Три черничных полосы

Прятаться. Прятаться я привык, за столько лет. То от милиции, то от родителей, то от прохожих, которым ничего плохого не сделал, то от прохожих, которым что-то плохое сделал. Я прятался от эмоций, от чувств, от себя и других, потому и понял, что в семнадцать даже не знал, что же было на самом деле, а что — лишь прятками от реальности. Эта неуверенность заставляла меня размышлять (не самое любимое занятие) о том, когда я был искренен в своих улыбках и сжатых кулаках, когда врал жалостливыми глазами. Была, помнится, цель выжить, когда мы на улице спали. И казалось бы, самое обычное — большего и желать было нельзя, это как основа, поскольку на остальное не приходилось рассчитывать. Однако, порой эта цель тоже прятала за собой что-то или вовсе не была целью. Выживать день — адреналин, неделю — эксперимент, месяц — опыт, год — обыденность, от которой хочется избавится. Удивительно, но я, будучи тем ещё правдорубом, прятал и прятался больше, чем Славка, у которого на это было намного больше причин. Весь из себя загадочный, любящий чёрное и что-то про смерть, но такой открытый. До того как мы начали общаться, казалось, что все эти готы, панки, эмо и прочие — обычные ребята, которые любят лишний раз походить с хмурым лицом, странной прической и одеждой, однако за такие сравнения Слава был готов дать мне по голове. Пока я ждал ужин, в очередной раз выбежал на улицу. Папы не было третий день, он вновь стал брать больше работы, лишь бы подзаработать не только на мамино лечение, но и мне на будущую жизнь. Так что вновь мы были с ней вдвоём. Когда наказание закончилось стало будто легче дышать, а то казалось, что скоро перестану держать себя в руках. — Мам, — крикнул я, вновь опустив телефон со сброшенным вызовом и зайдя внутрь дома. — Я схожу к Ростику? Это быстро. — Хорошо, сынок. Но сперва, всё-таки, прибери под кроватью. Пыль протри уже, собери мусор, который оставил. — Я же уже запихнул, блин, раскладушку, что ещё надо? — Не ругаться. Вместо спора мог бы уже начать. Сам виноват. — Ага, будто я просился спать с вами в одной комнате. Последнее мама не услышала. Я набрал немного воды в ведро и кинул старую жёлтую тряпку, которая больше походила на серую, с кучей чёрных комочков. Присев на корточки, прежде чем начать уборку, вновь взял в руки телефон и позвонил тому, у кого уже набралось порядка восьми пропущенных. Я уж было обрадовался, когда с той стороны ответили, однако и секунды не прошло, как положили трубку. «Ты издеваешься». Несколько дней назад — Ты издеваешься? Змей, если это шутка, то не смешная. — Тебе не понять, ты на улице уже сколько не был? — Неделю, — буркнул я. — Как ты вообще в такое попал, эй? — Сокол почесал затылок, в очередной раз оглядываясь в поисках Тани. — Дуло же вам всё рассказал. — Не храссказал, а храстхрепал. Пхричем словами Лахрки, котохрая даже не спхрашивала Шухру. А ты сказал, что из-за неё всё. — Я её прибью, Картавый. Очередное утро, которое началось со встречи у забора. Но не того, к которому мы привыкли, а моего. Я стоял по одну сторону, парни — по другую. Изредка удавалось выйти за пределы «места ссылки», но радиус свободы ограничивался тремя шагами, причём не в строну дома Славки. Даже не знаю, что было бы обиднее: заболеть летом или получить домашний арест. Ни та, ни другая перспектива не радовала и пинала по возможностям как по песчаному замку. После долгого, но одновременно очень короткого дня в Дне, нам пришлось вернуться. Славка говорил без перебоя, я никогда его таким не видел, хотя, возможно, дело в квасе, который мы дважды брали. Мы проходили мимо одной и той же жёлтой бочки, так что трудно было не поддаться соблазну в жару и с пересохшим горлом. Утром было машин намного меньше, мы смогли идти, держась за руки, близко, насколько позволяла ситуация. Когда возвращались появились не только автомобили, но и те, кто пешком добирался в сторону города или из него. Но мне и не нужны были уже эти касания, достаточно было того что мы впервые смогли спокойно гулять, не опасаясь, что придётся прятаться. Разумеется, повторять то, что было в кустах черники, я не собирался, а потому казалось идеальной затеей — сбежать на пару часов. Зато, вернувшись, меня ждали четверо: мама, папа, тётя Даша и Шура. Слава свою тётю сразу увёл домой, мы едва успели с ним попрощаться, а с ней поздороваться. Родители же церемониться не хотели — загнали в дом, причём вместе с Шурой. Мы сели на диван в зале. Отец быстро постукивал носком по полу, руки были сжаты в замок, мама грозно и при этом несколько разочарованно поглядывала на меня. — Ничего не хочешь нам рассказать, пока не начали, — стальным тоном произнёс папа. Я уже был готов ко всему, даже признаться в курении. — Пап, я оставил записку, что буду в городе. — О, дело вовсе не в этом. — Милый, может, мы что-то не так поняли? Зачем же сразу искать виновных и… — Надя, тихо. Артём, мне Саша рассказала, что видела этим утром тебя на улице. — Бессоница была, захотел погулять. — Со Славой? — Мы встретились позже и решили в город сходить. Да. — Позже? Тём, разучился врать, — вставила свои пять копеек Шура. — Заткнись. — Артём, не выражаться, — мама ударила меня по рукам. — Я не знаю, что между вами произошло, однако мне не нравится, что ты возвращаешь старые привычки. Что тебе сделал это мальчик? — О чём ты? — Не собираешься сам признаваться? — Пап, да я даже не знаю, что сделал. — Как всегда, — вздохнула виновница беды. — Шур, тебе везёт, что ты девчонка. — Артём, ещё слово в её сторону и получишь по полной. Сказал бы спасибо, она беспокоится, поэтому рассказала. Их голоса стали сливаться в один. Я не мог вспомнить, что же такого видела Шура, что можно было рассказать родителям. Не глупая, умела соображать. Этим утром она видела нас, не поняла, однако, быть может, что-то видела тогда у черники? Может, сложила и догадалась? Сколько вопросов, а я даже не мог закричать наперёд, дабы оправдать себя, поскольку точного обвинения ещё не было. Родители ходили вокруг да около. Напряжение нарастало, а терпение каждого в комнате сходило на нет. Папа отправил Шуру домой. Она уходила с таким ехидным взглядом, что хотелось окатить водой её, лишь бы убрать это выражение лица. Только минут через пять причина собрания стала ясна, пусть, от этого жизнь легче и не стала. — Мне казалось, что вы нормально общались с тем мальчиком, сын. Почему вы подрались? — Что? Бать, да я не… — Сынок, — вмешалась мама. — Мы думали, ты уже давно перерос эти замашки. Опять? Как тебя отправлять в другой город, если у тебя кулаки чешутся? — Ничего у меня не чешется. «Чаще всего». — Тогда объясни вашу ночную стычку. Знаешь, как неловко мне было перед Дашей? Она думала, что с тобой её племянник будет в безопасности, а, оказывается, наш сын и был главной опасностью. — Да никакая я не опасность, что вы несёте. Не бил я его. Это Шура себе напридумывала всё. — То есть, ночью вы не виделись? И одежду она просто так точно описала, как и раны? — Ну, мы виделись. Но, блин, не дрались. Отец влепил подзатыльник. — Сколько раз повторять, что бы не выражался. Несносный ребёнок. — Вы ей верите, а мне нет? Зачем тогда нам было гулять вместе весь день? — Поссорились, помирились — обычная ситуация. — Вот именно. Ты приходил, сын, побитым уже несколько раз за это лето, приходил пьяным, сбегал по ночам, как выяснилось. Я возвращаюсь в те времена, в которые бы не хотелось, Господи, смилуйся и даруй нашей семье покой. — Дальше что? — устало заключил я. — Это была последняя твоя такая выходка. Пока не поймёшь, на какую дорожку опять сворачиваешь, будешь под нашим присмотром всегда. — Это как? — С пацанами своими будешь здесь видеться, а ночью, чтобы мы знали, что не сбежал, поспишь на раскладушке в комнате нашей. — Издеваешься? Я тебе маленький ребёнок что ли? — В том и дело, что нет, Артём. Разговор был окончен. К счастью, поскольку спорить с моими родителями было бесполезно, как и всегда. Если что-то решили или надумали, то уже не передумали бы никогда. Мама ещё сидела рядом минуту, однако поняла, что разговаривать с ней я не буду. Не хотелось на неё огрызаться, а это вполне могло случиться. «Не воспитывали в детстве, так решили сейчас наверстать? С чего вдруг такая тяга к справедливости и нравоучениям». Первая ночь прошла довольно нервозно. Я думал о разговоре, который прошёл между тётей Дашей и Славкой, любопытство пожирало, а невозможность узнать прямо сейчас сворачивала шею. И лучше бы это было физически. Скрипучая раскладушка докладывала о каждом движении родителям. Мы не договаривались о встрече в ту ночь, нужно было поспать после таких приключений, однако мой организм так не считал. — Если ты не читаешь молитву, — прошептал отец, повернувшись ко мне, — то Бога ради, перестань бурчать себе под нос, сын. — Мешаю? Может, тогда пойти в свою комнату? — Иди. «Не понял». — И прихвати раскладушку, не на полу же мне спать. «Понял». — Спокойной ночи, пап. «Не хватало ещё тебя там. Кто знает, что Славке придёт на ум, не нужны свидетели разговоров». Ранний подъём родителей не обошёл и меня стороной. Они не заставляли вставать и что-то делать, однако шумели так, словно пытались поднять на уши всю деревню. Жаль, что утро не стало мудренее вечера, и наказание никуда не исчезло. Так сменялись один день взаперти другим. Друзья посмеивались, Шура торжествовала, КУКУ были в опасной близости от моего дома из-за того, что все наши прогулки сместились в один маленький круг. Ростик приносил Кисуна, чтобы тот поднимал настроение, Илья рассказывал о машинах и об Оле, Андрей с Соколом гордились, что я, наконец, взял себя в руки и врезал «фрику с города», хотя последний несколько подозрительно косился на меня. Но ничего не говорил. Вечером третьего дня наказания я работал в огороде: выдёргивал сорняки, поливал грядки, собирал овощи на ужин. Из развлечений были лишь новости, что мама включила на телевизоре и поставила громкость повыше. Будто мне помогали однотонные голоса дикторов, рассуждающих о футбольных клубах и изменении цены на доллар на десять копеек. Так было пока в дырке забора я не заметил хитрый глаз. Вася стояла, скрестив руки за спиной, молча уставившись на меня, словно я должен был что-то сказать, дать знак, словно забыл что-то сделать. — Васька, ты кого-то ищешь? Твоего брата тут нет. — Я знаю. — Тогда что ты тут делаешь? — Расскажи про ваш секрет. — Какой ещё секрет, Васька? — Слава написал, но его почерк не понятен. Сказал тебе передать, — она протянула записку на бумажке, что в развёрнутом виде была меньше её ладони, да что там, ладошки Ириски. — Прочитай. — Что сказал твой брат? — Что это секрет, и я должна вам помочь. Но с чем? — Я наказан, мы гулять не можем. А на смс он не отвечает. — Конечно, у него телефона нет. — Как так? — Тётя забрала. У вас странные наказания. — А его за что? — Никому не скажешь? — Не скажу, Васька, давай. Она встала на цыпочки, а я, наоборот, нагнулся сильнее. Несколько секунду Вася просто дышала мне в ухо, а иногда и посмеивалась, словно хотела плюнуть или сотворить какую-нибудь пакость. — Он курит. «То же мне секрет». Вася никак не уходила, продолжая глядеть на меня, ожидая, что прочту ей записку. Никто не мешал соврать, а потому начал читать, что оказалось сложнее. Корявые буквы, а из двух можно было составить трёхбуквенное слово. Между «к» и «л» не было никакой разницы, а куча резких линий ситуацию не спасали. «Юлой ото вд? Тьма около 89? Вдшка нужна или что-то случилось?». — Вась, он ничего не бормотал, пока писал? — Я не знаю, он подошёл уже с ней. Что там? — Может, сегодня какой-то готский праздник. Или юла какая-то нужна. Тебе нужна юла? — Нет. — Тогда я ничего не понимаю. — Тёма, а можно я буду тоже тебя котом звать? — Нет, нельзя. И в смысле тоже? — Слава так зовёт тебя. Я тоже хочу. — Не зовёт он меня так. И ты не будешь. — Следующие слова я прорычал, — понятно? — Но ты похож на кота. — Вся в брата. — Мама также говорит. — А брат в кого пошёл? В папу. — Мама говорит, что в бабушку. — Весёлая семейка. Вась, если больше сказать нечего, иди домой. — Ты не будешь Славу обижать? «Ей обязательно столько болтать?». — Не буду. — Обещаешь? — Обещаю. Я не обижу твоего брата, не за что обижать. — Клянёшься? — Слово даю. Она протянула мне мизинец и я, после тяжёлого вздоха и закатывания глаз, протянул ей свой. Строгий взгляд, казалось, никак не пропадёт с лица этой маленькой девочки, которая удивительно привязана была к брату. Готов был поставить всё, что и она стала бы готом в будущем. Васька убежала домой по двум причинам: я ей сказал, тётя начала кричать. Какая была более весомой уже не узнать, но хотелось верить, что мои слова хоть что-то значили для неё. Вернувшись к грядкам, я решил забыть о последних пяти минутах, кроме одного момента — записки. Она лежала смятой в кармане, чтобы, даже если упала бы, никто не обратил бы внимания на такой маленький комочек бумаги. Он был бы как мошка на огромном грязном окне — слился с окружением. Стоя в комнате, казалось, что она стала просторнее за те ночи, что я в ней не ночевал. Стёкла, кстати, были чистыми в окне, как и всё остальное. Только там, где лежали альбом с карандашами, можно было рисовать на пыльных деревянных холстах. Это казалось хорошей идей. Рисовать. Но не пальцем, а на бумаге — традиционным способом. Я даже не задумывался о том, как водил карандашом и куда, о том, во что складывались линии, о том, как сильно или слабо жал, какой грязной и как быстро из-за плохого грифеля стала рука. Завитушки напоминали листья, а скруглённые прямые — стволы. Однако, стоило добавить лампочку, как они превращались в светильники, подрисовать глаза и язык — змея с мячом. Нужно было лишь обратить внимание на мелочи, чтобы глупость стала смыслом. Я взял записку и развернул её вновь. «Почему не мог придти, знаешь же, когда никого рядом. Видно всё из твоего окна. Окна. Твоего. Осталось десять минут». Я глупо заулыбался, задумался, продолжая черкать на листке, который превратился в «шедевр» абстрактного искусства. Хотелось порвать всё, скомкать, перечёркивать негде было, так что избавляться от работы надо было жёстко. — Долго ещё тут будешь? — спросил папа, стоя у порога. — Ночевать ещё не разрешал одному. — Помню. Ещё немного. — Что делаешь такое, что надо остаться? — Для вуза, — солгал я. Он подошёл, вскинув удивлённо брови. Раньше я был готов врать, лишь бы не показывать рисунки, но теперь всё наоборот. Уж лучше сам разорвёт, лучше посмеётся, лишь бы не оставался надолго в комнате. Не сейчас. — Неплохо. — Ужасно, бать. — Это такие маленькие деревья? А это ты такой столик сделал? — Ты здесь видишь стол? — А что это? — Не знаю. Просто водил туда-сюда карандаш. Как слепой котёнок. — Не скажи. Я видел подобное в одном офисе, когда помогал одному немолодому мужчине. Он попросил помочь ему спустить коробки, вот и зашёл. А там такое же было: деревья, стол, кресло, только люстра другая. — Я бы ещё часик поработал. Может, и в самом деле офис получится. — Ладно. Мы новости будем смотреть, но что бы после десяти подошёл. Дверь он, конечно же, не закрыл. И мне не позволил это сделать. Я не знал как добавить шума, чтобы не было слышно наших разговоров, однако на любой посторонний звук отец бы стал вскакивать с места и проверять меня, даже несмотря на его любимые новости. «Офис. Не буду я офис рисовать». Я услышал глухой стук за окном. Словно кто-то ударился плечом о стену. И больше ничего. На часах было ровно девять, так что оставалось лишь довериться ему и своей интуиции. — Ты не умеешь подкрадываться, Славка, — едва не шипя, сказал я. — Я случайно, тут комар летал. Молодец, что Васе не сказал о том, что я написал. Увязалась бы. Или тёте рассказала. — Для этого мне самому было нужно её понять. Ты, в натуре, врач будущий, судя по почерку. — То есть ты не знал, что я приду? — Предполагал. Я же не сказал, что совсем ничего не разобрал. Я приблизился на цыпочках к подоконнику, пока Слава пытался забраться внутрь, отмахиваясь от двух приставучих комаров. Мы спорили о том, где ему лучше остаться, однако безопаснее было в доме. Впервые. Вокруг сновали люди, кто угодно мог увидеть, что было бы намного хуже, чем просто Славка в моей комнате. Перемещаться приходилось тихо, разговаривать — не громче писка насекомых. Слава спрятался под столом, однако, казалось, ему было вполне удобно, пусть, он и скрючился неприлично сильно. Беззвучно смеясь, он говорил о наказании, о том, как тётя Даша прочитала ему лекцию, как ему пришлось умолять не рассказывать это родителям, несмотря на то, что он и раньше попадал из-за своей вредной привычки. Особенно весело Славке было, когда речь зашла обо мне. Через каждую минуту он просил меня слезть со стула и сесть возле него на полу. Когда тема о запретах, проступках и наказаниях сошла на нет, разговоры не прекратились. Славка мечтательно вспоминал свой сегодняшний сон, в котором он побывал в старой Румынии на готическом балу, одетый словно некий стальной джентльмен: в чёрном костюме с красным галстуком и платком, но серебряного цвета когтями, маской, закрывающей часть лица и необычными конечностями. — Ты тоже лыбишься, Тёма. Рассказывай, что самому снилось. — Да ничего. — Ну конечно. Эй, мы не виделись несколько дней, явно есть что рассказать. — В доме ничего не происходит. Хотя, знаешь, сегодня один момент был, когда ужинали. — Слушаю. — Мама откопала в холодильнике одну банку тушёнки, срок годности через месяц бы закончился. — Я аккуратно подвинул стул и уселся напротив Славки. — Сколько лет она там торчала — нам никогда не узнать. Вот и решили приготовить. Я её дважды всего ел, блин, прикинь. С гречкой даже хорошо получилось. — А почему ты это запомнил? Из-за того как впервые попробовал тушёнку? — Догадливый. Помнишь, в Дне я тебя затащил на один рынок, где мы ещё взяли то кольцо творожное. — Он кивнул. — Я просто искал ещё кое-кого, не нашёл. Тот день до сих пор слишком хорошо застрял в моей плохой памяти, но из худшего — это лучший вариант. Когда одиннадцать нам было, однажды решили поискать как заработать денег или взять что-то на обед для всех. Мы разделились, но с Соколом вечно рядом были. Тогда он ещё меньше слов знал, взглядом убивал. Лето было, на рынке — не пробиться. Все сновали туда-сюда, толкались, один кричал на продавца, другой — на друга или своего ребёнка, третьи друг на друга, по обоюдной любви. Я уже не мог прятать свой слюнявый рот, когда мы проходили мимо прилавков с клубникой, пусть, её запах зачастую был смешан со всякой зеленью с землёй. За одной из лавок не было никого, несколько продавцов скопились, обедая, в паре шагов. Мы ничего особенного не нашли, продавались там соленья. Я хотел было уйти, но Сокол притормозил, посмотрел мне за спину и в одно мгновение из пластикового ведра забрал маринованный огурец. Рука стала мокрой, кофта тоже, а спрятанный в кармане овощ мигом облепился мусором. Только мы собрались уходить, как вдруг я почувствовал, что кто-то, ругаясь, схватил меня за шкирку. — А ну стоять, шпана, — рыкнул продавец. — Живо руки показали. Он отставил тарелку и повернул к себе Сокола. Тот опустил голову, продолжая лишь как маньяк глядеть исподлобья на мужчину. Хозяину прилавка не было страшно, однако чувствовалось, как ему противно было с нами стоять. С вонючими, грязными, сумасшедшими. — Родители где. — Нет их, — ответил я. — Откуда сбежали? — Сами по себе. — Беспризорники, значит. Стоять. Позвоню сейчас, отвезут куда надо. — Никуда нам не надо. — Не тебе это решать, шпана. — Мне. — Вернули живо, что украли. — Нечего. — За идиота меня не держи, шпана, — он схватил меня за ухо, однако прохожим словно не было дела до происходящего. — Я видел, как дружок твой что-то забрал. Я каждую копейку считал, найду — больше сдеру. — Сокол. — Эй, пошли его. — Сокол. — Если не крыса, слышь, отдам. — Отдаст, если звонить не будете. — Ещё условия мне ставите, шпана? — Мы же отомстим, дядя. — Откуда вы такие, идиоты. Лады, некогда мне с вами возиться ещё, даже пообедать не успеваю уже. Сокол достал огурец, однако по взгляду продавца было ясно, что ожидал он большего. Тяжело выдохнув, мужчина стал чесать бороду, прося нас не совать этот грязный огурец обратно в ведро. Он достал из сумки мятую пожелтевшую бутылку с водой, промыл овощ, который мы ему нехотя отдали, разрезал и вручил каждому по половинке, заглянул вновь в вещи — замотал головой. Продавец уставился на тарелку с недоеденным обедом и протянул её нам. — На, шпана. Нормально ничего, небось, не ели давно. Больше не дам, сам голодный. А теперь валите. Слушать его или благодарить мы не стали. Только сели с этой тарелкой в паре шагов от прилавка, руками уплетая гречку с тушёнкой, поскольку вилка была одна, а что-то умное тогда в нашу голову не залетало. Маршрута ещё не было. Мясо было довольно вкусным, пусть и его толком не было в той порции. Несколько месяцев уже тогда не было ничего мясного, если не считать одной сосиски в тесте из мусорного ведра, которую мы разделили. — Эй, Шомыч. — Не называй так, сказал же. — Слышь, может, надо нашим оставить? — Надо. Порцию отложили в сторону, а я подошёл со своей надкушенной половинкой огурца к мужчине, который явно не спускал с нас глаз. — Чего ещё надо? — Порежьте на три куска. Один поменьше, я уже откусил. — Зачем это? — Друзьям. — А что для этого надо сказать, а? Волшебное слово, шпана. — Дядя, режь уже. И послушал же. Оказался тот мужчина человеком строгим, но честным — нас не сдал. Не добрый и не злой, не щедрый, но и не скупой. Пока с Соколом ели, запомнилось, на радио крутили подряд песни Киркорова и Пугачевой, словно другого никого не было. — Так что, Славка, — заканчивал я затянувшийся рассказ. — Его я искал в тот день. Интересно было, как судьба сложилась. — В одиннадцать лет я ворчал, что у меня под ухом орала сестра. И телевизор мешала смотреть, который и без того чёрно-белым был, пока папу не повысили. А ты тушёнку впервые ел. И огурцы делил. — И узнал, что не все люди — твари. Главное запомни из этой истории. — А родителям рассказывал? — Нет. Незачем. «А тебе опять рассказал. Вижу, что хочешь это сказать, Славка. Не говори много, шумно слишком». Он понял без лишних объяснений. Но и оставаться надолго не стал. Когда за дверью послышались первые шаги, мы не стали затягивать встречу, пусть, на нашу удачу, папа сел обратно на диван, судя по скрипу. Славка ползком выбирался из-под стола, отряхивая волосы, руки и одежду. — Побегу, пока не хватились. — Беги, пока нас не увидели, блин. Мы сидели друг перед другом на одном колене, словно отзеркаленные. Слава быстро нагнулся и чмокнул меня в губы, что я даже сообразить не успел, ответить не смог. Только вскочил одновременно с ним и тихо сказал, пока Славка не стал лишь тёмной фигурой, удаляющейся в некое далёко: — До скорой встречи. — До скорой встречи. И дни пошли вновь по кольцевой, где каждый час как одинаковые станции, на которых изо дня в день не менялось ничего, кроме того, в каком порядке навещали друзья. Я был зол за своё наказание, не сколько за сам факт его присутствия, сколько за то, что с ним запоздали. Мне нужно было это раньше. Ошибки ничему не научили, не появилось иммунитета на них, как на разные вирусы и бактерии. Видимо, аналогии не работали. Сейчас парни стояли, в очередной раз надеясь, что меня выпустят из «клетки». Илья то и дело норовил поговорить с моим отцом, Сокол молчал, а Ростик одновременно с порывами ветра стремился что-то рассказать, чтобы я знал о каждом упущенном шаге и событии. — Может, дяде бате машину надо починить, а? Обмен, и тогда тебя отпустит. — Картавый, ты ему это вчера предлагал. — А я большего и не умею. — Сокол, а ты ничего не скажешь? Он влепил мне подзатыльник, очередной. Каждый день по одному, словно задолжал и решил таким образом вернуть долг. — Когда перестанешь? — Когда ты, эй, перестанешь тупить. Слышь, мне Танька мозг весь съела из-за того, что где-то шлялся с тобой. Плевать, эй, что ты делал тогда, но меня в это не втягивай. — Духра она пхросто. Ай! — Теперь оплеуха полетела в Илью. И в Змея, для профилактики. — А ну заткнулись, эй. Шома, я Шуре не верю, хотя оправдаться мог за счёт того, слышь, что этого с чёлкой побил. Мог. — Сокол, ты… — Артём, подойди! — крикнул отец. Он прервал нашу беседу, которая заворачивала в никуда. Почти каждый день мы обсуждали то, что произошло той ночью. Каждый строил свои предположения. Танюха всех заверяла, что я покрывал Сокола, который в ту ночь шлялся у другой, или, как минимум, была уверена, что мы с компанией занимались чем-то незаконным. Лариса лучше неё не была, фантазия работала в более адекватном русле, однако от этого нам радостнее не было, поскольку рядом находился Дуло со своей дурной головой. Лара с его помощью пустила слух о том, что я спьяну приходил к Оле, чему Илья ни на секунду не поверил, и о том, что я помешался на девушках и слежу теперь за всеми словно маньяк. В такие моменты понимал, что Шуре хоть и досталось мало мозгов, раз она своё выдумала, но они у неё хотя бы были. Папа позвал меня, пока сам завязывал третий пакет. Я отнёс ещё два в машину, багажник которой был переполнен, так что один убрал на заднее сиденье. Маршрут намечался долгий, включая поездку к бабушке, чтобы отвезти ей часть вещей. Я уж думал, что отец лишь хотел попрощаться, пока он не обнял меня и не сказал, что с сегодняшнего дня могу вернуться в свою комнату. Ребята всё слышали, а от их крика услышал и Славка. Я знал это, пусть и не мог проверить сразу. Меня мигом утащили подальше от дома, словно хотели провести экскурсию по всей деревне, если бы я тут был впервые. Ростик быстро нашёл Андрея, который был рад моей свободе не меньше меня самого. Он извинялся за то, что подкинул дров в огонь слухов, за что получил целых два пинка. Похоже, рука Сокола устала. «Полезно, порой, быть послушным. Не сбегал лишний раз, так и отпустили быстро. Так и работает? Вот только сегодня ночью опять будет то, что запрещено, по всей сути. Не скорая встреча, но всё же». Когда мы подходили к забору тема моего наказания и долгого заточения в четырёх стенах сошла на нет, поскольку Дуло норовил перетянуть одеяло на себя. Он в очередной раз шатался у Ларискиного дома, а Илья решил вдруг читать нравоучения. Зря он, конечно, полез в это всё и заставил всех переключиться на тему общения с девушками. Где, казалось бы, у него есть хоть какой-то опыт теперь, однако Картавый всё ещё не считался кем-то знающим. Это походило на один из видов пробежки, когда одна минута ходьбы чередуется с другой — бега. Так и здесь — то подкол, то накал страстей, то шутки, то спокойно. И по кругу. Я старался отмалчиваться, но всё же в некоторых аспектах вставал на сторону Ильи. Сокол потирал подбородок, усмехался, глядел на всех свысока словно на наивных детишек. Быть может, мы такими и были? — Мы можем начать говохрить, блин, о чём-нибудь дхругом? — Слился? — протянул Дуло. — Признай, что я прав, Картавый. — Как ты можешь быть пхрав, если даже девчонки нет? — Хотел ударить так? Не получилось. То, что Ларка официально не моя, ещё ничего не значит. — Эй, слышь, а она сама-то знает о том, что у вас там неофициально происходит, а? Дуло, эй, казалось, ты всё понял. — Сокол показал кулак. — Расслабься, эй. Я ж ничего плохого, усвоил тогда. — Кто-то сдулся, — прошептал мне на ухо Илья. — Я не сдулся. И вообще, это ты у нас нюней стал. Как не посмотрю на вас с Олькой — то за ручки держатся, то он обнимать её лезет, то ещё чего. Ладно первые дни, но время идёт, а ты всё такой же мягкий. Это вообще что? — А что в этом плохого? — вмешался я. — Шом, я сам, — Картавый вернул внимание на Андрея. — Возможно, от того, что ты нифига не понимаешь, и нет у тебя бабы. Они любят это всё. И как иначе любовь-то пхроявить, чтобы пхросто было. — Не пацанское это дело. Сокол со своей не так. — Тут, эй, согласен. — Во! Змей, а ты? — Согласен. Чего церемониться? Она так тебя быстро кинет, если будешь себя как баба вести. — Шома, ты согласен же? — Да я как-то не думал. — Брось, ты ж нормальный пацан, сопли — не про тебя. — Конечно уж, Дуло, хватит о ерунде базарить. — Лады, не кипишуй. Мне Ларка ещё кое-что сказала, кстати… Мы едва ли не синхронно опустили головы в ладони. Андрей, казалось, только и мог, что о ней болтать, раздражая при этом остальных. «Я таким же был, когда Ольку пытался добиться? Назойливым, бешеным, помешанным». Как бы мы с парнями не пытались, Дуло продолжал разговоры о Ларисе ещё минут двадцать. Последнее, что вылетело из его уст со стандартным началом «от Ларки услышал», было предложение вновь собраться у костра. Илья с особым энтузиазмом поддержал эту идею, хотя и глухому со слепому было бы ясно, что дело в Оле, которая это обожала. Перескакивая с одной темы на другую, пацаны не жалели потратить время на обсуждение меня. Начиная от грядущей студенческой жизни, заканчивая тихой личной. От расспросов про то, каких девчонок я видел в вузе, они ловко перешли к разговору о Славке. Точнее, я перешёл. Стоило им заикнуться о прошлом, вспоминая со смехом как я готовился и прятал (всё ещё) рисунки, как всплыла забытая проблема. Сейчас, конечно, это и не было таковой вовсе — маленькая неприятность, вылившаяся в слишком важный секрет. И секрет этот был по краям настолько хрупким, настолько тонким, что любое неаккуратно брошенное слово могло дать трещину, и не одну. Словно иголка, брошенная в мартовский лёд на нашем пруду. Одна дырка, несколько трещин — а уже совсем скоро и видно всю воду. Упомянуть Славку пришлось лишь три раза. Сперва, вспоминая, как Дуло, словно его КУКУ укусили, начал пускать слухи о том, что сам выдумал. Затем я принялся объяснять хоть что-то и лишь сказал, что Слава заходил ко мне как сосед, поскольку моя мама дружит с его тётей. Не смог всё рассказать. А в третий раз — из-за последней ночи. Свободной последней ночи. «И они так легко поверили, что мы случайно встретились? И тому, что в Дне оказались оба разом». Сокол ушёл первым. Ему позвонила Танюха, чей голос был удивительно спокойным. На сколько нам удавалось услышать. — Пахрни, — устало сказал Илья, будто вспомнив что-то неприятное. — Сидеть устал. Два вахрианта: купаться или ко мне, в баню? — А оба сразу? — хлопнув друга по плечу, воскликнул радостно Ростик. Картавый воодушевился. — Они тебя опять достали? — шепнул я, когда Дуло и Змей оказались чуть впереди нас. — Не пхредставляешь как. Будут после полуночи, а мне надо храсслабиться. — Забудешь про всё, брат. Весёлый вечер предвещал только хорошее. Не считая того, что пришлось домой хлюпать без трусов, которые не успели высохнуть после купания. Я вижимал их до похода в баню, после, и ещё едва ли не пол дороги домой. У меня, казалось, дежавю. Слава тихо стучал в окно, когда ещё не было и двенадцати, спрашивая беззвучно, может ли он зайти. Знал же, что может, но для приличия ждал, пока позову. Я прикрыл дверь в комнату, хотя мама уже была в кровати и вряд ли бы встала, и только после этого кивнул. — Привет. — Что ты здесь делаешь? Привет. — Хотел сказать, что сегодня нам лучше не гулять до рассвета. Тётя теперь взяла в привычку навещать нас то в пять утра, то в четыре, то в шесть. Сегодня зашла, фонарик отобрала, пришлось дочитывать у окна. Едва Васю не разбудил. — А, ну ладно. А сейчас что тут забыл? — Предупредить хотел. И увидеть. Знаю же, что больше не наказан. И что скучал. «Скучал». — Тётя Даша устала за неделю, так что она уже спит. Можем хоть сейчас… — Мама ещё не уснула, вроде. — Я могу подождать здесь. — Как хочешь. Он взял одну из книжек в шкафу, принялся листать и тихо сел на стул, даже до кровати не смог дойти, так затянуло его чтение. Я не планировал надолго выходить. Однако сперва пошёл умываться, затем выпить воды, затем проверить маму, затем выпить воды, запереть дверь, увидеть, что вода в графине после третьего стакана закончилась. Мама, думал я, читала журнал, однако, подойдя ближе, заметил, что глаза её закрыты. Очки лежали на комоде, а пальцы сжимали глянцевые страницы. Я не знал как вытащить журнал, не разбудив её, поскольку с пультом от телевизора таких махинаций не удавалось провернуть, папа, даже если пульт не был в его руках, ворчал что-то в стиле «я вообще-то смотрел, просто задумался», когда я лишь касался его. Что уж говорить о смене канала. — Я недолго? — Что? — Славка поднял на меня удивлённые глаза, словно я зашёл в его комнату и прервал от чего-то важного. — Я говорю, можем идти. — Отлично. Славка положил ладонь мне на лопатки, подталкивая к окну. Тучи не сулили ничего хорошего. Стало непривычно темно, словно из летних ночей перебросили в зимние. В воздухе пахло озоном, на секунду показалось, что вокруг аромат мокрой травы, но, скорее всего, то было воображением. Пока мы шли, Слава напевал свои странные песни. Я не вникал в текст, поскольку, должен был признать, нравился голос, что их исполнял. Вряд ли бы после я пошёл слушать их, покупать кассеты, однако, не отказался бы послушать у костра. Если петь будет он. — Наконец-то, знал, что хорошая музыка любого оживит. — О чём ты. — Хмуриться перестал. — Он погладил меня по щеке. — Ты впервые за ночь улыбнулся. Что-то случилось? «Кажется, да. Могло. Или это паранойя?». — Не, просто странно себя чувствую. Казалось, я уже перерос наказания от родителей. — Говоришь прям как Васька. Она в прошлом году тако-ое учудила. Я пропустил четверть рассказа, однако слушал, задавал вопросы, поскольку искренне интересовался. Но старался держаться подальше. Так, словно мы опять должны были на кого-то наткнуться. Расстояние не было таким уж большим, скорее его таким делало наше воображение. Когда я обнаружил, что, смеясь, держусь за него, стало не по себе. А Славка то и дело касался меня: клал руку на плечо, взъерошивал волосы, шлёпал по спине, даже порой едва касался пальцами предплечья, если сильно жестикулировал. Он был таким живым для того, кому нравится смерть, таким радостным для того, кто ещё неделю назад рассуждал, как хотел получить по лицу. — Лучше не давать этой козявке карандаши наточенные, похуже вас станет. Ни зубов, ни рук не будет. Хоть не стала кулаки марать. — Кстати о кулаках, — сказал я, когда Славка закончил историю. — Ты больше был бы рад тому, что я тебе врезал? Или, всё-таки, тому, что случилось тогда, на дискотеке? — Ты ещё спрашиваешь? — он взял мои ладони в свои, приблизился. — Я и не рассчитывал, что найду в нашем дне кого-то. Кого-то, кто не будет разбивать мне лицо, а будет его гладить. Он стал наклонятся ко мне. Казалось, я этого ожидал, однако всё равно сумел растеряться, всего на доли секунды. Взяв себя в руки, я оттолкнул Славу, едва на вывихнув себе запястья, если и не ему тоже. — Ты что творишь? — огрызнулся я. — Хотел тебя поцеловать, — как ни в чём не бывало ответил Славка. — Зачем? Ты реально ждёшь от меня всех этих нежностей? Думай головой. — Ещё недавно ты не был против. — Слушай, не переходи черту. Сюсюкаться я не буду. — Я не прошу, Тём. Ты чего взелся? — Просто… Просто я, кажется, становлюсь каким-то другим. И я не хочу становиться другим, слышишь? Мне вполне нравилось каким я был. И таким хочу остаться. — И? Я тоже меняюсь. Каждый день. Васька вообще по часам меняется. Если бы такого не было — не было бы интриги в жизни, интереса. Не придумывали бы ничего. Как в фильме, если бы герой остался как в начале. — Это другое, блин. Мы же не в фильме. Я не хотел ссоры, но ещё меньше хотел оказаться неправ, когда спор начинался. Бессмысленный, словно он был лишь для того, чтобы быть. Словно кто-то сверху специально вставил такую часть в линии наших жизней. Но я знал, что не мог себе позволить привязываться. Нет, дело не в том, что сказали пацаны. В том, как я это понял. Конечно же, я был на стороне Ильи. Только ему было можно. А мне — нет. Несколько дней спустя. То есть сейчас. На чём всё остановилось. Я обещал, что постараюсь не причинять ему боль, что приму всё. И я принимал. Честно принимал, однако вёл себя как идиот. Это объясняло, наверное, многие проблемы и то, почему мне плохо давались отношения. Славка, ведь, старался сгладить углы, он тоже принимал меня таким каким я был. И, возможно, именно это беспокоило. Потому как казалось непривычным. Пока я стоял в проёме, проверяя вновь телефон, ожидая, что он позвонит сам, в голове прокручивалось сказанное мной: «ну и пошёл ты тогда со всем этим лесом, а лучше — куда дальше». И было даже… стыдно. «Либо я отстал в развитии, либо первое. Даже представить не могу, чтобы Илюха такое сказал Ольке или наоборот. Почему я вообще сравниваю нас с ними?». Из окна моей комнаты было видно лишь Ваську, играющую с соседскими ребятишками. Я взглянул на торчащий старый гвоздь, который довольно крепко засел в стене, что даже удивительно. Вокруг осталось множество царапин, мелких миллиметровых отверстий, пока Слава пытался его забить. Не сдаваясь. — Вась, — начал было я, подходя к ней, как вдруг она кинула яркую пластиковую игрушку в землю. Целилась в землю — попала мне по пальцу ноги. — Ой! Прости, Тёма. — Ничего. Если ты не специально. Чего злишься? — Мне дали бумеранг, давно хотела научиться запускать, а всё никак. — Мы пытались научить, честно, — добавил один мальчишка. — Он просто летит. И всё. А у них возвращается. Тёма, научи ты. — Брата своего попроси. — Он сегодня в комнате весь день, как будто ему там клей залили в кровать. Даже не я. — Ну, пусть, ребята учат лучше. Я тут причем. — Вася запустила бумеранг мне в живот, довольно низко, но, слава Богу, не слишком. — Чёрт возьми! Можно ли считать, что таким образом в меня прилетело наказание от Славки? Руками его сестры. Кажется, даже то, что изначально планировалось — кому я врал, ничего не планировалось — как мука ему, стало моей проблемой. — Не умею я их запускать. — Реально? — Васька чуть нагнулась, ещё несколько секунд ожидая, что я скажу, что пошутил. Дети удивились не меньше. — Но почему? Ты же большой, ты должен уметь. — Иногда большие не могут всего. — Попробуй. — Васька, учись уже лучше. — О какой учёбе идёт речь летом? — спросил Ростик, жуя колосок. А на лбу, из-под шапки, выпирали жалкие волоски, создавая подобие то ли чёлки, то ли зубов старого курильщика. — Змей, опять решил под Андрея косить? Ему эта фигня, блин, хоть идёт. — Эй, мама сказала, что так лучше. Так о чём базар? — Он, — Вася ткнула пальцем в меня, — не хочет мне помогать. — Я не умею, сказал же, блин. — Я не прошу делать, прошу только показать, блин. — А вот повторять некоторые слова за мной лучше не надо. — Что за штука-то? — Вот, — она протянула игрушку. — О-о, сломал такой буквально за месяц. Конечно, украденный был, но всё равно жалко. — У тебя был бумеранг? Змей пожал плечами и обратился к сестре Славки: — Если не умеешь, могу помочь. Надо? — Да! — Змей, ты его запускал? — Было дело. Если бы кое-кто меньше дрался с ашками, а хоть иногда норм базарил, то и узнал бы что-то. Староста их показал как надо. Ростик подмигнул, взял в руки пластиковый бумеранг и стал изучать, словно купюру на подлинность. Я присел возле забора, стало даже интересно, правду ли говорил друг. Любил же он всё-таки ввязываться в нежности, как бы не отрицал. Да, он говорил не о детях, а животных, однако принцип прост: если кто-то так просит о заботе или ласке, как можно отказать? «Как можно отказать?».