Три черничных полосы

— Он, кажется, сильно шумит. — Сильно шумишь только ты, Тёма. Не надо прыгать с рюкзаком, соседи все проснутся. — Кто все? Двое в моём доме и двое в твоём? — Тоже много. Мы встретились вновь в ночь. Как делали все эти дни. То в темноте, то под рассветным солнцем, словно какой-то ритуал — найти друг друга между домами. И каждый раз поиски оборачивались успехом. Каждая новая встреча даровала больше спокойствия, больше понимания и меньше бездумных слов. Не знаю, давал ли Славка себе такое обещание, или ему это и не было нужно. Я же тем временем поклялся не тратить зря время. Не тратить его на ненужные перепалки, лишние грубости, на гордость, которая приводила лишь к ссорам. Да, конфликты разрешались и позволяли нам становится лучше, однако была ли там польза в самом деле или это всё — маска? Идея пойти ночью к забору была не моя. Опасно, слишком. И нечего нам там было делать, когда в распоряжении была вся деревня. Мы могли засидеться в лесу, прятаться у заброшки, лежать на траве где угодно. Мы могли говорить, могли молчать, смотреть и закрыть глаза, слушать друг друга и себя. — Зачем нам туда? — вновь не выдержал я. — А если наткнёмся на кого-то из моих? — Спрячемся. — Уверен? — Нечего в это время твоим пацанам делать тут. В конце концов, я, блин, в кустах спрячусь, а ты можешь быть у вашего забора хоть круглые сутки. — Скажи хотя бы, почему именно там? — Там никто не найдёт. Поверь. «Ладно. Но я всё ещё ничего не понял». У Славы, казалось, довольно забитый рюкзак. Я надеялся, что мне просто показалось. Да, сам взял немного, в одиночку лишь слегка заполнил бы, однако не значило, что коробка, которая занимала половину сумки, была бесконечной. Он шёл в ночи так, словно это — его мир. Днём на Славке вечно была косметика. То более заметно, то менее. А сейчас — ничего. Волосы лежали небрежно, футболка мятая, видимо, в ней он в кровати валялся. Я был, конечно, не лучше. — Ай, блин, — выругался я тихо, споткнувшись о колышек, торчащий из травы. — Советую очки всё-таки однажды купить, — усмехнулся Славка, подтянув рюкзак. — Да сегодня просто ночь чёрная. Как будто под тебя специально. Он развернулся и взял меня за руку. Лицо было таким серьёзным, однако по одним только глазам можно было любому встречному прочесть: «я улыбаюсь душой, а сейчас дай выпендриться». — Придётся быть твоим проводником в твоём же месте. — Веди, чего уставился? — Ничего. Пойдём, буду учить тебя видеть. — Умею я смотреть. Ночному зрению научишь? — Захочешь — научу. «Ты запомнил утро, а я никогда не забуду ночи. Ни одной». Дальше путь был намного легче. Никогда бы не подумал, что кто-то будет вести меня к месту, откуда не вылезал один подросток несколько лет. Я был там каждый день, с редкими пропусками. А теперь бродил слепым котёнком, шептался с тёмным проводником, несмотря на то, что пространство позволяло говорить во весь голос. Не было у меня голоса. Я неустанно дёргал Славку за серьгу, а тот не стеснялся давать за это щелбаны. Было удивительно, как никто ничего не видел. Может, были хорошими актёрами? Зеркал вокруг не было, нельзя было понять, как же мы выглядели со стороны, как смотрели друг на друга, что делали такого особенного, помимо парочки очевидных вещей. Эта тайная дружба была скрыта не из-за сомнений, а из-за её слишком правдивой реалистичности. Или реалистичной правдивости. «Иисус, я ещё к тебе вернусь. Но сегодня ты мне вновь не помощник. Прости, ты был нужен не в такие моменты. Когда я счастлив, то я сам по себе». У забора было пусто. Только мы. Пейзаж один на все времена, который отличался от предыдущего дня лишь количеством мусора. Хотя, мы старались не оставлять лишнего. Несколько листьев упали на нас. Напоминание о том, что осталось немного до осени. Слишком раннее напоминание. Раньше не замечал, что до сентября что-то происходило с деревьями. Может, стоило приглядеться? Славка опустил рюкзак возле самого высокого и массивного дерева, разминая уставшие плечи. Я бросил свой, вовсе не так аккуратно, однако в нём ничего хрупкого и не было. Около минуты пришлось повозиться со старой молнией, которая застревала на половине пути, а потом расходилась. Мне было важно не только что бы рюкзак открылся, но и что бы получилось вернуть его отцу в целости. — Вот, что нашёл. — Я протянул Славке синюю жестяную коробку, в которой уже не было запаха печенья. Не знал даже, каким он был, покупали без меня. — Отлично. — Уверен? У тебя же вещей, блин, будто в поход на неделю собрался. — Так только кажется. — Он огляделся и заострил внимание на крупном дереве, у которого и скинул вещи. — Здесь? — Не-е. — Почему это? — Найдут. — Кто найдёт? Я, вот, не собираюсь никому говорить что здесь закопал, с кем, когда и где. — Я не куку, чтобы о таком базарить. Но лучше не надо. Захочет кто, вдруг, клад поискать. А под деревом — самое то. — Если только ты крест нарисуешь. — Надо что-то неочевидное. — Идеи? Я огляделся, понимая, что вариантов почти не было. В любой точке деревни шанс того, что кто-то нашёл бы эту коробку выше — там хотя бы люди ходили, а не только мы. Здесь же появлялись лишь те, кто знал об этом месте или мелкие дети, искавшие приключений на одно место. Да и бродить всю ночь в поисках идеальной тайной точки, чтобы встретить утро с полными рюкзаками, — идея не из гениальных. «Там, где сидим — точно нет. Пацаны часто на коленках ползают, роняют что-то, криворукие. С деревьями всё ясно. У информационного столба? Не вариант, там копаться даже мне не хочется, помню, чем та земля пропитана». — Тот куст, — кивнул я в сторону. — Куст? — повторил Славка. — Глухой? Да, куст. — Может, найдутся ещё варианты? Как будто, там обычно и ищут что-нибудь. Те же собаки. — Просил идеи, вот — идея. — Упёртый как баран. — Ты не лучше. Так как нормальных и удовлетворяющих обоих вариантов не было, то единогласно приняли последнюю идею. Хорошо, не единогласно, просто так выпало, спасибо монетке. Мы сели, разложив вокруг множество вещей, однако мелкие ещё оставили в рюкзаках. Между нами стояла жестяная круглая коробка, ещё совсем пустая. Никто не решался первым бросить туда хоть какую-то безделушку, хотя хотелось обоим. Однако время бежало быстрее, чем рассчитывали, быстрее, чем мы могли двигаться. То, что мы медленно шевелились, не помогало в этот раз, просто успевали сделать меньше. Я положил первый. Это была упаковка от жвачки в форме сигареты. И сразу за ней — сломанный, почти закончившийся карандаш. Им я рисовал весь этот год, по большей части. В том числе и его знак, и одну из своих экзаменационных работ. Славка не стал отставать, закинув поверх билет из кинотеатра и такую же бумажку от жвачки. И стал ждать меня. Он вертел в руках кассету. То ли сомневаясь в том, чтобы её оставить под землёй, то ли просто молча торопя меня. — Что это? — любопытство взяло верх. — «Звери». Мы из этого альбома пели в тот раз у костра, помнишь? — Помню. Не думал, что на столько фанат, чтобы их кассеты покупать. — Это не моя. Но ничего, новую куплю, придумаю что-нибудь, если заметят. — У меня, вообще-то тоже одна есть. Не моя. — Я чуть-чуть повозился, однако получилось вынуть нужную вещь. «Так и не слушал полностью. А теперь и не получится. Жалко ли? Не совсем». — Не думал, что ты их фанат, — спародировал Славка. — Родители. Но давно не ставили её, может, и не заметят. — С моими всё ясно, а ты почему именно эту выбрал? — Сам вспомни. Подсказывать не буду. На этом разговор прервался, а песни окунулись в коробку воспоминаний. Неудачный эскиз с его комментарием, очередной сломанный карандаш, листок с единственной пятёркой, что он мне поставил. Каждая новая вещь становилась всё более и более бесполезной, но более и более запоминающейся. Я и не задумывался, сколько всего неосознанно хранилось на полках и среди хлама. Столько всего, что могло напомнить о нём. Если взглянуть мимолётно — ничего. Однако, чуть-чуть дольше — история. «Так даже лучше. Не потому что не буду видеть, а потому что так оно сохранится. Точно сохранится». Славка в свою очередь положил две резинки от сладких часов, подорожник и чёрный абсолютно новый карандаш. Он был словно только-только из упаковки, ни царапинки, только надпись «искусство». — А он для чего? — Вчера, кажется, я уговорил тебя на портрет. — Я же не умею людей рисовать. — Научишься. И этим карандашом его нарисуешь. Когда встретимся следующим летом. Возмущение контрастировало с лёгким смехом. Он так верил в меня или просто хотел добиться цели и получить бесплатный портрет? Вопросов уже не должно было быть, однако молчать не входило в мои привычки. — А почему только один? — А тут нужны ещё цвета? — указал он на всего себя. — Тоже верно. Моргнуть не успел, как поверх мятого листа легла помада. Это было настолько неожиданно, что из открытого рта и звука не вырвалось. Но Слава либо предвидел такую реакцию, либо читал мысли, потому как ответил сразу по делу: — Это она тебя испачкала. Тогда, в лесу. В кустах. «И не жалко же». А раз ему было не жаль распроститься с ней, то и мне будет просто отдать кое-что. Я сомневался последний час, но больше не мог. Руки потянулись к цепочке, пальцы с третьей попытки смогли расстегнуть застёжку. Стало непривычно легко. И тяжело. Я уже и вспомнить не мог, когда в последний раз ходил без неё. В темноте было не разглядеть, однако, казалось, загар отложился с узором цепочки. Славка перехватил руку. Теперь немой вопрос был задан мне. — Она была со мной всё лето. «И дольше». — Не жалко? — Чтобы распаковать следующим и радоваться? Нет, не жалко. «Я что, задумался о будущем? Хотя, приятно думать, что всё сложится так, как хочется». Незаметно пролетел час, за ним второй. Они без оглядки мчались куда-то, пока мы, сидя возле куста, забывали даже взглянуть на часы. Пока не стало светло — время было. Что бы ни случилось. С чистым небом и затянутым, с дождём или градом, с росой и туманом, с криком птиц и мяуканьем бродячих котов. — Давай что-нибудь напишем на будущее, — предложил Славка, когда я уже потянулся за крышкой. — Что именно? — Что угодно. Самим себе, друг другу. Хоть шутку, хоть пожелание, хоть формулу, которую ты не смог выучить. — Вечность будешь припоминать? — Учитель пытался, это ученик нерадивый попался. — Мне нечем и на чем. Славка достал ручку из рюкзака и две маленькие бумажки. Я взял одну, она была липковатой, похоже для того, чтобы заметки клеить на доску или куда придётся. Ждать, пока Слава допишет не хотелось, так что пришлось вырыть один из карандашей, которого должно было хватить хоть на два слова. Надеялся я, пока не проткнул листок. Послышался смешок от того, чьё лицо не было видно из-за нависшей чёлки. Словно скрывал, что писал, хотя я бы всё равно увидел. Сегодня или через год. — Не убегай, не исчезай, — прочёл я вслух. — Это что? — Ну из песни. — Ты когда-нибудь запомнишь её текст? Всё лето неправильно. — А как правильно? — Услышишь, когда кассету поставим. Хотя, если посиделки будут, попрошу, чтобы Картавый сыграл. Оля и споёт тебе. — Пиши своё уже, блин. Болтун. «Я песню писать не буду». Ручкой не вышло писать аккуратно, возникла вторая дырка, но меньше. Зато сразу было видно где чьё. У одного почерк инвалида, у другого — врача, как же не завидовал нам будущим. На подобии бумажки появилось короткое: «Помни обо мне». Славка, прочитав это, забрал ручку и добавил «завтра». — Почему завтра? — недоумевал я. — Помни обо мне завтра, а сегодня просто подойди. У нас будет время только помнить. — Тогда дай сюда свою, чего это только ты исправляешь. «Не убегай, не исчезай, не бойся». И что бы ни случилось, эту коробку раскопаем вместе. Следующим летом. И не будем боятся. Я не буду. Раньше только слово пацана что-то значило, остальное казалось слишком мелочным, слишком пустым, чтобы исполнять и обращать внимание. А тут простое обещание выдалось в то, что стало нерушимым правилом. Неужели я и дальше позволю себе жить так? «Неужели я раньше жил не так?». Я верил в силы, которые ничего не делали, подчинялся словам, которые ничего не значили, был не таким и смиренным перед теми, кто требовал, но не был так прост. И так завистно, что раньше я старался предстать и сделать из себя того, кем не являлся на все сто, показывал лишь часть, выбрасывая всё остальное. Я даже себе врал, но всегда это знал, ложь — самый простой способ жить, особенно, когда всё равно на людей. Славка был таким слабаком, только сильнее меня в одном. Он признавал свою слабость и свои пороки. Я такое другим бы не показал. Слишком это, не для того, кто знает, как можно и нужно выживать. Мы стояли вновь между домами, в паре шагов каждый от своего окна. Одно движение и мы уже будем в разных мирах. Однако последний шаг остался за мной. Я резко дёрнулся, обняв Славку, так, что тот даже покачнулся. Видимо, силы не рассчитал. — До скорой встречи, — шепнул я, стиснув его в своих объятиях ещё крепче и резко отстранившись. — До скорой встречи, — ответил он чуть громче, потрепав меня по волосам. *** «Это не я, всё Илья. Он сказал». Напоминание дало мощный пинок, чтобы бездумно бродить по знакомым тропам в поисках разрухи. Разрухи, что случилась не после моего отъезда, а задолго до. Задолго до того, как мы вообще стали нормальной семьёй. Я бы и так туда пошёл, однако теперь было оправдание, почему от дел отлынивал. Всё таки уже завтра всё закончится. Родители будто хотели этого больше меня. Я рисовал носком кроссовка неровные волны на песке, остановившись на мгновение. Чёрная кепка не слишком спасала при таком ярком солнце, словно и не август, а конец июня, словно сейчас все тридцать три. Она была в разводах, в пыли, однако оставалась самой удобной. Первый шаг к кирпичным развалинам был таким тихим в реальности, но слишком тяжёлым и громким для меня самого. Вот, угол, где мы со Славкой сидели, листая журнал, который ему привезли из города. Модный какой-то, музыкальный, я ни одного лица не знал. Хотя, анекдоты там были смешные. Вот, кучка кирпичей, под которой прятал свои работы, карандаши. Наверняка, что-то да осталось. Вот, за стенкой с дырой, местечко, где спал несколько раз. Самое ровное. Куча окурков лежала по всей площади, половина, наверняка, от нас. Где-то кресты, нарисованные кусочками угля, где-то снежинки, а на одной из половинок стены даже было подобие человечка. Без лица, только круглая голова, однако пальцы были на месте, палки да палки. Сейчас дети часто свои смайлики рисовали, однако, сколько бы чего не черкал, никогда такого не делал. Никогда не думал о том, чтобы так сделать. Я присел на корточки, разбирая завал из мусора и кирпичей, в попытке отыскать что-то, о чём мог забыть как четыре года назад, так и раньше. Чуть повернув голову на шум, заметил полиэтиленовый пакет, летающий и врезающийся во всё, что только было можно. А чуть ниже лежала жестяная банка из-под лимонада. Пил я такой однажды. По пути в больницу. Тётя Даша купила, когда я попросил воды. Она спросила, пробовал ли лимонад такой марки, а ответить и нечего было. Вообще впервые слышал о таком. Понравилось, однако больше не смел требовать ни у неё, ни у родителей. Мама очнулась спустя час после того, как мы приехали. Папа спорил о чём-то с врачом. Неопрятный, бледный, истощённый, но всё равно выглядел лучше меня, даже после ночёвки в доме и нормального душа. Я и подумать не мог, что один взгляд перевернёт всё. Кроме нас двоих никого и не было в коридоре. Дверь в палату была открыта, а маму я не видел уже очень и очень давно. Всегда папа забирал, если ловили и приводили в участок, потому сбегал либо от него сразу, либо из дома ночью, едва запомнив образ матери. Не слышав, наверное, даже голоса её. А теперь хотелось, что бы хоть один звук добрался до меня. Чувство вины, которое я похоронил давно, всплыло зачем-то наружу, не позволяя правде осесть в голове. В своих мыслях я был виновником, пусть и не сидел за рулём той чёртовой машины. Она должна была жить. Я не был убийцей и никогда бы им не стал. Закрытые глаза, куча трубок, капельницы, мониторы. Серо-зелёные стены, в прошлом белое постельное бельё, закрытое окно, словно ей могло быть холодно. Издалека трудно было разглядеть насколько мама изменилась. Я прижался к косяку, скрестив руки на груди, словно обнимая себя, растирая, лишь бы не замёрзнуть. Отец и не заметил, что я встал с места. Как вдруг я заприметил движение. С ещё не таким плохим зрением увидел, как дрогнули её веки, как взгляд устремился почти сразу на меня. «Я не хотел, я думал, что успею». Я должен был успеть уйти. Но вместо этого даже не звал никого. Лишние полминуты стоял застывшей статуей, общаясь с мамой без единого слова. Страх, боль, неизвестность, облегчение и усталость — всё смешалось в нас, в диалоге между нами. Я забыл как дышать через нос, во рту всё быстро из-за этого пересохло. Но всё же дошло, что я должен был сделать. Из горла вырвался хрип: — Она, это кхм-кх. Мама проснулась. Теперь оба взрослых обратили внимание на меня. Отец в момент оказался рядом, доктор запретил нам заходить, пока он не провёл бы все проверки. Несколько секунд. Столько папе хватило, чтобы отвернутся и даже не смотреть в сторону палаты. Столько ему хватило, чтобы сойти с ума. Или это просто было последней каплей? Я сел возле него, когда врач объявил, что уже скоро можно будет навестить маму. Папа сжимал до боли волосы, царапал голову, молясь. — Прости меня, — вдруг сказал он. — Что? — Прости меня, сынок. Я, похоже, получил наказание, получил урок от Господа. И это было очень жестоко. — И как мы с мамой связаны? Вообще-то, не отвечай. Я случайно, она увидела меня. Но всё равно, слово есть слово. Я больше не приду. — Нет, — отец, наконец, повернулся ко мне. — Я потерял всех вас. Сына, жена чуть не умерла. Сколько ещё мне нужно знаков, чтобы понять, что дорога не та? — Если я сдохну, тебя это волновать не должно. — Не надо так. Прошу, сын, я усвоил последний урок. Ты уже большой мальчик, слишком. Повзрослел за три года, а из-за улицы ещё сильнее, чем мог бы. А я даже не знаю тебя. Что любишь сейчас, что хочешь делать, может, нашёл подругу? — Заброшки — вот мои подруги. — А ты всё такой же колючий как ёжик. Как в детстве. Сынок, я не буду заставлять, сам решишь, удержать не смогу, пытался раньше. Однако, дослушай. Я усвоил урок от Бога нашего, теперь уж усвоил. Думал, что в служении своём делаю вещи правильные, думал, что живу правильно, что таков тяжкий путь, что все проблемы лишь помогают идти по пути к нему. Что нужно больше быть служителем, меньше твоим отцом и её мужем. Но теперь… это всё так неправильно. — Твоё служение Иисусу — неправильно? — Мой путь оказался неправильным. Покуда, как могу быть служителем Божьим, не исполняя его приказаний, не следуя его воле, не делая праведные выборы? Как разберёмся здесь, я уйду. — Куда? — Откуда. Из нашей церкви. Буду самым обычным прихожанином. Найду работу иную, что остаётся, благо, не совсем дурак, да руки ещё целы, помнят что-то. — В самом деле? Реально бросишь это? — Не брошу. Оставлю для того, кто справится лучше. Я виновен перед вами и Христом. И свою вину могу искупить лишь так. Ему — на небе, вам — здесь и сейчас. Быть может, ваше прощение станет и его. Я бы хотел, чтобы ты вернулся. Чтобы вновь ходил в школу, хотя, я надеюсь, что ты ещё это делаешь. Чтобы помогал иногда, когда маме понадобится уход. — Зачем тогда школа? Я останусь дома, а ты — работай. — Хитрюга. Нет. — А что маме понадобится? Я не дал прямого ответа тогда. Только интересовался мелкими деталями. Не верил, что всё будет так просто, так идеально. Идеально и не было. Тяжело, словно с незнакомыми людьми. Когда объявили дату выписки, тогда я и появился у порога дома. А до — ещё несколько дней ночевал на улице, хотя мог и с папой отправиться в что-то на подобии родного места. Однако, таким я его не мог назвать. Самый неправильный путь порой помогал добиться цели лучше всего. И речь не о криминале. Простая и прямая дорога не давала насладиться видом, жизнью, забрать цветы и ягоды, что росли в округе. Отцу, чтобы понять это, понадобилось несколько десятков лет и шанс потерять семью. Мне же понадобилось вспомнить его историю сейчас. «И пережить свою необычную дорогу». *** Вдох и выдох. Вдох и выдох. Майка вся была уже мокрая, прилипала к спине, а солёный пот стекал с волос на лицо. Иногда я облизывал губы и кожу вокруг, чтобы хоть попить таким образом. Стоило нам остановится возле колонки, как несколько одичавших, включая меня, открыли рты и толкались, пытаясь добыть воды. И это не от того, что форму потеряли, почти. Мы начали пробежку тридцать минут назад, однако конца ей не было видно. Самым бодрым оставались Змей и Сокол, которые посмеивались над нами, но подбадривали. Насчёт Ильи трудно было что-то говорить, он то хмурился, то задумывался, то просто смеялся со всеми, ловя приступ одышки. С его волосами было особенно трудно, считал я. — Давай-давай, эй, — хлопнул в очередной раз по спине Сокол. — Как у тебя есть силы на то, чтобы болтать? Я, блин, на ускорении только молиться успеваю. — Точно, эй! Слышьте, ускорение до дома Шомы! «Кто меня за язык тянул?». Мы остановились возле старого дерева, в которое едва ли не врезался Ростик. Вниз посыпались частички коры, ветки затряслись, я уже испугался, что рухнет одна из них. Трёхминутная пауза вновь вселила жизнь в нашу пятёрку. — Сокол, чего оглядываешься? — спросил Дуло, вытирая пот руками, так как футболку решил не надевать. — Таню ищу, эй. Точнее, чтобы не было её, пока я, слышь, в таком виде. — Ты так и не показал, что купил ей, — встрял Илья. — Да, да, — подключились остальные, включая меня. — Показывал я вам, эй. Лады. Дуло. — Что? — Коробку достань, слышь, блин. Если ты её потерял, я тебе… — Вот она, расслабься, чувак. Андрей передал бархатную коробочку, которую хранил, поскольку у Сокола не было не дырявых карманов. Внутри лежали серёжки, золотые. Таков был его шаг к примирению, точнее — извинение. За то, что вместо того, чтобы отдыхать прямо сейчас где-то в нормальном месте, они всё ещё торчали где-то под Дном. Ещё и часть денег не вернули, как бы ни ругались, ни угрожали. Все сошлись на мнении, что такая серьёзная вечерняя пробежка обернётся нам болью в мышцах, хотя бы одному. Однако останавливаться вовремя — не наш конёк, потому муки ног продолжились, но с финальной точкой. Возле турников. Там было бы хоть какое-то разнообразие. Давно мы хотели вернуться в форму, которой никогда и не было. Раньше из-за бродяжничества были намного худее только и всего. Отсутствие еды давало результат, кто бы сомневался. Однако красоваться перед девчонками мышцами было одним из любимейших занятий, да и им нравилось, вроде, если мы выглядели спортивно. И без маек. Как тогда, когда церковь красили. — Эй, Славик, — крикнул Андрей. Славка затормозил, но с велосипеда не свалился. Наверняка, видел нас. Он не стал спешиваться, лишь повернулся в нашу сторону. — Куда мчишь? — Везде. Лишь бы Васька не забрала велик. — И сколько накхрутил? — Чёрт его знает, часа полтора гоняю, а не устал. — Это всё свежий воздух нормальный, — добавил я. — Ну конечно, как иначе, — по-доброму усмехнулся Славка. — А вы, марафонцы, куда? — На турники хотим. Мы там будем не пять минут, так что кидай велик, если хочешь, и давай с нами, Славик. — Подумаю. — Нашёл, эй, кого спрашивать. Этот и раза не подтянется. На этот выпад ответа не последовало. Слава лишь попрощался со всеми и поехал вверх по склону, пока мы стояли на месте. Спустя минуту продолжили пробежку. В абсолютно противоположную сторону. — Дуло, — тихо обратился я к нему, чуть ускорившись. — Ты, фух, всё ещё надеешься Ларку, фух, застать? — А как же. Наверняка гулять будут, нас увидят, подойдут. А я — во всей красе. — Фух, выпендрёжник. — Да ладно тебе, сам сними, так же, эх, проще даже. Твою только выжимать. Если все ваши майки в пруд окунуть, он, эх, солёным станет как море. Ускоряемся, тут метров двести! Как бы я ни сопротивлялся, а совету Андрея последовал, стоило добраться до «финиша». Майку кинул на пенёк, а самому хотелось окунуться в воду. Любую. Дали бы душ — был бы там, а нет — искупался бы в пруду. Время близилось к закату. Солнце ещё стояло высоко, однако было ясно, что совсем скоро оно медленно уйдёт от нас за горизонт, оставляя ненадолго персиковые мазки в небе, что сохранят свет до наступления непривычной — после двух летних месяцев — ночи. Погода располагала к спорту — ни слишком жарко, ни холодно, ни слякоти, ни ветра, поднимающего все пески и пыль деревни. Музыку нам заменяла игра природы да собственные голос и смех. Сокол, после двух подходов, стоял и о чём-то договаривался с Ильей. Так это выглядело. Я спрыгнул с турника и подошёл к ним, однако встретился с криком: — Дуло, эй, слышь, следи за карманами, когда перевороты делаешь! — Расслабься, — ответил друг и вновь сделал кувырок на самом низком, детском, турнике. Андрей вынул из кармана подарок Сокола. — Всё цело. — Смотри, эй. Почку свою продавать будешь, если что. — Оно так дохрого стоит? — На будущее, чтобы запомнил, эй. Так, мы забились или нет? — О чём? — вмешался я. — О, Шома, слышь, Картавый ставит, что городской этот, сосед твой, может пять раз подтянутся. Я ставлю на ноль, эй. — Шома, хразобьёшь заодно. Спохрим? Я сощурился, глядя на Илью, однако тот сохранял серьёзное, насколько ему было возможно, выражение лица. Друзья пожали руки, я разбил. Теперь, оставалось дождаться Славки. Если тот вообще собирался прийти. Пока Сокол ушёл на брусья, попутно ругаясь, что они оставлялиследы на ладонях, мы стали шептаться с Картавым. — Чья была идея? — Ты о чём? — Не придуривайся. Кто спор затеял. — Он, не подловишь. Пхросто, я же видел тогда, во вхремя пхровехрки, что пятёхрку он может. Так что Славка пехрестанет быть таким слабаком, а я получу халявную пачку сигахрет. — Надеюсь, те ваши соревнования со Славкой не были частью плана, чтобы сейчас ты получил эту бесплатную пачку от Сокола. — Зачем так долго-то? — Картавый, ты неисправим. Дуло время от времени глядел в сторону леса, чуть посмеиваясь, однако обещал обо всём рассказать и всё показать завтра. Причём, по взгляду я понял, дело было как-то с Ильей связанно. Последнему, конечно, было это всё до лампочки, он был увлечён другим. Компания быстро разбавилась новыми людьми. Точнее, хорошо знакомыми. Сперва подошёл Славка, когда я сидел на средней высоты турнике, боясь смахнуть надоедливую каплю со лба, лишь бы не упасть. Он не был слишком разговорчив, даже когда Сокол подошёл к нему со своим дурацким пари. Пришлось в тот момент спускаться, однако, признаться честно, нравилось мне сидеть наверху. И видно всё, и свежо. Далее, кто бы сомневался, пришли трое из КУКУ. Тогда уже взбудоражился Андрей. Он, десять минут до этого сидевший на брусьях, стал резко отжиматься, потом сделал кувырок, едва лбом не стукнувшись о металлическую трубу, и завершил цирковое представление тем, что стоял возле Лариски, поставив руки на пояс, напряжённый, с прямой спиной. И голос сделал чуть ниже. Таня отошла то ли от того, что не хотела смотреть на его заигрывания с другой, то ли от того, что тоже не хотела рядом стоять, как мы. Сокол докапывался до Шуры, где его девушка, похоже, был готов вручить подарок сегодня. Я подошёл к Славке, пока все были заняты разговорами или тренировкой, хотя, от неё уже толком ничего и не осталось. — Всё таки пришёл. — Надо же было как-то вечер провести. И вид сегодня хороший. — Чем? — Сокол не думал, что я умею что-то делать на этих штуках? — проигнорировав мой вопрос, спустя секунд десять спросил Славка. — С Картавым поспорили. Тот же помнит, как я вас загнал. — Да, иначе и не скажешь… — Она согласилась! — едва ли не напрыгнул на меня Дуло. — Ха! Она сказала, что в киношку сходит. И в кафе, если я оплачу. Я же сказал, что добьюсь. — А казалась не такой тупой, — едва слышно пробурчал я под нос. — Ну, поздравляю, наверное. — Вот так надо радоваться, Шома. Славик, иди и тебя обниму, я добрый сегодня. Слишком. Андрей всех ввёл в ступор, даже Сокола, который дал оплеуху тому лишь спустя секунд пять-семь, а не сразу. Как-то было обычно. Шура не осталась без внимания, однако после такого фонтана необузданной радости предпочла стоять с нами, нежели у «эпицентра». Мы оказались быстро возле воды. Спокойная, мирная, слега мутноватая и с редким мусором. Пруд нас не ждал сегодня, однако радостью было сполоснуть руки и лицо, после такого тяжёлого вечера. Славка сидел в стороне, словно охраняя нашу одежду. Ему не было там скучно, особенно когда вокруг вечно вилась компания девчонок. «Ему нормально вообще? Или, будь там все четыре КУКУ, с ума бы сошёл?». Парни засобирались по домам, а закат уже во всю украшал небо несколькими слоями красочных облаков, которые ещё пропускали лучи уплывающего солнца. Ростик в первую очередь надел обратно шапку, которая уже раза три спала за сегодня. Таня и Шура аккуратно интересовались у каждого, кроме Сокола, о том, что он задумал, как он хотел это провернуть, связанно ли это с несостоявшейся поездкой. — Шома, идёшь? — окликнул меня Андрей. — Вы топайте, я песок хочу вытряхнуть. — Точно не ждать? — уточнил Картавый. — Да. — Как знаешь. — Дуло положил ладонь на плечо Илье и с усмешкой растянул: — итак, романтик с ножиком… На Славу никто и не обратил внимание. Тот подошёл ко мне, когда силуэты скрылись из виду, когда голоса затихли в шуршании листвы и подошвы. Я словно предвидел его действия, перехватил руку, которой он потянулся к моей спине. — И что ты хотел сделать? — Обнять. — Пару секунд назад здесь было дофига народа. — А сейчас — только мы. — Чего же ты вечно ищешь приключения себе, а? Хотя, я такой же. Мы стояли на краю. Меньше полуметра до воды. Каждый шаг, каждое движение могло бросить на песок, а могло — в пруд. Хрупкая тишина да возможность остаться вдвоём не в дневном свете, но уже и не в ночном, — казалось, что всё начало налаживаться. Жаль, что оставалось чуть больше недели. — То есть, обнять себя ты не дашь? — заключил Славка, когда я пытался перевести разговор в очередной раз. — Эй, я не люблю все эти сопли. Разовые акции были. — Так, ты меня — да, а я тебя — нет? Нечестно выходит. Нужно счёт выровнять. — Ты считаешь? — Если понадобится, буду. Не тебе же голову напрягать, ещё в жар бросит, ладно вода рядом. Попытка столкнуть меня в пруд не удалась. Вместо этого я перехватил Славку, и заставил того повиснуть в паре сантиметров над водой. Он держался крепче за мою руку, а вторую не знал куда деть. Однако доброта моя продлилась недолго, а потому уже скоро Слава оказался с мокрым затылком и футболкой. — Остыл? — спросил я, сев перед ним на корточки. Он распластался в форме звезды, наверняка, надеясь, что шорты не будут мокрыми. В ответ я получил лишь брызги и просьбы помочь встать. — Ну и что с этим делать? — спросил Славка, выжимая край футболки. — Высохнет, куда денется. — Или ты так хотел, чтобы я тоже футболку снял? — Чепухи не неси. Я положил ладонь на его шею, встав очень близко, пока Славка, чуть стесняясь, пытался дотронуться до моего торса. Холодные после воды руки вызвали волну мурашек, однако быстро пришли и приятные ощущения. Были только мы, только запах пруда и травы, только неровное дыхание после незапланированного купания и вкус его губ. Это открывало душу. Это грело. — Какого хрена?! Несколько следующих друг за другом ругательств я уже не мог вспомнить, да и слышать нормально. Всё смешалось в одно единственное: «нам конец». Нас разрубили лезвием, острым и тонким. Глаза устремились чуть вверх, где стояли четверо, но ругался только один — Сокол. Остальные стояли с широко распахнутыми глазами, Таня — с открытым ртом, Шура — с явным мыслительным процессом внутри. И только Илью я не мог прочитать в ту секунду. Не было возможности размышлять — сон это или нет, попались мы в самом деле, или мне так показалось. Было страшно, как перед несущейся машиной, как перед милиционером, как на трясущейся балке на третьем этаже разрушенного дома. Меня окатило волной реальности. Реальности, которая вот-вот могла закончится. Сокол бежал впереди всех. Он мчался, ещё не закончив материть нас, пока остальные стояли, однако, то ли их желания помочь ему, то ли из желания сохранить все жизни, девчонки с Ильей рванули следом. Но медленнее. — Ублюдки. Я ожидал, что кулак вот-вот прилетит в меня, однако лицо и всё тело остались не тронутыми. Вместо этого рядом со мной рухнул Славка, закрывая нос. «А ты что?» — последнее, что я услышал перед тем, как получить в живот. Две пары женских рук стали отводить от нас разъярённого Сокола. Настоящего охотника за всякой тварью. Эти несколько секунд дали преимущество. Возможно, решающее. — А ну встал и свалил, — прошипел я. Когда вместо ответа послышалось что-то невнятное, то пришлось действовать самому. Я приподнял Славку и толкнул его. Пока гнев Сокола становился всё больше. — Да беги же, идиот! То ли ему так хорошо дали по голове, то ли он просто не хотел бросать меня, но Слава слишком медленно уходил. Стимул дал рык, который заставил девчонок отпрыгнуть подальше. Спотыкаясь, виляя немного, но всё же Славка убежал. А Сокол — за ним. До и после. Так говорят. Жизнь поделилась на две части, до и после чего-то. Так вот, у меня этих частей было слишком много. Может, десяток до и два десятка после. Очередная черта. И она была проведена не в ту секунду как нас застали. Там было лишь начало. Я сам провёл последнюю черту, написал слово «конец» в книге. Когда Сокол побежал за Славкой, мне стало ясно только одно, что я хотел защитить его. И предал все убеждения одним разом. Одной ногой. Не ожидав такой подставы, Сокол споткнулся. И дела до Славки ему больше не было никакого. Стоял я — испуганный, с вытянутой подножкой на месте преступления, ждал заслуженного наказания. Лежал он — не злой, удивлённый, разочарованный, с жаждой мести в глазах и застывшими вопросами на губах. «Картавый, если ты мне друг, убей своей рукой. Так будет легче».