Три черничных полосы

Я рухнул на кровать. Усталость накатила новой волной. Кашель не отступал весь день, делая передышки на редкие четверть часа. Расписания у него не было, приходилось продолжать жить без знания, что будет дальше. В первый день было легче, а сегодня будто вернулись все старые травмы. Сил хватало на то, чтобы слушать радио, бормотание из телевизора или чтение, которое не давало никакого результата, поскольку слова не откладывались в голове, а разбивались о пелену перед глазами. Сидел я также, как и позавчера. Я рухнул на кровать, быстро пробравшись мимо родителей. Таня помогла дойти до дома, однако не позволил ей зайти, попросил, чтобы та молчала обо всём. Не верил я её кивку, однако сил на лишние разговоры не было. И не из-за пробежки, не из-за упражнений и не из-за того, что прохладный ветер проснулся в сумерках, пока я, чуть мокрый, ходил в майке. Мама с папой, повезло, были на кухне, потому удалось обойтись без расспросов. Пока что. Тяжело выдохнув, я скрючился, сжимая одной рукой бок, а второй — покрывало. Кровь на губе уже застыла, однако её привкус всё ещё оставался, когда я проводил языком по ране. Нужно было пересилить себя, встать, умыться, сделать вид для родителей, что ничего не случилось. Но во мраке комнаты, пока за стенкой бурлила жизнь, мне не было слышно даже малейшего шума за открытым окном. Там, наверняка, кто-то ходил, ездил, говорил, играл, смеялся, пел — что угодно. Только для меня это всё стало глухим подобием звука. В зеркале я осмотрел себя. Плечо. Сразу вспомнилось, как Сокол вскочил после нескольких секунд замешательств, не отряхиваясь, не слушая крики девчонок. Он рыкнул на них, отчего те чуть ли не отпрыгнули, лишь бы не попасть под горячую руку. Сокол вцепился в мои плечи, начал трясти, однако быстро прекратил. Он, немного поцарапав кожу, кинул меня на песок. Илья убежал, даже не взглянув в мою сторону на последок. Голова немного гудела. Вот, я на поднялся на колени, едва начал головой двигать, как быстро пожалел, что не остался лежать. Удар пришёлся чётко в бок, выше уха, чтобы, видимо, в висок тоже не попасть, чтобы я не умер быстро и жил ещё с этими мыслями и болью. Сокол пнул, дав понять, что подниматься — идея не из лучших, если не хочу получить ещё один такой. Песок, казалось, попал в нос и рот, да и в глаза. Я коснулся ещё не проявившейся гематомы на животе, ближе к рёбрам. Удар, удар, удар. Много их было. Сокол не поскупился. Он то ли специально, то просто не было времени размышлять и бил туда, где могло быть больнее, однако все пинки приходились на открытые части тела. А дать ногой пару раз по животу — как святое. Приговаривая при том, какая я тварь, какой я больной. Мог ли сопротивляться? Немного. Был ли смысл? Маловероятно. Убил бы он меня? Будь в его руках пистолет или нож, то ненароком — да. Голыми же руками Сокол бы этого не сделал. Так почему-то отложилось в голове. «Надеюсь, ничего не сломал». Лёгкая слабость, помутнение, головокружение, — всё это не было сравнимо с тем, что испытывал я сам. Не моё тело, не органы, не кости, если они, конечно, могли что-то чувствовать. Где-то между разумом и сердцем затаилось омерзительное осознание того, что я упал. Так низко, как никогда. Для моих друзей, для всех. Оставалось словно лишь ждать смертного часа, когда донесут родителям и я навеки покину Скугры. И такого как я ждать здесь не будут. Приведя себя в порядок — намного дольше обычного, — я хотел пойти и запереться в комнате, однако родители позвали к себе. От запаха еды разгорался аппетит, однако мысли о ней вызывали позывы рвоты. С мокрыми волосами, прикрывая в якобы обычной позе синяки, я зашёл на кухню. И им хватило двух минут. Зрением тоже не пошёл в них. Заметив одну ссадину, папа стал приглядываться и заставлял открывать синяки, потом присоединилась мама. Почти ничего не пропустили. — Артём, опять? — то ли с беспокойством, то ли гневно спросил отец. — С кем? — Что «с кем»? — Подрался с кем, спрашиваю. — Не дрался я. — Сынок, издеваешься? — Милый, не надо давить. Он и без того весь… может, в больницу надо? — У этого быка кости целее всех. Я, кажется, предупреждал… — Да я с турника упал, блин. — Неужели? — Да, там камни были, реально, говорю. — А кто-то подтвердить может? «Тот, кто умеет врать. И делает это вместе со мной». — Славка. У него можете спросить. — Так и сделаем, пойдём. — Папа указал мне на дверь, а сам на минуту задержался, что-то шепча маме. Я быстро достал телефон и отправил смс, на которую ответа не последовало. Несколько секунд были решающими. «Если ты не прочёл, то придётся придумывать на ходу». Никогда не боялся темноты как в ту ночь. Пока мы медленно шли в соседний дом. Дом, до которого ещё вчера мне было добежать — секунды. То ли из-за того, что я не успел высохнуть после душа, то ли лето так начало прощаться с нами, однако ветер слишком злобно и холодно играл со мной. Словно я и его обидел. Спина заледенела, но отвлекла от прочих неприятных ощущений. Хоть ненадолго. Славка сидел на диване, поникший, не вникающий в то, что показывали там, в телевизоре. На лице столько всего: прыщи, родинки, старые ранки — однако сегодняшняя ссадина выделялась ярко на бледном полотне. Пятно, что нанёс маляр дворовый на мрамор. И во взгляде не было ничего хоть немного намекающего на то, что ещё не всё потеряно. Я бы поверил. Заснул бы с мечтой. Сказал бы себе, что Слава тот ещё дурак, раз надеялся на хорошее. Но я бы ему поверил, пусть и не надолго. — А с вашим-то что произошло? — охнув, спросила тётя Даша. — Это я бы и хотел узнать. Интуиция меня не подводила, однако хочется же сыну доверять. — Пап… — Тихо. Он мне сказал свою версию, что произошло с ним. И сказал, что ваш подтвердит её. — Слав, реально, подтверди, что я… — Ага, конечно, — прервал меня папа. — Сам пусть расскажет. — А что рассказывать? — Славка не стал вставать, лишь наклонился ближе. — На турниках были, Тёма свалился, солнце напекло, похоже. Они же весь день то бегали, то ещё что. — Говорил же. «Так ты прочёл?». Как бы я ни хотел задать несколько немых вопросов Славке, просто передать ему привет мысленно, сил не было. Я едва стоял на ногах, так что обезличенная маска казалась самой простой. К еде пропал всякий интерес и хотел уже только спать. — А с вашим-то что? — поинтересовался отец. «То же, что и со мной». — С Ильёй что-то не поделили. — С каким Ильёй? — вмешался я, быстро пробудившись. — Твоим, каким ещё, — возмущенно выпалила тётя Даша. Она сделала шаг назад, словно не ожидая от себя такого поведения. — Не говорит только из-за чего. — Не было такого. — Артём, — рыкнул папа. — Что? Я не позволю друга очернять. — Тём, — тихо сказал Славка. — Ты не знаешь, что произошло. — Я знаю своего друга. Пап, ты веришь в это? — Артём, — твёрдо произнесла тётя Даша. — Они вдвоём пришли и всё рассказали. Твой Илья сам всё рассказал. «Быть того не может». Я был готов оправдывать Картавого ещё долго, однако против последнего аргумента было бессмысленно что либо говорить. В мыслях царил кавардак. Можно было представить, как Илья догнал сразу Славку и… разок дал ему по лицу? В то же место, куда и Сокол? И остановился? Будь у Славки больше синяков, об этом бы рассказали. А второй вариант? Что он просто так пришёл и сказал, что врезал Славе, даже не трогая его. Какая глупость была наиболее правдивой? Та, что мне нужно было совершить мазохистский поступок — найти друга. Только Илья знал всё. «Всё, значит всё. Он врежет мне при встрече и будет прав. Однако выяснить я хоть что-то должен, даже если это окажутся мои последние дни». И вот, прошла ночь первая, за ней ещё одна, однако я едва ли выходил из дома. Я уже мог представить себе картину: Сокол рассказал парням о том, что видел, Шура и Таня — КУКУ, вместе они обсуждали это, размышляли, почему же я так поступил, кто когда начал подозревать. Пацаны перестали и близко подходить к нашим домам, а девчонки разносили слухи и жалели моих родителей, что им достался такой сын. Не хватало лишь последней битвы. Когда бы встретился со всеми лицом к лицу и получил бы камнем по голове. Ото всех. Или как на дуэли. Дуло бы достал пистолет и закончил историю. А как грешника, да ещё и за мои монологи (или диалоги, кто знал) даже в церкви бы отпевать не стали. Я пропал без вести ото всех. И никого это не волновало. Лишь родители настаивали на том, что нужно отвезти меня в больницу. Просто удостовериться, что цел весь. А я отказывался. — Ой, — выдал я, не вовремя зайдя на кухню. Папа поддерживал маму, пока она пыталась встать, чтобы дотянуться до мелочи, что оказалась слишком высоко. Они смеялись, выглядели как будто им самим по двадцать и они уже не прожили друг с другом почти столько же. Я заглянул, застав эту картину, когда отец поцеловал маму в висок. — Что краснеешь, сынок? — усмехнулся папа, хотя у самого щёки стали чуть багровее. — В любви греха нет, так что ничего постыдного ты не видел. — Я за водой. — Иди, иди. Так, Надя, держи спину прямо, давай. Готовься, однажды встанешь. — Как тут сгорбиться-то? У тебя же живот не позволит это сделать. Меньше жареного надо тебе в дорогу класть. — Ну-ну-ну. Раньше бы я остался, опёрся об косяк, наблюдая за их идиллией. За тем, как возвращалась вера, как расцветала любовь, как улыбалась надежда, как ярче становился мир вокруг. Стоял бы себе, думая о том, что такие нежности явно не по мне, встал бы на сторону мамы в споре, пока папа бы отстаивал своё право отращивать лёгкий живот. Но вместо этого я замер в тёмной комнате, освещённой настольной лампой. Которую я не включал. Испугался? Да, не железный же. Сильно? Нет, догадливым был. Стакан не выронил из рук, прошёл до стола, огляделся. Пустота. В духов я не верил, как и в такие возможности у Христа. Однако кашель, раздавшийся за окном расставил всё на свои места. В одном углу. В другом же — навёл хаос космических масштабов. Гость не был приглашён внутрь, но забрался, поскольку мой голос стал для него беззвучным, мой вид — размытым, моё существование — временной проблемой. «И я встречу смерть с гордо поднятой головой. Иначе это буду не я. Мужество не потерялось, не выпало из кармана как какая-то безделушка. Так и ты храбрый, скажи до удара всё, что должен». Дуэль ли? Не знал. Но стояли мы как на ней. Стоило нежданному гостю перелезть через окно, как мы уже замерли друг на против друга. Близко для тех, кто должен ранить с расстояния вытянутой руки. Или же оружие не пистолет? — Зачем включил лампу и смылся? — без приветствия монотонно проговорил я. — Ключи выронил, пока забирался, эй. — Мгм. Зачем пришёл? — Не слишком, слышь, борзо разговариваешь, а? — Мне нет дела. Хочешь — бей ещё. Только не кричи, чтобы родители не слышали. — Не буду. Я, слышь, здесь не за этим. — А за чем ещё? Поговорить что ли? — Ага. Я почувствовал лёгкую слабость, возможно так действовала энергия Сокола. Гематомы заныли, пришлось сесть на кровать, подзывая друга (или бывшего друга) ближе. Тот сделал лишь шаг, чтобы, похоже, просто не говорить громко. Быть может, стой он ближе, то некому было бы вспоминать всё это в будущем. Сто раз успел спросить себя: «Что он хочет сказать?». Я перебирал варианты один за другим, как ветер травинки. Всё подходило, но при этом было что-то не то. Словно где-то среди некошеной зелени затесался маленький жёлтый сухой колосок, который было не отыскать без очков, да что уж там, даже зрячий не мог. Ответ скажу сразу. Этот колос упал в воду, его слишком долго искали, а потому ветер успел сто раз перенести его на новое место. — Сам, эй, ничего сказать не хочешь? — А надо? — Нет. Даже если оправдываться будешь — заткну, слышь. — Зачем пришёл? — Не знаю, эй, не хотел. Но напоследок, слышь, надо прояснить. Тебя не трону, если соваться не будешь. Того, — он кивнул в сторону соседнего дома, — не обещаю. Искать не буду, но попадётся, — не ручаюсь, эй. — Хорошо. Я не особо хотел. Уеду скоро, не переживай. — О да, точно. Короче, эй, хочешь нормально дожить эти дни — не суйся к нам. К пацанам, чтобы не приближался. Как и к девчонкам нашим. А когда свалишь, то не смей возвращаться. Тебя, эй, здесь ждать не будут. — Ты им всё рассказал? Всем? — Слышь, я трепло по-твоему? Я впервые поднял голову. Сокол стоял полубоком, даже не глядя на меня. Руки в кармане, на лице играли желваки. Он говорил со мной как с врагом, как с проходимцем на улице, который в чём-то провинился. Сидя, могло показаться, что Сокол стал ещё более устрашающим, в тёплом свете дешёвой настольной лампы, которая лишь слегка выделяла острые черты его лица да делала взгляд яростнее. Темнота шла не из улицы. Из него. Казалось, что я букашка какая-то, хотя раньше мог лишь рыкнуть, как он закрывал рот. Я не боялся вступить с ним в драку никогда, даже сейчас. Я знал, что наши шансы равны. Были, почти всегда. Гнев — его особая сила. Да, всем он застилал глаза, развязывал руки, открывал грани невозможного, однако для Сокола это было двойной порцией энергии. Если он хотел — мог убить. И как бы я ни старался, но ни тогда, на берегу, ни тем более сейчас, после, шансов выиграть не было. — Ты в натуре никому не рассказал? — Нет. — Сокол тяжело вздохнул, словно вновь переживая тот момент. — Блин, я знал, ведь, что что-то с тобой не так. — Даже я не знал, — фыркнул я. — Почему умолчал? Мог собрать целую бригаду, чтобы убить нас. Или по старой дружбе? — Слышь, ты мне не друг, Артём. Ты не он. Мой друг стал умирать ещё три года назад, но позавчера, эй, окончательно. Я буду помнить его, но не тебя. — Ничего страшного. «Я был готов». — Должен будешь дружку своему, эй. Он как преданный пёс, чёрт возьми. Лучше бы он с тобой свалил, но не виноват, что связался с таким. — Ты о чём? — О Картавом, блин. О ком ещё, эй? — Илья? Что он сделал. — Спас твою задницу. Считай, выкупил, как раба. — Можешь нормально говорить? — Слышь, я вообще бы предпочёл с тобой не говорить. Купил дружок твою свободу. Дал денег, чтобы молчал, эй. — Реально? Это должно было оказаться шуткой. Пусть, Сокол не из тех, кто шутить любил. Чтобы после увиденного, после того, как сбежал, Илья бы ещё и решил выкупить меня на деньги, которых нет. А говорили, что рисую нереалистично. С такой жизнью сами бы подумали, как сделать что-то «реалистичное». — Готов, ведь, эй, был отдать всё, — словно не мне, а самому себе говорил Сокол. — Офигеть. Так и сказал, слышь, полторашку отдам. Полторы тысячи, эй. — Что? И ты забрал их? Ты же знаешь, зачем ему эти деньги. — А не моя вина, эй, что он тебя решил выкупить. Я и не собирался соглашаться. Но жалко стало, слишком добрый. Он. — Я их ему отдам. — Твоё дело. Короче, эй. Он взял с меня слово, что тебя не трону, никому не расскажу, что видел и, эй, что знаю. С другой стороны, об тебя и руки марать не охота. Я, слышь, слово держу. Он говорил ещё что-то, но в мыслях вертелись лишь деньги. Илья поплатился за мою ошибку в прямом смысле. Зачем? — Та-ак, — раздался голос отца. — Пришёл, ещё один буянщик. — Здхрасьте, дядя батя. Сокол уже телепортировался к окну и был готов покинуть как комнату, так и меня. Навсегда, полагал я. — Спросишь остальное у него, эй. — Погоди, — вскочил я. — Ты в самом деле забрал у него всё, что он та долго копил? Забрал его свободу? — Я не тварь, как ты. Повторюсь, эй, не хотел, но жалко слишком стало. Три сотки взял. Большего ты не стоишь. Он мог забрать больше. Деньги — вечная вещь, за которую можно и голову отгрызть. Сокол ушёл, оставив мне на размышление последние свои слова. Ценность человека могли определить как угодно, но свою я узнал сегодня. Триста рублей. Если даже самый последний сирота, беспризорник и бандит не взял больше. И двух минут не прошло, как в дверь постучали. Прохрипев жалкое «да», я отвернулся от окна и встретил свой новый кошмар. В лице старого друга. Или очередного бывшего друга. Освободитель, герой, не так ли? Но пришёл он по мою душу. После увиденного я ждал, что он просто перестанет со мной общаться, что и произошло. Но теперь, похоже, настали времена похуже. — Привет. И ещё десять слов бы сказал. В любой другой вечер. — Пхривет. Он закрыл дверь и сел на кровать. Пара звуков, Картавый не произнёс больше, однако и их хватило, чтобы понять, насколько серьёзным будет разговор. — Думал, ты уже никогда не придёшь. — С мыслями собихрался. И хрешал твои пхоблемы. — Ну, сейчас главная из них — гематома. Родители думают, что рёбра сломал… — Мне не до этого, — отрезал друг. — Объясни, зачем? Почему? Что такого пхроизошло, что ты это сделал? Я не буду пхритвохряться, что ничего не видел. Я бы хотел. Я, если бы на пахру секунд позже подошёл, даже согласился бы повехрить, что тебя заставили. — Но ты всё видел. — Но я всё видел. — Картавый, это не объяснить так просто. — Неужели? Попхробуй. Сядь, инвалид с побоища. Вижу, что плохо. Он как всегда всё почувствовал. Головокружение было не сильным, однако присесть я не отказался. Тем более, когда таким приказным тоном это было произнесено. Илья сместился на один край, я расположился на другом. — Я не гомик. — Мгм. — Честно. — Слабо вехриться тепехрь. — Да клянусь тебе. И вообще, погоди. Я тоже кое-что знаю. И потому спрошу. Зачем Соколу заплатил? — Чтобы не убил тебя. Чтобы молчал. — Ты просто ушёл тогда молча. Да, не бил, но и не остановил его. Я не осуждаю, сам бы так поступил, наверное. С чего вдруг такое беспокойство? Если ещё и гомиком меня считаешь. — Эй, это всё вообще было очень тхрудно. Ты не пхредставляешь, сколько сил я убил на то, чтобы твоя ошибка осталась между нами. Спасибо Шухре, что обещала побазахрить с Танькой. А то от КУКУ бы не отделался малой кхровью. — Как вы очутились тогда там? — Ну, слушай. Когда мы отошли от пляжа, КУКУ доставали меня как могли. Называли романтиком, давали идиотские советы о том, какие цветы лучше дарить Оле, какие подарки на какой вид ошибки. И спастись от этого можно было лишь одним способом — подставить другого. Я перекинул их на Сокола, чтобы Шура с Таней засмотрелись на безделушку, которую он купил и отстали от меня хотя бы на вечер. Ростик с Дуло шли впереди нас, даже не слушая, о чём говорили. Да и нас не сильно волновала их беседа. Я бы с удовольствием пошёл домой, хорошо, не так. С удовольствием бы отдохнул в постели, но домой шагал безо всякой радости. А ещё курить хотелось, так что я как маленький ребёнок, выпрашивающий конфетку у старшего брата, не отставал от Сокола, дабы тот поскорее купил мне пачку. Как честный друг, я бы даже поделился с ним. Одной сигаретой. Он, уставший от половинки КУКУ, позвал Андрея, который, как идиот стал по карманам хлопать. И что думаешь? Конечно же, потерял где-то коробку. Площадку осмотрели, но ничего не нашли, прошлись по периметру раза два. Искали во все шесть пар глаз, однако каждый бродил как слепой котёнок. Змей и Дуло решили проверить ещё по дороге, которой шли в сторону домов, когда как остальные, сам понимаешь кто, двинулись в сторону пляжа. — А дальше и сам знаю. — О нет, не знаешь. Сокол тхрижды сказал «какого ххрена». Как будто, блин, я мог ответить ему. — Я верну долг. — Резко, как будто сорвал пластырь, произнёс я. — Не сейчас, хотя, может, до отъезда найду. — Не смей. — Картавый, это дело чести. — Вот именно. Мне было нечего пхредложить, поэтому и деньги. Я заплатил не чтобы тебя попхрекать. И не чтобы тхребовать обхратно. — Но ты их копил для того, ч… — Да. А ещё, у меня нет пока возможности жить одному. Эти три сотни не спасли бы сильно ситуацию, хродителям я должен больше. — Позволь один вопрос. Зачем? Почему ты заступился за меня, если всё видел? — Видел, к сожалению. Но я не хочу, чтобы о тебе говохрили эту фигню, даже пхравдивую. И тем более не позволю бить своего дхруга Диалог продолжился сразу, без лишних пауз. Однако я не понимал этого. Почему он сказал это? Честно, но узнай я такое о ком-то из парней, вряд ли бы смог общаться дальше спокойно. — Тебе разве не противно, что я…? — Немного. Но я не откажусь от тебя только из-за какой-то болезни. Ну псих, башкой удахрился когда-то сильно. Мы с тобой пхрошли всё незаконное, ненохрмальное и семейное вместе — и это пхройдём вместе. Будь ты самым большим психом в михре, я был бы твоим дхругом. Ты, ведь, также? — Конечно. И я не солгал. Хоть в чём-то был уверен. В том, что поддержал бы Картавого в любой ситуации. В любой другой ситуации. — Тем более, сам подумай, неужели это намного хуже, чем то, что было? Тебе было пхротивно, когда помогал мне? — Нет. Отчего должно было? — Ну вспомни только, как пехревохрачивал, носил из места в место, не позволял в своей же хрвоте захлебнуться. Это ли не пхротивно? Тогда я больше, чем когда либо, хотел перчатки. Зима, согреться решили тем, что нашли в придорожном ларьке, включая спирт, именуемый водкой. Кто бы мог подумать, что он полезет обратно уже через час. — Моя очехредь задавать вопхрос. Как давно? — Не очень. — Не ответ. — Недели две. — Ага-а. Ещё храз спхрошу. Зачем в это ввязался? — Псих. Я просто был счастлив, вот и не смог затормозить. — Да когда же ты только в такого пхревратился? — Мозги когда-то сильно пошатнулись. Тут нет смысла узнавать «почему» да «зачем». Не знаю. Оно как у тебя с Олькой. — Не схравнивай. — Ты не мог контролировать. И я тоже. — Сука, — сквозь зубы прошипел Илья, сжав волосы. Ему было противно рядом со мной сидеть, но он пытался не думать. А я лишь был честным, но только подливал масла в огонь. — Скажи, а что со Славкой? То есть, я знаю, что ты на себя взял… — Да. Пхрикхрыл и его. Вы когда с Соколом сцепились, я подумал, что тебя он не убьёт, однако если Слава вехрнётся с лицом в крови — будут вопхросы. Так что договохрились, что возьму на себя, а взамен тот даст ему вхрезать. Нельзя же было пхросто так. — Но я не заметил нового ничего. Или ты идеально попал в ту же точку, что и Сокол? — Ага, конечно, блин. Пнул как следует, аж покхраснел, зато мне стало намного лучше. Отбил бы ему там всё. — Без подробностей. — Пхрости, что раньше не пхришёл. Пока не знал на все сто, не мог. — И ты прости, что втянул. — Илья всё ещё сидел, опустив взгляд в пол, отгородившись от меня. — Я не знаю как, но вылечусь. Такое точно лечится. Тем более, случай лёгкий. Но… Картавый, что если у меня не получится? — Не стоит ставить на себе крест. — Он положил руку мне на плечо. *** Уже десять минут, как я перестал чувствовать ноги, сидя на корточках. Раньше получалось долго, а сейчас уже затекало всё. Не хотелось уходить, словно приковало к этому месту. Всегда чувствовал себя здесь как дома, возможно из-за того, что часто его таковым и называл. Здесь специально ничего не оставлял, однако было чувство, что нельзя пока отсюда валить. Сев неудачно на угол кирпича, а потом, скрепя зубами, опустившись на более ровную пыльную поверхность, я стал вспоминать, как здесь впервые услышал песню, которая в будущем покорила одного человека. Кто бы мог подумать, как судьба захочет сыграть с нами. «Всю жизнь ходил без наушников, но затягивают, зараза. Даже если в телефоне едва ли две песни. Или нет разъёма». Послышались аккуратные шаги и неровное дыхание. Удивительно, но четырёх людей я мог определить лишь по тому, как они шагали. По звукам. Это были Илья, мои соседи по комнате и папа. А по бурчанию я понял, что не ошибся в догадках. Я повернул к нему голову. Отец казался намного выше, более грозным, однако страха никакого не внушал. — Так и знал, что ты здесь будешь. — Илюха сказал? — Нет. Ты что-то ищешь здесь? — Наверное, нет. Просто пришёл попрощаться. — Сентиментально. — Фу, бать, давай без соплей. Просто крутое место. — Очень, — он показательно сморщился. — Господь, дай силы людям отстроить здесь что-то нормальное. — Он разрушил это место не для того, чтобы восстанавливать. — Тебе лишь бы препираться. Там за тебя должны Саша с Ильей работать? — Она что у нас забыла? — Пока к тебе шёл, встретил. Сказал, что либо тебя, пусть, приводит, либо упаковать помогает. Заодно на ужин останется. «А она не меняется,» — усмехнулся я про себя. Несколько раз подкинув звонкую монетку в воздух, заметил, что никогда не смотрел на результат. Она могла решать важные споры, а в итоге крутится между небом и землёй, бессмысленно, из-за того, что попала не в те руки. Так было, пока папа не перехватил её раньше меня. — Пойдём уже, хватит ностальгировать по тем кошмарным временам. Что ты ещё тут забыл? — Вообще-то, здесь я рисовал. И тут отец присел. Словно услышал от меня начало секретного кода от камеры с сокровищами. Услышал первую подсказку, которая помогла бы ему найти путь к Богу. — Почему здесь? — Не знаю, — честно ответил я. Господи, да я никогда и ничего не знал. — Скрывался ото всех, словно в невидимой крепости, где можно было придумывать как в игре свой мир. И по сути, я тем и занимался. Придумывал что-то. На бумаге. — Крепость в самом деле невидимая. — Это не разруха, бать. Это самое крепкое, что было, наверное, в моей жизни. — То есть? — Ни люди, ни здания ещё не были настолько же стойкими как эта заброшка. Она же почти не изменилась, сколько её помню. А это, пожалуй, лет десять. Вот, блин, ирония. — Не выражаться, — одновременно произнесли мы. Воцарилась тишина. Ровно на полминуты. Потому как перед глазами всплыло то, что породило самое жуткое в моей жизни — мою судьбу. Ночь, когда тучи никто не мог разогнать над землёй, когда только один был путь, в котором я слепо бродил. Едкие воспоминания разъедали глаза как кислота. Тогда я решился. Неужели, решился? Столько раз забывалось многое, но не это. Тема моего беспризорничества сошла на нет, во имя спокойствия в семье. И поднять я решил не её. Кое-что похуже. — Почему ты не пошёл тогда за мной? Я хотел сказать это без нот обиды, без слёз, без лишней агрессии. Что было, то прошло. Однако, казалось, что в глазах скопилось чуть больше влаги, чем обычно, что челюсть слишком сильно сжата, что голос мой задрожал в какую-то секунду. Казалось, я всё ещё был обижен. — Сынок… — Я не попрекать тебя хочу. Просто знать. Почему ты не пошёл? — Тогда — это в ночь, когда ты здесь решил впервые спать? — Да. «Стоп. Решил спать здесь? Формулировка у него отвратительная, однако суть не в ней». — Погоди. Я же тебе не рассказывал. Как ты узнал? Илюха? — Нет. Мне никто не говорил об этом. — Тогда… я ничего не понимаю. — Жаль, что ты все эти годы думал, что я бросил тебя. Может, всё-таки ошибся, когда думал, что даю тебе сладкую ложь? Сахар заменили на соль. Вид же один. Я стал немым. Рой мыслей хотел вырваться как орава пчёл из улья, однако, кроме тяжёлого дыхания ничего изо рта не выходило более. Я лишь ждал продолжения. Или начала. — Я пошёл тогда за тобой. — Но если ты знал, где я, то почему не забрал домой? — Думал, что ты в меня пошёл. Слишком гордый. Если бы я нашёл тебя и потащил домой, пошёл бы? — Ну, посопротивлялся бы немного, да. Но дуться в кровати явно приятнее, чем на земле холодной. — Не подумал тогда, каюсь. Идиот, прости Господи. — Ты понял где я и ушёл? — Нет. — Он сказал это как что-то совершенно всем ясное, словно аксиому. — Я не мог спать спокойно, не зная, что с тобой, где ты. Когда ты выбежал, то я, недолго думая, помчался за тобой. Надеялся, что домой сам захочешь, что часик посидишь, похнычешь, да вернёшься. А ты спать удумал. В таком аду. — Что было. — Я сидел здесь всю ночь. — Да ладно? Ты спал на улице? — Нет, не спал. Ты сам едва глаза сомкнул, а мне как было можно? — Погоди. То есть… там кто-то ходил, потом тень, потом сидел за стеной. Это был ты? — А кто ещё? Если я не мог показать тебе, как готов защищать, то оставалось только делать это. А по утру, когда услышал, как ты проснулся, побежал домой. Работу никто не отменял. — И написал ту дурацкую записку, будто всё нормально. — Я поступил неразумно, согласен. Но я никогда не переставал беспокоиться о тебе. Никогда. Да, я был неидеальным, однако делал так, чтобы ты оставался целым. Даже ненавидя меня. «Ой, батя, какой же ты дурак». Всё это время я видел свою часть картины. Часть, в которой всё было просто, всё было чёрно-белым. Кто-то плохой, кто-то хороший. А плохой просто не знал, как поступить хорошо, потому лишь не творил зло и защищал от посторонних. Словно ангел-хранитель. Который сидел на подобии свалки культурного масштаба всю ночь, вопреки своим принципам. — Тебе не было плевать, — случайно сказал я вслух. — Сынок, — он порывисто обнял меня. — Сынок, конечно же нет. Никогда. Я положил руки ему на спину. Этот жест был таким лёгким, словно они ничего не весили. Словно и я приобрёл способность плавать по воздуху. Настолько стало легко. Кажется, начал понимать эти дурацкие выражения. — Жаль, что ты этого раньше не рассказал. — Я думал, ты забыл. — Такое не забудется. — И ты всё держал обиду — сколько? — десять лет. — Не каждый день. Да и не каждый месяц. Бывало иногда, вспоминал. Но не в последнее время. «Ты не безнадёжен, батя. Может, всё-таки станешь хорошим отцом. Пару искажённых воспоминаний только подправь». — Ладно, — я вскочил с места, лишь бы согнать остатки сентиментальности, которая запачкала всё здесь как нефть в море. — Пора домой. — Закончил любоваться? Ну, пойдём, пока Илюшка там с Шурой не стали ругаться. — Ты говоришь о нём как о ребёнке, па. Ему всё-таки третий десяток пошёл. — Ох, Артём, — он по-доброму усмехнулся. — Хоть сорок ему будет — навсегда ребёнок. *** Я стоял словно должен был пойти на какую-то важную деловую встречу, а не на день рождения. Мама всё настаивала, чтобы я переоделся, однако выглядел прилично — и того достаточно. Возле зеркала слегка взъерошил приглаженные папой волосы, взял пакет с подарком, который привезли из города, поскольку нельзя было являться на праздник с пустыми руками. Хорошо, хоть, цветы во вторую руку не всучили, хотя, могли. Илья ждал возле калитки, тряся ногой и почёсывая ранку, что осталась из-за неудачного бритья. Казалось, что даже ему было слышно радио, если не всей деревне. «Этот мир придуман не мной. Этот мир придуман не нами. Один лишь способ есть нам справиться с судьбой. Тьфу! Хватит повторять». — Джинсы, может, наденешь, сынок? — Ма, какие джинсы, ну ты чего? Мы сложили же всё уже. — Так, они на стуле. Или ты завтра хочешь заселяться в своих этих спортивках? Их бы на тряпки и пустить. — Завтра поеду. А сегодня буду в этих. Всё чистое, не кипишуй. — Ой, опять ты своими этими словечками… — Шом, мне уже эти КУКУ звонили. Быстхрее можешь? — Иди гуляй. — Мама чмокнула меня в щёку. — Не дерись. — Не буду. «Надеюсь». Картавый закатил глаза, помахал моим родителям и быстрым шагом помчался на праздник. Точнее, помчался он от моего дома, чтобы никто не увидел его с сигаретой. После первой затяжки марафон прекратился и мы шли чуть спокойнее, вспоминая правила. Неделя пронеслась, как и любая летняя, быстро. И как никогда скучно. Илья помогал иногда видеться с пацанами без Сокола, чтобы те ничего не заподозрили, однако то, как быстро и часто я смывался, ничего не сказав, уже было достаточно странно. Время с друзьями сократилось, прогулки превращались в одиночные походы по Скуграм или в Дно. За один день умудрился трижды пройти до города и обратно, лишь бы не возвращаться домой. Лишь бы никто ничего не понял. Я умудрился прочитать книгу. Сжечь три рисунка. Пропылесосить дважды ковёр в своей комнате, обнаружив, что один его уголок был прожжён сигаретой. Как только это родители не заметили? В прочем, они не заметили и то, что я стал чаще сидеть дома. Списывали на боль из-за гематомы, настаивая на враче. Но как кашель прекратился, так я и забыл обо всех травмах, которые потом, наверняка аукнутся. Сегодня — последний день здесь. В Скуграх. Официально, завтра вообще-то, мы всё-таки собирались ехать с папой после завтрака. И не очень рано. Так что, сегодня — последняя ночь. Кто-то хотел устроить огромную пьянку, кто-то — посидеть у костра, кто-то настаивал на дискотеке. Однако всё смешалось в доме у Ульяновых. То есть, у Ларисы. Она нас не сильно ждала, однако идея вечеринки с огромным количеством человек ей нравилась. И слишком. Алкоголя там быть не должно было, да и если бы был, то настроение не то у меня. Я шёл со страхом. Не из-за подарка, не из-за вида выглаженного буйного бездомного, даже не из-за нашего абсолютно нулевого общения с Ларкой. Всему виной был только Сокол. И его желание скинуть меня в колодец. Как смотреть в глаза Шуре и Таньке я не знал. Не видел их с той самой ночи. Смогут ли они хотя бы поздороваться со мной? Захотят ли обсудить болезнь? Не проболтаются ли, КУКУ всё же? А если туда ещё и Славку пригласили? Всё совсем будет иначе. «Жаль, что всё так и закончилось. Я, кажется, выполнил обещание. Честно. Я не виноват в том, что нас поймали. В том, что посадили в разные клетки. Я знаю, что несколько дней, пока меня не будет, ты останешься один на один с пацанами, но верю, что справишься. Верю в них. Жаль, что ты запомнишь меня как человека, который крикнул тебе убегать». Илья едва уговорил меня прийти хоть на часик. Провести последнюю ночь в большой компании тех, кто стал важной частью жизни. Даже КУКУ туда входили. Только у порога в дом, украшенного воздушными шарами, стал задумываться о том, что уже завтра я буду не здесь. Уже завтра наступит нечто новое, рядом будут новые люди, а за окном — новый вид. Больше никаких случайных встреч, до следующего приезда не будет посиделок у забора, а общение станет ограничено балансом на телефоне. Это добавило уверенности, вытеснив остальное. Надо как следует попрощаться. Они все мои друзья. Которые дружно подпевали под старый-добрый «Чёрный бумер». Даже девчонки. «Знал, что даже им нравится». — Эй, ты, это, подольше оставайся сегодня, а, бхратан? — А куда денусь, — нервно усмехнулся я. — Забей на всё уже. Это её праздник, но на самом деле — не только. — Я всё слышу, вообще-то. — Лахрка, а мы думали как тебя поздхравить! — Заходите, гости, блин. — С днём рождения, — протянув подарок, сказал я, пытаясь улыбнуться. — Спасибо, Тёма. Проходите, уже, давайте. Ростик с Андреем словно неполноценные без вас, ноют, что одни. Небо закрасили матовой краской. Сияние, что было вчера из-за чистоты и кучи звёзд, сейчас казалось лишь легендой. Дождя не обещали, однако, это не слово пацана. Ничего не значило. Кстати об этом. Если были вопросы, почему я явился туда, где вот-вот может оказаться Сокол, то ответ прост. Слово пацана. Илья, рассказав всё о своих махинациях во имя тайны, упомянул в самом конце, что за эти триста рублей вытянул из Сокола клятву Гиппократа, если сравнивать с врачами. Обет молчания, если говорить по церковному. Таня почти не смотрела в мою сторону, а Шура едва ли помахала рукой, вечно бегая из одного места в другое, так что пересечься нам было не суждено. Мы стояли на заднем дворе, изредка заходя в дом, чтобы помочь с чем-то или одним глазком взглянуть на подарки. Отец Ларисы жарил шашлыки, её мама фотографировала нас, рассказывала девчонкам истории из Москвы. Стоя на кухне, замешивая непонятно что из разных видов сладкой газировки — колокольчика, расторопши, кока-колы и тархуна, — мы стали уговаривать Андрея, чтобы тот не портил праздник своими напоминаниями про свидание. — Бхратан, это же её день, а. Подумай о ней. — Я о ней и думаю, как не понимаешь? Вот помяни моё слово, вы с Олькой так долго не продержитесь. Может, мне за цветами быстренько сбегать? Или Сокола попросить, чтобы взял по пути? — Попроси, — выпалил я, перелив лимонада. — Опять споткнёшься а то у какой-нибудь будки, а потом вся деревня будет знать. — Дуло, ты чего, а? — вклинился Ростик. — Не забывай, что сегодня у нас ещё кое-что. — Шома! — словно выйдя из транса крикнул он. — Конечно, брат, конечно. Эх, с меня последнее желание. Что хочешь выполню. Давай. — Да ладно вам, пацаны. Не умирать же иду. — Серьёзно, серьёзно. Дуло прав. Хочешь, Ларку уговорим тебя в щёку поцеловать? — Эй! — Один раз. Или Шуру. Не, не надо. Или ту подружку Ларкину. Одноклассницу её вот с такими… — Да-а, слушай, мы придумаем что угодно. Или, хочешь, гулять будем до утра? Всю ночь увидим. «Я уже видел ночь, какая вам и не снилась». — Дуло, — прервал их я, пока Илья чуть ли не залпом выпивал наш коктейль. — Просто не беси нас и Ларку сегодня. Отлипни. И сделайте так, чтобы завтра в дорогу у меня была бутылка колы. — Опять нас вохровать заставляешь? — слишком довольно произнёс Илья. — Это не воровство. Напитки же для нас. Я удивился, когда узнал, что ел мясо не курицы, а индейки. Казалось, птица и птица, а отец Ларки-то постарался. Прежде такого никогда не пробовал, но было вкусно. Особенно от осознания того, что оно и дорогое, судя по описаниям. Оля демонстративно поцеловала Илью в щёку, когда их вновь стали обсуждать. Лариса явно не со зла говорила многое, просто фильтровать не научилась словесный поток. Или так казалось из-за праздника и того, что здесь стол круче, чем на все мои дни рождения вместе взятые. Негромкая музыка, которую легко заглушали наши — не для большой сцены — голоса, запах дерева, который казался совсем иным, нежели в моём доме или доме Ильи, большой огород и даже участок под цветы. Всё это освещалось двумя лампочками. В первые минуты ещё огонёк был, однако он быстро исчез, чтобы в дыму сделать нечто большее — вкусную еду. Стоя с Ростиком и слушая советы о том, как правильно жарить мясо (у папы Ларисы были совсем иные методы), я взглянул в сторону входа в дом, где Шура что-то шепнула Илье. Тот кивнул и направился ко мне. Пришлось отойти, друг отказывался говорить не наедине. — Сокол идёт. — Должен был уже. — Ты так спокоен? — Да. Я был готов. И ты тоже. Но как теперь уйти? — Скажи, что хродители погнали, что на завтхра не собхран ещё. Что угодно. «На час я забыл обо всём». Сперва подошёл к Ларисе, которая и не горела желанием отвлекаться на меня, потому пришлось действовать решительно. Резко пробормотав, что мне домой пора, я засуетился, повторил фразу ещё разок, а она сделала шаг ближе, изумлённо глядя на меня. Ей не было интересно, почему я хочу уйти, однако правду она выпытать желала. Соврал, что обещал родителям, что всего на час отлучусь и что у меня ещё половина комнаты не собрана. После первого босса пошли другие — мелкие. Парни задерживали как могли, а взрослые предлагали что-то взять с собой. Так минута перетекла в пять и становилось уже страшно. Я упорно отказывался от предложения прогуляться со мной, однако с уговорами забрать контейнер с тремя кусками шашлыка уже было труднее. Взял. Тем более, что вкусно, так что хоть какая-то радость. Уже на середине холма, куда я зачем-то пошёл, лишь бы оттянуть возвращение домой и сделать круг, дабы не встретиться с Соколом, я задумался о том, смогу ли провести последнюю ночь на улице. С едой. Дома меня не ждали ещё часа два, так что оставалось лишь ходить из одного края в другой, зачем-то задавая себе вопросы и отвечая на них. Мне было весело. Было хорошо. Честно сказать, даже у холма было слышно, какая музыка там играла. Я представлял каждого из друзей, даже Сокола. И благодарил Бога за то, что подарил мне Илью. За Шуру не стал, она просто была, но, хоть, не ненавидела, хоть я и давал много поводов, а потом добавил ещё один в тот злополучный вечер. Кряхтя и поднимаясь на холм, я понял только одно — шашлык не доживёт до дома. Позвоночник хрустнул, когда я выгнулся, а в кроссовок залетел камень. Я остановился, чтобы его вытряхнуть, однако заметил среди странного неба не менее странные очертания. Сперва показалось — куст, но, похоже, стоял человек.