ещё и не по собственной воле. Сердце колотилось как ненормальное, томительное ожидание играло мной как мячиком: пинало, бросало, сжимало, катало. Умел бы — на голову бы встал, лишь бы отвлечься. Мог же поспать, до двух ночи было немного времени, но вместо этого решил просто мучить себя додумками и размышлениями с несуществующими диалогами. Никогда такого не было, никогда. Когда я услышал шаги, то стало лишь на миг страшно, но потом — легко. Шёл он, успевая минута в минуту. Я раньше не думал, что так бывает, что всё может так сложиться в моей жизни. Что мне будет настолько спокойно, когда ещё несколько секунд назад нервозность съедала изнутри. Не знал, что ему скажу и как, хотя пытался готовиться. Не знал, что сделаю и когда, поскольку даже не задумался, что буду стоять перед ним лицом к лицу. Не знал, что забуду про всю тревогу, когда увижу его в ночном свете полумесяца. Когда вокруг никого. — Тётя не заметила ухода? — Вроде нет, спит. Но если что-то пойдёт не по плану… — Спать будешь у кладбища. — Какой ты добрый. Как же сильно я надеялся, что он после этого сам продолжит разговор, что мы будем как всегда обсуждать всё, что не заметим, как прошло время и разойдёмся. Но Славка выжидал, поскольку я сам попросил его прийти сюда в это время. Ночью, где-то между кладбищем и церковью, где-то в пустоте — только там можно было оставаться собой. Одновременно нигде и везде. — Что ты хочешь услышать я знаю. — Я хочу услышать от тебя правду. И ничего больше. — Не знаю я, блин, этой правды. Ты слишком часто рядом где-то. — Я сел сперва на ограду, размахивая рукой, а после — на землю. Славка присел на корточки. — Ты что чувствуешь, Тём? То тебе не пофиг, то я всё не так понял, то ты обнимаешь, то в глаза смотришь. Ты кому-нибудь так ещё смотрел? — Нет. — Тогда в чём дело? — В том, что вся эта фигня — заведомо проигрышная тема. Ты пацан и я пацан, ты в Дне, я в Питере. — В Пскове. — Сразу полегчало. Ты понимаешь себя, а я такое не хочу чувствовать, но чувствую. Тебе легко говорить, а я бы немому лучше что-то объяснил. — Да, мне, может, чуть легче понять. Но, думаешь, так всегда было? Я долго не мог понять, что со мной не так. Пока кто-то из друзей друзей не рассказал в чём дело. Казалось, что ответ был найден. В интернете получилось что-то нарыть, однако проблемы не закончились. Это же всё — табу. После пары раз по морде вывод сам собой появился. — И давно ты узнал? — Лет пять назад. — А о том, что с девчонками целовался врал? — Нет. Теперь моя очередь вопроса. Почему сегодня утром заднюю дал? — Чего? — Сам знаешь чего. Или у ты ночью один, утром другой? — Один и тот же. Славка, я даже когда не виноват прямо — виноват косо. — Косвенно? — Или так. Много творил не тех вещей, больше такого не хочу. Пока не стало хуже. — Да почему ты думаешь, что тебе от этого будет плохо? — Не мне. Тем, кто вокруг, кто никак не связан, или, что ещё хуже, тебе. — Не строй из себя спасителя. — И не буду. — Кому какая разница до нас? И почему мне должно быть от этого плохо? — Я так уже однажды натворил делов. — Каких ещё делов? Почему ты думаешь, что из-за тебя всем будет плохо? — Я так уже однажды чуть не убил маму, понял?! Я сам испугался того, насколько повысил голос, но к концу снова затих. Гробовая тишина окутала нас, всю деревню, что перестали шелестеть трава и листья, не шуршал песок под нами, стоило немного поёрзать, даже дышать на миг мы стали тише. Славка сел, вытянув ноги, в то время как я подобрал их к себе и стал стучать пальцами по коленкам. Сказать вслух это было нереально, всё казалось таким в тот момент. Но я уже выговорил эту проклятую, тяжёлую фразу, которую, на деле, хотел однажды произнести, пока отец не ударил по рукам и не заставил замолчать, едва не рыдая. С тех пор я и не решался сказать её, даже частично. Славка прижался своим плечом к моему, опустил одну ладонь на землю, уставился вниз, долго собираясь с мыслями. А что ещё можно было сказать после такого заявления? Но, вот, он решился. — Что произошло? — Это связанно с её травмой. — Я хочу знать. Если можно. Словно потеряв контроль над руками, я сбросил их по разные стороны. История, которую он так хотел услышать была большим табу, чем что-либо ещё в нашей семье. Политика, рок, хулиганство, черти — всё меркло перед тем днём. Мы тогда, будучи четырнадцатилетними идиотами, решили в очередной раз показать какие взрослые. Живя на улице, зарабатывая кражами да попрошайничеством, наблюдая за сбродом, что шатался вокруг нас, показать себя более зрелыми и крутыми можно было простым способом — алкоголем. Удовольствия было не много, однако само осознание того, что мы могли, что имели право на почти всё — ради такого можно было и потерпеть. Подросткам толком никто не продавал алкоголь. Если что-то некрепкое ещё было реально достать, особенно небритому Соколу, то с остальным появлялись трудности. По странному щелчку в наших умах, все силы решили сосредоточить на пареньке, что уже минут тридцать бродил вдоль обочины, болтая по телефону. Стоило нам подойти, как он принялся отмахиваться, что-то бормотать про то, что мелочи у него не будет, а на операцию ребёнку сдавать не собирается. Очень нудным оказался. Но и мы не впервой такое проворачивали. Мужчина не мог понять сколько же нам лет, ведь кто-то выглядел на двенадцать, а кто-то на шестнадцать, а мы уверенно врали, что уже среднюю школу заканчивали. Утомив того бедолагу, мы отдали ему мелочь, что нашли, и ждали возле магазинчика. Вышел он с большой бутылкой водки, газировки и пакетом фруктов. «Надо же чем-то закусить, шпана. Не за что,» — буркнул мужчина, отдавая нам пакет и стеклянную бутылку. Ростик так проникся тем, что он добавил денег и купил нам еды и больший объём водки, что предложил ему выпить с нами. Тот отказался, но мы уверенно шагали за ним до самой машины, что стояла неподалёку на обочине. Она была жёлтой, сильно поцарапанной, явно не новой, но довольно яркой, относительно остальной серости города. Я не гордился тем, что мы делали дальше. Пока мужчина пил свою газировку, отворачиваясь время от времени, мы не стеснялись подливать ему. Пока сами не стали с расстояния в метр чувствовать, что спирта в той бутылке было больше, чем основного напитка. На последних двух глотках он догадался в чём дело, ругался как безбожник, однако залпом выпил остатки, размышляя вслух, что маловато. А нам-то было всё равно. Смеялись, ели, пили, расслаблялись, болтали, а под градусом всяким хотелось поделиться. Шум машин, запах бензина и водки, множество осуждающих взглядов — столько всего было вокруг, но нам было плевать, ведь на тот момент ничего не существовало, кроме нас самих, кроме того, что было в руках. Он принёс ещё. Мы не хотели останавливаться, он — не мог. Мы хотели повеселиться, он — забыться. Мы не дорожили жизнями, а он забыл о том, что вообще значило это слово. Пронизывающий ноябрьский ветер давал нам понять, что стоило бы и пойти уже, спрятаться где-нибудь, холодно было сидеть на голом асфальте. Но остановить всю пьянку решились люди с мигалками. Стоило услышать сирену и заприметить бело-синюю машину, как мы, едва вставая и перебирая ногами, принялись убегать от них (хотя, это больше было похоже на ходьбу хромого одноногого на высоченных ходулях). Пока мы помогали встать слишком пьяному Илье, мужчина захлопнул дверь и, перебравшись на левое сиденье, дал по газам. От него остались только пустая бутылка водки, чёрный дым да глухое тарахтенье его машины, что словно эхом отражалось от стен домов вокруг. Плевать было милиции, кого ловить, а тут группа подростков, буйные, пьяные, грязные — идеал, чтобы схватить и посадить. Сил не было бороться, для приличия помахали кулаками, а после и сели к ним. Плохо уже помнил, что там было дальше, вырубался много. Моргнул — машина, потом — участок, потом — вонь от туалета в участке, вновь камера, а после я спал до того момента, пока не пришёл отец Змея. Илюхи уже не было рядом, забрали, а за мной так никто и не пришёл. Так я думал, пока из-за угла не появился папа с очень злым и усталым взглядом. К сожалению или к счастью, но я никак не мог различить эмоции на его лице — то ли раздражение, то ли разочарование, то ли отвращение, то ли жалость. Но всё посвящалось мне. — Отстан-нь, бать, — едва выговорил я, стоило нам выйти из участка. Отец держал меня под локоть, но после отпустил, что я грохнулся вниз по ступеням. — Артём, ты где был месяц? — Тол-лько месяц? Ай, гол-лова болит-т. Тебя, хе, только месяц ин-нтересует, а? — Говори нормально с отцом. — Во! — я показал ему средний палец. — Встань нормально! — он затряс меня за плечи. — Опять за тебя платить, да сколько можно? Нам скоро есть нечего будет из-за твоих выходок. На это я не ответил ничего. У папы зазвонил телефон, он взял трубку, крепко держа меня за нижнюю часть плеча, очень крепко, едва не впиваясь ногтями, пока я пытался вырваться. Пока это не удалось. Я рухнул на асфальт, царапнув руку, а отец всё ещё стоял с телефоном, тихо отвечая, только дыша чуть чаще. Он ничего мне тогда не объяснил. Мы лишь поехали в больницу. Повезло поймать такси, очень повезло. А что произошло я узнал только за пару минут до конца поездки. — И при чём здесь ты? — Погоди, Славка. Например, в том, что у нас не хватило денег на то, чтобы перевезти её в более нормальную больницу, не хватило на лучшие лекарства, а когда папа взял кредит, то было уже поздно, сроки упущены. Она, может, могла бы быстро восстановится. Хотя… не от того. — Из-за денег себя винишь? — Нет только. Когда мы были в больнице, то кто-то из свидетелей сообщил, что на перекрёстке её сбила жёлтая машина. Водитель очень фигово вёл её, словно был пьян. А я ещё никогда так не желал, чтобы весь алкоголь исчезнул из этого мира вместе со мной. Мы ждали неделю, почти, пока его найдут и поймают. Неделю, блин! Я вижу твои глаза, даже боковым зрением, Славка. Нет, это был совершенно незнакомый мне человек. Я мог ошибиться из-за нетрезвого рассудка, мог не запомнить мелкие детали, но лысого от волосатого уж отличить был способен. Это оказался посторонний человек. — Ты коришь себя потому, что неделю думал, что виноват в той аварии? — Потому что мог быть виноватым. Потому что им мог оказаться тот самый мужик. Потому что я загремел за решётку, а отец потратил деньги на мою свободу, а не на мамино леченье. Потому что ни его, ни меня не было рядом с ней, когда она ходила одна. А если бы тот указал на меня пальцем и сказал: «это он меня споил»? — Я бы посчитал, что у него уже горячка, раз на подростка кидается. — Ты, но не они. Я знаю, что по фактам-то не виноват, но сам себя уже убедил, блин. Я знаю, в натуре, что не моя вина, в том, что сбежал, стал жить так, вести себя так — всё обстоятельства да предки. Но, знаешь, есть типа какие-то ситуации, когда мозг чутка работает, грузит жесть как, типа… совесть. И она напоминает, мол, чего-то мог не делать. — Это всё, да уж, сложно. — Кроме парней никто и не знал. Ну и ты теперь. — А предки? Я замотал головой. Уже порядка нескольких минут чувствовал его костяшки своими, но руку не убирал. Лёгкое тепло царило между нами, хоть кожа Славки и была почти ледяной. Я ждал его реакции — осуждения, пренебрежения, чего угодно. Лишь бы не равнодушие. — Для тебя это, походу, серьёзно. — Да. — Я не могу приказать тебе не чувствовать вину, как бы ни хотелось, ведь сам считаю, что это дурацкое совпадение только и всего. Но я могу лишь дать поддержку, которая тебе нужна. А? — Поддержку мне дали пацаны, я бы без них загнулся совсем. Считаешь, глупо переживать из-за этого? — Нет. — Чего? — Да, глупо винить себя в том, перед чем ты не властен. Но чувствовать — не глупо. В этот момент я перевернул ладонь, ожидая его реакции. Славка не задумываясь, вложил в неё кулак. Я хотел сказать что-то ещё, хотел продолжить разговор, узнать, почему же он не осудил, но эта тема слишком больно ударила в грудь, едва не дойдя до сердца и не расковыряв его. Было так тяжело, но одновременно легко, словно отыскал небольшое сокровище, после непрерывных вековых поисков. — Мне плевать на свой образ жизни, плевать. Но уже уяснил, блин, урок один раз, что потерять легко. И не ценить тоже, пока не увидишь обрыва. — Ты сейчас уже про нас? — Вся эта история добром не кончится. И тебе в том числе. А я не хочу вновь вредить тем, кто мне дорог. — Я и сам могу решить. Думаешь, я не знаю, что всё нелегко? — Знаешь, и? В свой загробный мир уже хочешь? — Ну, хе, астрал, в самом деле заманчиво звучит, мы ко всякому готовились. Но, не знаю, с тобой хочется побыть смертным чуть дольше. — Мне тоже. Наверное. Почему ты прав-то, блин? — Тём, позволь одну просьбу. — Ну и какую? — устало выдал я, чуть зажмурившись. — Хотя бы этим летом, чувствуй. Позволь хоть немного себе счастья, или грусти, или… любви. — Ты говоришь про себя. — Нет. Сделай всё так, как сам чувствуешь. Без меня. — Тут есть одна загвоздка. Я не хочу без тебя. Но даже не знаю что и как, боюсь. Вот тебе первое чувство. — Значит, будем бродить слепыми вместе. «Вместе. Как он спокойно это говорит». Я был готов сидеть так хоть всю ночь. Хоть всё утро. Мы были достаточно далеко, но касались друг друга, достаточно взрослыми, но слишком юными для того, чтобы понять что-то, достаточно разными, но шептались, словно придумав свой язык, общий. В нас было нечто одинаковое, что, мы знали, есть, но ещё не получалось достать его на поверхность. Однако в ту ночь словно была дана клятва отыскать это. Вместе.