18
3 декабря 2022 г. в 21:21
Ноябрь 2014, сундук с сокровищами. Возвращение
2004
В квартире царил полный разгром.
Соседки складывали вещи, отмывали с подоконников въевшиеся круги от цветочных горшков и подклеивали уголки обоев, чтобы задобрить хозяйку и забрать залог. Двери во все комнаты были распахнуты. Чемоданы, раззявив квадратные рты, демонстрировали жалкие студенческие пожитки.
Алова вернулась от Лилии, чтобы переодеться. Она еще не переехала к ней окончательно, но появлялась в съемной квартире все реже.
Узкую прихожую заблокировала коробка с кастрюльками, Альке пришлось отпихивать ее входной дверью, чтобы попасть внутрь. Преодолев кастрюльки, она чуть не поскользнулась на брошенных комом чьих-то капроновых колготках, заглянула на кухню.
— Вы что, съезжаете? Все сразу?
— А-ага, — вредная соседка красила губы, поставив одну ногу на табуретку, — работать поедем. «Ворк-энд-тревел».
— Круто, — кивнула Алька, — поздравляю. Это же в Штатах?
— Не-е. — Она помусолила губы одну о другую, оценила результат в зеркале и принялась поправлять что-то карандашиком, доводя форму до совершенства. — В Дублин поедем. Аж на полгода. Типа официантками. Сейчас только санкнижки дооформим.
— А, ясно, — Алова собиралась уйти, но остановилась в дверях, — погоди, на хрена в Дублине российские санкнижки?
— Это не в Дублине, — та наконец удовлетворилась результатами своей работы и стала собирать косметичку, — это наша сторона требует. Ну, типа, чтоб здоровы были, а то завезем им какую-нибудь великодержавную заразу. Они же там у себя нормальный туберкулез в глаза не видели, вот и вымрут все, чихнуть не успеем. Не хочешь поехать? Платим только за билеты. Вон в коридоре на зеркале флаеры. Деканат раздавал, я на всякий случай несколько прихватила.
— Да ее не возьмут, там выглядеть надо. — На кухне появилась вторая и принялась энергично тереть тряпкой плиту, как будто тряпка могла вернуть куски эмали, отвалившиеся лет двадцать назад.
— Сказали, всех берут. Фотогеничная — это не значит, что юбка выше трусов.
— Я вроде и не собираюсь. — Алька подошла к зеркалу, за раму которого был всунут веер глянцевых бумажек, вытянула одну. На зеленом поле красовалась большая белая буква W. Между соединительными штрихами буквы застрял силуэт стремительного «боинга», тоже белый. «Боинг» обещал неведомые дали и приключения.
— «Учись и работай, — вслух прочитала она, — английский не ниже B1…» забавно «…фотогеничная внешность, загранпаспорт и санитарная книжка…» Слушайте, а что за логотип такой? И при чем тут внешность? Странный какой-то у вас деканат.
— Поедешь?
— Нет, спасибо, мне и без Дублина веселья хватает. — Она сложила флаер пополам, отправилась к себе, сунула его между страниц ежедневника и забыла.
За полной ненадобностью она забросила всех собак, кроме Бейрута и Бомбея. Купила новый ноутбук, тоненький и легкий, с бесшумными притопленными клавишами, и на нем, во внезапном припадке желчного вдохновения, написала статейку, для которой не требовалось знать жизнь столицы или вливаться в модные тусовки: «Малышка за миллион: плюсы и минусы брака по расчету».
Она оторвалась по полной, изливая весь свой сарказм, который ей приходилось носить за накрепко сжатыми зубами. Статейку она разослала повсюду, хотя давно ни на что не надеялась.
Когда ей одновременно пришли ответы из Glamour и Harper's Bazaar с предложением написать что-нибудь еще для следующего номера, она как раз сварила себе кофе. Чашка опрокинулась, коричневая струйка полилась со стола на вытертый до дыр линолеум, а она еще долго сидела перед монитором, закрыв лицо руками. Плечи у нее тряслись то ли от смеха, то ли от потрясения.
Вслед за соседками она покинула старую квартиру, перебралась к Лилии, в ее удушающие ковры и гобелены. Бомбей и Бейрут теперь спали рядом с ней, вытянувшись на всю длину кровати. Ей было жарко от их шерстяных спин, но она терпела.
Отодвигаясь от псов, она неизбежно прикасалась к Лилии, которая реагировала даже сквозь глубокий сон, подтаскивала ее к себе, как маленький жадный кракен, запускала между ног горячие сонные щупальца. Алька в такие минуты вспоминала детство, школу, родительскую дачу — как в температурном бреду — и не ощущала ничего, кроме желания закончить побыстрее. Собственная жизнь перестала казаться ей реальной.
Она отчего-то вбила себе в голову, что Дарья — ее единственное спасение. Но дотянуться до нее оказалось непростой задачей.
С их встречи прошел почти год. Салоны Анны Павловны Шерер собирались в неполном составе. Дарья, по слухам, большую часть времени проводила с мужем в Лондоне, в другой жизни, куда не пускают простых смертных. Алька несколько раз пробовала осторожно спросить, кто такой этот ее муж, но натыкалась на стеклянные взгляды шальных императриц.
У нее не было никакой информации. Ни фамилии, ни адреса. Дарья оказалась чем-то вроде шоколадной фабрики Вилли Вонки, а Лилия — золотым билетом.
Теперь Алька запросто могла бы уехать от нее, снять студию где-нибудь в области, но не собиралась этого делать, пока не добьется своего.
Последнюю попытку выяснить хоть что-то Алова предприняла, когда они собрались у Иветты и Олечки, на подмосковной даче, павшей жертвой безумной кокошницы, которой забыли ограничить бюджет.
Олечка любила рассказывать, как прабабка ее прибирала постель самому Великому князю Николаю Николаевичу, в имении Першино Тульской губернии, и доприбиралась до незаконного ребенка. Оттого Олечка на полном серьезе считала себя кем-то вроде потомственной русской княгини и окружала себя вещами в духе а-ля рюс, вероятно, чтобы не терять связи с предками.
Алька даже приподняла крышку старинного сундука в изножье кровати в гостевой спальне, чтобы проверить, не выпрыгнет ли оттуда ненароком Василиса Премудрая с самоваром в одной руке и караваем в другой. Но в сундуке обнаружилась только одинокая замшевая туфелька с отломанным каблуком и немного паутины.
За субботним завтраком, открывающим их двухдневный заезд, Алька дождалась, когда подруги закончат с приветствиями, рассядутся и примутся за еду, а потом спросила:
— Дарья опять не приедет? Может, мы могли бы позвонить ей и пригласить понастойчивее? Неужели вы совсем по ней не скучаете?
Каждую встречу она старалась быть веселой и компанейской. Простоватая Нюся, которая, судя по ее «лендроверу», была не так уж проста, безоговорочно верила в ее искренность. Лиля, воочию наблюдавшая ее переходы от вялой меланхолии к лучезарному дружелюбию, воздерживалась от комментариев, а Олечка и Иветта никак не могли прийти к согласию по этому вопросу. Первая поглядывала с раздражением, а вторая — испытующе, словно Алька была странным говорящим зверьком.
Олечка ела и пила как настоящая леди — и бокал она держала всегда справа, и на бутылку посматривала только периферийным зрением, хотя Алька не была уверена, что четвертый бокал красного с утра — это признак аристократизма. Вероятно, Олечка путала аристократизм с алкоголизмом в свою пользу.
— Нам приятна твоя провинциальная непосредственность, но лично я считаю, что она избегает встреч из-за тебя. — Олечка с безупречным изяществом отломила кусочек круассана. — Мы прекрасно осведомлены, чем ты занимаешься, и нам не хотелось бы обнаружить подробности о себе в каком-нибудь ЖЖ. А уж Дарье…
Она с таким отвращением проговорила «жэжэ», будто блогеры там собирались, чтобы совместно перекусить сушеными тараканами. Впрочем, это было не так уж далеко от истины.
Лилия под столом предупреждающе наступила Альке на ногу, но та проигнорировала намек.
— У меня нет ЖЖ, — она демонстративно перехватила бутылку, которую Олечка уже нащупала своим аристократическим периферийным зрением, — позвольте вам помочь. Красное трудно отстирать со скатерти, — она подлила ей вина.
— Прекрасно, что ты разбираешься в стирке скатертей. Между прочим, именно труд сделал из обезьяны человека. — Олечка приподняла бокал, как будто в ее честь.
— Вы знаете, — вежливо проговорила Алова, — завести ЖЖ — минутное дело. Я готова подумать об этом. Но пока, к нашей общей радости, мне приходится заниматься светскими сплетнями другого уровня.
— Кто-нибудь хочет еще кофе? — громко спросила Иветта.
— Ах да, женские журналы. — Олечка осклабилась, и Алька заметила, что между передними зубами у нее застрял кусочек слоеного теста. — Осторожнее с модельками, Лиля не обрадуется, если ты притащишь ей триппер.
— Оль, перестань, — укорила ее Лилия.
— Я всегда прислушиваюсь к советам старших подруг, — заверила Алова Олечку. — Спасибо, что поделились опытом. В людях больше всего я ценю щедрость и честность.
— Щедрость! — фыркнула та. — Еще бы ты ее не ценила!
— Что-то ты сегодня совсем развредничалась. — Нюся свела бровки и с тревогой смотрела на подругу.
— Идите вы все, — вдруг с ненавистью выплюнула Олечка и изо всех сил врезала бокалом по столешнице. Стекло взорвалось, посыпалось в блюдца и кофейные чашки, малиновые пятна поплыли по великолепной скатерти с ришелье. — Просто идите на хуй.
— Милая, ты не поранилась? — Иветта вскочила первой.
— И ты тоже иди на хуй, — бросила та и вышла из гостиной, чеканя шаг. Иветта кинулась следом.
— Какая вожжа ей под хвост попала? — Нюся растерянно оглядела стол.
— Известно какая, — вздохнула Лилия, вылавливая выпуклый осколок из своей чашки. — Вот не можешь ты заткнуться хоть разок?
— Извините, — сказала Алька как могла искренне. — Не я это начала, но прошу прощения.
Нюся обошла стол, примирительно чмокнула ее в макушку. Алова постаралась не сжимать челюсти, чтобы улыбнуться на это как можно более душевно. Союзников сейчас выбирать не приходилось.
— Не обращай внимания, у Олечки обыкновенный ПМС. — Нюся стала собирать тарелки. — Давайте приберем тут немножко.
Алька не знала, отчего Олечка так остро невзлюбила ее, и никакие фирменные приемчики из ее обширного арсенала не помогали улучшить ситуацию. Та никогда не упускала случая напомнить всем о ее положении в их теплой компании, и ее издевки с каждым разом становились все более свирепыми и прямолинейными. Она еще не дошла до стадии, когда перестают выбирать слова, но была в половине шага от того, чтобы наговорить гадостей, не прибегая к иносказаниям.
Вечером ситуация прояснилась.
Олечка не выходила из своей комнаты, Иветта расстроилась и выдавливала из себя гостеприимство, так что посиделки вышли несколько натужными. В конце концов Нюся предложила сыграть в карты, а Лилия принесла из машины ящик шираза, и к ночи все перебрали с выпивкой.
Алька старательно проигрывала партию за партией, чтобы не довести до истерики заодно и вторую хозяйку дома.
Позже, выходя из душевой кабинки, она толкнула мутное рельефное стекло, потянулась за полотенцем и обнаружила, что в ванной не одна.
Иветта стояла босыми ногами на приятных, немного шершавых и даже как будто теплых плитках. Пожалуй, плитки — это единственное, что понравилось Альке в их нарочито русской усадебке.
Из одежды на Иветте было только короткое зеленое платье, которому Алова отпустила пару комплиментов еще с утра, и его она теперь неторопливо взяла за подол, потянула вверх. Взлетели и рассыпались по плечам рыжие волосы. Белья под платьем не оказалось.
Алова несколько секунд скептически изучала сухое угловатое тело, веснушки на руках и плечах, грудь, на вид слишком бодрую, чтобы дело обошлось без подтяжки, потом перевела взгляд на лицо. Иветта смотрела с вызовом, ожидая чего-то.
— Послушайте, — серьезно сказала Алька, — ни на что не намекаю, но я насчитала тут два душа и еще джакузи внизу.
— Это все равно меньше, чем нам нужно, — та глядела прямо на нее, — не люблю стоять в очередях.
Алова продолжала разглядывать ее в ответ. Ситуация была патовая — они тут вдвоем, без одежды и без свидетелей. Шальные императрицы все еще не определились, считать им Альку продажной сельской девкой или коварной совратительницей состоятельных собачниц, так что никакого благополучного выхода из ванной не предвиделось. Как ни крути, ей придется пожалеть о том, что она забыла запереть дверь.
За эти секунды натянутой тишины она выбрала лучшее из плохого и подумала, что это начинает входить в привычку.
— Я понимаю, — она сдержанно улыбнулась, — я все понимаю, Иветта. Но в очереди постоять придется.
Она сунула в рот зубную щетку, оттеснила Иветту с дороги и вышла, на ходу заматываясь в полотенце.
Когда они уезжали, Лилия с ней не разговаривала, и половину пути они провели в молчании. Воздух в автомобиле с каждой минутой становился все плотнее от невысказанных упреков. Лилия скандалила всегда одинаково: выразительное затишье, за ним ехидное кривляние, а за кривлянием какая-нибудь исключительная мерзость. В этот раз она тоже не стала отходить от сценария.
— Как тебе? Понравилось? — Едкие нотки в ее голосе не предвещали добра.
— Смотря, что ты имеешь в виду. — Алька хранила спокойствие, желая посмотреть, как далеко завели Иветту фантазии, крепко настоянные на ущемленном самолюбии.
— Нет, вы поглядите на нее, — сварливо сказала та, — кот за двери — мыши в пляс. Альбина, какого хуя вообще?
— Я честно не врубаюсь, что мы сейчас обсуждаем.
— Не врубается она! Иветта мне рассказала, как ты, голая, перед ней по ванной разгуливала и… предлагала…
Лилия нахмурилась, закурила, открыла окно. В автомобиль тут же ворвалась холодная уличная сырость, за минуту уничтожив все труды отопителя.
Аловой хотелось рассмеяться, но она сдержалась. Вот оно значит как. Разгуливала и предлагала.
— Не помню, чтобы ты так переживала, когда ее благоверная меня третировала, — ответила она. — Кстати, угадаешь теперь, почему она ко мне прицепилась, или мне опять придется объяснять очевидные вещи?
— Трети-и-и-ровала, — злобно передразнила Лилия. — Прицепилась, потому что видит, наверное, как ты на Иветту таращишься. Думаешь, у нее счет побольше моего?
Алька разозлилась. Никто из шальных императриц ни разу не произнес слово «содержанка», но оно висело в воздухе. Как будто столица не была полна женщинами такого рода. Как будто это было что-то преступное, когда речь шла о ней самой. Даже жалкая попытка Иветты говорила не столько о внезапно вспыхнувшей страсти, сколько о том, что все они считают Альку дешевкой, с которой можно поступать, как захочется, и говорить о ней все, что в голову взбредет.
Это была не совсем правда, Лилия носилась с ней как с хрустальной. Ну уж как умела. Несправедливо было бы говорить ей гадости.
Алька покусала губы и не стала ничего отвечать.
Если они так о ней думают, пора начать вести себя подобающе. Нельзя предавать ожидания людей, которые пожалели и пригрели бедняжку из захолустья.
Она изменила стиль своего фриланса. Начала регулярно появляться в редакциях, с которыми работала, выпрашивала задания, связанные с разъездами. Стала тщательнее выбирать одежду и чаще стричься.
Ослепительная улыбка, джентльменская предупредительность и подкупающая искренность — она не знала, откуда в ней умение сыграть это, но ей все больше и больше нравилась выбранная роль. Она едва ли не была очарована сама собой.
Первой под ее руку попала деловитая арт-фотографша, которая случайно задержалась в студии после грандиозных съемок: два десятка девиц разной степени субтильности, одетых в летящие платья громкого бренда, прыгали на батутах и по-балетному воздевали руки. Фотографша то припадала на колено, то ползала с камерой по полу, охваченная идеей запечатлеть эту красоту, как никто другой в мире бы не смог.
После съемки она сидела на батутной раме, уставшая от скачек и мельтешения платьев, пила воду, пока ассистенты убирали аппаратуру. Алька подошла, присела рядом.
— Извините, что потревожила, но ваши работы — это нечто феноменальное. — Она смотрела на нее с восторгом. — Никогда прежде не видела женщины, которая настолько одержимо относится к своей профессии… Я хотела бы написать об этом, если вы согласитесь со мной поговорить.
И, видя, что та готовится ей отказать, добавила:
— Я пишу для «Харперс».
Она не добавила «иногда». Без «иногда» звучало весомее.
Это было не лучшее ее интервью, но они проговорили несколько часов, плавно отклонились от темы и закончили встречу в студийном туалете.
Она не знала точно, как ей удалось это проделать. На что купилась эта надменная баба, отчетливо косившая под Эдит Хэд и, судя по самовлюбленным интонациям, полагавшая себя персоной похожего масштаба. На то, как она постепенно понижала голос до интимных модуляций? На влюбленный восторг в вопросах, уводящих все дальше от профессиональных тем?
Нет, она не знала. Только чувствовала, что вся направлена к ней, погружена в нее, вслушивается в каждое слово и даже дышит в ритме ее речи. Она не делала ей предложение — она излучала его, и потом не могла вспомнить, в какой момент была услышана, и как случилось, что спрашивая: «Позволяете ли вы кому-нибудь снимать себя?» — она выдохнула последние слова самозванной Эдит Хэд в шею, а та окаменела, ожидая прикосновения ее губ.
Фотографша оставила ей свою визитку.
Обольщать женщин было не так уж трудно. Многим из них хотелось увидеть свое отражение в чьих-то восхищенных глазах, почувствовать себя единственными и особенными, и она сияла для них ровно столько, сколько было нужно, чтобы взять желаемое.
Чем ближе они находились к творческой тусовке, тем подвижнее оказывались их представления о норме и тем сильнее была их готовность к экспериментам. Пелагея, по сравнению с ними, была полосой препятствий на базе американского спецназа.
Лилия быстро сообразила, что происходит. Пробовала возмущаться и требовать объяснений, но Алька на это и бровью не вела. Раз не прогнала после первого раза, да и со второго тоже, значит, с принятием решений дела у нее обстояли неважно. Бояться было незачем.
Та подергалась еще немного и утихла. Стала делать вид, будто ничего не замечает, чем упростила жизнь и ей, и себе. Вот размазня. За грозным Лилиным фасадом пряталась обычная растерянная баба, цепляющаяся за каждые отношения как за последний шанс в жизни. Даже за такие паршивые.
Может, про себя и бесилась, когда никто не видел, но при ней если и брюзжала, по обычной своей привычке быть недовольной всем на свете, то тему ее измен обходила за километр.
Женский глянец понемногу затягивал Альку в свой сверкающий вихрь.
Хорошее письмо, обаяние и стремительно растущая цепочка связей приносили ей все больше работы. Ее представляли и рекомендовали друг другу — делает вовремя, не спорит, успевает повсюду. И изредка, в частных беседах, добавляли еще кое-что. По дружескому секрету, обмениваясь красноречивыми улыбочками.
Это была забавная работа. Довольно скоро она освоилась со столичной жизнью: писала о ресторанах, громких свадьбах и нарядах звезд. Оказалось, нет ничего зазорного в том, чтобы проповедовать женщинам об эффективных способах заарканить мужика, при этом ни разу не заарканив ни одного. Учить их этому, имея в руках власть слова, подкрепленного авторитетом обложки, тоже оказалось легче легкого.
Элементарная схема — будь мягче, мудрее, худее, изворотливее, лучше, еще лучше, еще, еще… нет, детка, ты все еще недостаточно постаралась. Твой брак скучен только потому, что ты зажатая. Ты уверена, что достигла подлинной женственности? Ты точно уверена? О, дорогая, если уж у Кэти Холмс уродливые колени, то твои как пить дать еще хуже. Продли молодость, купи эти тени и этот клатч — быть может, они смогут тебя спасти.
По умолчанию женщины считались натурами неполноценными и настолько примитивными, что приходилось каждую неделю писать для них десятки новых слащавеньких инструкций по управлению жизнью.
Это была отвратительная работа. Чем больше она погружалась в этот мир, тем дальше становилась от того, чем должна была заниматься. Она хотела перестать бить ногами слабых и схватиться с сильными. Хотела быть «Коммерсантом», «Итогами» и «Нью-Йорк таймс». Она мечтала о пронзительных злых репортажах. Хотела острых эссе и политических скандалов, а получила «Десять способов встретить лето красиво», плоские животы, меха, блестки и новогодний мусс из хурмы и куркумы.
Она завела блог.
2005
— Пошла бы, подвигалась, — сказала Лилия тоном вредной мамаши. — Сидит и сидит, пишет и пишет.
— Не видишь, я занята? — Алька терпеть не могла, когда ее отрывали от работы случайными разговорами.
— Ой, грозная какая! — Лиля остановилась позади нее, наклонилась, прищурилась в экран и прочла заунывным голосом: — «Ясир Арафат был похоронен в своей резиденции в Рамалле, церемония погребения сопровождалась десятками жертв. Более ста тысяч палестинцев прорвались через полицейское оцепление…» ух, какая забористая херня. Ну, ага, прорвались они, и что? Друг друга потоптали? Или Арафата этого твоего?
— Отойди, пожалуйста. — Она закрыла глаза, подышала, считая про себя до десяти. Раньше она не связывалась со спортсменками дольше, чем на одну ночь, и сейчас отлично понимала почему.
— А и отойду, если в зал ко мне пойдешь.
— Чтобы ты превратила мою жизнь в мотивирующую спортивную драму? — Она собралась с мыслями и опять застучала по клавиатуре. Блог читали уже две сотни человек, и она ни малейшего представления не имела, что это за дикие извращенцы, которые предпочитают ее упражнения каким-нибудь широкодоступным «Евроньюс». Впрочем, может быть, их привлекали ядовитые комментарии, которыми она сопровождала каждый пост.
— Чтобы не горбилась, что твоя пенсионерка, — та залихватски шлепнула ее по спине.
Алька зашипела, как змея, которой наехали на хвост тележным колесом, развернулась и оказалась нос к носу с Лилией. Несколько дней назад она закончила с пирсингом вдоль позвоночника, и теперь острые ощущения преследовали каждую минуту, хотя она едва не засыпала на столе у мастерицы, пока та расширяла отверстия, чтобы посадить в них металлические болтики.
— Все, все! — испугалась Лилия. — Извините, забыла о твоих мазохистских опытах.
Лилия находила ее пирсинг неприятным. Альке нравилось, что Лилю это бесит. Бесить Лилию было временным хобби. Вдруг возьмет да взорвется?
Зато ей удалось измерить высоту своего болевого порога.
Раньше казалось, она вообще больше ничего не чувствует. Тело отказывалось нормально реагировать на человеческие прикосновения и проникновения, но она не торопилась обвинять Лилию и остальных своих партнерш в сексуальной непригодности. Решила, что ей помогут проникновения другого рода.
Теперь она только тем и занималась, что сшивала себя на железную нитку. Так ей удавалось хотя бы мысленно почувствовать себя целой.
— Поедешь к Дарье?
— Да.
Она немедленно перестала злиться, что ее отвлекли, и старалась не выдать удивления и радости.
— Конечно, к Дарье она поедет… — Лиля ущипнула ее за руку, — никуда она у нас больше не поедет, а к Дарье — пожалуйста. Запала на нее, что ли?
— Что за привычка обращаться со мной, как с пятилеткой? — Алька и впрямь наотрез отказывалась ездить с Лилией в гости после той сцены в ванной. — Еще раз так сделаешь, спать буду на диване.
Под ее взглядом Лилия смутилась и до самой поездки не лезла с разговорами, ходила по квартире на цыпочках, не давая Бейруту с Бомбеем приставать к Альке с призывами бежать на прогулку. Приблизилась только раз, поставила на край стола коробку с роллами, банку «Миллера», и тихо убралась прочь.
— …она мне и говорит, мол, выпросила у мужа, он давно обещал. Можно теперь у нее встречаться, как она в Москву возвращается.
— В смысле «выпросила у мужа»? Нет, погоди, что это вообще за муж такой, у которого можно выпросить дом? — весело недоумевала Алова.
«Тундра» летела через дождь по шоссе, огни машин отражались в мокром асфальте, они с Лилией курили, и пепел вместе с дождевыми каплями несло обратно в салон.
— У нее и спрашивай. Захочет — расскажет. А домик хороший, охуеешь ты от этого домика, вот увидишь.
— И где мне предстоит охуеть? Или это тоже тайна за семью печатями?
— В Довиле.
— Это который во Франции?
— Это который в Одинцово, грамотная ты моя. Вот ты прикинь, двести лямов с гаком за дом. Как тебе, а?
— Люблю местную буржуазию за тягу к абсурду. Наши хотя бы дальше турецкого золота на леопардовых лосинах не заходят. Средств не хватает.
Они миновали пост охраны на въезде в коттеджный поселок и въехали в царство построек под старую Европу, хотя даже неопытному глазу становилось понятно: перед ними всего лишь причудливый новодел, словно архитектор впечатлялся открытками из сувенирных магазинов. Алова саркастически изучала дворцы с коваными шпилями, эркерами и арочными окнами.
— Замечательно, — сказала она. — Я охуела, поздравляю, эффект достигнут. Не каждой лесбиянке доводится получить в подарок Мон-Сен-Мишель в миниатюре.
— Тсс. Тихо. Она приличная замужняя женщина, поняла?
— Мы едем к приличной замужней женщине?! — восхитилась Алька. — Господи, как так вышло?
— Смотрю, как ехидничать, язык-то у тебя всегда развязывается, — проворчала Лилия.
Она ловко сориентировалась среди дворцов, свернула на подъездную дорожку, мощенную камнем и освещенную декоративными светильниками под старину.
В чернильной дождливой темноте сияли окошки, будто ждали опоздавшую на бал Золушку, тут и там на участке были натыканы редкие деревца, и свет фар вдруг выхватил за деревцами гараж, тоже в виде дворца, только вместо одной стены у него были самые что ни на есть обыкновенные секционные ворота.
— Погода была ужасная, принцесса была прекрасная, — сказала Алька, изучая сквозь мокрое стекло комичный гараж. У нее нарастало тяжелое предчувствие. Прежде все это казалось пустыми разговорами: какой-то муж, какой-то Лондон… Но эти дворцы со шпилями вдруг напугали ее до дрожи, а от страха она всегда злилась.
— Днем, во втором часу, заблудилась принцесса в лесу… — добавила она, не сводя глаз с флюгера, венчавшего главную гаражную башню.
Не надо вот мне только, — строго сказала ей Лилия, — давай без этой твоей… придури.
— Даша, какое великолепие! — Олечка, ахая от восторга, кружила по этажу, сложив руки у груди в умильном жесте. Вместе с ней кружилось ее пальто, с виду похожее на платье. Олечкину голову украшала чернобурковая папаха с брошью, немного приунывшая от дождевой воды, — ну чисто купеческая дочь образца двадцать первого века.
— Да, — жарко поддержала разговор Алова, входя в гостиную, — неописуемо! Первое время, наверное, придется звать экономку, чтобы не заблудиться по пути в сортир.
Олечка резко обернулась, вытаращилась на нее, как на привидение, и помрачнела. Видимо, до сих пор находилась под впечатлением от байки про покушение на честь Иветты.
— Не нравится? — Дарья взяла Альку под локоть, будто старинную подружку, с которой рассталась только вчера.
— Будь я вором в законе, умерла бы от счастья. — Она с интересом рассматривала голову медведя над камином. Медведь рычал, на коричневой макушке красовалась красная феска с кисточкой.
— Я тоже не в восторге, но продавали с интерьером, — Дарья взглянула на медведя, — бедное животное… Я люблю, чтобы все было легкое, бирюзовое, бензиновая радуга на стеклянных вазах… Придется все здесь переделать.
— Хорошо, а то я уже начала переживать за ваши представления о прекрасном. — Алька насмешливо кивнула на гарнитур из малиновых бархатных диванов в золотых пуговках.
Она наслаждалась этой пока еще приятельской близостью и тем, как Дарья переплела свои ухоженные до младенческой нежности пальцы с ее.
— Все думаю, на кого-то она похожа? — Дарья, не отпуская Альку, обратилась к Лилии. — Глаза эти еще… Сообразить не могу.
— У нас хаски была точь-в-точь такая, — подала голос Олечка, любовно поглаживая край жаккардовой шторы на исполинском окне, — вроде и с рук жрала, а все пальцы норовила вместе с куском оттяпать.
Альке стоило огромного труда сдержаться, но Дарья в немой просьбе чуть крепче сжала ее ладонь, так что она только вздохнула.
— А что это у вас двери нараспашку? — пробасил сердитый голос, и в гостиную кавалерийским шагом вошла Нюся, совершенно неузнаваемая в красном вечернем платье и куцей шубке. — Украдут, украдут моих девчоночек! Даша, пошли кого-нибудь запереть, я не поняла, что там у тебя за замки такие.
— Горничную, — серьезно подсказала Алова, которой красивая Нюся напомнила разнаряженную обезьянку, сбежавшую с детского представления. — Нужно послать горничную.
Дарья оставила Альку, чтобы обнять подругу. Без ее руки Алька сразу почувствовала себя брошенной на произвол судьбы сироткой и отошла подальше, чтобы как следует рассмотреть картину в тяжелой золоченой раме.
Рама никуда не годилась, а картина оказалась неожиданно хорошей: край солнца в утреннем тумане, утиная стая, готовая вот-вот коснуться сонного озерца, осенние деревья, уронившие ветки в воду. Она нашла имя художника в нижнем углу, пробормотала: «Чокнуться можно», покачала головой.
Нюся рухнула на малиновый диван, выпросталась из шубки, стащила по очереди сапожки на высоченных шпильках и облегченно застонала:
— О-о, девочки, как я ненавижу всю эту благотворительность-хуительность! Сказали — Бандерас приедет, а он не приехал, прикиньте?! Еще сказали, в красном приходить, я одна, как дура, и пришла, а все пришли как хотели. Я Вадиму говорю — купи там за меня что-нибудь, или давай деньгами уже дадим, а сама соскочила по-быстренькому, и сюда.
Она без сил откинулась на диване и добавила ослабевшим голосом:
— Вискарика не найдется?
— А вы что, тоже замужем за олигархом? — весело спросила Алька и обернулась к Лилии. — Ты от меня ничего не скрываешь? Вдруг ты получила предложение, а я не знаю?
Олечка отпустила штору, которую продолжала теребить все это время, и быстро вышла из комнаты, прижимая ладони ко рту.
Дарья и Лилия посмотрели на Альку укоризненно.
— Что я такого сказала? — удивилась та.
— Ой, да разругались они, а Иветта возьми и уйди к какому-то мужику, — отмахнулась Нюся. — Еще и бизнес теперь делят, аж искры летят, а тут ты, как всегда вовремя. Талант у тебя, слушай, что ли? Ну ничего, попереживает и успокоится. С ними давно уже ясно все было… Нет, ну кто-нибудь мне скажет, что там с вискариком? Давайте накатим, а? Сил же нет никаких.
«Не стоило Олечке отправлять Иветту на хуй», — подумала Алька, но промолчала, решив, что никто не оценит ее замечания.
— Да, — сказала Лилия, — и Ольгу надо успокоить. Даш, сходишь?
— Стаканчиками ей позвякайте, — предложила Нюся. — Ей сейчас самое-то — нервишки подлечить.
Ночью Альке не спалось. Пирсинг болел, как ни устройся, поэтому вместо сна она раздумывала, что ей предпринять.
Она весь этот год с любопытством наблюдала, как шальные императрицы прячутся от людских глаз, хотя девчонки то и дело целовались на улицах, эпатируя публику, а группу «Тату» не крутили разве только в новостных заставках.
Нюся, Иветта, Олечка и особенно Дарья все равно упрямо прятались, будто предчувствовали нехорошее. Альке было интересно узнать, чем они так напуганы и как Олечка и Иветта преподносили себя окружающим. Наверняка называли себя сестрами, близкими подругами или вообще избегали объяснений. Большой вопрос, как Лилия вписалась в эту тусовку?
Тут, в Довиле, при виде дворца с арочными окошками, до нее впервые стало доходить, что дела обстоят куда серьезнее, чем она предполагала.
По всему выходило, что от шальных императриц, и в первую очередь от Дарьи, следует бежать со всех ног. Что она может предложить женщине, у которой есть все? Что вообще можно предлагать людям, у которых в каждой спальне по норковому покрывалу?
Она смотрела на это покрывало в темноте и думала о сотнях оживающих норок с блестящими спинками, бегущих вон из дворца, растекающихся рекой по мощеной подъездной дорожке.
Рядом мертвым сном спала Лилия, Алька даже наклонилась к ней проверить, дышит ли. Потом тихо выбралась из постели.
Она поплутала немного, но все-таки вспомнила дорогу, спустилась на кухню, закурила и включила вытяжку над широченной газовой плитой о шести конфорках. Наверное, такой плите полагалась кухарка, румяная и говорливая, живущая в домике для прислуги в дальнем углу сада. Но ни горничных, ни кухарок во дворце не наблюдалось.
Посреди кухни располагался мраморный остров, на котором могли бы запросто разместиться все гости Джея Гэтсби, включая джазовый оркестр. Остров был заставлен мутными липкими стаканами и бокалами, оставшимися с вечера. Алька устроила в одном из них пепельницу, со скрежетом выдвинула высокий стул, села и уткнула лицо в ладони.
Какая же она идиотка! Смешно даже на секунду представить, что Дарья уйдет от эдакого мужа к девчонке, кропающей статейки для глянца. И этого она ждала почти целый год? Ради этого терпела?
Нет, здесь нельзя оставаться. Утром она скажет Лилии, что заболела, или ее срочно вызывают на работу, а там соберет вещи и уйдет. Эти дворцовые приключения не для нее.
В холле зажегся свет, послышались тихие шаги, и в кухню заглянула Дарья — сонная, в шелковой пижаме, волосы небрежно скручены и заколоты, в руках почему-то полиэтиленовый пакет, нисколько не вяжущийся с обстановкой дворца.
— Так и подумала, что это ты.
Пакет она пристроила на остров, томно потянулась. Под шелком все сдвинулось вверх, затем взволновалось, опускаясь на место, и Алька поняла, что никуда не сбежит поутру. Не сможет.
Она вдруг словно увидела себя со стороны — сидит, злится, что не принадлежит и никогда не будет принадлежать к этому миру из мрамора и бархата, где надевают все красное на благотворительные балы и покупают подлинники картин, которым место в национальных музеях.
Сидит и смотрит куда угодно, лишь бы не задержать взгляда на этой женщине, похожей на медлительную пушистую кошку и на любовь всей ее жизни. Потому что если она станет смотреть долго, то не устоит, а потом вляпается в историю, у которой не предвидится счастливого конца.
«В долгосрочной перспективе тебе нечего противопоставить мужчине», — сказала Пелагея у нее в голове.
— Никогда не научусь спать на новом месте, — пожаловалась Дарья, и Пелагея исчезла, — не могу, звуки все незнакомые. То на чердаке скрипит, то дерево по окну скоблит. Слышу, кто-то спускается, пошла вот посмотреть. Сигареты еще есть?
— Мне начинает нравиться встречаться с вами на кухнях, — сказала Алька, прикуривая ей сигарету. — Вот, держите. Считайте это суррогатным поцелуем.
Та фыркнула, придвинула пакет к ней поближе:
— Тогда считай это суррогатной заботой. Привезла тебе кое-что в подарок.
— Дарья, ну это еще зачем?
— Иногда вижу вещи, которые напоминают мне о других людях. — Дарья оперлась локтями о столешницу и с детской заинтересованностью ждала, когда Алька посмотрит, что лежит внутри. — И вообще, я люблю что-нибудь дарить.
Та послушно заглянула в пакет, достала маленькую коробочку и сверток. В коробочке оказалось кольцо, на вид стальное, собранное из трех, переплетенных вместе. В свертке — простое серое худи. Алька развернула его, рассмотрела принт и засмеялась.
«IF I CAN’T HAVE LOVE, I WANT POWER», — гласила надпись.
— Это не обо мне, — сказала она, — но спасибо.
— Это будет о тебе. — Дарья многозначительно подчеркнула «будет», затянулась и выдохнула, глядя, как дым окутывает висящие над островом лампы. — Все к этому приходят. Считай меня провидицей. Лиля говорит, ты занялась карьерой, работаешь днями… и ночами.
— Интересно, что еще она обо мне говорит? — Она честно пыталась скрыть издевку в голосе, но не получилось. Надо же, Лилия жалуется на нее своим подружкам.
— Что ты голову ей морочишь, — сообщила Дарья. — Говорит, до нее слухи уже доносятся о твоем трудолюбии.
— Давайте тогда, приструните меня, — раздраженно предложила она. — Или вы считаете, у нас нормальные отношения? Совет, любовь, голуби целуются? Историю про Иветту в ванной уже слышали?
— А что там, кстати, произошло?
— Я покушалась на ее невинность, но ей удалось отбиться, — отчиталась Алька. — Она прибежала в деревню — подол разорван, в волосах сено. Кричала: «Караул, насилуют!»
Нет, ей определенно нужно сваливать. Эта тоже считает ее шлюхой, и при всех исходных данных, несомненно, права. Так что она дотерпит до утра, вернется в квартиру к Лилии, соберет вещи и перекантуется в каком-нибудь…
Дарья кинула окурок в бокал с недопитым вином, подошла к ней, обняла и прижала ее голову к своему шелковому пижамному плечу.
— Горе мое, горе, — сказала она, — как же тебе живется такой? Бедное твое сердечко…
— Нет у меня никакого… сердечка, — буркнула Алька. Она даже дышать перестала, чтобы не натворить глупостей. Не попыталась прикоснуться к ней в ответ, настолько щекотливым казался этот миг.
Дарья взяла ее ладонями за лицо, с интересом заглянула в глаза.
— А что тогда вместо него?
— Не знаю. — Она вся напряглась, ожидая, что между ними вот-вот что-то произойдет, и тогда уже точно отступать будет некуда. Коготок увяз — всей птичке пропасть.
— Работа тебе хоть нравится? Журналы эти?
— Нет, — Алька старалась отвести глаза, — но на большее я, похоже, не гожусь, а с таким послужным списком меня никто всерьез не воспримет.
Ничего между ними так и не случилось. Дарья вздохнула, отпустила ее, ушла куда-то вглубь кухни, отыскала за панелью гарнитура холодильник и достала две бутылки воды.
— Сушняк страшный, — призналась она. — Будешь?
— Буду. Можно вопрос?
— Попробуй.
— За кем вы замужем?
Дарья прыснула, поставила перед ней бутылку.
— Тебе зачем знать?
— Чтобы понимать, с кем мне придется конкурировать, — пояснила она и открутила крышечку на бутылке. — Это же будет непросто, я правильно понимаю?
— Ну и наглый же ты щенок, — восхитилась та.
— Хаски, — сухо поправила Алька. — Вы же слышали. Жрет из рук, но может оставить без пальцев.
— Подрасти немного, — посоветовала Дарья, со снисходительной полуулыбочкой. — Пока тебе нечем меня удивить — конкурировать не выйдет.
— Мне придется купить дворец получше этого? — зло сощурилась она.
Зря она повелась на ее объятия. Ждала чуда, а получила пренебрежительную оплеуху.
— Этот сюрприз уже потрачен, — засмеялась Дарья и, захватив свою воду, вышла из кухни. — Придется придумать что-то еще.
Нет, не похожа она на Пелагею. Пелька не была такой сукой.
— Хочу купить машину, — сказала она как бы между прочим, когда они с Лилией ехали обратно. — Перестаю успевать с работой. Научишь меня?
— Чего б не научить? — та обрадовалась, что может быть ей полезна. — Решила уже, какую хочешь?
— Самую невзрачную.
Поездкой Лилия была предовольна, потому что Алова все оставшееся время только тем и занималась, что угождала ей любыми способами. С кухни она вернулась под утро, высадив полпачки сигарет, разбудила Лилию поцелуем и устроила ей такое, что Олечка и Нюся весь день косились на них, как на чокнутых, а Дарья посматривала с интересом — что это за театр она тут затеяла?
Алька их взгляды игнорировала, вилась вокруг Лилии, словно они были счастливыми новобрачными, которых год продержали порознь в клетках.
Не стоило Дарье брать ее на слабо, потому что там, на кухне, она вдруг поняла, что убегать не станет. Напротив, ей все больше нравилась идея перейти в наступление. Удивить? Хорошо, она ее удивит. У нее нет за душой ничего, кроме упрямства, но уж зато этого самого упрямства хватит на десятерых.
Она принесла домой пачку конвертов, устроилась за столом, достала из принтера чистый лист, отрезала лишнее, сложила по диагонали.
«If I can’t have love, I want power, все к этому приходят» — вот что у Дарьи в голове. Она и ее шальные императрицы в их товарно-рыночных отношениях между собой и своими мужьями могут давиться «лендроверами» и чернобурками, но кое-чего у них все-таки нет. Кое-чего важного, во что они давно не верят.
Тщательно проглаживая сгибы бумаги подаренным кольцом, она думала о том, чтобы припереть Дарью к сияющему мрамору кухонного острова, заставить распластаться по столешнице. Взять ее по-животному, обойтись с ней как с вещью.
Пусть она ненадолго перестанет быть хозяйкой своего дворца. Пусть однажды усвоит, что ошиблась, и больше никогда не смеет смотреть на нее как на мятежного подростка.
Улыбаясь собственным мыслям, она написала мелким четким почерком на остатках бумажного листа: «Вместо сердца у меня ветка шиповника. Станет легче носить ее, если она зацветет». Вложила оригами и записку в конверт, запечатала, и тут у нее зазвонил телефон.
В Новосибирск она въехала в ранних сумерках, припарковалась у первого попавшегося салона с вывеской поприличнее, зашла внутрь.
За стойкой ресепшена встрепенулась администраторша, возившаяся в своем телефоне. Телефон она брякнула экраном вниз на столик, а лицо сделала вежливое и заинтересованное.
— Вы по записи?
— Девушка, милая, а запишите на сейчас, — Алова облокотилась на стойку и показала ей сложенную пополам пятитысячную, зажатую между средним и указательным, — очень нужно.
— Только по записи, — вздохнула та. — Извините.
— Вы же понимаете, что я просто дойду до соседней парикмахерской и уговорю кого-нибудь там, — сказала она с нежнейшей улыбкой. — Может, все-таки, попробуем придумать что-нибудь?
Из двери в глубине зала вышла мастерица. Она деловито вытирала руки полотенцем и, увидев Альку, с сомнением кивнула:
— Мы закрываемся, но, если хотите, у меня на завтра есть окно.
— Завтра меня здесь не будет, — сказала Алька умоляющим тоном. — А косы мне надоели уже сегодня.
Та задумчиво почесала щеку, глянула на часы.
— К чему такая спешка? От полиции скрываетесь?
— От разбойников. — Алова засмеялась. — Хотели бы спасти мне жизнь? Ну пожалуйста!
Та строго посмотрела на нее, не желая подхватывать игру.
— Выйдет не дешево.
— Никаких проблем, — Алька разжала пальцы, и пятитысячная осталась лежать на стойке, — маленькая благодарность за понимание.
Утром она окажется на последнем отрезке пути и к ночи будет дома, хотя никакого дома в этом городе у нее давно уже не было. Но раз ей приходится возвращаться, она сделает это так, чтобы ее возвращения нельзя было не заметить.