Три черничных полосы

Создавалось чёткое впечатление, что такой день уже был. Я, в белой футболке, чистых спортивках, без кепки, поскольку она, цитата: «драная и делает из меня криминального вида человека», везу маму, держащую в руках свежеприготовленный пирог — в этот раз не сливовый, — в соседний дом. Только, теперь папа шёл рядом, неся одной руке пакет бледно-розового цвета с кучей нарисованных тюльпанов и с настоящими в другой. Мама говорила, что мне нужно будет сказать хотя бы больше трёх слов, а желательно и предложений. Но разговоры не были моей сильной частью. Тем более — поздравления. — С днём рождения! — первым выкрикнул отец, стоило двери открыться. Пока они с мамой наперебой заваливали тётю Дашу пожеланиями, которые они говорят каждый год, на каждом празднике каждому человеку, я едва успел вставить свои: — Поздравляю с днём рождения, тёть Даш. Однако, её как будто мои слова обрадовали даже больше, чем помпезные речи родителей. Она поцеловала меня в щёку, остался небольшой помадный след, но с помощью двух салфеток и тщательного вытирания он исчез. Как и улыбка на моём лице, которую пришлось прятать, кусая язык до боли. Я так и не понял, знала ли тётя Даша о том, что мы придём. С одной стороны, она так удивилась, когда мы постучали, в хорошем смысле, была в фартуке, а на диване лежал плед с кучей игрушек. С другой стороны, на столе уже стояла огромная порция салата, из кухни пахло ароматным чаем, а Вася всё твердила о каком-то тортике, который «только нас и дожидался». В какой момент нас пригласили на праздник и когда мы успели согласиться — не ясно. Но это произошло, так что уже скоро мы оказались за одним столом. Славы не было дома, Вася о нём и не упоминала. Пока взрослые обсуждали года прошедшие и грядущие (словно пенсионеры, Господи), мы получили задание убрать игрушки, накрыть скатерть и позвать Славку, если тот найдётся. Тётя Даша вовсе не хотела заставлять меня — гостя — всё это делать, однако папа настоял, чтобы от меня была хоть какая-то помощь. «Ты же не пропустишь день рождения тёти? Мне не отвечаешь, так ей надо». Три года я толком не заходил сюда. В этот дом. Да, бывало заглядывали, по-соседски, на полчаса, или маму нужно было привезти, или, что было лишь два раза, пробраться в комнату к одному несносному готу. Причины были довольно разнообразные, а некоторые и вполне тайные. В детстве я здесь не бывал. Или не помнил этого. Может, совсем крохой, когда ещё до стола бы не дотянулся. Тётя Даша мне всегда казалась странной. Слишком приветливая, слишком ответственная, слишком следила за временем, слишком любила помогать и дарить. Илья считал, что её улыбка — маньячная, Сокол, когда мы только-только познакомились, верил, что она та самая Пиковая Дама, которую кто-то призвал неудачно, только Ростик вечно краснощёким возле неё ходил, словно влюбился. А я не придерживался ни одного из этих мнений, имел своё — никакое. Чем дальше я был, тем больше было всё равно. На всех, особенно на тех, с кем не общался вовсе. Пока не наступило то самое. То самое «три года назад». Дни в больнице казались слишком долгими, странными, страшными. В части коридора, где мы ждали, пока маму прооперируют было очень холодно, зато возле её палаты — жарко. Сиденья словно были слишком твёрдыми, скрипучими, даже в сравнении с асфальтом. Потолок с серыми пятнами и стены со множеством чёрно-белых распечатанных листовок с информацией о заболеваниях и способах профилактики раздражали не меньше, чем фраза: «идите домой, мы скажем, когда она очнётся». Раньше я старался сбегать, когда отец ловил. Привычка эта дурная осталась и до сих пор, что жутко мешало, однако в те дни я сидел рядом с ним. Сколько мог. Он заметил, что я рядом только следующим утром, когда вернулся со стаканом воды и застыл в двух шагах от меня. Как будто впервые увидел. — Можешь идти. Можешь идти домой, — прохрипел папа. — Я останусь здесь. — Зачем? — Затем же, зачем и ты. Я жду, когда она очнётся. Я хочу знать, что она жива. — А тебе не всё равно? Разве ты помнишь о том, что у тебя есть родители? — Ты решил сейчас про это базарить, реально? — Выкинь, Бога ради, этот мусор из своей речи. Господь не внял моим молитвам, чтобы ты остановился, но я не прекращу. И не прекращу молиться за твою мать. — А тебе не всё равно? Разве ты помнишь о том, что у тебя есть семья? Мы не прекратили разговаривать после этой фразы. Однако диалог закончился. Он принёс мне два пирожка из буфета, попросил врачей осмотреть меня (всё-таки где-то виднелась застывшая кровь, а после еды органы едва не вышли наружу). Так прошли ещё одни сутки. Запомнилось, что у нас дома вода из-под крана была лучше, хоть это и была больница, но пить было невозможно. Пахло не канализацией, за то уже был рад, пусть, нам и было всё равно когда мы такую пили с парнями — зато бесплатно. Ещё никогда прежде я не видел, чтобы отец столько не спал. Злость смешалась с усталостью, слёзы не могли вытекать из его глаз, для этого нужно было моргать. Или хотя бы что-то чувствовать. Не видел бы, как он плакал в первую ночь, не поверил бы никогда, что папа на это способен. У меня не было телефона, однако были друзья. Которые не знали, где я, но искали. Об этом стало известно позже, когда я уже оказался в Скуграх. Чтобы туда попасть мне не нужно было делать ничего, буквально. Я ничего не делал, кроме того, что сидел, уходил на минуту в туалет и молчал. Казалось, что наше отличие с отцом в те дни было — он не спал. Или просто забывал закрывать глаза. — Езжай домой, — в очередной раз отчеканил папа. — Нет. Пока она не очнётся. — Ей уже лучше, не надо тебе пока тут быть. Если ещё помнишь, у тебя есть дом, где твоя кровать, одежда, где есть душ и еда. Маме не нужно видеть тебя в таком виде. — Я не собираюсь вам глаза мозолить, эй. Услышу, что надо, тогда сразу уйду к своим. И можешь не переживать, что увидите снова «в таком виде». — Ты мой сын, прими заботу и послушайся же хоть раз. Сбежать хочешь? Сбегай. — Он говорил таким спокойным и ровным голосом, что становилось страшнее, чем в моменты крика или устрашений о Божьей каре. — Только хоть на ночь забудь о принципах. Поешь нормально, что хочешь, оденься теплее, а не это… Откуда такой свитер, мы его не покупали? — Нашёл. Реально, блин, домой? Один? — Один. Хотя, подожди. — Отец достал телефон и со второй попытки дозвонился до нужного абонента. — Даша, добрый вечер… Да, да, справляемся… Спасибо за тёплые слова, храни тебя Господь… Пока без сознания… Ничего не нужно привозить, не напрягайся… Я звоню по другому поводу. «Маме Илюхи звонит? Зачем?» — думал я в ту минуту. Но думать и догадываться мне не удавалось ни сейчас, ни тогда. Он звонил не маме Картавого, что стало облегчением, временным. Папа позвал нашу соседку забрать меня, проследить за всем, что делаю, не подпускать к дому парней. Всё, чего хотелось — сбежать прямо из такси, тем более, что кости вполне могли срастись, если бы упал на большой скорости. Нас довезли до её дома. В деревне стояла тишина, прерываемая только звоном колоколов. Беззвёздное небо давило, словно пыталось прижать к земле, заставить меня стать ею, поскольку забрать к себе оно меня не могло. Такая звезда бы не светила никогда. Леденящий ветер напомнил о том, что лето давно закончилось, а стук зубов — о том, что я не был готов к этому. Долгие споры, ругань, крики соседей, что мы им надоели, очередная ругань, попытки сбежать — лишние слова только лишние минуты держали меня на улице. Торг, отрицание, что там ещё? Все стадии принятия были пройдены как по учебнику, пока я не согласился зайти внутрь. Не своего дома, её. Папа решил перестраховаться и попросил тётю Дашу следить за мной, разрешил даже пожить у нас, но она вывернула всё иначе. Тёплый душ. Он делал меня виновным. В том, что наслаждался им, пока страдали родители, в том, что наслаждался, пока парни, наверняка, бродили по улицам без всего, в том, что тратил время и воду человека, который даже толком не знал меня. Я всё больше винил себя в том, что произошло с ней. Я не хотел соглашаться, однако выбора не дали. С виду слабая и тихая, соседка оказалась довольно стойкой и решительной. И она очень даже ловко заставила меня помыться и переодеться — облив из душа. — Как себя чувствуешь? — спросила тётя Даша, когда я вышел в чистой одежде. — Живой. — Илларион Дмитриевич сказал, ты не ел толком. У меня только рис из горячего. Сварить чего? — Не суетитесь. — Чай? — Не суетитесь. Я должен своих найти. — Не знаю, кто эти твои «свои», но сегодня ты должен что-то поесть и до утра залечь в кровати. — Нечего сюсюкаться из-за того, что батя приказал. — Он запретил тебя возить в больницу, вообще выпускать. Но если сегодня будешь слушаться, отвезу завтра к маме. Хотя, не думала, что тебе есть дело до того, живы ли они. — Они первыми забили на меня, я лишь подыграл. Но не значит, что не человек. И вообще, я хоть через пару часов окажусь у больницы, зачем слушать вас? — Чай будешь? — спросила она, проигнорировав вопрос. И так несколько раз, пока я не сдался. — С сахаром. — Сам положишь. Какой? — А есть выбор? — Чёрный, зелёный, красный. — Какой? Ха, такого не существует. Закатив глаза, тётя Даша поставила на стол две чашки, залила кипяток и положила пакетики. Я поверить глазам не мог, когда вода стала окрашиваться в красный. Яркие цвета, каждый лепесток, что выходил из пакетика изгибался, мягко шёл до стенок чашки, чтобы потом соединиться с другом и в своих объятиях закрасить оставшиеся прозрачные частички. Пока я наблюдал, тётя Даша рассказывала, как ездила в Турцию и там впервые попробовала такой чай. Да, у нас был не тот, однако с таким ароматом было неважно. Половину истории я прослушал, но хоть что-то запомнил. Она выполнила обещание. Уже в два часа дня я стоял вновь возле отца, который не мог улыбнуться, но всё же несколько стал счастливее, просто сделал не такой тяжёлый выдох, стоило ему увидеть меня. Может, я всего-то перестал так вонять? Верить в то, что он был рад мне, не казалось чем-то адекватным. С парнями встретился возле рынка, точнее — с Соколом. А он уже помог найти и остальных. Мы были полным составом, семеро беспризорников из Дна и его деревень, которые объединились, чтобы выжить. Пусть, на тот момент я уже не выглядел таковым. С новой одеждой, чистый, с обработанными ранами. — Фигово, — заключил Картавый после того, как услышал всю историю последних дней. — Мы думали, где ты пхропал. Стучались в дом. Главное, жив, бхрат. Я скучал, блин. Молодец, что сбежал. Сказали, сегодня Шеф всех собихрает, ты там был, в Пхригохродном. Погнали, может, что-то толковое будет. — Не варик, брат, мне в больницу завтра. — Зачем? — Моя мать там лежит, придурок. И, возможно, из-за меня. — Тебя это волнует? Будь там мои, я бы не дёхрнулся с места. Как и все наши. Они отказались от нас. Тебе ли не знать, бхрат? — Я просто хочу, блин, знать, что она жива. — Зачем? — Я беспризорник, а не убийца. — И что будешь делать? «Иисус, ты там есть? Совет нужен. Если родители — болваны, с которыми не хочу и в жизни общаться, стоит ли переживать из-за их смерти? Чувство вины играет свою роль, или в самом деле мне не до конца пофиг? И что делать, если от встречи с Шефом зависит, получим ли мы какую-нибудь поддержку от уличного? Что делать, если я хочу, чтобы мама была жива? Хочу первым это услышать». Вопрос Ильи поставил перед главным выбором. Тогда я сделал ставку на то, на что бы и не посмотрел. Скрытно, но ясно для самого себя. Ничего не изменилось в других людях, но что-то надломилось во мне. И пришлось просто отказаться. Илья, слава Богу, ничего не рассказал о том разговоре, но был разочарован. Ночью удалось поспать лишь час. Я встал около пяти, чтобы пешком добраться до поликлиники, где ничего не менялось. Массивные серые облака закрывали доступ любым лучам — лунным и солнечным. — Тебя Даша привезла? — грубо спросил отец, безжизненно глядя перед собой. — Да. Я так уверенно соврал, что, быть может, от этого даже чудо произошло. Иначе не знаю как объяснить, что тётя Даша спустя полтора часа оказалась в одном с нами коридоре с чашкой кофе и контейнером с салатом. Она отдала их папе, который чуть улыбнулся, тронувшись добротой, однако кусок в горло едва лез. Хотя еда выглядела аппетитно. Но, хотя бы кофе выпил. Словно зная, что я сказал, тётя Даша вскользь упомянула, что я ночевал у неё. А после, когда подошёл врач, отвела меня в сторону. — Последний раз покрываю. Завтра не буду врать. Священнослужителя обманывать — до чего доводишь. — Я не просил. — Это вместо «спасибо»? — Вам же проще, когда меня рядом нет. — А если завтра придёшь с разбитой губой? Или пропахнешь сигаретами, водкой своей, кто знает, что вы там находите. Сказать, что я виновата? — Сам придумаю, не его дело. И не ваше. — Неужели ты не хочешь жить дома? С семьей? — Хочу. Семья появилась, на дом не заработали ещё. — Тогда ответь себе, что ты тут делаешь? Я думал над этим вопросом. Когда взрослые просили ответить самому себе на какой-либо вопрос, становилось ясно, что хорошего от этого ждать не стоило. И в этот раз я также подумал, пока не вспомнил слова Картавого. «Я уже предал их раз. Вчера. Но если предам, буду жить в уюте, пока они останутся на улице… Я не узнаю уже себя. Неужели, они нужны мне? Неужели, хочется попробовать вновь?». — У меня ключей от дома нет, как и дома. А к маме пешком добираться труднее, и не каждый пустит после ночёвки на улице. Короче, можно ещё раз на диван? — спросил я, стоя на пороге соседнего дома почти в двенадцать ночи. — Ты можешь оставаться сколько нужно, я обещала, что ты будешь цел. — И чего вы такая добрая? Противно уже, на улице бы не выжили. — Ты тоже добрый, Артём. Просто суровый. И наглый. И упёртый как баран. — Эй! Я не постесняюсь грубых слов, Дарья… — Даша. Зови меня просто тётя Даша. Опять красный чай? «А она не такая сука». — Надеюсь, это — комплимент. «Я это вслух сказал?». — С чего вдруг вы такая добренькая со мной? — Я же тебя с пелёнок знаю. И с твоими родителями мы дружим. — Вы меня не знаете. Просто видели. — И видела, что тебе не хватает заботы. От которой ты бежал и которую сам не даёшь. Я бы ушёл сразу, как убедился в том, что мама жива. Не стал бы появляться в палате, чтобы не давать ложных надежд. Родителей я лишился в одиннадцать, однако нашёл тётю, которая дала знак, что всё ещё можно было вернуть. Что взрослые могут не бесить, не осуждать, не принижать. Хотя, последнее всё ещё было под вопросом. — Откуда такой вкусный, Дашенька? — спросила мама, допивая вторую чашку чая. — Коллега привёз после отдыха, всем по сто грамм красного турецкого чая. Заваривать если ещё и с ягодами, то получается великолепно. — Вкусно, — отметил я. — А когда будет торт? — протараторила в третий раз Вася. — Сказала же, как Слава придёт. — Оставим ему кусочек, попробует потом. Количество разговоров о Славке несколько раздражало. Его упомянули несколько раз за последние пятнадцать минут, и плевать, что это его дом. Когда тётя Даша стала убирать тарелки, я уже сам вызвался помочь. Не для похвалы или тёплых слов, а для того, чтобы просто помочь. Потому что знал, что даже такое может называться заботой. И это то, что я мог дать. Их кухня сильно отличалась от нашей, как минимум тем, что она не была рассчитана на людей с ограниченными возможностями. Но была больше. На стене висел рисунок, который раньше я не видел: девушка, похожая по цвету волос и силуэту на хозяйку дома, стояла у костра с шашлыком в одной руке и чем-то похожим на огромную горящую спичку во второй, а по другую сторону огня стояли две чёрных фигуры — побольше и поменьше. — Это Васькин? — спросил я, ткнув в рамку. — Да, ещё в детском саду нарисовала. После того, как впервые побывала тут, и я ей шашлык пожарила. — Не знал, что вы умеете. — Не умею. Лук сгорел, а на одном шампуре было полусырое мясо первые двадцать минут. Потом научилась, но мастером в этом деле меня назвать сложно. — Не помню даже, чтобы вы готовили здесь его. Я бы попробовал, ещё и пол деревни бы пришло. — Не удивительно, что не помнишь. Это было… — Понятно. — Я уже минуту пытался протереть дырку в тарелке, не решаясь произнести всего одно слово. — Тётя Даша, я, короче, кое-что сказать должен. — Только не говори, что я в итоге оказалась стервой. — Что? Я не говорил такого. — Да, но первая буква-то та же. — Блин, я что, это вслух сболтнул? — Нет, просто рот открывал, догадалась. Расслабься, Артём, шучу. — Ну да, ха. Вообще-то, я не сказал вам, а нужно было, это же всё изменило, прям реально сильно. — Артём, ближе к делу. И отложи блюдце, пока рисунок не стёр. — Спасибо. — Да не за что, не отвлекайся просто. — Нет, вы не поняли. Спасибо. За то. За то, что у меня появилась тётя Даша. «Ой, нет, только не слёзы. Терпеть не могу слёзы. Хорошо, хоть парни не плачут». Она опять испачкала меня помадой, только теперь — лоб. Какая же, всё-таки, чувствительная и эмоциональная. Так резко обняла, что я даже не сообразил, что делать. Конечно же, пришлось ответить, что, на удивление, не казалось слишком неловким. Словно мы так уже делали, словно так было даже правильно. — Можешь позвонить Славе? — прошептала тётя Даша, пока принимала поздравления по телефону. — Он где-то рядом должен быть. Я, разумеется, согласился. Даже был рад такой просьбе, которая официально позволяла его доставать. Была лишь одна проблема — доставал меня он. Славка стоял недалеко от моего дома с цветами, в окружении КУКУ. Выйти на улицу труда не составило, однако подойти близко, прервать разговор и стукнуть разок телефоном по лбу не захотел. Или не решился вмешиваться туда, где вездесущие уши и вечно открытые рты. Я позвонил, чтобы увидеть его реакцию. Просто скинул. Лёгким нажатием на кнопку. «Я в него кину что-нибудь. А, стоп. Он… куда?». Слышать то, что сказал Слава КУКУ не было ни малейшей возможности. Однако, отдав цветы Шуре, он развернулся и направился прямиком ко мне, как будто знал, где я стоял. Или ему сказали. Но последний вариант нравился меньше. Славка так сильно сжимал телефон, что бледные костяшки побелели ещё больше. — Ты сам не устал названивать? — Славка, ты задолбал убегать. Но, короче, к первому делу, куда бы я тебя ни послал, я пойду с тобой. Он чуть нахмурился, зрачки забегали из стороны в сторону, а после, уставившись на меня лисьим взглядом, хрипло усмехнулся, сжав челюсти. — Ха, это ты так извиняешься? — Мгм, — коротко бросил я после минутного молчания. — Там тебя как бы тётя ждёт. — Я и шёл к ней. Цветы искал. — А, так это ей. — Ну не тебе же. «Да он издевается, видно по ухмылке». — Не хочешь чуть позже, например, до ларька прогуляться? — Мне покупать ничего не надо. — Я шумно выдохнул и, кивнув, собрался развернуться. — Можем минут через двадцать за черникой сходить. Я обратил к нему взгляд полный надежды, испуга, что мог испортить что-то, мольбы. И Славка стёр всё это, когда вновь перестал быть равнодушным, когда вновь показал нежность, даже ничего не говоря и не делая. — Думаешь, твоя тётя нас отпустит так скоро? — Час и двадцать минут. *** — Как будто вехрнулся в детство, — протянул Картавый, потягиваясь на раскладушке. — Да, мы давно не ночевали так. Вместе. — Да не, я о том, что бы спать почти на улице. Хразхруха хохрошая. Мы никак не могли заставить себя подняться, хоть и слышали, как папа несколько раз звал нас за стол. Последнее предупреждение было уже рядом с дверью, однако, в комнату он ещё не заходил. А это значило, что лишние пять минут ещё были. Сколько мы с Ильей проболтали ночью — не известно. Наверное, последний раз похожее было, когда в том году заселился первокурсник в нашу комнату. С новенькими обычно долго приходиться говорить, чтобы узнать о новом соседе всё и, в свою очередь, по новому кругу рассказать о себе. Только лежали рядом не соседи и не просто новые знакомые. Лежали едва ли не братья. Не по Богу, не по крови или документам. По душе. — На забхрошку ходил? — Она ещё жива? — Ну ты чего! Конечно. Кто хразбирать будет её? Тем более, что там столько твоих бумажек, ха. — А ну заткнись. Откуда узнал про рисунки? — Шура. — Ну и КУКУ. — Не. Не думал, что скажу такое, но она — не КУКУ. Остальные — может быть, но не она. — Подружился с подругой будущей жены? — Не смешно. Она когда уезжать собхралась в ваш этот Петрозавод и… — Петрозаводск. — Ну да, его. Так, те наехали, а она им ответила в своём стиле, послала, даже сказала, что давно ждала, когда сможет уехать от них. — Женская дружба. — И не говохри. Половина людей в одном месте, половина в другом. А когда-то мы мозолили друг другу глаза каждый день. Удивительно, как до сих пор я не встретил ни одного знакомого человека, кроме Шуры, Ильи и Оли, разумеется. Удивительно, что до сих пор не пришёл на заброшку. «Как уеду отсюда, забуду про всё снова. И хорошо. И без того всё понял, а напоминать не надо. Слышишь, жизнь? Слышишь, Иисус?». — Картавый, а ты, ну когда тётя Даша уезжала, не видел, случаем, Славка был здесь? Интересно просто. — Не был, — отрезал друг. — Пять минут на пробежку за водой, пять минут на умывание и мигом за стол, — папа отчеканил как военный. — И две минуты до всего этого, чтобы кровати заправить. Выходной нужно заслужить. *** — Ты идёшь? — сквозь улыбку прошипел я. Нам пришлось зачем-то сильно наклониться, пробегая через кустарники, стараясь оставаться незамеченными. Всем было абсолютно не до нас, так что оставшиеся полчаса до начала посиделок у костра, было решено потратить на себя. На то, чтобы не зависеть от чужих взглядов, от чьих-то слов и от наших страхов. Сумерки плавно погружали деревню в сказочную темноту. Настолько лёгкую, как тетрадка с парой выдранных листов. Все Скугры оказывались в замке под одеялом, однако каждый выбирал такой потайной уголок, что остальные могли и не увидеть происходящего. Шляться в такое время в лесу — идея из гениальных. Славка не раз упоминал, что для моей логики есть одно название, с первой буквой «Г». Пока мы змейкой вились от тропинки к тропинке, от дерева к дереву, от ходьбы согнутыми до бега на корточках, я даже не мог взять его за руку, что-то сделать. Слишком было важно, чтобы ничего не выпало из кармана. — Надеюсь, сегодня без лекций о том, что вокруг и без попыток запихать мне траву в рот? — Без. Только сегодня. — Что такого ты хочешь мне показать в лесу? Я тут был, деревья как деревья. — Во-первых, секрет. — Я остановился, повернулся к нему, нагнулся и приблизился так, что носы почти соприкасались. — Во-вторых, наши пять минут тишины. Славка был готов податься вперёд, я чётко видел в его глазах каждый следующий шаг. Но вместо того, что бы поддаться искушению, я выпрямился и с самодовольной ухмылкой ждал, когда он вновь последует за мной. От Славы пахло черникой, очень чёткий аромат, который ни с чем нельзя было спутать. Пока мы шли он успел даже конфетку съесть мятную леденцовую, однако даже она не перебила тот запах. Видимо, есть кое-что, с чем не справится всему. — Что мы тут делаем? — Славка обошёл дерево, возле которого мы остановились. Неподалёку был помятый куст, а вокруг ещё несколько мелких и пустых, без ягод. — Я хочу одну фигню сделать. Чтобы, знаешь, запомнить. А ещё, тебе хочу дать понять, что это реально для меня значит. — Кажется, я начал узнавать это место. Я достал из кармана складой ножик, слишком резко, у Славки аж зрачки как пятикопеечные монеты стали. Всегда считал глупым такое, когда видел, однако, сейчас это таковым уже не казалось. Точнее, я знал, что творю Бог знает что, и даже не пытался больше оправдаться. Нацарапав плюс, я передал нож Славке, а тот всё ещё не догадался и стоял как вкопанный. — Эх ты, городской. У вас на заборах чаще краской пишут, по дереву не царапают. Так? — Я пытаюсь понять, вроде получается, однако не уверен. — Напиши мою первую букву имени. А я — твою. Будем ещё приезжать сюда — будем видеть. Однажды всё может измениться, а это останется. И не как партак, который захочется содрать вместе с кожей, блин, а как рисунок ручкой. Потому что ручка не стирается. — Ты, видимо, не пробовал синей частью ластика. — Ты всё испортил. — Да ладно тебе, я шучу. Не знал, что ты можешь такое придумать. — Само как-то в голову взбрело, — я пожал плечами. Словно это была контрольная по геометрии, словно он был архитектором — Славка очень аккуратно выводил каждую из трёх линий моей простой буквы. Я следил за его движениями, за тем, как он сжимал челюсти от напряжения, как крепко держал нож. Одна из длинных прядей в его чёлке уже перекрывала обзор, упав на глаз, однако Слава не отвлекался. Я сам хотел её убрать, но не стал. Не стал отвлекать мастера от работы. Именно так он тогда выглядел. «На улице был много, а не загорел почти». — Твоя очередь, — тихо сказал он, протягивая мне ножик. — Я тут понял, что ты мог написать «ш». Хотя, и это бы поняли. — Поняли? — Ну, другие же будут видеть, думать, кто это оставил. Поймут. Не хочется, чтобы какие-то мысли у всех возникали не о том. — Какая разница, никто же о нас не знает. Но, если хочешь, не пиши «с». Используй «в», неплохой вариант. — Типа Ворон. — Типа Вячеслав. Но и твой вариант мне тоже нравится. Царапай, кот. «Однажды я не посмотрю ни на что и за такие прозвища, в самом деле, цапну по перьям этого Ворона». Смеяться-то я смеялся, когда Славка острожно выводил букву, однако сам был не лучше. Думал, получится быстро, но что-то не давало пустить всё на самотёк. Как будто это штрих в гениальной картине, которую испортить легче лёгкого. Сперва пошла вертикальная линия, за ней — нижний полукруг. Стоило его закончить, как на землю повалились части коры. В конце рука уже пару раз дёрнулась, отчего получилось всё-таки неровно. — Как будто «Б», — сквозь зубы сказал я. — А я вижу «В». Мне нравится. — Точно? — Ага. — Слава сделал шаг назад, с яркой радостью осматривая ствол дерева, который был то ли испорчен, то ли украшен нашей маленькой тайной. Пока оно живо, будет живо и воспоминание о нас, об этой будто дружбе, тайной будто дружбе. — Надо закрепить успех. Не успел Славка ответить мне, хотя в его глаза застыл вопрос «как?», а я уже оказался рядом. Никогда ещё не чувствовал такого рвения, такого энтузиазма, никогда не думал, что решусь сделать это первым, ещё и с таким порывом. Я поцеловал его. Так, словно уже все вокруг спали, словно мы не обещали так не делать при свете, словно ещё недавно не пытался оттолкнуть его. Вокруг шумела лишь природа, люди эту симфонию не прерывали. Да, мы со Славкой вторглись в её ритм, однако больше мешать не собирались, наслаждаясь звуками вокруг, запахами, секундами вместе. Волосы вставали дыбом, мурашки бежали по следам касаний, когда Слава опустил ладони на мои плечи, а затем стал водить вверх-вниз по рукам. Смелость проснулась не только во мне, но и в нём. Хотя, в нём она, скорее, усилилась. Робкие касания быстро переставали таковыми быть, ровное дыхание испарялось с нормальным сердечным ритмом. Отстранившись, мы ещё минуту стояли молча, глупо улыбаясь, глядя друг другу в глаза и не отпуская. Славка провёл ладонью по муршкам и сказал: — Думал, показалось. — Ой, у самого-то щёки горят, блин. — А ещё, — он дотронулся до затылка и я дёрнулся как от щекотки. — Смешной ты. — Счастливый просто. Хотя выгляжу так, словно меня током шарахнуло, да? — Нервным ты был, как я когда-то. А ещё к нежности не привыкший. — Я когда-то запомнил, что нужна забота. И не только давать её, но и получать. Не хвтать всякого может. А теперь всё хватает. — Разве то, что мы делали хоть как-то напоминало заботу? — Она входит частично в это «всякое». Пять минут тишины, пять минут разговоров, пять поцелуев — или больше, считать не было времени. Пора было возвращаться. Нас звал костёр, звала ночь. На выходе из леса Славка остановил меня. Мы словно были на границе миров, за которой все бы всё увидели, но пока что было безопасно. — Однажды, подруга поделилась со мной мыслями, — спустя несколько попыток нормально начать речь выдал Слава. — Я запомнил, но только сейчас придал этому значение. Она сказала, что первый поцелуй — это не с тем, с кем губами коснулся, а с тем, кто важен. И кому ты важен. Понимаешь? — И что хочешь этим сказать? — Никого у меня не было до тебя. «То ли слишком сопливо, то ли приятно». — То есть, ты согласен с этим? — Кажется, да. Так что, можно смеяться, что мой первый поцелуй был в кустах в шестнадцать. — Странный ты, Славка, — издал я смешок. — Возможно. За это и нравлюсь тебе. — Не из-за этого. Подловил. По ухмылке было всё понятно, но я отрицать не стал. Нечего уже, поздно. Но сказал я не всю правду. Хотелось отрицать что угодно, назло. Но его странности — часть того, что зацепило. Сошлись две противоположности со странными схожестями, сцепились в лете и зашагали по короткой дорожке. «Приспичило же ему сесть рядом». Более свежим взглядом я смотрел на нашу компанию, в которой появилось несколько незнакомых лиц, попросившихся посидеть с нами. Оля между песнями клала голову на плечо Илье, смотрела на него с любовью, не забывая просить о том, чтобы он что-то сыграл определённое. Они с КУКУ заранее договорились. Картавый не поддавался, почти всё время. Я хотел быть на его месте. Нет, не чтобы Оля так вела себя со мной, а чтобы можно было сидеть рядом со Славкой без боязни соприкоснуться даже краешком футболки. Но грустить не было времени. Абсолютно не было. «А ты, оказывается, фанат «Зверей». Кто бы мог подумать». Каждую песню он подпевал, одну сам попросил сыграть. Её знали лишь трое, включая самого Славку. Он не стеснялся петь, только в самом начале слишком тихим был, когда понял, как неуверенно ему подпевают остальные. Его голос звучал даже ровнее мелодии, поскольку в середине Илья сбился с нот, но быстро восстановился. Я слышал песни в его исполнении, но обычно это были две-три строчки из рок композиций, цитаты, которые впечатались в его голову, ноты, которые, как он сам говорил, мечтал взять. И сейчас мне было слышно только Славку, хотя, не только мне. Просто такая сильная любовь Ты ещё не знаешь Просто такая сильная любовь «Выбрал же». Каждый, пока игралась эта песня, смотрел на того, кто ему не безразличен. Официальные парочки или те, кто ещё не признался, неважно. Только я закрыл глаза. Потому что, не мог видеть. Но этого было и не нужно. Не нужно было поворачиваться, души и без того были рядом. Моя и его. Есть ещё миллион способов установить контакт. Достаточно просто поверить и отключиться ненадолго от сознания. Так кое-кто говорил. — Ну почему нельзя её? — ныл Андрей. — Детей же нет здесь. — Это не значит, слышь, что такую фигню будем играть. — Но Славика же послушали. — Я пхросто знал как игхрать её. А твою — нет. Ещё идеи? — А, может, ранеток? — внедрилась в разговор Ларка, которую мигом поддержала вся женская половина. — Нет, — высказалась мужская. — Мы за два часа сыгхрали много. Может, поболтаем и поедим? — Да мы поели, — пожала плечами Танюха. — Поздхравляю. Ростик, задобрив предварительно жареным хлебом и соком главного музыканта, попросил того вновь сыграть одну песню, которую знал каждый. Он сидел рядом со мной, подталкивал, чтобы я поддержал, чтобы остальных заставил поддакивать. Но никто и не был против. Правдаподобный текст. Лето. Мы не знали друг друга, всё произошло так случайно этим летом. И всё в самом деле замерло, пошло совсем не так, чтобы потом плыть в нужном русле. Бодрый ритм будил тех, кто уже устал от посиделок, кто отмалчивался, а лишь слушал. Было важно лишь проорать песню, так, чтобы исполнитель упал, даже находясь за сотни километров, — никто не предполагал, что найдётся человек с талантливым голосом. Змей на припеве резко заключил меня и Олю в объятия, начал качаться из стороны в сторону. Тогда я понял, как же люблю своих друзей. Импульсивный Ростик даже не знал, что он сделал — просто действовал по зову сердца. Я положил одну руку на его плечо, вторую — на Славку, а тот в свою очередь — на меня и Шуру. И так сделали все, кроме Ильи, что был занят инструментом. Теперь можно было и посмотреть на Славу. Просто запомнить его лицо в свете танцующего огня, так близко. «Вот, ведь, как бывает. Надо запомнить, не буду записывать. Я счастлив. И не только сегодня, просто сегодня это сказал себе. Был и буду».