Орден Святого Ничего

      Светофор мигнул желтым, когда она перебежала перекресток, взлетела по ступенькам. Двери лифта съехались, отрезав ее от шумного коридора. Лифт неслышно пошел вверх. Верка переложила чемоданчик с макбуком из руки в руку и уставилась через головы людей на бегущие цифры этажей — 6… 7… 8…       После вчерашнего ей бы бояться встретить Магдалену или редактора, но, во-первых, она приехала пораньше, а во-вторых, сегодня она ничего не боялась. Она теперь точно знала, что нужно делать с недоброжелателями — смотреть в глаза и улыбаться, пока они не отведут взгляд.       Она быстро училась.       На двенадцатом шагнула в едва открывшиеся двери, уговаривая себя не торопиться. В коридоре пока еще было тихо. Темный ковер под ногами глушил шаги. От волнения вчера она его даже не заметила. Идти по мягкому было очень странно. Или вчера тут еще не было никакого ковра?       В глубине коридора открылась дверь, выпуская треугольник света, смех и разговоры. Алова вышла ей навстречу, ища тишины, прижимая телефон ухом к плечу. Она порылась в карманах куртки, подняла на Верку пустой взгляд, рассеянно кивнула ей.       — …нет, Даша, нет… — повторяла она как заведенная, — я же пообещала… Я… что же, тебе придется поверить мне на слово.       Не глядя, она вдруг приобняла Верку и повлекла в обратную сторону по коридору, внимательно слушая, что там в трубке.       — Потому что теперь я буду диктовать условия, Даш. Так уж вышло. И раз ты не хочешь, чтобы я стала писать об этом направо и налево, лучшее, что ты можешь сделать, это оставить меня в покое.       Говорила она мягко, как с ребенком. Невидимая Даша продолжала ее увещевать, Верка слышала интонации собеседницы, но не могла разобрать ни слова.       — Нет, — вдруг насмешливо сказала Алова. — За себя я тем более не боюсь. Все, не звони мне больше.       Она сбросила вызов, подводя Верку к двери одного из множества кабинетов, свободной рукой выкопала из кармана пластиковую карточку, провела в замке, толкнула дверь. Запахло свежим ремонтом, мебельным магазином.       За дверью оказалась комната со столом и шкафом. Шкаф был собран, но с дверок еще не сняли полиэтилен, и он висел клочьями там и тут. За окном, далеко внизу, бежала шумная многополосная дорога, из трубы теплостанции тянулся дым.       Она провела Верку внутрь, прикрыла дверь, придержала ее и поцеловала в шею. Рейгель оцепенела. Сердце превратилось в бутылочный осколок, стылый и острый. Она медленно повернулась к Аловой, та взяла ее за руку, разжала пальцы, стиснувшие ручку чемоданчика, посмотрела в глаза внимательно, изучающе.       — Да или нет?       Она не сразу сообразила, о чем та спрашивает.       — Мне нужно услышать от тебя согласие, — объяснила Алова, запуская пальцы ей под куртку, под футболку, повела вверх, наклонилась к ее уху, — я обещаю, что это никак не скажется на наших рабочих отношениях.       Верке казалось, что от этого шепота мурашки пошли даже по стенам.       — Ты в любой момент можешь сказать нет, и я остановлюсь, — добавила она, и Рейгель подалась вперед, поймала ее губы. Стальной шарик в Алькином языке стукнулся о край ее зубов, она суетливо рванула застежку на своих джинсах.       Целуясь, они прошли через весь кабинет. Алова развернула ее к окну, и Верка ударилась очками о холодное стекло. День набирал обороты, на дороге внизу ползла пробка. Все это она видела сквозь мутную пелену. В ушах грохотала кровь. Если бы она могла сейчас говорить, то призналась бы, что думала об этом все время: когда впервые увидела ее на пешеходном переходе, когда работала, когда ела, когда спала, когда на секунду отвлекалась от дел.       Вспомнив, как Алова спешит, на ходу задирая рукава, смотрит мимо нее, щурит короткие серые ресницы, она хватала себя за майку на груди, дышала ртом. Слушала, как внутри нее что-то протаивает, словно к замерзшему стеклу приложили горячие пальцы.       «Я ей понравилась, — удивилась она внезапно и нелепо, когда острая коленка раздвинула ее ноги. — Это правда, так и есть». В отражении окна она видела, как Алова отстранилась, снимая кольца с одной руки, со стуком высыпала их на подоконник. Склонилась над ней. Верка чувствовала ее губы на своей шее, теплую ладонь, крадущуюся между бедер. От этого движения где-то глубоко в ней растеклось жидкое олово, и Алька, придерживая ее за живот бережно, словно щенка, вошла сзади.       Рейгель слышала, как она медленно выдохнула где-то у ее затылка, чувствовала, как от нее пахнет холодной лимонной горечью, как она нежно и уверенно двигается внутри, словно знает о Рейгель больше, чем она сама. Верка обессиленно прижалась к стеклу кипящей щекой, чтобы не колотиться об него лбом. Изображение перед ее глазами поплыло, повалилось вбок. Другая рука зажала ей рот, и стало нечем дышать.       Она уткнулась приоткрытым ртом в горячий металл ее колец, с силой, расцарапывая десны. Стекло зашипело от жара, превратилось в песок, колени превратились в песок, мир превратился в песок и сошел в бездну глухой лавиной.       Она так стиснула подоконник, что свело руку. Попробовала разогнуть пальцы, спохватилась, поймала джинсы где-то у колен, неловко натянула их. Алова присела на край стола и смотрела на нее молча, с незлой усмешкой. На скулах играл румянец, будто у нее внезапно подскочила температура.       — Я опоздаю на первую же летучку, — пробормотала Верка. Ей удалось справиться с джинсами, и она совсем не понимала, что нужно делать дальше. Голова работала плохо, будто ее обмотали мягким одеялом.       — Ну, тут у меня для тебя хорошие известия. — Алова сгребла с подоконника кольца. — Без меня она не начнется.       Верка на секунду представила, как ее будущие коллеги сидят по обе стороны длинного стола, в недоумении ожидая пропавшую редакторшу. Открывается дверь, обе они входят, наступает тишина, все головы поворачиваются к ним.       «Позвольте представить вам нашу новую сотрудницу», — говорит Алова, с нажимом вытирая салфеткой пальцы, как тогда, у пешеходного перехода. На ее щеках играет лихорадочный румянец. Все переводят понимающие взгляды на Рейгель.       Видимо, по ее лицу можно было прочесть все, о чем она думает, потому что Алька засмеялась, легко поднялась с места и пошла к двери.       — Я понимаю, что это предложение нужно было делать раньше, но, может быть, ты спустишься со мной наружу на пару минут? Где-то должен быть кофе, Марта заказывает на всех. Кухню пока еще не собрали. Я возьму нам обеим.       Она бегло приложила пальцы к лицу, вдохнула, будто пробовала наркотик.       — Д-да… — если это галлюцинация, Верке хотелось бы никогда не приходить в себя, — …да, конечно. Я… не знаю… кажется, потеряла мой компьютер.       Она сняла очки, посмотрела на свет — вроде чистые.       Алова кивнула на стоявший у стены чемоданчик, Верка даже не помнила, когда успела с ним расстаться.       — Оставь его здесь. Никто не украдет.       Кофе оказался прямо на столике в коридоре, картонные ячейки с горячими стаканами стояли друг на друге. Редакция оживала, кто-то здоровался с Аловой, она отвечала. Верка боялась, что все будут пялиться, но на нее не обращали внимания.       Они молча спустились на пустом лифте. Никто не ехал вниз, все ехали наверх, разбегались по местам — двенадцать этажей рабочих муравьев.       Алова провела ее вокруг станции охраны, и они вышли с другой стороны здания на крохотное крыльцо, исписанное граффити. Их обнял едва согретый апрельский воздух, пропитанный запахом реки, бензина и цветов. Верка остановилась повыше на ступеньках.       Все вокруг было новым и ярким — и цветущие кривые ранетки вдоль тротуара, и синее небо между белыми домами. Два дня назад у нее была одна жизнь, но потом мир вдруг опрокинулся, смялся в комок и взлетел над ее головой, обращаясь в нечто прекрасное. Словно все до этого момента было нелепым черновиком, а теперь перед ней положили пачку чистых страниц. Пиши что хочешь.       Алька присела на перила, достала сигареты. К запаху цветов примешался запах дыма.       — Послушай, — сказала она, — так будет не всегда, хорошо? Я часто занята, и ты теперь тоже. Я уверена, что ты умеешь вести себя разумно.       — Конечно. Да, — сказала Верка. Она была готова согласиться с любым ее словом. — Работа есть работа. И… я не собираюсь болтать, если ты об этом.       — За это я как раз беспокоюсь меньше всего.       Рейгель свела брови. Как так? Все вокруг нее боялись примерно одного и того же, даже если и не говорили об этом вслух. Потеря работы, травля, нападения. Она решила уточнить:       — Постой. Извини. Почему меньше всего? Тебе не страшно?       — Нет. — Она странно посмотрела на Верку. — Если мне и следует бояться, то точно не этого. Но забавно, что ты спросила.       — То есть ты хочешь сказать, что все эти люди там наверху в курсе?       — Я хочу сказать, если ты решишь с кем-то об этом поговорить, на тебе это отразится хуже, чем на мне. Но мы же не способы шантажа сейчас обсуждаем.       Она неприятно улыбнулась, и следующий вопрос застрял у Верки в горле. Она не хотела вызвать у нее такую улыбку. Ну что она за дура, вечно все портит.       — Что ты, — пробормотала она. — Я бы никогда не стала.       — Да ладно! — рассмеялась та. — Никогда не знаешь, где пригодится. Вернемся к этому разговору, когда ты попытаешься выпустить мне кишки.       — Нет! — Верка едва не плакала.       — Эй, я не собиралась тебя обидеть, — она привлекла ее к себе, приобняла, — просто не требуй внимания, если мне некогда. Это единственное, чего я прошу.       Они стояли так, пока тлела ее сигарета. Верка чувствовала затылком ее плечо, как щит, как обещание, что теперь все будет хорошо. Она не станет ничего требовать, потому что получила больше, чем могла себе представить.       Они вернулись в редакцию, уже утонувшую в повседневной суматохе. У Верки еще не было своего места, поэтому она послушно шла за Аловой.       Алька толкнула дверь с надписью «Информационная служба», за неимением таблички напечатанной на листке и криво приклеенной скотчем. Народ в коридоре заторопился, потек из кабинетов за ними.       Информационная служба выглядела так же, как и все в этой редакции: столы, компьютеры, телефоны. Разве что компьютеров было больше. Верка так и не смогла решить, какую степень близости будет прилично демонстрировать окружающим, поэтому остановилась подальше от Аловой.       — Здравствуйте. Все здесь? Давайте побыстрее.       Она подождала еще немного, пока редакция всем составом набивалась в кабинет. Рейгель вертела головой — а где же длинный стол и чинные беседы?       — Во-первых, сразу, девочки, отдел маркетинга, выше любых похвал, на этой неделе мы просто взлетели. И еще, кто писал про расследование экологических катастроф? Миша, молодец. Но самой популярной вчера, предсказуемо, оказалась новость со словами «половые органы» в заголовке. Извините. — Она развела руками.       В комнате вспыхнул и стих смех.       Верка напряженно ждала, когда она выкатит гусеничный танк сарказма и начнется разбор полетов. Кто виноват, что делать.       — Идет третья неделя апреля, давайте подумаем, что еще актуального мы можем сказать людям перед долгими праздниками. Попробуем больше не упоминать шашлыки, пока нас не приобрел Гордон Рамзи. И ко всем еще просьба: делайте заголовки покороче. Восемь слов. Девять, если у меня день рождения, семь — если у вас. Спецкорам можно одиннадцать — за хорошее поведение.       — Союзы считать? — спросил кто-то у Верки за спиной.       — Разумеется, пока их не лишили статуса слов. Давайте теперь определим, кто что делает сегодня.       — Аля, — Марта Божковская пролезла через толпу, — сессия Заксобрания через час, а у Куприяновой ребенок заболел, она только что мне звонила. Надо решить, кто едет.       — Шутишь, что ли?       — Шучу, жонглирую и глотаю шпаги, — согласилась та. — Решайте что-нибудь, мне еще договариваться о замене.       Алова задумчиво обвела взглядом собрание.       — И кто у нас свободен через час? Никто? Вера.       Та испуганно встрепенулась.       — Когда-нибудь писала о совещаниях?       — Н-нет… для этого были другие. — Она смешалась и уставилась в пол. — Другие люди.       Такое всегда писала Елена, их звезда, над которой Саныч трясся, как над драгоценностью. Вот уж перед кем были открыты все двери. Все ее знали, всюду любили. На эти высоты Верка даже претендовать не мечтала. Вместе с тем так страшно ей давно не было. Словно ее вызвали к доске, а она понятия не имеет, что отвечать.       — Вообще-то, я свободен через час, — внезапно возмутился Миша, которого хвалили. — Кто это такая? Она же говорит, что не писала. Да она и не аккредитована.       — Сейчас будет, — отрезала Алова. — Поздравляю, твой первый паркет. Иди с Мартой, она тебе все объяснит.       — Постой, у меня интервью сегодня в обед. — Рейгель обрадовалась, что теперь ее не отправят в неизвестность.       — С автосалоном? Я сама съезжу. Давай, давай, быстрее, разберусь, не волнуйся. Поторопись, тебе еще ехать. Марта, пропуск ей сделать не забудь. Удачи.       Машина мягко вкатилась на парковку перед салоном, давя шинами мелкие камешки. Алова вырубила зажигание, разом отключая приборы и музыку. Пару секунд разглядывала стеклянную стену шоурума, шеренгу новеньких авто, выстроившихся снаружи для пущего эффекта. Солнечные лучи отскакивали от хромированных морд, били в глаза.       Она сняла браслет с именем — старый и утративший блеск от царапин.       — Прости, милая. Это очень важно.       Приложила его к губам, помедлила, прежде чем запереть в бардачке. Без него сразу стало одиноко и голо. Она раздраженно потерла запястье.       Стоило ей услышать Анькино имя, как всей ее выдержке пришел конец. Оставалось лишь надеяться, что эрудированная девочка Вера Рейгель не была столь прозорлива, чтобы заметить, как она на подлете душит свою растерянность. Она рассчитывала рано или поздно встретить Ефремову, но не ожидала, что это случится так скоро, словно провидение решило за нее. Алька не была склонна к мистике, хотя всегда хорошо чувствовала момент, когда события начинали происходить сами по себе, подобно поднимающейся волне. По своему опыту она точно знала, что эту волну стоит ловить.       Она пока не придумала до конца, что станет делать. Надеялась, что ее выручит способность соображать на ходу. С эрудированной девочкой Верой Рейгель все получилось легко, здесь ей придется куда труднее, но она справится. Всегда справлялась.       Она вошла в зал, огляделась, и к ней мгновенно метнулся юноша в форменной рубашке. Уши его изумительно торчали в разные стороны и, кажется, даже пропускали сквозь себя свет. Он подошел поближе, оторопело уставился на нее. Примечательные уши налились розовым. Алька обожала наблюдать замешательство в глазах персонала. Как они держат лица, отчаянно пытаясь скрыть свою реакцию, связанные по рукам и ногам рабочими инструкциями. Она хорошо понимала, какое впечатление производит на окружающих, и хотела его производить, поэтому всегда давала им возможность переменить выражение лица на более любезное.       Тех, кто не пользовался ее чувством такта и продолжал демонстрировать ей презрение или брезгливость, она непременно наказывала самым отвратительным клиентским высокомерием. Гоняла с бессмысленными просьбами, не принимая ни отказов, ни вежливых уверток, запоминала имена на бейджиках, чтобы прицельно оставить скверный отзыв в интернете.       — Могу я вам помочь? — Юноше удалось справиться с собой.       Она улыбнулась ему лучшей из своих улыбок, отметив про себя, что Ефремова хорошо всех здесь вымуштровала, но все равно на всякий случай прочитала бейджик.       «Юрий Птицын, менеджер отдела продаж», — гласила карточка.       — Будет замечательно, если вы проводите меня к Анне Витальевне.       — Э… — Для Птицына ее предложение стало полной неожиданностью. — Извините, я обязан сначала позвонить и узнать…       Он суетливо дернулся в сторону офиса, но Алова остановила его:       — Не нужно никуда звонить. Я уверена, вы можете просто проводить меня к ней. Мы же не на секретном предприятии, правда?       Юрий с розовыми ушами еще немного помялся, оглядываясь, не придет ли кто ему на помощь, но в зале, как назло, были только администраторша, уткнувшаяся носом в свой монитор, наплевательски-равнодушный охранник и скучающий в кресле клиент автосервиса.       — Ладно, — сказал он наконец, — вам наверх по той лестнице и налево. Там, в конце коридора, приемная.       Она поднялась, миновала лобби — косую стеклянную стену, сквозь которую лился солнечный свет, тропические растения в прямоугольных подставках. Деревянные балки смыкались над головой, поддерживая потолок. Эта роскошь заставила ее усмехнуться. Ефремова — молодец. Всегда была молодец. Всегда хотела больше, чем у нее могло быть. Вот, пожалуйста, награда за труды — какая красота.        За поворотом ее встретил шумный офис. Двери стояли настежь, люди, свято соблюдавшие дресс-код, переговаривались, печатали, созванивались. К запаху автомобильной резины, пропитавшему все вокруг, примешивался еле уловимый аромат кофе.       Она узнала ее мгновенно. Ефремова стояла в коридоре, вполоборота к Альке, беседуя с коллегой. Тот подсовывал ей телефон и настойчиво что-то объяснял. Алова привалилась плечом к стене и с большим любопытством наблюдала, как этой мерзавке удается смотреть сверху вниз на человека, значительно выше ее ростом.       Анька, быть может, почувствовав взгляд, мельком обернулась, глянула сквозь нее, вернулась к разговору. Алова сделала дружелюбное лицо, ожидая, когда Ефремову настигнет узнавание. В конце концов та замерла, выпрямилась, обернулась еще раз.       — Давай обсудим позже, хорошо? — Она остановила собеседника на половине фразы, и тот закивал, исчез в пасти кабинета.       — Привет, — сказала Алька.       Тишина между ними стала такой глубокой, будто их обеих выбросило в открытый космос. Анька смотрела на нее неверящим взглядом.       — Алова, — произнесла, наконец, она.       Альке нравилось видеть, как спокойствие покидает ее лицо, сменяясь растерянностью, затем гневом.       — Все еще да, я.       — Что ты здесь делаешь?       Столько злости в голосе. Конечно, она здесь хозяйка. Во всем уверена, все позабыла, кроме того, что они расстались по-плохому.       — Ты обещала интервью моему изданию.       — Я обещала Рейгель, где она?       — Вера оказалась занята, — спокойно объяснила Алова, — мне пришлось ее заменить.       — Пошла вон отсюда, — выговорила Ефремова. — Мы с тобой ни о чем не договаривались. Уходи сама, или я вызову охрану.       Алька развеселилась.       — Анна Витальевна, уважаемая, вы когда-нибудь имели дело с журналистами? Ты можешь, конечно, попробовать, но тогда я обещаю: завтра ты проснешься на пике славы. Что тебе больше нравится? У меня все еще полно фотографий, где мы отлично проводим время в кругу подруг. Ох, я забыла, это же ты блюдешь свои соцсети в чистоте и конфиденциальности, как принцессу-девственницу.       Ефремова изумленно подняла брови.       — Ты мне угрожаешь?       — Нет, я просто пришла взять интервью. Угрожаешь здесь ты одна, а мне приходится обороняться. Заголовок «Директорша-лесбиянка выкидывает из офиса бывшую подругу» тебя устроит? У нас для этого есть специальный раздел. Называется «Личные истории».       — Так, — Анька посмотрела по сторонам, будто опасалась, что их подслушают, — заткнись и иди за мной.       Они прошли в приемную. Из-за стола, как черт из шкатулки, вскочила дрессированная секретарша. Хорошенькая малышка с глазами в пушистых ресничках, будто у зайчика с открытки из детства. Интересно, Ефремова с ней спит? Почему бы и нет?       Она отлично видела, как Ефремова делает секретарше знак пальцами, и та даже не моргает, показывая, что поняла, просто опускается на место, словно они все в шпионской игре и между этими двумя давний тайный сговор. Что она велела ей сейчас? Срочно звонить охраннику? Принести кофе? Выдумать причину, по которой Анне Витальевне станет вдруг некогда вести разговоры с внезапной гостьей?       Алька с порога оценила замечательный вид из окна ее кабинета. И реку, и голубые холмы на горизонте, и сахарные кубики жилых кварталов.       Ефремова упала в кресло, устало потерла руками лицо.       — Боже, Алова, мне сейчас не хватало только тебя и твоих закидонов.       Алька, не дождавшись приглашения, огляделась, обнаружила другое кресло, зацепила ботинком и подкатила его к столу. Села напротив нее, подтянула рукава, положила на стол сцепленные в замок руки. Увидела, как взгляд Ефремовой задержался на ее татуировках.       — И что у тебя стряслось? Сломала ноготь? Продажи упали на полтора процента?       — Пошла ты!       — Слушай, — Алька вздохнула, — я не собираюсь с тобой драться. Давай попробуем еще раз, как будто я только что пришла.       — Еще раз? Спасибо, на сегодня мне достаточно сильных эмоций.       — Я здесь случайно.       — Ну разумеется. Я же первый день тебя знаю.       — Ефремова, посмотри на меня. Я понятия не имела! Я только осенью вернулась из Москвы. Боже, да мне все это время было плевать, жива ты вообще или нет.       — И почему ты вернулась? Трахнула чью-то жену?       — Почти. Спасибо, что веришь в меня, — рассмеялась Алька. — Могу я поинтересоваться, эта чудесная барышня в твоей приемной делает кофе? Или у вас демократия?       — Кофе ты у меня пить не будешь, — отрезала Ефремова.       — Жизнь покажет. — Она все улыбалась.       Анька брыкалась, все шло по плану.       — Когда ты выйдешь отсюда, я свяжусь с твоим руководством и, поверь мне, не пожалею времени, чтобы тебя вышвырнули из журналистики. Когда обнаружишь себя на улице, благодари меня.       — Замечательная идея. — Алька кивнула. — Валяй. Я тебе и номер подкину. Записывай, ну, давай. Мне даже выходить отсюда не понадобится.       — Ни черта не изменилось за эти годы, — с отвращением резюмировала Ефремова. — Та же Алова, тот же пустой треп.       — А ты похорошела. Улетный костюм. Это что, правда Том Форд?       Ефремова фыркнула, отвернулась к окну. Ей наверняка требовалось время, чтобы справиться с бешенством, и Алова милостиво подарила ей такую возможность. Она только тем и занималась, что давала людям возможности самого разного толка и смотрела, воспользуются ли они ими правильно. А Ефремовой она могла позволить намного больше. Пускай себе царапается, пока есть силы.       Анька все не глядела на нее, и она сменила тон.       — Послушай, у тебя мало времени, у меня мало времени. Давай сделаем это проклятое интервью и расстанемся, хорошо? Тебе не обязательно меня долго терпеть. Вера сказала, что прислала тебе вопросы еще вчера. Подозреваю, ты сто раз придумала, что станешь отвечать.       Она положила между ними свой телефон, подвинула ближе к Ефремовой.       — Когда будешь готова, мы начнем запись.       — Какая запись, Алова? Ты меня укусила, сука ты долбаная, — зло сказала Анька, не оборачиваясь. — Настроила против меня всех, до кого дотянулась, и уехала. Какого черта ты решила, что я вообще когда-нибудь стану с тобой разговаривать?       — Потому что прошло двести лет, Аня. Глупо помнить детские ссоры. Ну, что я должна сказать? Извиниться?       — Извиняться — поздно. — Она наконец повернулась к ней. — В любом случае, у меня нет никакого желания продолжать этот разговор. Я еще могла уступить Рейгель, речь шла о ее работе, но теперь я отказываюсь.       В кабинете повисла тишина.       — Ты позволишь? — Алька протянула руку, взяла с края стола чистый лист бумаги.       Анька воздела брови.       — Я не понимаю, чего ты хочешь.       — Просто разреши мне кое-что сказать, и я уйду. Бог с ним, с интервью. Это не отнимет много времени.       — И ты в самом деле уберешься отсюда?       — Да, обещаю.       Алова расправила лист на столе и согнула его. Провела ногтем по сгибу, оторвала лишнее. Подняла глаза на Аньку.       — Я помню, что мы в ссоре. И очень хорошо помню почему. Уверена, ты тоже. Это не те причины, которые легко позабыть. — Она не глядя сложила лист по диагонали. — Но это случилось давно. Осмелюсь предположить, мы стали немного другими людьми, чем были прежде. Двенадцать лет, Аня. Мы обе повзрослели, и у нас больше нет поводов для соперничества.        — О, не начинай, — устало сказала Ефремова.        — Ты разрешила мне высказаться, так что не перебивай, пожалуйста.       Она еще раз сложила лист пополам, прежде чем продолжить.       — У меня было время поразмыслить над этим, и вот к какому выводу я пришла. Во всей моей жизни ты была моей единственной настоящей подругой. Никогда потом мне уже не бывало так весело. Все эти наши приключения… наверняка ты помнишь.       Лист под ее пальцами переламывался, складываясь в замысловатые ромбы. Она даже не смотрела, потому что проделывала этот фокус сотни раз.       — Тебя тогда прозвали Зеброй из-за выбритых полос на виске, и у тебя была старая «камри» с вмятиной на заднем крыле. Мы прокурили ее насквозь. Набивали ее девчонками под крышу. Потом они говорили: «Я с ними каталась». Ты помнишь, что это означало?       Та не ответила, с недоверием наблюдая за ее руками. Складывать бумагу становилось все труднее, поэтому Алька сгибала указательный палец и с нажимом проводила кольцами по краям.       — Я уверена, что помнишь. Когда нам было особенно плохо, мы шли друг к другу, чтобы найти поддержку. Однажды летом мы лежали на склоне горы, курили и смотрели на город. У нас было покрывало с дачи моих родителей, зеленое в белых цветах, и еще была я, в самом препаршивом состоянии. Хуже уже некуда. Плохие отношения, больные. Одна дурная сука измотала меня до полусмерти и напоследок раздавила, чтоб уж наверняка.       Алька сделала короткую паузу, тщательно, даже несколько остервенело проглаживая сгибы бумаги.       — Тогда никто уже не хотел со мной об этом разговаривать. Одна ты еще была готова выслушивать по десятому кругу. Ты привезла нас на эту гору, и там, в какой-то момент, сказала одну очень важную вещь. О том, что однажды, по прошествии лет, все, что случилось, станет просто байкой. Частью моей общей истории. И что я посмотрю на это другим взглядом. Издалека, без боли и драмы. Может быть, даже смогу посмеяться.       Бумажная фигура в ее пальцах то распадалась, то вновь складывалась.       — Так вот, годы прошли. Стала ли наша история байкой? Можем ли мы хотя бы попытаться посмотреть на нее другим взглядом? Смешно нам вряд ли будет, но если все же попробовать?       — Да, — промолвила Ефремова. — Смешно не будет.       Альке показалось, что она уловила горечь в ее голосе, и почувствовала, как по льду между ними идет первая трещина. Она стала просовывать мизинцы между сгибами бумаги и вдавливать их внутрь.       — Больше всего я жалею, что все закончилось вот так. И виновата в этом только я. Ты была тогда права: я это начала. И хуже этого придумать ничего нельзя. Но мы были друзьями, Аня. Ты всегда стояла у меня за плечом. И я стояла, когда тебе было нужно. И только мы обе сейчас в силах отменить все это дерьмо. Между нами осталось столько хорошего, что нам есть чем покрыть этот кредит. Надеюсь, ты будешь в силах однажды меня простить.       Алова потянула фигуру за верхние углы, и та распустилась в ее руках. Она положила на стол перед Анькой бумажную лилию.       — Я действительно искренне прошу у тебя прощения. Было бы глупо принести тебе цветы ради перемирия, но возьми этот. Вот, в общем, все. Я закончила. Спасибо, что выслушала.       Анька смотрела на цветок, закусив губу. Алова сгребла телефон, поднялась и направилась к двери.       — Я тоже виновата, — сказала Ефремова.       Алька обернулась. Та сидела, сложив руки перед собой, и смотрела куда-то мимо нее.       — Извини?       — Ты права, все это очень, очень глупо, — медленно сказала та. — Думаю, и мне стоит попросить прощения. Я была слишком… беспечной и не понимала этого. Сколько нам было?       — Двадцать три. Мы были бессмертные. — Алька вернулась, но не села. Вытянулась перед ней, сложив руки за спиной, всем видом выражая покорность.       — Теперь все по-другому. Ты, правда, не очень вовремя. — Ефремова слабым жестом предложила ей вернуться в кресло. — Тут все летит к чертям.       — Я могу чем-то помочь? — Алька опустилась на место, приглашающе положила на стол руку ладонью вверх.       — Нет, но ты должна знать, я все еще не верю ни одному твоему слову. Ты всегда была треплом от бога. Тебе же только за это и давали.       Она нехотя вложила в Алькину руку свою, холодную, как у мертвеца.       Алова спрятала ее пальцы в своих, осторожно, будто грела синицу.       — Само собой, мне-то батя тачку не купил, приходилось как-то выкручиваться.       Анька бледно улыбнулась, сжала руку в кулак, легонько стукнула ее по ладони.       — Много болтаешь.       — Ну тебе тоже всегда во мне это нравилось. Может быть, все же расскажешь, что стряслось? Давай, как в старые добрые времена.       — Чтобы дать тебе что-то получше, чем старые фотографии?       — Чтобы не разгребать свое дерьмо в одиночестве. — Алька пожала плечами. — Мне незачем покушаться на последнее богатство бедной девушки, у меня много других увлечений, интереснее этого.       Она молчала, очевидно сомневаясь, говорить или нет. Алька была уверена, что скажет.       — Меня уволят с этой работы. Кто-то подставляет меня, и так грамотно, что я не могу придумать, как этому противостоять. А еще от меня сбежала женщина, с которой я собиралась встретить вместе свою безбедную старость. Бинго. Напомни, зачем я тебе это рассказываю?       — Рискну предположить, потому что мы пробуем снова быть друзьями. Такие люди, которые поддерживают друг друга в беде, — ну, ты должна быть в курсе.       В дверь постучали, и к ним заглянула секретарша.       — Извините, Анна Витальевна, вы просили напомнить про время.       — Спасибо, Валя.       Вот о чем Ефремова ей сигналила. Впрочем, это и к лучшему. Она получила то, за чем пришла. Лед треснул быстро и так ощутимо, что Алька могла поклясться, будто слышала звук.       — Подожди секунду, — она снова вынула телефон. — Согласишься выпить со мной сегодня после работы? Я закончу поздно, часам к девяти. Если ты не спишь в это время.       — Мне теперь не очень-то удается поспать. — Анька поморщилась. — Ладно. Давай попробуем. Где?       — Оставь мне свой номер, я скоро напишу. Заодно сможем нормально поговорить.       Ефремова выдвинула ящик, протянула ей визитку:       — Если ты не подсыпешь мне наркотиков.       — Я смилуюсь, если ты проводишь меня отсюда, — улыбнулась Алька.       — Это тот же путь, которым ты пришла, только тебе нужно проделать его в обратную сторону. Там негде заблудиться.       Алька смотрела на нее, склонив голову набок, пока та со вздохом не поднялась из-за стола.       Они вышли, спустились в шоурум. Алова приотстала, оглядывая автомобили. Ничего удивительного, что Анька выбрала работу в таком месте. На тачках она тронулась, кажется, еще в детстве.       Что же, день был полон отличных новостей. Вселенная решила вручать ей подарки один за другим, без остановки. Оставалось еще одно маленькое дело.       Двери перед ними разъехались, она зажала зубами сигарету, достала ключи от автомобиля, и тот послушно откликнулся коротким сигналом.       — Боже, что это? — Анька уставилась на новенький «эксплорер» с московскими номерами, темный, как море перед грозой. Медленно подошла, с чувством погладила нагретую солнцем железную морду. — Ты клялась, что в жизни не станешь водить.       — У меня были годы, чтобы передумать. — Она открыла дверь.       Анька, все так же держа руку на капоте, посмотрела на нее.       — Алова, ты, блядь, вообще кто?       — Спросила женщина в костюме за две штуки баксов. Увидимся.       Она усмехнулась, села в машину, отсалютовала на прощание.       Ефремова повторила ее жест, сказала одними губами: «Трепло».       Она вылетела на дорогу и, едва автоцентр скрылся из виду, стукнула по рулю так, что рука заболела.       — Да, — сказала она, выкручивая музыку громче. — Да, молодец. Выше всяких похвал.