Три черничных полосы

Апрель не давал о себе знать. За одну неделю был снегопад, ливень, ураган, солнце, которое растопило все сугробы и создало огромную лужу вместо асфальта. Каждое утро было испытание — добраться до университета, и, казалось, однажды я вновь окажусь в больнице. Никого, разумеется, не нашли. Но, спасибо за совет, я хотя бы догадался заблокировать сим карту, сделать новую и сразу же записать собственный номер в каждую тетрадку. Илья помог, нашёл номера родителей, Дуло, Змея и Оли. Больше мне не был нужен никто из Скугр. А если и был нужен, то такого номера у друга не было. Телефон Евы работал в самом деле на последнем издыхании, однако и этого хватало, чтобы просто не теряться больше. Папа и без того довольно строго начал наш последний разговор, возмущаясь, что я долго не выходил на связь. Пришлось соврать, что случайно утопил мобильник, а затем выслушать ещё одну лекцию. Мы сидели на семинаре, уткнувшись носами в тетради, в попытке исправить эскизы, которые преподавательница не приняла ни у кого. Она лишь ходила по кабинету и тыкала нам линейкой в спины, чтобы сидели прямо. Трудно было это сделать, поскольку тело само распоряжалось пространством, словно в некоторых позах давался плюс к интеллекту. В середине пары в кабинет вошёл кто-то ещё. Я не обращал внимания, тем более, что сидел не в первом ряду, а, значит, едва ли смог бы чётко разглядеть лицо. Два женских голоса доносились до меня, но быстро сливались с бурчанием одногруппников, которые то разговаривали так друг с другом, то пели каждый сам себе. — Эй, Тёма, — толкнул меня локтем сосед по парте. — Что? — Взгляни, твоя любимая. Я абсолютно не понял его шутки. Однако, стоило поднять голову, как я наткнулся на взгляд «любимейшей» преподавательницы. Разумеется, играть в гляделки я не стал, потому быстро отвернулся под смешок одногруппников. — Шомов, тебе есть что показать? — Нет-нет, Алина Ринатовна. — Иди, иди сюда. Сейчас все будете подходить. Домашнее задание делать на паре — уж слишком. Вам соро… пятидесяти минут должно было хватить. «По списку — последний, но пошёл первый. Логика у них, конечно, замечательная». — Что скажете, Регина Романовна? — спросила Алина Ринатовна, протягивая мою работу коллеге. — Как будто делал на отвали. Здесь, конечно, нет места ГОСТам, однако, я бы посоветовала вам впредь не забывать про то, как правильно подписывать элементы. А фигуры получились неплохо. Интересная композиция для конуса и цилиндра, а, вот, шар лучше было бы переместить в другой угол. — Я вас услышал. — Не ёрничайте, когда преподаватели советы дают. Как, ещё раз, ваша фамилия? — Артём Шомов. — Длинная. Надеюсь, имя короче. — Любимов, что сидишь? — прервала нашу неначавшуюся ссору Алина Ринатовна. — А ну, быстро неси работу. Шомов, иди на место. Если кто-то плевал на меня сверху, то явно несколько раз. Особенно за сегодня, не говоря уж о недавних днях: в общежитии кран прорвало с горячей водой, когда я подошёл, кашлять начал, приболел возможно из-за долгого лежания на снегу, количество грязи на улицах только увеличилось, а обувь старалась всю её впитать. А про пары и вовсе стоило молчать. Я то и дело отвлекался на лекции, хорошо, что не спросил никто, а то бы на весь поток промолчал бы ответ, которого не знал. Ещё и эта сейчас решила докопаться. Надолго её не хватило, а потому после третьего человека, Регина Романовна благополучно исчезла из кабинета, жаль, что я знал, что это не навсегда. Выйдя с семинара, ребята забыли, что она и вовсе заходила, однако у меня в голове остался её комментарий. По поводу шара. «Я поставил его ровно туда, куда требовала композиция. Выше — перегруженность, левее — уже не композиция, правее — странная симметричность, а двигать назад или вперёд — тоже идея не из лучших. Я не тупой иногда, но ей же надо придраться». Повезло, что на следующей паре можно было отдохнуть. Относительно. Мы работали в небольших командах по три человека, а свою часть я уже успел выполнить и даже успешно (чему был сам несказанно рад и удивлён). Оставалось лишь сидеть и наблюдать за одногруппниками, пытающимися по моему примеру справится с заданием. Но, признаться честно, не все пункты я тогда выполнил, просто расписал так в отчёте, как будто даже больше, чем нужно сделал. Это был один из самых новых кабинетов: без стульев с занозами и ржавчиной, без столов с тремя ножками, с доской, где можно было увидеть каждую надпись и чёрточку, что рисовали, поскольку она была чистой, без едва видимых напоминаний о прошлом. Пока я наблюдал и изредка помогал товарищам по команде, на телефон пришло сообщение. Не обычное. Отныне я мог получать не только текст в смс, но и фото — ммс, как говорили ребята. Такую я и получил от отца, хотя даже не знал, что он умел их отправлять. Я глянул краем глаза на уведомление, но открывать не стал, нужно было закончить объяснение, пока мысль не покинула голову. А хватало лишь свиста, чтобы умная идея испарилась из пустых мозгов. Пока ребята ругались между собой на правила оформления работы, я сел и выдохнул, осушил полупустую бутылку с водой. Взглянув на часы, вновь увидел уведомление и решил открыть сообщение. Не хотелось позориться перед ребятами, мол, не умел делать такие простые вещи, но разобраться получилось. «Молодое поколение, вы быстро осваиваетесь,» — говорил отец. Сложно было сразу разобрать, что там было, в этом нечётком изображении. Или просто мозг отказывался с первого раз принять новый факт жизни. Да, на фото было меньше цветов, чем, наверняка, было в реальности, да, размер оставлял желать лучшего, однако, даже будь там неумелый эскиз, я бы понял, что такого отправил папа. На фоне серо-зеленых стен, в комнате с плохим освещением я видел фигуру мамы. Мамы, которая стояла. Конечно, я уже видел, как она пыталась так самостоятельно, однако здесь всё казалось иначе. Рядом стоял тренажёр, с виду металлический, старый, однако, похоже, ещё помогающий. Мама держалась одной рукой за него, а вторую выпрямила, помогая удерживать равновесие. Лицо было смазано, но я знал, что она улыбалась. Я не слышал ничего, что происходило вокруг. Никто не звал, вроде, и слава Богу. Крепко сжимая телефон в руке, я перестал качаться на стуле, просто застыл. В какой-то момент охватила дрожь, во рту пересохло, а в груди зажало, хотя больше меня никто не бил. Пришлось без всяких вопросов, без каких-либо слов быстро встать и едва ли не бегом покинуть аудиторию. Повезло, что мужской туалет был на нашем этаже, так что я быстро нашёл где спрятаться. Неважно было, насколько чистый пол, неважно было, один ли я стоял или нет, неважно было, что я так бесцеремонно сбежал с пары. Кафель оказался холодным, когда я по стене спустился и сел на него. В этом полутемном углу вновь взглянул на экран, где ещё была незакрытая фотография. То ли от нервов, то ли от самого искреннего счастья, на лице появилась улыбка, маленькая. Но самое необычное было другое. По щеке покатилась слеза. Эмоции похоже переполнили, да так сильно, что вырвались наружу странным образом. Я уже и не мог вспомнить, когда плакал в последний раз, всегда считал, что мужчины не плачут. Но сказал бы мне кто эту фразу в тот момент, то мигом бы получил в нос. «Она стоит. У неё получилось, всё-таки получилось». Да, ещё недавно я думал, что многое потерял. Но, похоже, жизнь — череда циклов. Она стремилась к равновесию. Либо в конкретно одной жизни, либо сразу во всех. Если одному человеку всегда не везёт, то у другого одни лишь победы, а если в один день ты потерял часть себя, то в другой увидишь, как происходит чудо. Мне не надо было никаких чудес, мне хватало того, что я увидел. Лето наступило быстро. После тяжёлой сессии, ссоры с преподавателями и прочих прелестей студенческой жизни, о которых не удосуживались рассказывать абитуриентам, я смог уехать домой. Время пролетело быстро, словно между неделями были не дни, не часы, а лишь несколько реплик со вздохами. Незаметно коричнево-серый пейзаж превратился в мир полный красок, словно все вещи выбрали в один миг лишь одну часть палитры. Радовало и то, что я перестал быть похож на старый холст нового ученика или на немытую огромную растрёпанную кисть. Даже родители не знали, когда я точно смог бы приехать. Не хотелось тратить нелишние деньги на поезд, ровно как и напрягать кого-то, чтобы меня довезли от Питера до Скугр. Однако соседка подала мне идею, точнее, лишь сказала о своих планах, а я уже стал навязываться или слишком не тонко делать намёки. Оказалось, что не только парни в нашем общежитии умели водить машину, ещё водить хорошо, как я смог выяснить. Это была подружка Алмаза, которая жила в Пскове и даже знала что такое Дно. Разумеется, там она не была ни разу (я бы тоже предпочёл никогда там не быть), однако знала дорогу и того было более чем достаточно. До самого города, конечно же, не подбросили, однако за пару часов мы доехали до одной из ближайших деревень, что располагалась идеально на её пути к городу и моем — домой. Илья скептически относился к тому, что меня подвозила девушка, даже пару раз едва ли не показательно помолился, пока мы втроём договаривались, как выстроить маршрут. Двумя машинами, долгими разговорами о том, как я добрался, когда за рулём была женщина, после обсуждения случайно увиденных сплетен и едва ли не прокола колеса на скрипучей машине, я вновь увидел родную деревню. Не сказал бы, что скучал сильно, но слишком многое хотелось увидеть, напитаться энергией остатков детства, чистого воздуха и лёгкости. — Не зайдёшь? — спросил я, когда мы остановились в паре домов от моего, чтобы не создавать лишнего шума и не привлекать внимание. Илья закурил, пока я доставал вещи из багажника. — Как-нибудь, но не сейчас. Вы год не виделись, чего я семье буду мешать. — Картавый, да когда ты мешал? Как брат мне, считай, а всё в сторонке. — И всё-таки. Сейчас ваше вхремя, в конце концов, вам столько обсудить стоит. Вы не виделись почти год. — Она ходит? — Кто? — Крыша. Картавый, не тупи. — Сам увидишь всё. Я уже было собрался уходить, обнял друга, однако стоило сделать два шага, как его голос остановил меня. — Я храд, что ты вылечился. — А? — Ну, что ты снова нохрмальный. Девушка есть, об этом пхридухрошном забыл. Всё таки, я был пхрав. — Да, возможно. Невозможное. Первое, что пронеслось в голове, когда я постучал в дверь и услышал странные шаги. Тихие, однако, казалось, что было три ноги, одна из которых была скорее железной или пластмассовой. Я стоял с этим рюкзаком и жалким пакетом возле знакомой двери, со старым ростом, старым лицом и телосложением, однако больше проем не казался таким уж огромным. Вырос из собственного дома? Мама. Она стояла. Да нужно ли что-то говорить было ещё? Она стояла! Да, уперевшись о палку, да, с перебинтованными ногами, но она была не в коляске. Я, казалось, был готов вновь пустить слезу, но теперь держался. Держался и от того, чтобы обнять её, оторвав от земли, но так испугался, словно каждое неосторожное движение бы вновь что-то сломало. — Я успел? — вместо всяких приветствий или прочего начал я. — Сы-сынок… Она чуть менее крепко стала стоять на ногах, отчего я, в самом деле, перепугался, однако обошлось. Мама сама обняла меня, очень крепко, не позволяя минуту разгибаться, казалось, что позвоночник в таком положении навек застынет. Отпустить, конечно, пришлось, но только ради того, чтобы следующим меня пытался задушить в семейных объятиях отец. Он был чуть сдержаннее, но не менее радостным. Я и забыл уже, какая у меня была кровать, забыл, как пахнет домашний стиральный порошок и мыло. Запах дерева был чётче, а каждый угол в абсолютно не изменившейся комнате был в новинку. Непривычно было даже от ковра, в котором не было ни единого тараканьего трупа, и ни капли пролитого пива. Что уж говорить об остальном доме. Первым делом я, разумеется, не пошёл раскладывать вещи, или ставить почти мёртвый телефон на зарядку, или хотя бы принимать душ, а зашёл на кухню. Третий стул казался таким гармоничным, как минимум потому, что он был таким же, как и остальные. Я и забыл, что в комплекте мы покупали четыре, однако без гостей, их не требовалось доставать. А теперь в одиночестве стоял только один. Может, было бы прекраснее, не будь вообще одиночек, но это уже пустые заботы, и не мои. После долгого разговора с родителями с кучей рассказов о жизни в большом городе, об учёбе, общежитии и прочем, после их историй из реабилитационного центра, воспоминаний меня прошлым летом, переживающего из-за экзаменов, я не знал как вообще лечь спать. Усталость от дороги пропала сама по себе, словно зажгли весь свет, направили его лучи на наш дом, запрещая кому-то уходить. Только, вот, энергия била лишь во мне. Родители, несмотря на весь восторг от этого летнего вечера, не могли скрыть, что отдых требовался. Я сел на подоконник, не включая свет в комнате. Окно пока было распахнуто настежь, до первого надоедливого комара. На улице стоял штиль, а в соседнем доме горел свет в одной из комнат, а, приглядевшись, заметил, что работал и телевизор. Однако в знакомом окне было темно. И тут было два варианта: либо он не приехал, либо где-то гулял. В первый вариант не особо верилось. «Ты злишься? Я просто хотел как лучше, для нас обоих». Давно не получалось так долго спать. Я не смотрел на часы, да и не доверял своему чутью, которое ориентировалось на небо (светлое двадцать три часа в сутки). Знал лишь одно, что вышел из комнаты в начале второго. Папа сразу пошутил, что избаловал меня город, раз так поздно начал вставать, а ещё сказал, что даст мне работу в саду, поскольку, приехал я на отдых, который в его понимании — смена вида деятельности. Хоть что-то оставалось неизменным. Ровно как и идиотизм от друзей. Странная привычка Дуло подкрадываться к людям, чуял я, закончилась бы однажды тюрьмой или убийством. А детское поведение Ростика, наоборот, больше забавляло, нежели раздражало. Илья, словно, приревновал даже от такого. — Ты вымахал, понять не могу, Шом, — начал Андрей, когда оттащил от меня Змея. — Или, наоборот, сдулся и стал палкой? Как я, ха. — Глаза хразуй, Дуло. Он там — в своём гохроде — покхруче нас накачался. — Эй, Шома, ты же привёз нам что-нибудь. — Змей, блин. Но он прав. — Только из-за этого меня ждали? — усмехнулся я. — Думал, начнётся с расспросов, не стал ли как эти городские понтоваться. — Ты, конечно, чел нохрмальный, Шом, не как некотохрые гохродские, но не думай, что не изменился. Хреально, уж я-то знаю, чаще некотохрых ездил. — Один раз, Картавый. Мы со Змеем если бы водить умели, тоже бы приехали, а? — В натуре. Но про город расскажи. Девчонки — красотки? Илюха сказал, ты уже и подцепил кого-то? — Один ты, Ростик, остался без бабы. Хотя, я иногда тоже такое хочу, а то Танька доведёт скоро болтовнёй. Этот факт мне был известен и до приезда домой, однако осознать никак не получалось. Я не получил внятного ответа ни от кого о том, как они начали встречаться, ни о том кто кому предложил, зачем вообще. Разумеется, можно было догадаться, что Таня быстро не забудет Андрея, каким бы дураком тот ни был, поскольку слепая влюблённость преследовала и не отступала. Но, зачем Дуло-то втянулся в это? Забыл Ларису или, наоборот, решил идти вновь по пути «она будет ревновать и тогда поймёт, кого упустила». Я скорее поверил бы в то, что она сможет до конца своих дней не распускать сплетни, нежели в работу этого плана. Дуло небрежно отзывался о Тане, как и было всегда, просто иногда улыбался, когда вспоминал о ней, а не хмурился или не стоял с равнодушной физиономией. Но когда друг что-то рассказывал, я понимал, что немного соскучился по ней, по КУКУ, которые казались неотъемлемой частью картины, кусочком пазла — нашей деревни. Нам никогда не удавалось нормально поговорить, тем общих было мало, однако банально поздороваться друг с другом, узнать о последних днях, о сложностях и радостях жизни — на это я был всегда готов. Но, сомневался, что Танька бы осталась со мной рядом хоть на минуту. Илья, как бы не старался, тем ещё болтуном был. Половина историй и интересных событий уже всем были известны, в частности о драке и краже, о Еве, о том, как я нашёл себе врагов в преподавателях. Так что, каждое начало истории было и её концом, а после шли миллионы вопросов от меня. Поскольку сам не знал о друзьях, кроме Картавого, почти ничего. То есть, знал, имел в виду этот год. Я отказался от пива, хотя уже мог безо всяких претензий и лишних правонарушений покупать алкоголь. Но желания абсолютно не было. Мы сидели у забора, только, без Сокола, естественно. Знал ли он о моём приезде? Наверняка. Хотел бы набить лишний раз мне морду? Наверняка. Но держал слово. И, я представил, что бы он спрашивал, если бы сидел с нами: «Эй, слышь, ты там авторитетом местным не стал? Нет? А надо бы», «Когда с девчонкой своей познакомишь, эй?», «Слышь, что как не пацан? Давай, давай, угощу, хотя и ты мог бы и сам купить, городской». Он бы точно слушал про университет охотнее Змея и Дуло, чтобы просто убедиться, что там сложно, а я — мог это потянуть. — Шом, ты чего такой тухлый? Нохрм же посидели, — начал Илья, когда мы разошлись с ребятами ближе к восьми вечера. — Задумался. Не бери в голову, я часто стал думать. — Это из-за того, что тхрезвый слишком. Не-не, в следующую субботу ты не отвехртишься. — Договорились, — я усмехнулся. — Надо будет из дома позвонить Еве. Знаешь, она, наверное, сдружилась бы с вами. — С нами? — С тобой, Олькой, даже Шурой. — Может быть. Бхрат, у меня хреально как гохра с плеч, когда ты о ней говохришь. — Я понял о чём ты, не продолжай. Наступило минутное молчание. Я не знал как спросить, он — что. Потому что шагнули на тонкий лёд. А в прошлом, казалось, уже не стоило копаться. Особенно, когда оно не приносило ничего хорошего. «Прошлое приносило хорошее, и много. Если брать то лето. Но можно ли сказать, что остальным пришлось также приятно? Или всё же это клеймо, которое не сотрётся?». — Картавый, не ёрничай, а ответь. Славка в Скуграх? — Ты, блин, издеваешься? — Я же просил. — Нет, они не пхриезжали. Если не вехришь, зайди к тёте Даше. — Верю. Просто спросил. — Зачем? Ты не можешь пхросто его забыть? — Не могу, Картавый. Да, может, неправильно, но я был рад в те моменты, если не счастлив. Мы, может, никогда больше и не увидимся, но если чудо случится, то пускай. Я… не хочу забывать. — И? Будешь вечно вспоминать это говно из того лета? — Я не ненавижу его, Илюха. Всё, что тебе стоит знать. Это самое лучшее описание. — Пхрости, зхря я так. Мне, похоже, до конца не вехрится, блин, что всё пхрошло, что всегда жду подвоха, что вот-вот всё покатится к чехртям. Как я его понимал. Я бы мог врать, точнее врать чуть больше, чем уже, однако, как никогда требовалось, чтобы правду знал хотя бы один человек. Не мог я так, не мог не рассказать, излить душу. Может, испытывал судьбу, однако лучший друг должен был знать всё. Илья всегда был как член семьи, а им спокойней жить, зная девяносто процентов от необходимого. Остальные десять приукрашивались, чтобы только жилось спокойнее. Как в те времена, когда я говорил маме, что надевал шапку в ноябре, что кепка чёрная куплена, что домашнюю работу делал вовремя, что никогда не дрался в Санкт-Петербурге. Только мелочи, нюансы. — Я скучаю, — сказал я уже в третий раз за пять минут разговора. Оставалось не больше, поскольку баланс стремительно приближался к нулю. — Сегодня с другом болтал, мне кажется, следующим летом тебе надо сюда приехать. — Неужели? Хочешь показать деревенскую романтику? — Смешно? — Интересно даже. Ты так далеко планируешь. — А почему бы и нет? В конце концов, я вроде как встречаться предложил не на месяц или полгода. — Ты не предлагал мне встречаться, прошу заметить. Секунду, — Ева явно отвела телефон подальше от головы, но всё же крик я услышал. — Алмаз, блин, ещё раз поставишь картошку варится на два часа, будешь жрать сырой. — Зато получилась, наверное, в мундире. — Что? — Говорю, картошку в мундире сделал? — Не знаю что он там сделал, но сейчас это будет картошка в дебиле. Я его к его маме отправлю, пусть там портит посуду. — Расслабься на минуту, успеешь брата побить. Но не перестарайся. — Тебе нужен такой сосед? — Удача преследует, скажем так, из-за него. Хотя бы иногда. Но, отдать должное, без него так спать легко. Никто не стучит по клавиатуре и не ругается на непонятном языке. — Я же учила тебя некоторым словам. — Предпочту только слушать. Скажи что-нибудь, от тебя он звучит красиво. — А если пошлю? — Посылай, выбор большой. А я просто припомню однажды. — Нашёлся злопамятный. Для этого нужно хорошую память иметь, а не десять ударов по голове. — Может, одиннадцатый поможет? — Если проверишь, я двенадцатый в подарок дам. Вернись без травм, прошу, Тём. — Какие травмы? Буду таким же, каким уезжал. Только, наверное, потолстею. У мамы вроде вся энергия должна уходить на лечение и ходьбу, а она планирует переготовить все пироги мира. Ещё и батя шашлык задумал послезавтра. Щекастого будешь любить? — Буду. А ты, будешь любить обгорелую и с животом от бабушкиных беляшей? — Буду. Пришлось после быстро закончить диалог, когда увидел, что у дверей стоял папа. Он позвал за стол — откармливать мои щеки, раз пообещал девушке. Так и сказал, клянусь. Маме, конечно же, рассказал о том, что услышал, так что обсуждение моей личной жизни стало единственной темой ужина. Позднего довольно-таки. Но почему-то ещё неделю после мы жили по смещённому графику. Завтрак рано, обед поздно, а ужин ещё позже. Старые стены, те же люди, те же дворы — всё становилось ещё более приторным и притворным, нежели раньше. За полторы недели, которые провёл в Скуграх, стал ощущать, что прежнего комфорта от дома не следовало. Да, друзья, семья — всё превосходно, я скучал по ним. Но не по этой жизни, не по существованию в чужом графике, не по разговорам о дешёвом пиве и криминальных сводках. Я стал замечать в своих глазах недовольство, даже сквозь улыбку, которая могла не сползать после очередного вечера с друзьями. Не тянулся к сомнительным развлечениям, на том спасибо. Ярким примером служило то, что Ева приучила меня каждый день перед сном листать книги, читать по десять-двадцать страниц, а потом рисовать. Я за неделю мог сделать около трёх эскизов: один с комнатой, а ещё два — наброски старого города. Что оставалось в голове, то и выливалось на бумагу. Понимал хорошо — шли ровные штрихи, адекватная композиция, не ломаная перспектива. А если в голове каша, то и на бумаге оставались нечёткие линии да кривые здания. И что сейчас? Ничего. Читать не прекратил, обещал же, но едва ли скамейка получилась на вырванном листе, где я планировал изобразить сад. «Это откат назад». Радовало, что, наконец, настала та самая суббота. Я обещал, что выпью с друзьями, даже родителей предупредил, на всякий случай, хоть и не собирался выходить за рамки. Переживал лишь, что курить придётся вновь при них. Если раньше справлялся, пересиливал себя и затягивался этой отравой, то сейчас, после года перерыва, боялся выдать правду случайным кашлем. Однако, не самая большая плата. В конце концов, мои истории перестали быть такими увлекательными — учёба, работа, общежитие да город. Вот и все темы, а они-то ждали чего поярче. Но как знал, припрятал несколько сумасшедших вечеринок в общежитии, после одной из которых всем составом объяснительные писали. Стоящее было зрелище. Солнце жарило сильно. Такого не было ещё этим летом. Стоило пройти три дома, как вся спина промокла, на футболке уже были пятна, а с волос падали капли пота. Пришлось остановится у колонки, умыться. Ещё один плюс деревни — всегда можно попить и ополоснуть лицо на улице, притом бесплатно, а не искать торговый центр. Стоило освежиться, как к ногам прилетел ярко красный резиновый мяч. Где стояли дети я увидел, быстренько подбежал к ним, отдал потеряшку, а заодно узнал, во что те играли. Думал, футбол, может, подобие пионербола, вышибалы, на крайний случай, а они себя какими-то странными именами называли. Строили историю по одному только мячику. «Если бы так можно было». Возвращаясь на песчаную тропу, я услышал как кто-то бежал, а затем добавились ещё шаги. Думал, если свои — окликнут, а нет — то и беспокоиться не следовало. А потому спокойно продолжал идти. Но не долго. — Эй, слышь ты, — крикнул Дуло. Я развернулся, а он уже был очень близко. Друг толкнул меня так сильно, что я едва не упал. За ним бежали Змей и Таня. — Ты офигел? — разумеется, я ударил его ладонью по плечу, хотя хотелось отвесить хороший подзатыльник. — Дуло, головой ударился? Чего кидаешься? — А ты головой походу ударился, но я это так не оставлю. Андрей замахнулся, но я быстро перехватил его руку, откинул друга в сторону. Пока тот ошеломлённо оглядывался, Ростик и Таня успели нас догнать. — Дуло, ну что ты сразу кидаешься? — Танька, скажи. Скажи, что мне вчера сказала. — Да фигню сбазарила. Ты бабе веришь больше, чем другу? — Эй! — подала голос Таня, всё ещё не глядя в мою сторону. — Чтобы гомик был среди нас? Да я лучше убью его. — Стой, блин. Ростик побежал нас разнимать, однако Андрей уже успел нанести первый удар. Он пнул меня в колено, так что я теперь стоял в самом деле как обвиняемый, в ожидании приговора. Но только хотел защитить своё честное или не слишком имя. Змей оттащил Дуло, а Таня что-то тому шептала, но явно не пыталась противостоять этой агрессии. Словно была только рада. — Шом, скажи, что это неправда. — Андрей вырвался из хватки Змея. — Дуло, стой на месте, блин. — Вы что твохрите тут, эй. За мной оказался Илья, но не один. С Соколом. Который молча скрестил руки на груди и ушёл с тропинки, чтобы быть не участником, а простым наблюдателем. Ни сколько не изменился он, как минимум внешне. — Картавый, не встревай, — тихо сказал я, едва не выплёвывая слова. — А что такое, а? — разорался Андрей, будто уже был пьян. — Вставай, сука. Осталось хоть что-то мужское? — Шом, — Змей сжал мои плечи и тихо произнёс, — скажи, что это не правда, что молчишь. — Не правда. — Хватит с ним церемониться. Едва я успел начать вставать с колена, как силуэт друга пропал. Дуло оттолкнул Ростика и врезал мне по лицу. Удар пришёлся чётко в скулу, но было больнее, чем обычно. Да, к сожалению, я мог сравнивать такие вещи. То ли костяшки стали острее, то ли бой шёл не честно. Отняв ладонь от щеки, я заметил на ней кровь, а на среднем пальце Андрея — кольцо. И не гладкое, а с выпирающим черепом. — Не правда это, — устало пробормотал я. — Дуло, чтоб тебя, — Картавый исполнил мою волю и дал ему оплеуху. — Сообхражай что несёшь. — А-а, ты его защищаешь, ага. Знаю я всё. Змей, что молчишь? Этот не мужик, а этот всё знал и покрывал. Танька видела, как наш Шомка тем летом с этим городским по углам прятался, обжимался. Я видел как пазл складывался в голове Ростика. Тот молчал, не хотел верить. Но внутри невольно соглашался со всем, что говорил Андрей, пусть и не желал того. Хотел ли врезать? Никто не мог сказать точно. Змей так разочарованно смотрел мне в глаза, словно искал последнюю зацепку, которая бы вытащила нас из этой кошмарной ситуации, заставила бы забыть обо всём. Но я, даже активно отрицая всё, не мог дать бывшему другу того, что он хотел. В порыве ярости, Дуло начал нападать и на Илью, тогда силы появились у меня. Вскочив, весь в песке, с окровавленными ладонью и щекой, я стал разнимать этих двоих. Тогда, единственный раз, вмешался Змей, толкнув локтем в живот, чтобы не приближался. А после — показательно отряхнул рукав. Конечно же, тот факт, что я не умер от одного удара, а ещё и наполнился силами, заставил Андрея вернуться к главному врагу — ко мне. И как бы я ни пытался, не смог увернуться от всего. На четвёртый раз, когда он замахнулся, голова начала кружиться, а потому та же раненая щека вновь встретилась с чёртовым кольцом. Одного раза не хватило. Дуло свирепел на глазах, краснел, ругался, подключил ноги к тому, чтобы только расправиться со мной. И только Илья пытался его остановить. Когда я уже не мог сопротивляться вовсе, Змей и Таня всё же стали помогать. Не слишком охотно, скорее, чтобы не было трупа в деревне, да самого Андрея не посадили. — Ты совсем уже? — Картавый врезал неугомонному идиоту точно в нос, заставив, наконец, замолчать. — Шома нохрмальный пацан, у него даже девчонка есть. — Плевать, кто у него есть. Я тебе ещё устрою сладкую жизнь, дебил, ты же тоже видел. — Я не понимаю, о чём ты. — Таня всё рассказала. И обо всём. Ты видел. И Сокол. Сокол! Скажи ты хоть. — Дуло… — Змей, заткнись. Вот увидишь сейчас. Сокол, скажи же! «Мне конец». — Слышь, я знаю что ли, что тебе там, эй, надо, — подал наконец голос он. — Что? Сокол, братан, ты чего? — Хорош орать, слышь. Соседи мусоров скоро вызовут. Как петух орёшь, эй. — Я? Это он! Он, слышите! — Дуло, может, ты что-то не так понял, — с надеждой произнёс Ростик. — Да как тут было не понять! — Ну, — прокряхтел я, — ты никогда умом не отличался. — Ты ещё рот открывать можешь, гомик? — Стоп! — Сокол одним словом остановил всех, всю деревню, как маг. Андрей так и остался с поднятым кулаком. — Чтобы я больше, эй, не слышал такого. Задолбал. — А ну, пошли отсюда. Змей, блин, помоги, он уже совсем с ума сошёл. И ты, Танька, молодец. Куку, как и остальные. Илья приказал — Ростик исполнил. Они стали оттаскивать Андрея от меня, а Таня, вновь не глядя даже на прощание, в мою сторону, развернулась и ушла, опустив голову. Возможно, бывший друг поддался лишь потому, что сам устал, особенного от того, что никто не поверил ему. «Обещал приехать без травм новых». — Ты не ушёл. Я лишь констатировал факт, не спрашивал. Пусть, зрение было ужасным, но слух ещё оставался. И ни шага с его стороны не услышал. Когда удалось понемногу подниматься, Сокол приблизился. — Спасибо, что ничего не сказал. — Я дал, эй, слово пацана. И держу его. Но и не врал. — Я заметил. Спасибо. — Заткнись. Я это сделал, не чтобы помочь, слышь. Не успел подняться с колена, опять, как Сокол пнул в грудь. Не изменял привычкам — не хотел дотрагиваться до такого как я. И винить его в этом не мог. Даже если бы я излечился по настоящему, хоть десять раз, друга бы этим не вернул. Я даже не стонал. Это был один из самых слабых ударов, которые мне наносили за последний год. Скорее даже, не удар. Сокол хотел оттолкнуть меня, отодвинуть как ненужную вещь, мешающую пройти. Так что мне, чтобы соответствовать роли, оставалось только лежать. Но долго я не мог, непозволительная роскошь — быть слабым. Сокол сделал один шаг, второй, нарочно подняв песчаную пыль возле моего лица. В какой-то момент всё затихло, казалось, я один. Когда думал, что он уже никогда не вернётся, не обернётся, услышал: — Эй, слышь, думал это сказать ещё тогда, но жалко было. Но ты стал ещё хуже. — И? Договаривай, блин, хватит пафоса. — Лучше бы ты оказался убийцей. А он знал меня, всё-таки, хорошо. Знал, что тот день и те чувства — слабое место, открытая рана. Сокол делал вид, что ни к кому не привязывался, однако это было лишь в его сознании, но ему были нужны все мы. Даже в ненависти я нашёл каплю разочарования, словно Сокол был моим отцом, которого я сильно подвёл. Может, так и было. Предал наши обещания, образ жизни, принципы, которые шли с нами и по улице и по помойкам. Теперь, в Скугры дорога была закрыта. Я не знал, что такое будет, не хотел, разумеется. Илья дал не самый тонкий намёк, что если через месяц не уеду, при том навсегда, Дуло при встрече убьет. И это была не шутка, не простое выражение. Правда. «Почему? Иисус, ты ответь, сам же позволил, сам разрешил мне. Так почему сейчас всё именно… так? Или это расплата за грехи? Неужели счастье — грех? Я знаю, что сделал многое не так, да, тем летом позволил не то, но зачем об этом припоминать теперь вечность? Появился способ забыть, думал, уже история навеки исчезнет из головы, как случилось, похоже, со Славкой самим, но нет! Я лишился всего. Снова. Со мной остался только Илья. Снова. Да, родители тоже, спасибо, что ничего не узнали. Иисус, ты сам понимаешь, что хочешь? Ты вообще слушаешь? Кажется, я сам принял то решение, без тебя, сам должен отвечать за них, без тебя. А ты так и сиди, где бы ты ни был. Я поговорю с тобой, когда-нибудь потом». Вновь я сидел побитый на кровати, то ли молясь, то ли ругаясь, то ли справляясь с болью, сжимая волосы, едва не вырывая их. Получилось обойтись без синяков на видимых местах, только рана на щеке, которая получилась слишком большой. Настолько, что тремя пластырями заклеивал, криво, но хоть как-то. С мамой и папой о случившемся говорить не стал. Не смог в первую ночь. Только, вот, они рассказали на утро, как я во сне шептал нервно: «неправда». Раз пять сказал в середине ночи, ещё несколько раз утром, пока отец не решился разбудить. Он без лишних вопросов сдёрнул пластыри, сходил за аптечкой и нормально обработал рану, наложил повязку и закрепил лейкопластырями. Поцеловав в лоб, папа ушёл, всё ещё не говоря ни слова. Я весь день пробыл дома. В день, когда жара спала, когда на небе показалось небольшое облачко, позволяющее гулять, не боясь ослепнуть под лучами солнца, когда ветер заносил в окно приятные ароматы цветов и скошенной травы у соседей. Смотрел в окна напротив. И понимал, что всё равно не ненавижу его, даже за то, что получил такую концовку огромной дружбы. Он не виновен. Я сам выбрал быть любимым, сам допустил. Слабость это или сила — не ясно. Может, поддаться на это и было слабостью, однако пойти против всех — храбрость. И я смелый слабак, может, дурной смельчак, а, может, и вовсе простой идиот. Вечером, состоялся разговор, которого быть не должно было. За ужином, который стал почти последним. — Я уеду завтра. — Но ты говорил… — Да, ма, говорил. Но всё изменилось. И я здесь быть не могу. — Это из-за драки, да? Что произошло? — отец не на шутку взволновался. — Ты не просто так же на две недели раньше решил уехать. — Не важно, бать. — Я говорил с Ильей, но он всё мнётся. Кто тебя побил? — Какая разница? — Думаешь, я не знаю тебя? Если бы это был кто-то из чужих, ты бы так не переживал. Те, кто в прошлый раз избили? На них пора уже заявление написать и… — Батя, успокойся. Мы с парнями повздорили, но драки не было. — А это? — мама указала на скулу. — Меня толкнули, вот и на бутылку разбитую упал, только и всего. — И из-за чего повздорили? — Скажем так, я изменился слишком сильно. И наши взгляды теперь не совпадают. — Я должен поверить? — Вам не надо знать суть. Я вас люблю, но больше не вернусь. Видеться мы не сможем, потому что, да, подерёмся. Тут я себе не изменяю, как и они. Простите. Вариантов у них не было. Насильно удержать не могли. Мама уговорила остаться на два дня, чтобы они подлечили шрам, который точно навсегда останется на щеке. Спорить я не стал, заодно увиделся с Олей и Ильей, когда те пришли к нам. Погуляли немного, так, чтобы не попасться на глаза парням. «Как приятно общаться с человеком, который ничего не знает. Не смотрит как на прокажённого, не жалеет. В Ольке есть какая-то детская наивность, но размышления уже на уровне почти взрослых. Впрочем, будто я сам рассуждаю нормально». И снова на папиной машине мы добрались до Петербурга. Только, на календаре было начало августа. В общежитии никто и не ждал. Конечно, мало кто приезжал так рано. Либо никак, либо до конца каникул. Так что, две недели ещё я жил один — что не сильно-то и расстроило. «Шрам не такой большой, как сама рана. Но Ева убьёт. Я же обещал».