Орден Святого Ничего

      — Эй, дружок, тебе не тесно? — Алька стукнула по сигналу, протискивая машину по полосе, на которую двумя колесами забралась надутая белая «акура». Зеркала автомобилей прошли в опасной близости друг от друга. «Акура» гневно прогудела в ответ.       Где-то впереди, у кинотеатра, в самом загруженном месте проспекта, столкнулись два троллейбуса, и центр едва полз в бесконечной пробке. Алова упрямо волокла оскаленный «форд» вперед, распугивая автомобильчики помельче.       Она бегло взглянула на Аньку. Та больше не боялась, не хватала ее за локоть, безучастно смотрела в окно. Пересаживаясь из одной машины в другую, она даже не поинтересовалась, куда они собираются ехать. Альке пришлось напомнить, чтобы она пристегнулась.       Вот такая Ефремова должна ей нравиться. Раненая. Раздавленная. А лучше бы — сломленная полностью. Ей так хотелось проделать все это собственными руками, шаг за шагом, упиваясь каждым моментом, но — вот удача! — все происходило само по себе, без ее участия. Алька была космически далека от любых религий, но присказка о том, что бог все видит и никогда не опаздывает, нравилась ей как фигура речи. Хотя именно поэтому она и не испытывала особого удовольствия. Как будто уже навела прицел, но выстрел последовал с другой стороны.       — Взяла тебе сэндвич в кофейне, — Алька указала на бумажный сверток на панели, — форель и филадельфия. Еще чай где-то там, с твоей стороны. Подумала, кофе у тебя скоро носом пойдет.       Ефремова все-таки очнулась, зашуршала бумагой, посмотрела.       — Я не смогу сейчас ничего, — отрешенно проговорила она. — Спасибо. Херовый выдался день.       В конце концов им удалось выбраться из автомобильной сутолоки. «Эксплорер» свернул во дворы, пробрался между старыми панельками и остановился у мелкого речного притока, бегущего по дну бетонного ложа. В это время здесь почти не бывало прохожих, только изредка появлялись и уплывали в темноту собачники, ведомые своими питомцами на натянутых поводках.       — Пойдем, проветримся. — Алька кивнула в сторону пустой набережной.       Ефремова вышла из машины, пошла через газон к одинокой скамейке на берегу, засунув руки в карманы своего неизменного черного пальто. Алька вытащила из подстаканника еще горячий чай, размышляя о том, сколько таких пальто она поменяла за прошедшие годы. Должно быть, много. Это, последнее, было лучшим из всех.       Глядя на ее балетную выправку, полученную по милости сложного генетического пасьянса, Алька думала о лошадях, на которых шейх Мохаммед спускает миллионы долларов. Об идеальной посадке их голов, о блестящих холках и изящнейших сильных пястьях, словно выведенных чернилами на дорогой бумаге. Будь она шейхом Мохаммедом, сколько бы дала за такую на торгах?       Они сели рядом, молча уставились на обсерваторию Дворца пионеров на другом берегу. Обсерватория, похожая на раздувшийся шлем легионера, темнела в ночном небе.       — Пей, — Алька сунула стакан ей в руки, — давай, а то замерзнешь.       Та не стала спорить.       Сама она с наслаждением вытянула ноги, закурила, достала из кармана открытку, теперь довольно мятую, изучила многочисленные поздравления внутри. Добралась до главного, перечитала дважды. Если бы она получила нечто подобное, то посмеялась бы и забыла через минуту. Но ей легко рассуждать, она никогда не работала в чопорных офисах, где полагается носить начищенные туфли и делать протокольные рожи. Алька вовсе не понимала, как начищенные туфли влияют на результат работы и зачем нужны эти идиотские ритуалы с одеждой, но точно знала: там, где появляются костюмы, любое отклонение от нормы превращается в криминал.       — Рассказывай, — предложила она.       Анька, только что смотревшая в пустоту глазами мертвой рыбы, вдруг одним резким движением смяла пустой стакан, и даже в сгустившихся сумерках можно было заметить, как меняется ее лицо, заостряется и становится жестче, терпя ювелирную пересборку под напором эмоций. Алова по мельчайшим признакам распознавала каждую перемену, одну за другой — отвращение, гнев, бешенство. Словно открытка могла вызывать демона, и один из них прямо сейчас вселялся в Ефремову. Куда только подевалась вся ее безучастность?       «Вот это да, — подумала она. — Вот это эффект».       — Что ты хочешь услышать? — Анькин голос задрожал от негодования. — Меня обложили со всех сторон, Аля. Но я сегодня вспоминала те твои слова, насчет умения проигрывать и принятия неизбежного, — и знаешь что? Это полная хуйня. Ничего я принимать не собираюсь.       — Развяжешь драку?       — До этого я еще сомневалась, — она кивнула на открытку, — думала, происходит какая-то чушь. О’кей, бухгалтерия за компанию с торговым проворовались — это можно понять, поднять все бумаги, расследовать, наказать виновных и наградить героев. Но потом убивают младшего менеджера, и я не то что полиции, я себе самой не могу объяснить, какого черта он делал возле работы в шесть утра. Там вокруг только офисы, моллы и дорожные развязки. А теперь еще и эти «сердечные» пожелания. Только не говори, будто это не выглядит, как один сюжет, или что у меня параноидальный психоз.       — Не скажу, — Алова покачала головой, — выглядит правда паршиво.       Ефремова коротко глянула на нее, отобрала недокуренную сигарету.        — Открытку мне читали на работе. Вслух, при всех. Те же ребята, что нас обворовывали. Только вот особое поздравление они заботливо пропустили. Наверняка ждали, когда я сама ее открою, чтобы… не знаю, испугалась, сорвалась, и потом можно было бы всласть обсуждать, какая я неадекватная. А за мной смотрят, Аля, и смотрят внимательно, подсчитывают каждую промашку. Оценка, блядь, деятельности менеджмента. Поведение, прилежание и внешний вид. — Она быстро затянулась, выдохнула, как разъяренный огненный ящер. — В столице почти никто не желал меня на этом месте. Все хотели Сергея, моего зама. Потому что я баба, понимаешь? Меня теперь за это каждый день жрут, не дают забыть, что я по природе своей якобы эмоционально нестабильная, и доверять мне нельзя. Я ведь перышки чищу вместо работы, в пространстве не ориентируюсь, логики — ноль. Если я чем-то недовольна, значит, у меня предменструальный синдром, если довольна — значит, флиртую. Шуточки эти ебаные про прекрасный пол у меня уже вот где сидят, я на них даже не реагирую.       «Нет, — подумала Алька, — вместо этого ты кроишь себя по вечерам». Но перебивать ее не стала.       — В первый год меня позвали вместе с москвичами на автосалон в Токио. Думала, это потому, что я специалистка хорошая, что мы едем рынок изучить, а они меня всем знаешь как представляли? «Анна, украшение русской делегации!»       Она рассмеялась коротко и злобно, швырнула сигарету в темноту.       — Пацанский бизнес, Аля. Терпи или уходи. Не знаю, может, теперь даже дергаться бесполезно, но я клянусь, что найду всех, кто к этому причастен. Мне оттуда целой уже не выбраться, только и они тоже легко не отделаются. Зря они так далеко пошли с этим их поздравлением. Стерпеть можно многое, пусть они меня посадят, но лезть ко мне под одеяло — я им не позволю. Не стоило даже пробовать…       Алова любовалась ею.       Похоже, вместе с кровью из Ефремовой вытекла вся отрава, и в ее ярости сейчас была не горечь, а подлинная воля — звериная, высшей марки. В эту минуту она нравилась ей не как красивая вещь, а скорее как чистая энергия приближающейся битвы, закованная в прекрасную оболочку.       Альке захотелось дотронуться до нее там, под пальто, под офисными шмотками, где она вся сплошной шелк и мед. Ощутить пальцами, как внутри нее бежит злой кипяток. Боже, она не может хотеть ее такой, не имеет права. Только раздавленной. Только раненой. Да что там, она вообще не должна ее хотеть. Она даже не в ее вкусе.       Ей никогда не нравилось попсовая безупречность тел и лиц, потому что в девяноста случаях из ста она означала звенящую пустоту в головах. Но Ефремову откровенно тяготила собственная внешность, и это переворачивало всю игру с ног на голову.       Мелкая трещина, пробежавшая минувшей ночью по Алькиному неуязвимому сердцу, пыталась разойтись шире, и она сопротивлялась этому изо всех сил.       Вздор. Ерунда. У нее тоже есть воля. Получше, чем у многих. Не стоит забывать, во что Ефремова превратила ее жизнь. Сейчас ей полагается половчее приручить гадину, а потом сделать все, чтобы она сгинула. Быть может, если она сгинет в своей битве, это окажется неплохим компромиссом?       Она развернулась, пристроила ботинок на скамейку, похлопала себя по колену:       — Иди сюда.       Анька секунду подумала, но переместилась в ее объятия, и голова оказалась у Альки на плече. Та даже удивилась, как точно она встроилась в предназначенную для нее выемку. Волосы у нее пахли нарциссами и талой водой. Алька забралась рукой ей под пальто, целомудренно этим и ограничившись. Черная обсерватория плыла над ними среди звезд и дырявых ночных облаков.       — А что этот твой зам? — осторожно спросила она, ей не хотелось спугнуть Ефремову в момент откровенности. — Может, это он тебя и убирает? Не хочет быть вторым и жаждет восстановить справедливость?       — Нет, Серега не мог. — Анька мотнула головой, как будто ей предложили съесть многоножку. — Когда наш бывший генеральный свалил на пенсию, мы оба получили предложения и оба летали собеседоваться. Меня просто трясло от всего этого, потому что нас стравили самым примитивным способом. Хотели посмотреть, как мы поведем себя в конфликте. У нас в управлении есть такие… любители экспериментов. Меня бы точно не назначили, протекция у меня всего ничего, так что я участвовала в этом цирке чисто формально, чтобы меня не сочли слабым звеном. Когда все завертелось, мы с Серегой месяц не разговаривали. Не могли друг другу в глаза смотреть. А мы старые друзья, понимаешь?       — Я его, кажется, помню, — сказала Алька, — ты нас как-то представила друг другу. Кен для Барби.       — На Кена он бы обиделся. — Судя по тону, Анька улыбнулась. — Короче, в день, когда принималось решение, он позвонил в Москву и отозвал свою кандидатуру. Сказал им, что соревноваться со мной не будет. Что для него это принципиальный вопрос, и лично он никого другого на месте генерального не видит. Всё… И если он передумал и решил стереть меня в порошок, вместо того чтобы просто прийти поговорить… не знаю, Аля. В таком случае верить мне больше не во что.       — Да-а, — протянула Алова, — дела.       Анька кивнула.       — Но это не он.       — Тогда давай, — сказала Алька, как будто она могла что-то ей разрешить, — доброй охоты. Если понадобится, скажи — я помогу.       Они надолго замолчали. Звезды светили, рваные облака неторопливо катились, обещая скорое тепло и грозы. Алова ждала, что к первым грозам все уже закончится, так что они сидят здесь вот так в первый и последний раз. Думать об этом сейчас ей не хотелось.       — Зачем мы сюда приехали? — спросила вдруг Ефремова.       — Потому что тебе надо было проветрить голову.       Алька проскользила пальцами под пальто, добралась до ее бедра, там, где под тканью шершаво горбился пластырь.       — Болит?       — Да. Давай не будем про это. Не трогай. Чем ты сегодня занималась?       Алька убрала руку, которой сразу же стало холодно, нашла в кармане умирающую зажигалку, пощелкала, выпустила дым у нее над головой.       — Была на встрече, потом сбежала с работы и спала до вечера. Надо было прийти в себя после вчерашнего марафона. Я вообще-то устаю, как все нормальные люди, хоть ты и подозреваешь меня бог знает в чем.       — И на что похожи твои встречи? Интервью?       — Я теперь редко пишу, Ань. Я делаю медиа. Это скорее про доставку новостей, а не про добычу.       — Понятно. — Она не глядя протянула руку, и Алька безропотно отдала ей сигарету. — И с кем надо встречаться, чтобы делать это твое медиа?       Алова покусала губы, прикидывая, что рассказывать, а что нет. Не только у Аньки были секреты, да она и не думала, что та сама станет расспрашивать о ее работе, поэтому не подготовила заранее какого-нибудь убедительного вранья.       — Случайно вышло, что у нас есть средства. Источник. Мне не надо думать, чем я буду кормить людей в ближайшую пару лет. Нет, конечно, мы не прохлаждаемся, ищем способы заработать, но, по большому счету, на деньги мне плевать. Поэтому никто не может выставлять нам условия. Я даже в государственных донатах не нуждаюсь. И… — она помедлила, подбирая слова, — …это создает определенные проблемы. Так что меня едва ли не каждую неделю приглашают в… в кабинеты. Побеседовать. С уполномоченными лицами.       — М… — Анька понимающе кивнула, волосы мягко мазнули Альку по щеке, и она едва сдержалась, чтобы не уткнуться в них лицом. — Чего хотят?       — Как обычно, восхваления федеральных покосов и надоев.       — А ты что?       — Пока держусь, но начну восхвалять, если передавят. У меня штат… довольно большой, короче. И я за всех вроде как отвечаю.       Анька запрокинула голову, чтобы взглянуть на нее.       — Откуда у вас такие деньги? Этот твой спонсор? Или ты нашла сундук с сокровищами?       Алова беспокойно катала металлическую шайбу пирсинга по нёбу, косясь на ее открывшееся беззащитное горло. В эту минуту она была бы совсем не против, если бы Ефремова соблаговолила вернуть ей сигарету. «Сундук с сокровищами». Смешно. Теперь она только так и станет это называть. Разговор заходил в опасное русло, да и обнимать Ефремову становилось с каждой секундой все невыносимее. Настала пора завязывать с душевными беседами и уходить отсюда.       — Я начинаю замерзать, — сказала она. — Поехали, наверное. Где бы ты хотела сегодня остаться: у себя или у меня?       — Собираешься предложить мне еще что-то такое же изобретательное? — саркастически поинтересовалась Ефремова.       — Да, я изобрела для тебя проспать четырнадцать часов кряду, позорные сериалы и доставку еды, — ответила она самым скучным тоном. — Секс — опционально. И без фейерверков.       Она ждала отказа, но Анька после недолгого молчания сказала:       — У тебя дома пиздец как холодно.       — Это поправимо, — быстро ответила она. Быстрее, чем собиралась. — Это очень легко исправить.       Анька перестала запрокидывать голову, как уходящая от повода лошадь шейха Мохаммеда, ее волосы вновь оказались у Алькиной щеки. В воздухе пахло все еще холодной, но уже окончательно наступившей весной, и казалось, дело не в природе, не в смене времен года и не во вращении планеты, а в том, что Ефремова сама по себе источает и весну, и ночь вокруг них обеих, и рваную рябь облаков. Даже звезды наверху могли запросто оказаться догорающими искрами ее остывшего гнева.       Нетронутая сигарета медленно тлела в ее пальцах и осыпалась прямо на пальто.       — Трахни меня, — предложила она, будто звала пойти пропустить по стаканчику кофе. — Отвези меня к себе и сделай так, чтобы я обо всем забыла. Позорные сериалы потом. Сначала фейерверки.       «Боже, — подумала Алька, — боже, это просто несправедливо. Что она со мной делает, как она меня обставляет, что за гребаное айкидо?» И вдруг, совершенно ничего подобного от себя не ожидая, спросила:       — Хочешь повести?       Анька протянула руку и небрежно забрала у нее ключи, словно они всю жизнь только и делали, что передавали друг другу автомобили. Ноябрь 2014, сундук с сокровищами. Возвращение       Она еще пару раз медленно качнулась, чувствуя, как сводит запястье. Так бывало всякий раз, когда анатомия вступала в конфликт со здравым смыслом. Да и какой здравый смысл мог быть в случайном сексе? Девушка под ней перестала отзываться на движения несколькими секундами раньше, бессильно отстранилась. Алька слышала, как постепенно выравнивается ее дыхание.       — Классно, — сказала та, не открывая глаз. — Полежим пока так?       — Ага.       — Ты только не подумай, вообще-то я не из этих.       — Мы никому не расскажем, — пообещала Алька со всей серьезностью.       Она ничего такого не планировала и вообще уже несколько дней ехала из Москвы далеко в глубь страны. Дорога была не так плоха, как ей рассказывали, хотя в горах уже мело, и над трассой то и дело опускалась серая вуаль, через которую прорывался слепящий дальний свет встречных автомобилей.       Она никогда не проводила столько времени за рулем, поэтому страшно устала, постоянно нервничала, с тревогой поглядывая в зеркала — не ведут ли ее. Она мало понимала в слежке, видела такое разве что в кино, так что не могла определить, есть ли кто-то позади.       С мыслью, что если бы ее задумали пристрелить, то давно бы так и поступили, она остановилась в омской гостинице после длинного перегона из Тюмени. Там, в Тюмени, она отправила посылку через DHL — коробочку духов «Сады Нила», две шоколадки «Риттер Спорт» и музыкальную открытку с крошечной картой памяти, подклеенной скотчем к механизму.       Еще выбросила телефон. Вычистила, откатила его к заводским настройкам, вытащила сим-карту и разломила пополам, выкинула в две разные урны, зная, что это полная ерунда. Найти ее не составит труда. Она не была ни шпионкой, ни супергероиней, так что паспорт у нее имелся только один, свой собственный, и новый номер будет намертво привязан к имени. Но ей хотелось как можно дольше не получать никаких звонков.       Прежде чем заселиться, она загнала на мойку «эксплорер», забрызганный грязью по самую крышу. Покурила в ожидании, гоняя пальцем карту туда-сюда по экрану, прикинула предстоящий рывок до Новосибирска. Потом еще день, и она окажется дома.       В багажнике под запаской покоилась новехонькая пластиковая папка, празднично-голубая. Слишком обычная, чтобы перевозить в ней все свое будущее. Внутри лежали учредительные документы на «Колонку» и еще одна microSD, копия отправленной.       Третью копию она положила в карман на рукаве, на случай если придется бросить машину и бежать.       Ей не нравилось название сайта, и вообще бесила эта новая мода — давать изданиям имена из газетных словечек, но тут она поделать уже ничего не могла: документы регистрировал Эдик, ее шеф. «Бывший шеф», — поправила она себя. Поговорить с Эдиком снова ей уже никогда не удастся.       Новое и вылизанное до прозрачности здание омской гостиницы стояло прямо на стрелке, где одна река впадала в другую. Через полчаса она вышла из номера, на ходу заплетая в косичку влажные после душа волосы. Чистый свитер пах смягчителем, а куртка — бензином и сигаретами.       Она не стала брать автомобиль, боясь, что заполучит нервный срыв, если проедет еще хотя бы сто метров. Быстро прошла несколько кварталов, пролистывая в новом непривычном телефоне отзывы о ближайших ресторанах. Она наслаждалась движением, скрипом первого снега под подошвами, незнакомым вечерним городом. После серой от сырости осенней столицы здесь все казалось окутанным первым зимним сном, самым нежным и сладким.       Она вошла в темноту ресторанчика, скинула капюшон, прижала пальцы к ледяным щекам. Подождала, пока ее проведут в зал. За соседним столиком обнаружилась молодая парочка. Сидели они так, что она могла наблюдать за ними, как по телевизору. Это было ее маленьким развлечением — разглядывать людей и угадывать их истории по крошечным деталям. Угадывала она всегда хорошо.       Эти двое явно недавно познакомились. Девушка не знала, куда деть руки, и маялась. Парень оглядывал ее с видом покупателя душевой кабинки, который размышляет, хорошо ли она будет смотреться в его санузле. Он что-то спрашивал, она вяло отвечала, время от времени делая глоток воды из стакана и даже не предпринимая никаких попыток кокетничать. Если бы существовало такое выражение, Алька назвала бы это отрицательным кокетством. Заказ они еще не сделали и, судя по их настроению, уже не сделают.       «Неудачное свидание в интернете», — решила Алька.       Сбоку подплыл официант с блокнотом наизготовку.       — Вот это мясо, — Алька ткнула в меню, поглядывая на парочку, — и кофе. Нет, постойте, два кофе с ликером. Просто приносите по очереди, хорошо?       Тем временем молодой человек за столиком напротив, наконец, сообразил, что расходует энергию зря, поднялся, громко скрипнув стулом, толкнул стол, чтобы вода из стакана выплеснулась на его спутницу, но ничего не вышло. Стакан качнулся и устоял. Девушка демонстративно скривила лицо ему вслед.       — Ну и мудак, — сказала Алька так, чтобы та услышала.       — Вам-то какое дело! — ответила та с высокомерным достоинством, изо всех сил стараясь не выглядеть жалкой, и этим сразу же Альке понравилась.       — Никакого. — Она миролюбиво улыбнулась. — Не хотите поесть? Такое разочарование нужно срочно заедать.       — Нет никакого разочарования, — фыркнула та.       Алька пожала плечами.       — Послушайте, я тут проездом, никого не знаю. Вы местная? Расскажете, что тут у вас можно посмотреть интересного?       — А вы-то, наверняка московская. — Девушка смотрела на нее безо всякого дружелюбия.       — С чего вы взяли?       — Выглядите, как будто вас… отфотошопили.       Тут Алька рассмеялась по-настоящему. Девушка бросила на нее презрительный взгляд, видимо, приняв смех на свой счет.       — Смейтесь-смейтесь. Все вы там румяные и холеные, потому что мы тут бледные и вялые. Москва ваша — доильный аппарат, толпа дармоедов на наших шеях.       «Ого! — подумала Алька. — Вот это разговорчики». Кажется, с тех пор как она уехала, за Уралом произошло куда больше перемен, чем она себе представляла.       — Нет, я никакая не москвичка. Честно говоря, я возвращаюсь оттуда домой. Насовсем. Может, все-таки, пересядете ко мне? Вечер все равно испорчен, и к тому же нас слушает весь зал.       — Домой?       — В Красноярск.       — Кто в своем уме поедет из Москвы в Красноярск?       — К счастью, мне не привилась манера презирать глубинку, и в этом моя главная удача.       Она все еще не чувствовала себя собой, но улыбалась, абсолютно уверенная в своем обаянии. Выучившаяся источать это обаяние по щелчку. Девушка огляделась, очевидно, раздумывая, продолжать ей это странное знакомство или сбежать. Алька знала, какое впечатление производит сейчас. Иногда она мельком успевала поймать себя такую в зеркале: белозубую, довольную, брызжущую светом. Хотя в последнее время все чаще видела там уставшую тетку со стиснутыми губами скобкой вниз и чахоточными тенями вокруг глаз.       Она только что вырвалась из отношений, однажды превратившихся в затянувшийся ночной кошмар. Невероятным усилием сбросила ярмо, лишившее ее свободной воли на много лет. Очень неприятно, но она не стала бы причинять себе такой вред впустую. Награду за все пережитое она везла в голубой пластиковой папке, спрятанной под запасным колесом. С каждым километром столица постепенно удалялась от нее, и она физически ощущала, как рвутся нитки тенет. Сбежала, сбежала!       Когда рассеются ее последние страхи, она снова будет светящейся, полной яростной, кипящей энергии. Надо только дать себе немного времени, прийти в себя, напомнить себе, кто она такая на самом деле. Какая она теперь. Ей хотелось всего, прямо сейчас, немедленно. Свобода. Собственные решения. Маленькие победы.       Победы интересовали ее особенно сильно, поэтому она держала девчонку своей улыбкой, как на привязи.       Та в конце концов решилась, пристроила на плечо крошечную сумочку. Мгновенно возникший официант выдвинул перед ней стул.       Алька протянула руку, не спуская с нее восхищенного взгляда. В конечном итоге после плохого свидания с парнем женщине может потребоваться немного чьего-то восхищения. Восхищения и оптимизма.       — Я Аля, — сказала она, пожимая ее неуверенные, опасливые пальцы, — а вас как зовут?       — Надя. — Девушка нервно убрала волосы за уши. — Вы часто пристаете к незнакомым людям с разговорами?       — Постоянно, — призналась Алька. — Я этим буквально на жизнь зарабатываю. Могу я поинтересоваться, что такого натворил ваш спутник?       — Ну… — Она выбила нервную дробь коготками по столу, размышляя, пускаться ли в откровенные разговоры. — Сначала он дважды проехал мимо, пялился на меня в окно, типа достойна ли я его внимания. Я его тачку-то видела, красная «хонда», он с ней на каждой фотографии «ВКонтакте». Хотя так, в переписке, он вроде нормальный был.       Вернулся официант, теперь с подносом. Перед Алькой возник роскошный рибай на черном блюде — тут кровавые пятнышки демигласа, там брошена зеленая веточка. Она едва не зажмурилась от удовольствия. Еда, свобода, хорошенькая барышня напротив. Рука тревоги, стиснувшая и заморозившая внутренности, разжалась, и стало почти можно вновь нормально дышать. Словно все последние дни она довольствовалась только короткими вдохами и выдохами.       Она внимательно наблюдала за новой знакомой, пока та рассказывала ей прискорбнейшую историю неудачного свидания, замечала, как ее мимика становится менее сдержанной, — вот она уже распаляется, хмурит брови, повышает голос. Все-таки больше всего на свете люди любят делиться своими бедами. Были бы свободные уши. Алька подбадривала ее заинтересованными кивками. Внутри у нее вспыхнул и разгорался огонек охотничьего азарта. Слишком долго она просидела на цепи в своем вечном амплуа преданной дворняжки.       Наде принесли крошечный салатик, запотевший бокал белого вина. Да, как Алька могла забыть? Принцессы не едят. Первая заповедь. Есть еще вторая, прямое следствие первой. Впрочем, она придирается, как будто сама никогда такой не была.       — …а потом он говорит: «Жаль, что мы не носки, могли бы быть прекрасной парой», — представляете?       — Что?! — Алька рассмеялась, настроение у нее повышалось с каждой минутой. — Серьезно? Пикап из цитатника «Десять фраз, которые мечтает услышать каждая женщина»? Какой позор!       — Ну, на первый взгляд, он был нормальный…       — Нет ему оправданий, — возразила она. — Что может быть хуже глупого мужчины?       Она уже прикидывала, как займется с ней любовью, если получится. Что значит «если»? Конечно, получится. Это ее типичная добыча, стоит только присмотреться, как она прячет неловкость за напускной уверенностью. Старается смотреть прямо, но говорит почти без пауз, не притрагивается к еде, крутит в пальцах салфетку — руки мечутся, ищут, за что зацепиться, нащупать опору. Вот оно — то, что Альке нужно, чтобы снова ощутить твердую почву под ногами. Первая случайная связь после долгого перерыва. Все, как она любит. Не запомнить лица́, имени, деталей, только зафиксировать успех.       Быстро. Пусть это будет быстро.       — А вы чем… — начала та.       — Вообще, я журналистка. — Алька улыбнулась коротко и мило.       — О, это прикольно, наверное.       — Ну да, как же. У вас есть дети, Надя?       — Пока нет.       — Когда появятся, разрешите им быть кем угодно — актерами, таксистами, да хоть дизайнерами на фрилансе, только бога ради, не пускайте их в эту профессию.       Надя, уже разделавшаяся со своим бокалом вина и оттого слегка размякшая, прыснула.       — Это почему же?       — Потому что это романтический мираж в пустыне тихого ужаса. Знаете, есть такой мем, жена будит мужа среди ночи и говорит: «О боже, мне приснилось, что я журналистка», — а он ей: «Спи, дорогая, это всего лишь кошмар».       — Ну, так про что угодно можно сказать.       — Хорошо, — Алька наставила на нее вилку, — но потом, когда эти теоретические дети прибегут к вам с воплем «Лучше бы мы были таксистами!» — не говорите, что я вас не предупреждала.       Надя наконец тоже рассмеялась, глянула одним глазком в пустой бокал.       — Их еще родить надо. У нас тут, сами видите, прекрасные пары составляют только носки. Вы и сами не замужем? — Она кивнула на ее руки.       Алова посмотрела вместе с ней. Все ее кольца лежали, ссыпанные как попало в пакет с зиппером, где-то в недрах сумки с вещами. Вещей при ней было мало, большая их часть осталась там, в прошлом. В этом прошлом ей полагалось жить с голыми руками. Со строго убранными волосами. На самом коротком поводке из возможных. Ее бывшей нравилось контролировать каждую мелочь. Главным ее хобби было переделывать Альку, как ей вздумается. Еще бы, завладеть таким эффектным зверем и не испробовать на нем все свое влияние!       Алька снова улыбнулась, и улыбка вышла кривой.       — У меня немного другие… приоритеты.       — Понятно, — сказала Надя.       Дурочка, ничего ей не понятно. Наверняка приняла ее за одну из тех злобных одиноких карьеристок, выдуманных коллективным разумом, чтобы пугать девочек. Чтобы ни в коем случае не допустить превращения покорных овечек в нормальных людей.       Алова не собиралась ее разубеждать.       — А у вас, Надя, все получится, вот увидите. Вы просто слишком умны для этого контингента. Не позволяйте им выбирать вас, выбирайте сами. Можете себе позволить.       — Думаете? — Надя задумчиво покрутила пустой бокал. Было видно, что ей приятно.       — Просто попробуйте один раз, и вы удивитесь, до чего легко вращать вокруг себя этот мир. Даже делать ничего особо не нужно, он сам завертится вокруг вас.       Алька едва не добавила: «Ведь вы этого достойны», но вовремя заткнулась. Она называла это — «понижать планку». Разговаривать с девчонками пошлейшими фразами из глянца, в большинстве своем ею же когда-то и написанными, и смотреть, какое замечательное воздействие они оказывают на их бедные глупые головушки.       — Что, весь мир, вот так запросто?       — Вот так запросто.       — Но я даже не представляю, с чего начать.       — Для начала, — Алька наклонилась к ней, понизила голос, будто собиралась поведать тайну, — попробуйте сделать что-то, чего никогда не делали.       — Например? — Надя тоже понизила голос и наклонилась к ней.       — Ну, — она загадочно приподняла брови, — например, внезапно покажите ночной город фальшивой москвичке.       Та отстранилась, смеясь.       — Я-то думала, что-нибудь вообще неожиданное. Танцевать на барной стойке или там… взять руками паука. А город, конечно, я вам покажу. Вы в хороший день приехали, тут очень красиво после первого снега. Утром будет уже не так.       «Ничего, — подумала Алька, — ты еще не знаешь, что значит неожиданное». А сама сказала:       — Раз все так далеко зашло, давайте перейдем на «ты»? Взять вам еще вина?       — Да, спасибо, — кивнула та, расслабленно откидываясь на спинку стула.       Ну вот, все почти так, как прежде. Она еще может быть той лампой, к которой слетаются мотыльки. Свет пока слабоват, но это только вопрос времени, когда она засияет на полную мощность.       Она подтянула выше рукава свитера и подозвала официанта.       Теперь ее прелестная спутница дремала рядом, пристроив голову на согнутом локотке. Алька осторожно поднялась, нашла сигареты, ушла в уборную, села на край ванны, поставив ноги на крышку унитаза, над которым красовалось строгое предупреждение «Не курить». Она сидела там голая, дымила, задумчиво теребила растрепавшуюся косичку. Вспоминала, как двенадцать лет назад стояла в аэропорту, смутно сожалея, что лететь всего лишь до Москвы, а лучше бы до Нью-Йорка или, на худой конец, какой-нибудь Барселоны.       Далась ей эта Барселона. Она одинаково плохо представляла себе, чем займется что в Барселоне, что в Москве, но была уверена, впереди у нее великое будущее.       Тогда казалось, мир только и ждет, чтобы с распростертыми объятиями принять ее, такую таинственную, печальную и дьявольски талантливую.       По прилете очень быстро выяснилось, что ее обманули со съемной квартирой и предоплату она перевела каким-то ушлым ребятам, которые, разумеется, ни разу не взяли трубку, так что она провела пару ночей на вокзалах, сочтя грандиозной удачей, что к ней ни разу не привязались менты.       Издание, в которое она предварительно устроилась через сайт найма, оказалось рекламной газеткой, распространяемой на местных заправках. Алька посетила сомнительный офис, устроенный в квартире на первом этаже потрепанной хрущевки, попала прямиком на установочную лекцию, где хмурый человечек в тесном пиджачке объяснял всем собравшимся, как правильно обзванивать с собственных мобильных компании в поисках новых рекламных объявлений, чтобы потом получить неведомый «процент». Он настойчиво повторял: «Издание не компенсирует связь» — и неловко потирал свои суетливые бледные ручки.       Слушатели лекции выглядели как люди, уставшие стоять в бесконечной очереди за сахаром по талонам, и от них разило такой безнадегой, что Алька ушла, не дослушав про «эффективное информирование клиентов при помощи СМС». В спешке, расстроенная и злая, она даже не удосужилась проверить, куда ее приглашают.       Она чувствовала себя той лягушкой, тонущей в кувшине, только никакого молока внутри не оказалось, и ей предстояло сбить масло из одной лишь воды. Вдобавок ко всему Пелагея, до ее отъезда ни разу больше не открывшая ей дверь и не ответившая ни на один звонок, теперь выбаливала из нее целыми кусками. Альке надо было искать силы на борьбу, а она разваливалась изнутри, потому что прежняя жизнь была украдена и исковеркана этой наглой самодовольной сукой Ефремовой. Возвращаться ей теперь было некуда и незачем.       Сейчас Алька почти не могла подробно припомнить эти дни отчаяния, слишком скоро превратившиеся в месяцы отчаяния, однако отлично помнила, как курила, глазея на невиданные доселе многоэтажные сталинки, — от безденежья и сигареты были по счету, не больше одной за пять часов, — размышляла, что большие города жестоки к таким, как она, сверх всякой меры, и вдруг страшно разозлилась на себя: за дурацкое нытье, за то, что раздувает трагедию из своей беспомощности. Может, хватит с нее драм?       — Не надо меня пугать, я тебя не боюсь, — громко сказала она, обращаясь к вычурным пилястрам и фризам над десятками безразличных окон, немного размытым из-за подступивших слез. — Я тебя не боюсь. Я тебя, сука, сделаю.       Между исступленными попытками зацепиться в штате хоть какого издания она стала выгуливать псов. Плохо воспитанных драгоценных шавок, получавших салонный уход получше, чем задрипанные светские львицы в ее родном городе. На собак хозяевам никогда не хватало времени, они были заняты куда более серьезными делами. И эти псы, по поводку в каждой руке, в конце концов приволокли ее в другую жизнь. «Нет, — подумала она, — не псы. Оптимизм».       Много позже она писала редакторскую колонку для женского журнала за одну из своих постоянных любовниц, пристроив лэптоп у той на животе. Они уже устали валяться в кровати, но у них вдруг не оказалось никаких других дел, кроме двух уцелевших бутылок шампанского. Она ради смеха попросила Альку «сбацать что-нибудь жизнеутверждающее», и Алька произносила вслух каждое предложение, веля той не хохотать через слово, — лэптоп качался и сползал, и она то и дело промахивалась по клавишам.       — «…однако не стоит путать оптимизм с позитивным мышлением или радостной экзальтацией, которая может настигнуть нас в хорошие минуты. Оптимизм — это способность видеть удачу в каждом своем шаге, даже если это шаг назад, оценивать будущий успех даже из точки поражения…»       — Только про экзальтацию убери, не надо выставлять читательниц полными идиотками, — та приподнялась на локтях, ища взглядом недопитый бокал. — И что, ты на самом деле вот так тоннами умеешь генерировать эту хуйню? Да тебе цены нет.       — Тогда давай ты заведешь у себя отдел вдохновляющих цитат, а я его с удовольствием возглавлю, — предложила Алька, поспешно допечатывая текст. Фразочку про оптимизм она придумала давно и повторяла ее про себя, когда было совсем худо. Она ее успокаивала.       Правда в том, что ей — на самом деле — не было цены, и она смогла заставить всех убедиться в этом.