Ти не любиш мене, ти не любиш мене… Вже нема повороту до раю!.. Не всміхнеться мені твоє личко ясне… Чи ж то правда, мій Боже? Благаю! Микола Вороний.
18 лет назад. Моринцы. Украина.
— Странно осознавать, что весь пиздец в жизни у меня начался ещё в шесть лет… — Везде есть плюсы! Ты встретил меня. Истошные крики разносились по опустевшей улице. Если бы у отчаянья был звук — то эти крики отлично бы ему подходили. Вырывая ошметки воспоминаний из своей головы, припоминается только максимально серый, дождливый день. Все дни, вызывающие чувство страха и предвещающие чью-то гибель — почему-то серые. Ветер, бивший в лицо, срывал с деревьев последние листки. Молодая женщина упала коленями в перемешанную с грязью траву, вымазав длинную юбку. Хваталась руками за забор, кричала и умоляла, чтобы они сгинули и оставили жителей деревни в покое. Но они не слушали, продолжая обыскивать каждый мимо проходящий дом. Военнослужащий крепко сжимал запястье маленького мальчика, когда его мать изо всех сил держала за второе, не отпуская: — Ти, недолугий лайдак! Відпусти мого сина! — Если открываешь рот, то говори на человеческом языке, — грубо рявкнул в ответ мужчина, дернув на себя мальчика. — Прочь! Женщина упала на землю, не справившись с резким толчком в грудь. Дождь предательски начал капать прямо в открытые от ужаса глаза. Сердце разрывалось, когда её маленького мальчика уводили в сторону огромной машины. Она кричала ему вслед, а соленые слезы предательски заливались в рот вместе с противными дождевыми каплями. Ярость вырвалась из неё криком — женщина в одно движение быстро поднялась с земли, побежав в сторону уходящего военного. Она бежала и кричала, на бегу рвала себе голосовые связки, лишь бы её сын услышал, что спасение близко: — Тарасе, сонечко моє! Голос мамы позади приятно успокаивал. Казалось, что всё происходящее — одна большая игра, но он более не видел, чтобы мама была так напугана. Мальчик попытался обернуться, но мужчина схватил его сильнее, волоча к грузовику. Женщина почти догнала, спотыкаясь: — Зараз! Я зараз! Военный с силой затолкал шестилетнего юношу в металлический контейнер к остальным детям, но тут женщина впилась ногтями в его воротник, оттаскивая от машины. Она покрывала его проклятиями и оскорблениями, пытаясь протиснуться внутрь и вытащить своего сына. Маленький мальчик по имени Тарас глядел на маму с надеждой, вырывался из липких лап других военных, что заталкивали его дальше в какие-то железные клетки, полностью набитые плачущими от страха детьми. Некоторые, измождённые, кстати, уже не плакали, а сидели по углам, упершись лбом в дрожащие колени. — Мамо, мамо, я тут! — закричал мальчишка, протягивая к той руку. Выстрел. Тарас застыл, видя, как его мама, согнувшись, повисла на руке незнакомого мужчины. По телу прошла неприятная дрожь, от кончиков пальцев ног до маленьких детских ушек. Она взглянула в голубые глаза единственного сына, но не успела ничего сказать, лишь медленно и виновато улыбнулась, как делала это раньше, когда что-то по глупости забывала. Второй выстрел. Кровь тонкой струйкой полилась из отверстия во лбу. Женщина замертво упала на землю со звуком, напоминающим упавший с полки мешок картошки. Не успела. Не спасла. Мужчина, выругавшись, пнул тело ногой, убирая с дороги. Он сухо, но благодарно кивнул своему напарнику с другой стороны улицы, прятавшему ствол за пазуху. Перед глазами была лишь непонятная, алая жидкость. Улыбка мамы. Её крики и её испуганный взгляд. — Мамо?.. — тихо прошептал мальчик, пытаясь вылезти из клетки. — А-ну назад! — скомандовал какой-то высокий и тощий парень, хватая того за шкирку. — Ні, ні!!! — истошно завопил Тарас, хватая ртом воздух. — Ні! Мамо! Будь ласка, мамо, вставай! — Захлопнись, блядь! — тощий пнул мальчика в бок, заталкивая обратно в клетку. В глазах потемнело от неожиданной боли. До этого его никто и никогда не бил. — Эй, ты, аккуратнее там! — закричал ему тот мужчина, оставивший после себя след на запястье. — Кто знает, что это дьявольское отродье может с тобой сделать?! Не трогай его без надобности! — Так точно! Прошу прощения! К сожалению, у Тараса не было сил вновь рваться в бой, издавая нечеловеческие крики. Он не понимал, кто эти люди и почему они его забрали? Почему они так поступили? Что же он такого сделал, что навлек на себя и свою маму такую беду?! Бок заныл с новой болью и ему пришлось закрыть глаза, сцеживая с ресниц застывшие, соленые капельки. Заскулил, как раненная собака, лежа на холодном, металлическом полу. Это всё сон. Страшный, ужасный сон. Никто не врывался к ним в дом во время дневного чтения сказок. Никто не стрелял в потолок, пугая окотившуюся недавно кошку. Никто не оглушал тётю ружьем по голове. Никто не тянул его на выход. Никто не стрелял в его мать. Никто её не убивал. Сопли предательски забили нос и приходилось дышать через рот, в который слезы заливались, как водопадная вода впадала в пересекающееся речное русло. Звериная ненависть зажгла сердце. Мальчишка сжался в комочек около железных прутьев, заскрипев крепко сжатой челюстью. Скрипела и машина. Раскачивалась в разные стороны, убаюкивая. Когда Тарас открыл глаза в следующий раз, они всё ещё куда-то ехали. В контейнере грузовика не было источников света, а на клетках не висели фонарики. Мальчишка выпрямился, аккуратно сев на холодный пол, а руки всё ещё инстинктивно были сжаты в кулаки. Это не сон. Задрожав, он поджал под себя худые ноги, обхватив трясущиеся колени руками. Страшно. Как же страшно. И трясется он от этого страха неистово. А может, и от холода тоже. — Эй, — позвал чей-то мягкий и высокий голос из-за спины. Он резко обернулся, припав спиной к клетке. Оглядывался в темноте, пытаясь разглядеть того, кто к нему обратился. — На полу холодно… спать, — ещё более нежно заговорил неизвестный. — Особенно такому задохлику, как ты. Привезут, не досчитаются. — Що? — Тарас обеспокоенно сглотнул слюну, прижавшись к прутьям ещё сильнее. — Хто ти такий? — О, то ми рідною розмовляємо? — тяжело захихикал тот. — Я тут вже третю добу і, повір мені, на крилах спати тепліше. — Крилах? — переспросил тот, немного поуспокоившись. — Так, диви, — неизвестный ступил ближе. Голубые глазенки Тараса уже привыкли к темноте, из-за чего он смог разглядеть перед собой такого же мальца, как и он, только неестественно худее и слегка выше. У мальчишки перед ним были неровно подстриженные черные волосы, какие-то странные, узкие и такие же черные, глаза. Послышался непривычный уху шелест, странный звук, напоминающий хлопанье птичьих крыльев. И тогда Тарас громко и нескрываемо охнул, вмиг потупившись назад, вжимаясь в прутья сильнее. Крылья эти были у мальчишки за спиной. Небольшие, угольно-черные, насколько можно было понять такой цвет в темноте. — Ти янгол? — ошарашенно сказал Тарас, хлопая глазами от восторга и удивления. Но мальчишка просто тихо засмеялся в ответ, прикрыв лицо рукой: — Можна просто Микола, — он широко улыбнулся, протянув к тому руку. — На жаль, ні, я не янгол. — Але… хто тоді? — голубоглазый неуверенно протянул руку в ответ, легко пожав. — Такий як ти, — Коля аккуратно наклонился к своему новому другу, зашептав. — Бісовський син. — Щ-що?.. — Тарас быстро отпрянул, опасливо вырывая руку из его ладони. — Шучу, — Коля вновь милейшим образом улыбнулся. — Прости, но тебе нужно разговаривать на нем поменьше, эти… люди не любят наш язык. — Чому? — удивленно спросил тот, опечалено нахмурившись. — Такие уж они, — второй неоднозначно пожал плечами. — Просто его не понимают и это их бесит. Они разом неловко замолчали. Тарас напрягся под взглядом черных глаз, пристально изучающих его. Чего этот мальчик так на него смотрит? И что за шутки у него такие… глупые?! Мама всегда говорила, что он солнечный и светлый, так почему же он назвал его дьявольским отродьем, таким, как он? Но ведь у Тараса нет крыльев за спиной, нет угольно-черных волос и таких хитрых глаз! Воспоминания о маме непривычно больно кольнули в груди, да так, что на глаза тут же навернулись слезы. Тарас захныкал, прикрыв лицо руками. — Эй, задохлик, ты чего? — встрепенулся Коля, широко раскрыв глаза. — Чего хнычешь? — Вони… мою маму… а мене… сюди і я… — всё, что бессвязно мог выдавить из себя тот. — Оу, — понурился мальчишка. — Мені шкода. Услышав и приблизительно поняв, что произошло с матерью нового знакомого, Коля незаметно прикусил губу, пряча затуманенный воспоминаниями взгляд в темноте. У него же самого как таковых настоящих родителей не было — его выкидывали из дома бесконечное количество раз, пока в один момент не бросили в лесу, в надежде, что такой, как он, сможет найти там свой истинный дом, или его растерзают дикие звери. — Хто я такий? — Тарас обессилено опустился на пол, ничего не понимая своей маленькой головушкой. — Чому я? — Як тебе звати? — внезапно спросил Коля, положив худенькие ручки на трясущиеся плечи. — Я Микола. Микола Вороний. — Тарас, — выцедил сквозь рыдания тот. — Шевченко. — Все буде добре, Тарасе, — мальчишка обнял своего нового друга, внезапно накрыв его ещё и мягкими крыльями. — Я буду поруч. Тарасу показалось, что кем бы ни был этот мальчишка, и как бы он его не пугал своим внешним видом, мыслил он как взрослые. То, как говорил и какие слова. Как заботливо приобнял, совсем как мама или тетя, укладывающая Тараса спать. И он прижался к нему в ответ, заплакав с новой силой. Выращивая в себе настоящую ненависть.Розлюбити тебе, розлюбити тебе. Та чи ж сонце розлюблюють квіти? Та чи можна примусити серце слабе То, чим б’ється воно, не любити?
10 лет назад. Новопетровка, Бердянский район. Украина.
— О-о-о, наши славные четырнадцать и пятнадцать! Ой, как классно тогда было, скажи? — Я думал, Коль, что ты был предателем. Классного мало. — Эй, Тарас! — воскликнул синеволосый мальчуган в просторной футболке, заправленной в шорты. — Там Леся пришла! Пойдем, пока старшие не хватились! — Спасибо, Вань! — крикнул в ответ Шевченко, даже не обернувшись. — Сейчас буду! Звали того яркого и иногда по-настоящему улыбчивого паренька Иван Франко, но многие дети обращались к нему, как к «Разукрашенному», чем сильно выводили из себя, в основном, самого Шевченко. Тарас даже помнит тот день, когда они впервые встретились и необычный цвет волос напугал его ещё больше, чем крылья за спиной своего новоиспеченного друга. До этого он думал, что такое бывает только в мультиках или сказках, но попав «сюда», очень быстро убедился в обратном. Под «сюда» можно было подбирать много разных, противных слов: лагерь, гетто, детский дом, Ад на Земле, заточение, рабские угодья. К четырнадцати годам Тарас успел выучить значение каждого этого слова. А когда в Европе, что оказалась довольно близко, началась война между эсперами, испытал все «прелести» такой жизни. По началу никто ничего не знал. Первые три года никто ничего не понимал, ни один ребенок и даже многие взрослые, работающие в таких угодьях, разводили руками. Кто-то говорил: «Вы нам пригодитесь», а кто-то: «Таких, как вы, нужно держать в заточении и воспитывать». Но они не воспитывали, а для войны дети, которых нагло похитили из семей, не пригодились, а те, кто подходил по возрасту — вернулись в слишком малом количестве. Да, «рабство» было самым подходящим под их жизнь определением. Кто-то решил, видимо, консервативная власть, что одаренных нужно держать в узде и теперь по всей стране, в каждой области, было по несколько таких поселков, полностью отданных на растерзание военным и неприятным людям с правыми взглядами на жизнь. Казалось, идея концлагерей умерла вместе с Гитлером и Второй мировой, но всё в этом мире может измениться за долю секунды, и врагами человечества будут не убийцы, маньяки и фашисты, а одаренные люди, чей ген лишь на немного отличался от обычного. Быть свободным и одаренным — нонсенс. Быть свободным и одаренным ребенком — было просто невозможным. Конечно, счастливые деньки наступали, но не для всех. Взрослые и влиятельные люди, от чего, собственно, богатые, могли полноправно выкупить ребенка, подростка или уже взрослого. Для всякого, конечно… В основном для развлечений: наивно детских и не очень. Как обычных детей, новых членов семьи, забирали редко — не каждый согласиться приравнивать одаренного к себе. Из небольшой компании Тараса такая участь настигла лишь двоих: белобрысого Колю и девчонку по имени Леся. И если о Коле они не слышали ничего уже более четырех лет, то Леся была постоянной гостью в их поселке и никогда не забывала про своих друзей. Семья ей попалась славная, не поддерживающая такие действия и взгляды, да и жила та очень близко, прямо в городе — Бердянске. Привозила разные угощения, уходовые средства и просто приезжала на выходные погостить, подышать свежим воздухом, так как новые родители были не последними людьми. С их помощью даже уменьшилось насилие над маленькими детками, что процветало тут с самого появления Тараса. Но про прекращение издевательств над всеми остальными группами можно было забыть. Тарас знал, что сегодня вечером они опять все вместе будут сбегать на танцы в заброшенную кафешку у моря. Но он не хотел сбегать с ними, очень сильно не хотел. Все мысли были заняты лишь тем, что он увидел по глупой случайности на прошлых выходных. Ночью, когда тот прогуливался по окраине поселка с подобранным пару месяцев назад щенком, у небольшого лесочка, на возвышении, какие-то люди палили костер. Да такой огромный! Они пели и ходили вокруг него, ведя хороводы. Стучали в барабаны, били в бубны, звенели колокольчиками. Шевченко подобрался ближе всего на несколько метров, прежде, чем ему резко поплохело. Такое уже бывало, например, когда ему давали работу в поле около кладбища или приходилось забирать овец около языческого капища. Его так же часто мучали кошмары, в которых он наблюдал либо свою покойную мать, либо каких-то неизвестных ему людей. Ему виделось то, чего не видели другие, он разговаривал с теми, кого на самом деле в этот момент там не было. До этого это его не сильно беспокоило, особенно когда он начал подворовывать самогон у нянечки самых младших групп, лишь раздражали оскорбления от других обиженных жизнью детей. Но неведомая сила тянула его к неизвестным, к костру и к песням. Тарас до сих пор не знал, какой имеет дар и поэтому он надеялся, что найдет ответы на свои вопросы именно там. И, соответственно, причину смерти своей матери. Небольшая собачка Джессика лизнула его руку, вырывая из мыслей. Шевченко тепло улыбнулся дворняжке, потрепав ту за ушком. Коля забирал её утром с собой, чтобы не было скучно полоть грядки одному, а это значило, что… Блондин обернулся, почему-то облегченно вздыхая: — Ты уже всё? — С Джесси действительно было весело, — Вороной расставил руки в боки, дернув крыльями. — Мы быстро управились. Он прошелся вдоль их комнаты с, как всегда, нежной и милой улыбкой, скидывая на скрипящую кровать рабочую одежду. С ней у него было туго — крылья росли так же быстро, как и сам Коля, и к его теперешним пятнадцати годам были просто огромными. Не помещались в заплесневелую душевую кабинку или в уличный туалет. Одежду на спине приходилось резать, из-за чего в холода тот жутко замерзал, но виду не подавал, говоря, что достаточно сильно закалился. Обернувшись, его черные узкие глаза засверлили в Шевченко дыру. Николай лихо нахмурился, вновь расставив руки в боки. Тряхнул головой, скидывая со лба отросшие локоны до лопаток, чтобы смотреть ещё внимательнее. — Чего к остальным не пошел? — спрашивает Вороной, подходя ближе. — Случилось что? Поссорился? — Нет, — махнул рукой Тарас, нервно закусывая внутреннюю часть щеки. Вороной был тем, кто оставался верным другом на долгие года. С того самого дня они с Тарасом больше не разлучались, везде таскаясь за друг дружкой хвостиком. И если Шевченко был тем ещё подарочком, постоянно устраивавшем перепалки и даже драки, то Коля был самым прилежным ребенком в поселке. Представить сложно, но возможно. Поэтому, Шевченко решил, что с ним он может поделиться всем, что его тревожит или пугает. Так всегда было, есть и будет, и их связь никто не сможет разрушить. Эта дружба длится уже восемь лет и, что Вороной, что Шевченко, всегда были на стороне друг друга, всегда делились сокровенным и могли считаться братьями по духу. — Я не пойду сегодня на танцы, — дополняет за собой Тарас, нарушая неловкое молчание. — Чего это? — удивляется Коля, вскидывая черные брови к верху. — Я хочу сходить в другое место, — отвечает блондин, поправив челку за ухо. — Мне интересно, что там. — Какое? — ещё больше удивляется Вороной. — Там, на холме около леса… было что-то, — говорит Тарас, глядя другу в глаза. — Я хочу сходить и посмотреть. — На холме около леса?.. — бубнит себе под нос брюнет, почесав подбородок, словно что-то вспоминая. — Там заброшенное капище и собираются шаманы каждую неделю. Ты, что, туда собрался? — Шаманы? — переспрашивает Тарас. — Они существуют? — Задохлик мой, тебе пора заканчивать прогуливать уроки истории или хотя бы слушать, о чем народ шепчется, — задорно хихикнул Коля, ещё раз встряхнув крыльями. — Если в мире существуем такие, как мы, то почему не могут они? Мольфарское дело, например, очень развито у нас на западе страны. — Они разве не одно и то же? — парнишка недоверчиво фыркнул. — Ты что! Скажешь так в присутствии мольфара… — Коля сделал вид, что устрашающе крадется в его сторону, расправив крылья, словно играющий ворон. — Так он спалит тебя на ритуальном костре! Он «прыгнул» на Шевченко, издавая наигранный рык, прерываясь на подступивший смех. Крыло нечаянно задело чашку на столе и фарфоровая красотка, подаренная Лесей, уже могла разбиться в щепки об пол, но Коля так же быстро среагировал, ловя её с небольшим «Ой!». Ему даже крутившаяся между ног Джессика гавкнула, словно упрекая за неосторожность. Вороной хихикнул, поставив чашку подальше от края и вновь обернулся на друга: — Пойдешь один? — Не знаю, — пожал плечами блондин. — Сходить с тобой? — спросил Коля, ухмыляясь. — Давай, — уверенно ответил Тарас, словно о другом и речи быть не могло. — А остальным что скажем? — брюнет склонил голову на бок, хитро усмехнувшись. — Леся расстроится твоему отсутствию. — Не думаю, — пожал плечами Шевченко, стащив со спинки стула вязанное лохмотье, походящее на кофту. — Там будет Ваня, а большего ей и не надо… Коля лишь задорно рассмеялся в ответ, словно услышал самую великую чепуху в своей недолгой жизни. Парень кинул на друга многозначительный, непонятный взгляд, вздыхая. Вороной был самой тихой мышкой в их компании, а всё, что слышал или знал — хранил глубоко в себе. Никто не думал, что такой, как Коленька Вороной, смог бы растрепать чей-то секрет, и поэтому черноволосый мальчишка решил сохранить и Лесин, да и сама девушка ничего ему не рассказывала, тому достаточно было услышать интонацию и блеск в глазах, с которыми она говорила про свою новую городскую подружку. Вроде бы, её звали Олей. — А завтра? — ненавязчиво интересуется Коля, останавливаясь около двери. — У меня борьба каждое воскресенье, ты же знаешь, — удивленно отвечает Тарас, останавливаясь рядом. — Я никогда не хожу с вами по воскресеньям. — Ах, да, точно, — вздохнув, он нервно улыбнулся. — Я так… уточнить решил… Это мило. — Что милого-то? — насупился Тарас, скрестив руки на груди. — То, как ты называешь свое коллективное избиение «борьбой».***
Джессика увязалась за ними, звонко тявкая. Тарас с Колей вылезли из дома тихонечко, как обычно это бывало, через окно второго этажа. Если воспитатели хотели уберечь детей от побегов, поставив решетки на окнах первого этажа, решив, со второго никто в здравом уме прыгать не будет, то тогда те точно не думали о таких эсперовских особенностях, как у Вороного. Ему всего-то нужно было взять кого-то на руки или посадить к себе на спину, чтобы взмахнув крыльями, легко взлететь и беззвучно приземлиться в паре метров от колючего забора. Часом ранее он помог сбежать Ване к ожидавшей его Лесе, а сейчас улизнул вместе с другом и собачкой в подмышке ещё более филигранно и осторожно, чем в прошлые разы. Они двигались по поселку тихо, прячась в потемках, ибо огромные птичьи крылья за спиной уж слишком привлекали чужое внимание. Особенно во время так называемого комендантского часа, когда одаренным из лагерей запрещалось выходить на улицу, и если остальные скрывались под капюшонами, кепками или обыкновенными масками, то Коле и тут пришлось несладко. Шевченко поражался его скрытности, ведь Колю никогда не ловили. Ни разу. — Ты никогда не хотел от них избавиться? — прервал тишину Шевченко, когда они уже достаточно отошли от жилых домов. — А знаешь, нет, — поджал губы Коля. — Они напоминают мне о моей уникальности. — Ты во многом уникален, Коль, — хмыкнул Тарас, пиная камушек под ногами. — А они доставляют тебе столько неудобств. — Если бы не мои крылья, я бы никогда с тобой не встретился, — тихо отвечает Вороной, беззаботно давя лыбу. — Или, мы бы замерзли в той клетке до того, как успели приехать сюда. — Ну ты серьезно? — засмеялся блондин. — Ещё бы, — тот захихикал ему в ответ. — Без моих крыльев и без меня ты бы пропал. — Вроде тихоня, а такой самовлюбленный, — хохотнул Шевченко, обернувшись на друга. — Кстати, Коль. — Да? Что такое? — Коля обернулся в ответ, слегка расслабив крылья — перья на кончиках теперь волочились по насыпной земле. — Откуда ты? — спросил Тарас, выгнув бровь. — Ты никогда не рассказывал. Светлая, милейшая улыбка брюнета медленно пропадала, пока его губы не сжались в одну тонкую ниточку, а уголки раздраженно поползли вниз. Коля нервно кашлянул, отвернувшись и направился дальше, нагло проигнорировав вопрос, бросив лишь невнятное: — Не помню. На самом деле, Коля всё прекрасно помнил, вплоть до колыбельной, что пела ему женщина, называвшая себя матерью и какие слова говорила. — Мы почти пришли, — вновь оборвал тишину Тарас. — Но… Он не сводил с Вороного глаз, боясь, что ненароком задел и нашел ту самую болевую точку, о которой не подозревал. Хотел извиниться тысячи раз, да только вернувшаяся на лицо Коли улыбка успокоила. — Не волнуйся, — он игриво подмигнул, расправив крылья. — Я проверю обстановку. — Да я не то что бы… Ай, ладно. Пока Тарас пытался его остановить, Вороной уже успел выдернуть из своего черного крыла одно перо, сжав в кулаке, за несколько мгновений образовав на его месте небольшого ворона. Птица приветливо каркнула своему хозяину и Коля отпустил её, приказывая пролететь над холмом, между дубов и показать, что же там происходит. — А у тебя голова не кружиться, когда ты от их лица наблюдаешь? — спросил Шевченко, разбавляя обстановку. — Нет, — ответил Коля, прикрыв веки. — И совсем ничего не видишь? Ну, вокруг себя там?.. — блондин сглотнул. Вороной проделывал этот трюк при нем всего пару раз и Тарас просто поражался от этого дара. Настолько таинственный и пугающий, настолько необычный… Не считал он такой дар проклятием, а если бы верил в Бога, то продолжал бы называть Николая падшим ангелом, которому не суждено было проживать мирную жизнь на небесах. Шевченко больше не верит в крещение и в святые воды Иордана, однако, предполагает, что похвала и искреннее восхищение действует на Колю так, как святая вода — на религиозных людей. — Не вижу, — хмыкнул Коля. — Но прекрасно слышу. Тс-с-с. — Ладно, ладно, — закатывает тот глаза, замолкая. Дувший с моря ветер перекручивал непослушные светлые кудряшки Тараса, неприятно задувал в уши и морозил лицо. Что-что, а морской бриз даже в самый разгар лета может переместить тебя в неприятно холодные дни в середине осени. Когда чернокрылый ворон вернулся, приземлившись на руку своего хозяина, Шевченко инстинктивно напрягся, готовый услышать неутешительные новости. Но Вороной легко открыл глаза, улыбнувшись. — Пойдём, — сказал он, выпустив птицу в свободный полет. — Они зажигают костер. — Подожди! — Тарас встрепенулся, закусывая губу. — А если они нас заметят? — А ты хотел пройти незамеченным? — хихикнул Коля, резко расправив крылья. — А ты… то есть, ты предлагаешь… Стоп, что? — парень застыл в панике. — А если они что-то сделают с нами? — Не сделают, — ухмыльнулся. — У меня там знакомые, не нервничай. — Я не нервничаю, — отрезал Шевченко, скрестив руки на груди, но только спустя мгновение осознал, что сказал его друг. — Знакомые? Там? — Да, удивлен? — Очень. Хихикнув, Вороной плавно двинулся к холму, зазывая за собой находящегося в ступоре друга. В его белобрысой голове никак не укладывалось: Коля водит дружбу с шаманами? Религиозными людьми или же фанатичными последователями украинской культуры? С кем-кем, а с ними он его точно не представлял. Ведь Коленька Вороной — тихий и примерный мальчик, зубрящий уроки, работающий, не покладая рук. Многие дети в приюте и вовсе обходят того стороной, боясь хоть как-то задеть, да и сам брюнет ни с кем, кроме их компании, дружбу не водил. Возмущало даже не то, что у друга есть другие знакомые, а то, что он никогда об этом не говорил! Но ведь это же Шевченко и Вороной. Они ведь всегда друг другу всё рассказывают и не держат секретов. Это заставило Тараса слегка задуматься — сколько всего может хранить в себе Коля и сколько раз он мог чего-то не договаривать? Тарас решил выкинуть мысли такого плана из головы далеко и надолго, аккуратно направившись за другом в лесную темень. Сзади слышалось, как Джессика быстро-быстро перебирает своими маленькими собачьими лапками, в попытках успеть за хозяевами. Ночной лес окутан пеленой темноты, лишь лучи луны проникают сквозь густые ветви деревьев, проливая свет на мшистую почву. Шорох листьев под ногами парней напоминает тайный зов природы, а воздух наполнен запахом древесины и таинственных трав. А ещё летней сыростью после дождя и неприятными дуновениями чего-то пряного, резко отталкивающего от себя. Шевченко и Вороной шагают между деревьями, чувствуя, как влажный воздух налетает на их лица. Сплетения ветвей создают непроглядный полог, словно приглашая их в мир загадок и тайн, как в каких-то низкобюджетных фильмах ужасов про таинственные культы. Тарас как-то глянул один такой, как выдалась минутка стырить старый видик с кассетой — не любит ужастики с тех самых пор. Коля, только, все два часа хихикал и хватался за живот, говоря, что всё в этих фильмах выдумка и культисты себя так не ведут. Тарас ещё задумался тогда: «А откуда ты вообще знаешь, как они себя ведут?», но, видимо, сегодняшний день стал ответом на этот вопрос. Где-то вдалеке слышится пение совы, искаженное журчанием струй воды из близлежащего ручья. Постепенно в темном уголке леса начинают маячить слабые светлые точки, словно звезды, падшие на землю. С приближением Тараса и Коли эти светлячки превращаются в факелы, освещающие круглый простор, где вырисовывается контур группы из таинственных фигур. Блондин затаил дыхание, остановившись. Он так же и схватил Колю за кончик крыла, направив в его сторону встревоженный взгляд. Вороной в свою очередь манерно ухмыльнулся, хмыкнув, мол, «Что, испугался?». Они спокойно напевают себе под нос строчки многолетние и забытые: — Залиш мене позаду… Танцюй, танцюй до упаду. Шаманы в пестрых одеяниях стоят вокруг костра, их длинные плащи колышутся на ветру, отбрасывая призрачные тени. Они не обращают внимания на пришедших незваных гостей, будто погружаясь в другой мир. Все вокруг наполнено ритмичным барабанным боем, не людским завыванием и тихими смешками. Время словно замирает, а каждый шорох листьев звучит как древний мантр. — Чорта лісового закручу я в хороводи… Тарас напряженно сглатывает слюну, пытаясь незаметно потереть резко разболевшийся лоб. В моменте становится дурно, а от запаха трав ли, это уже другой вопрос. Чей-то далекий шепот раздается то слева, то справа, то и вовсе окутывает со всех сторон сразу, затуманивая взгляд. Шевченко лишь чувствует прикосновение к себе — Коля взял его под локоть и поволок к какому-то мужчине, расставившему широкие руки в боки. Тарас хочет промямлить другу: «Что ты делаешь?», но даже говорить становиться сложно. Лес перед ним размывается, деревья неестественно шатаются и гнутся в разные стороны, а лицо Коли плывет в пламени костра. — Вань, — обращается к кому-то Вороной и Шевченко становится ещё дурнее, когда они подходят ближе к костру. — Котляревский! — прикрикнул Коля, вздернув крыльями. Шевченко прикрывает веки, ничего не понимая. Глазам своим уже не верит и происходящее кажется ему его обыденным ночным кошмаром. Не верит ушам и тому, что он ими слышит. Чего тут делать Ивану Котляревскому? Преподавателю, преподающему в школе для отбросов точные науки? Коля так привольно к нему обращается, словно на равных. Что ему тут делать, среди шаманов-культистов-скорее-всего-эсперов? Блондин делает резкий вдох, выпучивая от шока глаза. Неужели их учитель… мало того, что чем-то явно незаконным промышляет, так ещё и является одаренным! Возможно. Вот он, пред ним — высокий худой мужчинка в белом полотняном халате, державший в руках чашу с вязкой и противной на вид смесью. И смотрит Иван на Шевченко такими же широко распахнутыми в удивлении глазами. — Я и Сара, кльова пара! — улыбается Котляревский с явным сарказмом, оглядывая их двоих. — Коль, эт шо такое? Дружка тоже в дела алхимические затащить хочешь? А потом и весь этаж? — Я не за этим, — сконфуженно отвечает тот, закатывая глаза. — Я тут вот, — кивает на Шевченко, застывшего в полном недоумении. — На «профориентацию» к тебе привел. Тарас лишь глупо и молча моргает, смотря то на преподавателя, то на друга. Какие такие дела алхимические? Затащить? При чем здесь какая-то профориентация? Ничего не понимает. Абсолютно и точно. Шепоток в ушах не утихает, и в следующие минуты он с малой вероятностью может разобрать то, о чем они говорят, смотря прямо на побелевшего от тошноты блондина. Раз — в глазах темнеет всё сильнее, словно ночь сгущается под веками. Два — Тарас понимает, что Коля его почему-то больше под локоть не держит, а сам парень чувствует под собой мягкую травушку и землю. Три — Джессика, а это точно она, облизывает его лицо. Он продирает глаза лишь в тот момент, когда шершавый собачий язык вновь облизывает его нос, но вместо того, чтобы почувствовать вонь дворняжкиной пасти, Тарас неожиданно ощущает под носом какой-то резкий и пряный запах. Травы, масла, цветочные бутоны — всё смешалось. И запах этот буквально возвращает его из потустороннего мира, заставляя широко распахнуть глаза, взглянув на своих спасителей. — Ох ё, Шевченко, — продолжительно причитает Котляревский, смотря на парня сверху вниз. — Чего ж ты так близко к ритуальному огню подходишь, если к сакральному чувствителен? — Я же говорил тебе, — шепчет Вороной на ухо преподавателю, параллельно щурясь в сторону друга. — Твой он. — Чего?.. — кряхтит Шевченко, но тут же прокашливается от неприятного для него запаха трав под носом. — Да уберите это! Что… Что происходит? — Скажи-ка мне, Тарас, какой у тебя дар? — игнорирует его вопрос Иван, склоняясь над юношей сильнее. — Мне откуда знать? — парень недовольно фыркает, забывая про нормы приличия. — Я за этим сюда и приперся. Котляревский, отпрянув от юнца, обменивается с притихшим Вороным многозначительными взглядами, поджимая сухие губы. Преподаватель неприятно и раздражающе цыкает языком по нёбу, расставляя руки в боки. Но Тарас в свою очередь быстро прекращает наблюдать за Иваном, переводя взгляд на Вороного. Шевченко раздосадовано кривит лицом, прожигая в смотрящем на него в ответ друге, дыру. — Что за дела алхимические? — едко интересуется тот. — Тарас, давай не сейчас, — слишком размеренно и спокойно отвечает ему Коля. — А когда? — он плюется в друга ядом, а внутри, словно огонь, разжигается самое неприятное для человека чувство — осознание, что тебя всё это время обманывали. — Что ты ещё от меня скрываешь?! Ты тоже в этой всей шаманской теме? Почему не рассказал?! Котляревский оглядывает двоих парней осторожно, словно выискивает ответы на собственные вопросы в них же. Тусклый взгляд, всё же, чаще останавливается на Тарасе. — Я не в шаманской теме, друг мой, — успокаивающе произносит Вороной. — Я алхимик. — Ты кто? — шипит Шевченко. — Алхимик? Мы в средневековье по твоему? — На данный момент это всего лишь обобщающее название, — спокойно отвечает тот, пожимая плечами. — Меня научили многому. И как камни в кристаллы превращать, и как яды смешивать, и как делать настойки, укрепляющие эсперовскую силу и дух. — Ахуеть ты теперь на все руки мастер! — гневно высказывается Тарас, хмурясь. — Зачем? Зачем тебе это? Зачем ты меня сюда притащил? — Это ты хотел пойти, я даже не предлагал, — вторит Коля, скрещивая руки на груди. — Мои знания дают мне гарантию безопасности. — он оборачивается на Ивана и на ритуальный костер, от которого они оттащили Шевченко на метров семь. — Всем нам. — Смеешься надо мной? — парень колко хмыкает, вставая с земли. — Нет, Шевченко, он прав, — вклинивается в диалог наблюдавший Котляревский, устало вздыхая. — Видишь ли, в наших краях одаренным живется не просто. Приходится изворачиваться во все стороны, чтобы выбить себе минимальное место под солнцем. Вороной талантливый малый, но вот только для шаманизма его сила не подходит, ну, никак. А вот, например, тво… — Так Вы тоже одаренный? — перебивает Тарас, скрещивая руки на груди. — Но как вас подпустили к преподаванию? — В одно ухо влетело, в другое вылетело, — цыкает Иван, отворачиваясь. — Я думал, ты только на уроках такой. — Вы не ответили на вопрос, — Тарас вновь плюется в него желчью, гневно хмурясь. — А ты перебил меня, — хмыкает Котляревский, насмешливо вскидывая густые брови к верху. — Я продолжу? Язвительные замечания на языке Шевченко стремительно иссякают, пока мутный взгляд преподавателя нешуточно прожигает в пареньке дыру. «Лучше бы я пошел на танцы», — проноситься в его мыслях, но Тарас молчит, корча недовольную рожу. Стоит в скрюченной позе, не желая даже оглядываться вокруг и ужасно корит себя за малейшее проявление интереса к этому месту. Как знал, что к таким местам ему лучше не приближаться, и если бы не Коля с Иваном, его ситуация с обмороком была бы похожа на случай, когда Шевченко закрыли на ночь в чьем-то склепе. Ему даже вспоминать об этом противно. — Так вот, — продолжает Котляревский, сцепив руки за спиной. — Реакция твоего организма на ритуальный костер, скорее всего, напрямую связана с твоим даром. Расскажи-ка мне поподробнее. — Мне просто стало плохо, — мотает он головой. — Мне всегда плохо около различных погребений, но это никаким образом ни с каким даром не связано! — Нет, Тарас, расскажи мне всё, — вновь цыкает языком по нёбу Иван. — Если тебя забрали ещё в дошкольном возрасте, значит, у тебя уже тогда были заметные проявления. — Не было у меня ничего такого! — фыркает Шевченко ядом ещё раз, нагло отказываясь верить в происходящее. Может быть, он предполагает, но никак верить не желает. Совсем. — Да? — поджимает губы Котляревский, кидая быстрый и неоднозначный взгляд на Вороного. — А вот Коля мне совсем другое рассказывал. Голубые глаза Тараса вспыхивают вовсе не метафоричными огоньками, резко устремляясь на друга: — Что ты ему рассказывал?! Николай по-партизански молчит, смотря на Шевченко уныло, словно одним небольшим блеском черных глаз высказывает разочарование. Вот только Тарасу сейчас некогда читать друга по глазам. Четырнадцатилетний мальчик, сейчас, буквально, закипает изнутри. — Коля?! Что ты говорил ему, ну?! На холме совсем незаметно раскачиваются верхушки деревьев, с каждым вопросом парня увеличивая амплитуду. Поднимается ветер, но не морской, как в начале. Возникшие из неоткуда порывы обжигают щеки, веки, наполняют легкие огнём. Пламя ритуального костра слегка потрескивает, заставляя собравшихся рядом шаманов отступить опасливо. — Отвечай! — гневный возглас Тараса эхом отдается от стволов многолетних деревьев. Костёр резко вспыхивает, заставляя присутствующих и самого Шевченко непроизвольно дернуться. Он мгновенно переключает свое внимание на огонь, пока Котляревский выглядывает в глазах его прежние искорки. — Значит, проявляется через гнев, — хмыкает Иван, кивая. — Пойдем, расскажешь мне всё-таки. — А? — оборачивается Тарас. — Но Коля же… — Да? — улыбается Котляревский, переводя взгляд на притихшего брюнета. — Ты мне разве что-то рассказывал? — Нет, — нежно улыбается Вороной, всё ещё смотря на Шевченко. — Ничего. — Я солгал, — Иван разворачивается к костру лицом, глядя на утихшее пламя. — Не злись на нашего вороненка, хорошо, повелитель мертвых душ? Тарас, застывший в шоке, лишь разинул рот. Переводит бешеный взгляд то на преподавателя, то на друга, не найдя, что сказать. Какой же он… бессовестный. Джесси, спокойно наблюдавшая за кустом дикой малины, тявкает, запрыгивая к Коле на руки. — К-кто? — еле-еле выдавливает из себя Тарас, пугливо смотря в спину уходящему Котляревскому с Вороным рядом.Ти минаєш мене, ти минаєш мене, Коли часом тебе я стрічаю, А коли твоя постать в останнє мигне, Розривається серце з одчаю!
6 лет назад.
— Мне не очень хочется вспоминать… — Никому из нас не хочется, Шева. Но раз мы решили поностальгировать… В свои только минувшие восемнадцать Шевченко и представить не мог, к чему приведет та судьбоносная прогулка, раскрывшая в недрах его дар потусторонний. Шевченко так же не мог представить, что уже в свои восемнадцать будет причислять себя к шаманам эдаким. Как бы его дар отлично не вписывался в такую сферу деятельности, Тараса с каждым месяцем изучения тянуло совершенно к другому. Единение с природой и миром, изучение траволечения из добрых побуждений лишь с одной целью — помощь другим людям. Простыми словами — мольфарство его привлекало больше, чем то, ради чего был рожден. Четыре года назад разговор с Котляревским был коротким — Тарасу просто не дали уйти. Он, конечно, не думал, что преподаватель его Святой, но чтобы оказаться такой изворотливой крысой… Теперь ему стало понятно, почему всё это время, все эти года, Ивана не ловили. Надо же, Шевченко и представить не мог, что его детский недуг мог оказаться его даром. Он всего лишь думал, что страдает от галлюцинаций с самого детства, а кошмары выступают отголосками его прошлого. Получается, его мама… Это действительно была лишь его вина. К сожалению, с этими же месяцами мальчишеская тяга к спиртному только усиливалась. Спал и видел как выпивает, чтобы предать разум помутнению минутному. Отвергал он голоса тех, кого слышал и слушал, стараясь заглушить и расслабиться от эсперовского дара. А когда не пил, то превращался Шевченко в бомбу замедленного действия, что с каждой минутой приближала скорое самоуничтожение. Хоть Тарас и думал, что нашел то место, для которого был предназначен, радостно ему от этого не было. Всё не то и всё не так. Вороной начал пропадать чаще, не возвращаясь «домой» каждую ночь. Сейчас, когда разговоры с преподавателями дошли до университетов, Коля был первый в списках на бюджетное поступление в хороший вуз в стране. Котляревский пообещал ему, что при желании, Вороной легко сможет вырваться из этой ненавистной клетки и поступить аж в саму столицу. Проблема была лишь в том, что жизнь его, как и всех остальных оставшихся в лагере, ему не принадлежала, а по какой-то причине поручителя он искать и не собирался. — Почему ты не уехал, когда мог? — Тебя оставлять не хотелось. В том году ситуация становилась всё хуже. «Вышки» вдруг внезапно осознали свою ошибку, а потому начали избавляться от украденных в свое время одаренных со скоростью света. Они — расходный материал. Они — не люди. Но и свободы мы им не дадим — не заслужили. Сначала, почти двадцать лет назад, это были лишь изолированные случаи — истории, рассказываемые шепотом в темных уголках, словно предостережения от зловещего будущего. Дети, чьи-то мужья и жёны, родители, старики — и все соединенные тонкими нитями своих дарований. Однако, их таланты стали зловещим проклятием в глазах власти, ставшей рабом своих собственных страхов. По всей стране пронеслась волна похищений, словно тень, окутывающая сердца и умы. Одаренные были лишены свободы и человеческого достоинства. Им не предоставлялось выбора — они становились рабами в руках тех, кто не мог понять их истинной ценности. А вот теперь от громких возгласов и жестоких мер осталась лишь пугающая тишина. Страшная. Очень страшная тишина. Гнусное правительство, обволакиваемое собственной тиранией, не могло остаться равнодушным к кровавым следам на своих руках. Однако, оно и не желало признавать своих злодеяний, предпочитая молчание и ложь. И тишину, конечно же. Молчали все. Люди, дома, леса, поля, море. Города, поселки, дороги. Тогда начался медленный путь искупления через темные аллеи предательства. Одаренные исчезали, один за другим, под покровом ночи, под взглядом равнодушных свидетелей. Их крики затихали в безмолвии, их дары гасли во мраке безысходности. Исчезали. Умирали. Убивали. Травили. Спокойную, как морскую гладь, тишину, в этом небольшом городке нарушали всего четыре раза. — На площадь! — Вороной резко влетел в комнату, тяжело дыша. Несколько пар глаз обратились к запыхавшемуся Коле, но проигнорировали его громкие возгласы. Подорвались с мест лишь Шевченко и Франко, быстро поравнявшись с другом. — Коленька? — опасливо наклоняется к нему Ваня, махнув в воздухе синей копной волос. — О чем ты? — На площадь, быстрее, — не переводя дыхание, хрипит Вороной, хватаясь руками за рукава их кофт. — У нас нет тут никакой площади, Коль… — останавливает его Тарас, искоса глядя. — В город! В город на площадь! Быстрее! — крылья его подрагивают, а сам парень трясется, с мольбой в глазах ища помощи. — Да что случилось? — раздраженно фыркает Шевченко. — Леся! Леся! — цедит Вороной, таща их к выходу. — Что… Леся?.. — Франко останавливается, испугано оглядывая то брюнета, то блондина. — Её сейчас повесят, долбаебы, блядь! Быстрее!!! Как бы быстро они не мчались к городу, саму процессию им было не остановить. Толпа, собравшаяся вокруг импровизированного эшафота, не подпускала близко. Крики были бесполезны, протесты тоже. Лесю повесили в этом же часу. Девочку подставили нагло и подло. Видите ли, кто-то узнал, что она оказалась выкупленной одаренной, так ещё и продавала свои эсперовские услуги! Только Коля, проследив за повешеньем подруги детства от начала и до конца был… спокоен. Он был спокоен даже на выдуманных после похоронах. Вороной показался бесчувственным, каким и должен быть любой птенец, которому вырвали крылья. И как же больно было, когда спустя месяц это выражение перестало быть метафорой. — Нет, стоп, хватит. Я не могу. — Да, чего-то я загнул… Как мы нашли бездыханное тело Вани тоже вспоминать не будем? — Ты, что, издеваешься?.. — …А про крылья всё-таки послушаешь? В тот злополучный день Джессика была вся на взводе. Бегала по комнате, запрыгивала на холодную постель Вороного и скулила, закрыв большими ушками мордочку. Пустота дней, иронично, наполнена определенными нотами ипохондрии и острой обыденностью. Осознав, что за пару минут тот осушил целую бутылку пива, Шевченко встрепенулся. Скулеж его любимой дворняжки ужасающе пугал. Коли не было «дома» уже три дня. Думал Тарас сначала, что Иван дал «вороненку» очередное задание или тот засел у себя где-то в тайном логове, ставя эксперименты. Вот только нигде его не было, а Котляревский сам искал Николая по всему пригороду и даже области. Пропал. — Джесси, маленькая, — вздыхает Тарас, подзывая дворняжку к себе. — Его не могли забрать, это же Коля… Он выбирается из любой передряги. Тарас ощущал, как безмолвие тяжело легло на его плечи, словно бремя невысказанных слов и несказанных прощаний. Очень не хотелось верить в то, что Колю постигла та же участь, но… В тени прошлого всплывали образы их совместных мгновений, смешанные с тенью страха и бессилия. Он помнил смех, и радость, и мечты — все те моменты, когда они разделяли свои мысли и свои боли. — Ха-ха-ха! А я ведь действительно выбрался! — Вот и нахуй ты такой момент прерываешь? — А я передумал. Не хочу вспоминать. — Было… больно? Ты не разговаривал со мной месяц после того, как вернулся. — Давай мы пропустим это. Может, вспомним, как ты сжег пригород и поубивал всех вышестоящих? — А давай без давай.Чи верну я тебе, чи верну я тебе, А чи буду весь вік туманіти? Не вернути тебе — загубити себе… Боже мій! Пожалься на діти!..
4 года назад.
Закарпатская область.
— Скажешь что-нибудь?.. — … — Коль?.. День опять окрасился в серый, как и каждый, на протяжении двух лет. В этот день, восьмого марта, шел снег. Падал огромными хлопьями, припорашивая небольшую дорожку, ведущую из леса к охотничьему домику около гор. Джессика тихо и старчески сопела под деревянным кухонным столом, пока Шевченко, задернув штору, прошелся по дому туда-сюда, тяжело вздыхая. Завтра девятое число. Солнце в Рыбах, Луна во Льве, Меркурий в Овне. Завтра Шевченко будет справлять своё двадцатилетие и ему неописуемо безразлично. Лет в пятнадцать ему казалось, что в двадцать у него будет всё, о чем он мечтал — свобода, работа, личный дом и близкие друзья под боком. Да, это исполнилось, но не совсем в том ключе, в котором ему хотелось бы. Он свободен, живет вместе с Колей и Джессикой в личной домишке, у них есть стабильная работа и работающий холодильник, но нет ощущения того, что Тарас на самом деле счастлив. Деревянные стены их дома давно потускнели, покрытые пластом времени и забвения. Отдельные доски были выгнуты, словно тяжелым бременем годы давно нависли над этим местом. Свет, пробивающийся сквозь треснутые окна, мерцал. Влажный, гнилостный запах дерева и плесени проникал в каждый уголок. Даже спустя около двух лет здесь — им не хватало средств и сил привести свое убежище в порядок. Главное — было тихо и про них никто не трепался. Перила, ведущей на второй этаж, лестницы, иссечены временем, а ступени скрипят под тяжелыми шагами. В углу нижней комнаты стоял старый камин, чей дымоход гудел, словно жаждущая труп могила, готовая поглотить все забытое прошлое. Сгорбленные тени, бросаемые лучами света, танцевали по стенам, словно призраки, рассматривающие новых обитателей с недоверием. Шевченко теперь знал наверняка — это всего лишь иллюзия. Каждый щелчок дров в камине, каждый скрип деревянных половиц создавал ощущение, будто время остановилось, а жизнь в этом доме была лишь бессмысленным повторением того, что уже произошло. Серо, сыро и неуютно. Впрочем, им к другому и не привыкать, но всё же, Тарас иногда мимолетно думал о том, что в приюте было приятнее. Там тебя кормили и поили, а тут еду ты себе добываешь сам. К взрослой жизни, в его понятии, бытовухе, его там не готовили. Да и сам парень всё ещё не мог оправиться от случившегося. Два года пролетели по щелчку пальцев, а он всё не может отпустить. Леся с Ваней приходят к нему во снах не в самом лучшем их виде, а выжженный дотла город — лишь его рук вина. Ох и молва пошла. Шевченко, конечно рад, что его ярость помогла начать свергать старую власть, защищая одаренных, но почему его сделали главным лицом этого события — не понимает. Стук в дверь. Шевченко хмуро глядит на настенные часы — обед. Коля бы не вернулся так скоро с работы, а это значило, что их обитель посетил нежданный гость. Секундная стрелка своим непрерывным тиканьем начинает действовать ему на нервы. Поставив полупустой стакан на кухонный стол, Тарас прошмыгнул к входной двери, прислоняя к ней ухо. Тихо и вновь стук. Тарас устало вздыхает, отпирая замок. «Будь, что будет», — проносится в его голове. Если за ним пришли, он готов дать отпор. Если это заблудившиеся туристы, он поможет и выведет их на проселочную дорогу. Парень аккуратно отпирает дверь на расстояние небольшой щели, выглядывая одним лишь глазом и, оттого, что взгляд резко упирается в чью-то мужскую грудь, Шевченко плавно поднимает взгляд выше. Мужчину, стоящего перед ним, он видит впервые и исходит от этого таинственного незнакомца странная аура. Вскидывая вопросительно бровь, парень фыркает себе под нос, когда незнакомец тут же приветливо ему улыбается широченной улыбкой, пальцами поправляя очки с красными стеклами на носу. — Вам что-то подсказать? — спрашивает тот на русском, ещё раз быстро пробежав взглядом по плечистому мужчине. — Да, — отвечает тот на странно-ломанном русском, с изворотливым акцентом. — Я… плохо говорить на русском. — Українська? — переспрашивает Шевченко, прищурившись. — English? — улыбчиво и невинно вновь спрашивает тот. Тарас обреченно вздыхает. Он отрицательно машет головой, поджимая губы. — Вы заблудились? — произносит по слогам Тарас, открывая входную дверь шире. — Вам нужна помощь? — Я ищу, — медленно произносит незнакомец-брюнет, стараясь подобрать правильные слова, но по его выражению лица мольфару становиться видно, что выходит это крайне плохо. — Дорогу? — задает вопрос Тарас, обозначая жестами тропу. — Вы заблудились? — Да, — уверенно кивает брюнет и его лицо вновь озаряет пугающая улыбка. — Ох, — Шевченко потирает пальцами переносицу, неохотно кивая. — Я провожу, то есть, я помогу вам. Подождите. Парень хватает с вешалки меховую жилетку из овчины и выходит на порог, захлопывая за собой дверь. Поворачивает ключ дважды, засовывает ключи в карман и аккуратно кивает заблудшему туристу, зовя за собой. Вздыхает обреченно. До трассы от домика в лесу идти им около получаса. И каким это таким образом этот иностранец зашел так глубоко в дебри? Расспрашивать было бессмысленно — они просто друг друга не поймут. Первые десять минут шуруют они сквозь снег и посадку молча. Тарас лишь чувствует пристальный взгляд на своей спине, но оборачиваясь, мольфар застает глупую и одновременно пугающую физиономию заблудшего. Красные стекляшки вместо линз перекрывают его глаза, их цвет и даже направление взгляда. Но Тарас знает, что тот смотрит прямо на него, стоит ему только отвернуться и продолжить путь. Завидев трассу, Шевченко вновь напрягается всем телом. На обочине одиноко покоится старая, раритетная машина. Прищуривает взгляд, изучая номера: GB и так далее. Хмыкнул настороженно — его неожиданный гость в столь заснеженный день оказался британцем. Шевченко разворачивается к нему, спрашивая членораздельно: — Ваша машина? А черноволосый британец тягостно молчит, улыбаясь. — А-э… Car? Неизвестный лишь спокойно начал поправлять воротник своей вязаной водолазки, не переставая давить жуткую лыбу. Тарас обреченно вздыхает, хочется ему поскорее убраться отсюда обратно домой. Да и Джессика в последнее время стала совсем плохо себя чувствовать, за старушкой нужно присматривать. Внезапно, брюнет заговорил тихо, на русском: — Тарас Шевченко, да? У меня есть к тебе предложение. Уделишь часик? — Извините?.. — почти беззвучно хрипит Тарас, ошарашенно глядя на того в ответ. — Меня зовут Джордж Оруэлл, — во все белоснежные тридцать два улыбается тот. — Теперь-то ты меня понимаешь? И как? Помех нет?***
Стоя около собственной входной двери на узком пороге, Тарас нервно сжимает-разжимает руки в кулаки. Впивается короткими ногтями в свои же ладони, отрезвляя разум. «Плохо говорю на русском», — ага, конечно! Несколькими минутами ранее у этого незнакомца даже акцент начал пропадать, когда он во всех красках начал рассказывать о том, для чего и почему этот загадочный Оруэлл искал Шевченко. Злило и раздражало до теплых огоньков на кончиках пальцев.«Если знать, как использовать — никаких сложностей».
«Я выкупил тебя».
С другой же стороны — его предложение, как раз то, что Тарас пытался найти все эти годы. Ему, и правда, даже нечего терять. Сбежать от серости и мук, придать своей жизни и силе новый смысл. Мольфар всё для себя решил ещё по дороге к дому: он согласиться на предложение этого мутного британца. Сложнее всего ему будет сейчас, когда он зайдет в прохладный дом, ведь Коле нужно будет многое объяснить. Тарас вздохнул, думая о том, что Вороной поймет его, как никто другой. Да, к сожалению, их дороги в этот же миг разойдутся, но блондин уверен на 100%, что Коля лишь понимающе кивнет и порадуется за друга. Он поймет. Он же поймет? Когда дверь распахнулась, вечер встречал своим последним вздохом. Неловкая улыбка натянулась на лицо, когда Шевченко тут же заприметил на кухне спину Вороного. Тарас не мог дождаться момента, когда поделится новостями с верным другом, который всегда был рядом, разделяя с ним радость и горе. Правда, что-то смутило его в одно мгновение, но блондин так и не мог понять, что. Пройдя через дверной проём, где царил теплый полумрак, Шева быстро зашагал в сторону малюсенькой кухни, чем привлек внимание Коли, заставляя обернуться. И в тот же миг радужные мечты о понимании и важном разговоре рассеялись, как дым, и Шевченко наконец ощутил нависшую в помещении тишину. Стоя в углу, Коля, несмотря на тень усталости, встретил его взглядом, полным теплоты. Тарас вздрогнул, ощутив нечто необычное в этом молчании, и ступил ближе, словно ступая на освещенную землю. — Коль? — аккуратно спрашивает Тарас. — Что-то случилось? Однако в ответ на вопрос он встретил лишь грусть в черных глазах. Вороной опустил взгляд в пол, тихо промолвив: — Она умерла. Мне жаль. Тарас остановился, словно его сердце замерло в этот самый момент. Взгляд его блеснул непониманием, затем медленно помутнел. Слова таяли на языке, и лишь тихий вздох пронзил тишину. Шевченко аккуратно глянул под кухонный стол — Джесси лежала на своей подстилке, спрятав нос в пушистые лапы, накрытая кусочком старого одеяла. Вот только не сопела и не двигалась. Не дышала, посмертно застыв в такой позе. И в комнате, наполненной приглушенным светом, который казался теперь пустым и нагнетающим, зазвучала несказанная печаль. Сумерки окутали долину своим мягким покрывалом, словно приглашая к покою и тишине. В сердцах боль, души пронзала тень утраты. Джесси ушла, даже не тявкнув напоследок. Джессика была не просто собакой. Она была той, кому Вороной посвятил свою первую написанную песню. Она была надеждой в тяжелые дни, верным другом в моменты радости, и бесценным компаньоном в их приключениях по морскому пригороду, пустынным лесам и долинам. Она разделяла с ними практически каждый осознанный миг своей жизни, была свидетельницей их смеха и их слез. Но в этот вечер, кроме таинственного гостя, пришла горькая тень прощания. Джесси ушла из жизни, оставив лишь пустоту и тоску. Коля и Тарас не были бы собой, если бы решили оставить свою верную подругу без достойного прощания. В тишине мартовского вечера, когда звезды начали медленно появляться на небе, они взяли лопату, собачку на подстилке и мягкое покрывальце. Следуя вверх по каменистой тропе, они безмолвно, каждый сам для себя, вспоминали каждый момент, проведенный с дворняжкой: ее беспечные прогулки по полям, ее веселые лаяния, когда они возвращались домой, и ее преданные взгляды. Каждый удар лопаты бил словно по сердцу, но они не останавливались. Они заслужили этот момент прощания, чтобы дать Джессике последний дом, достойный ее преданности и любви. Закопали собачонку, укрыв могилу ветвями душистой ели. Странно, что всё это они проделали и слова друг другу не сказав. Вернувшись домой, Шевченко тут же выуживает бутылку дешевого пойла из гудящего холодильника. Вороной тихо стоит в сторонке, поджимая губы. Паршиво на душе. Паршиво от того, что их больше не встречает тонкий, собачий лай. Ещё и навязчивая мысль всё не покидает его — они с Шевченко больше, чем друзья. Они семья. Тарас для Коли намного больше чем лучший друг и второй наконец примирился с этой мыслью, бесповоротно и окончательно. Он признается. Он ему скажет. Точно скажет. В этом нет ничего зазорного и постыдного. Тарас поймет, точно его поймет. Вороной проглатывает страх и панику вместе с вязкой слюной. Оборачивается. — Мне нужно тебе кое-что сказать, — начинает Коля, подходя ближе. — Мне тебе тоже, — сухо отвечает Тарас, глядя себе под ноги. Вороной замирает настороженно, смиряя того недоумевающим взглядом. Внутри загорается маленький огонек — а вдруг… они хотят поговорить об одном и том же? У Коли замирает сердце, в моменте перехватывает дыхание, а лоб обливает холодным потом, на который предательски липнут длинные черные волосы. Вороной не даёт этой надежде потухнуть, а позволяет пламени потихоньку разрастаться. Момент довольно подходящий. Николай, опьяненный чувствами, таившимися глубоко-глубоко, почему-то теперь полностью уверен, что хотят они друг другу сказать то же самое. — Оу, да? — хихикает нервно себе под нос тот. — Ну… тогда, ты первый. Или… можем вместе? Шевченко смиряет друга недовольным взглядом, показывая, что ему не до ироничных подколов и шуток, и просит он от Вороного всей серьезности. Коля покорно и понимающе кивает, наблюдая за тем, как Шевченко куда-то резво направляется из кухни, а возвращается спустя минуту, спускаясь со второго этажа с небольшой дорожной сумкой. — Шев?.. — аккуратно спрашивает брюнет по сокращенной фамилии. — Коль, я… — тот кидает сумку на скрипящий диван, останавливаясь рядом. — Уезжаю. Внутри словно рубильник перемкнули. Николай настороженно замирает, хмуря густые черные брови. Моргает быстро, высказывая замешательство. Тарас, поджимая губы, глядит на друга грустно и устало. — Пока ты был на работе, меня кое-кто нашел, — неспеша продолжает Шевченко, ступая к парню ближе. — Он… собирает одаренных с необычной и мощной силой для одного важного дела. Что-то связанное с мировым правительством?.. И платит хорошо, так что… — Как ты собрался покинуть страну без документов? — первое, что выпаливает Коля. — Ты не забыл, что мы с тобой до сих пор не освобождены? — Да, он… об этом тоже позаботился, — кивает тот, легко вздыхая. — Этот мужчина меня выкупил. — Оу, — опешил Вороной, вскинув брови. — Правда? Я так рад за тебя… — Я знаю, — вновь вздыхает Тарас. — Но именно поэтому я не могу не поехать. И уезжаю я уже через полчаса. — Оу… — повторяет Коля, грустно улыбаясь. В любом случае, даже если Вороной не наберется смелости и не скажет, он будет любить и у будущего алтаря, и у могилы, всегда, покуда будет помнить о Шевченко, пока в саду не ссохнут все яблоки и сливы, пока не покроются пылью следы. Он будет помнить о нём в болезни и даже в дурке, он будет помнить, даже если не помнит мир. Коле лишь хочется, чтобы, пожалуйста, Тарас был к нему более чутким, был таким, пока планета вертит круг, пока бьётся сердце в унисон. Все эти года Шевченко просачивался сквозь двери, в щели оконных рам старых трёхэтажек. Неслышно ступал по коридору, старался не скрипеть половицами, чтобы не будить Колю после тяжелого дня. И Тараса толкала Вселенная, всё вперёд и вперёд. Хотела столкнуть его. Шевченко — гонимый ветрами и людьми. Человек — зеленая долина, бурная горная река, тысячеликий и многогранный. И их теперь не связывает ровным счетом ничего, кроме общей планеты и одинаковых воспоминаний из детства. — А у тебя там что? — спрашивает Тарас, скрещивая руки на груди. — А? — выныривает из мыслей Коля, встревоженно округляя глаза. — Что ты сказать хотел? Вороной вновь замирает, тяжело набирая побольше воздуха в легкие. И тут его сознание настигает поистине ироничная мысль — терять ему, собственно, больше нечего. Ему бы лишь попробовать ухватиться за эту возможность и не потонуть в пучине одиночества. Глубокий вдох, выдох и: — Я тебя люблю. Шевченко аж дергается от такого заявления, неловко пропустив смешок. — Ну, я тебя тоже, по-дружески, — отвечает он. — Если ты хотел сказать таким способом, что будешь скучать, то выражение… — Нет, Тарас, — уверенно перебивает тот. — Я тебя люблю. Кохаю. Je t'aime. Шевченко подозрительно ссутулился, вздернув носом раздраженно. — Эм…чего? — Тарас машет головой отрицательно. — Как… парня? — Нет, как столовую поварешку! — в моменте вспыхивает Вороной, но моментально успокаивается, переходя на спокойный тон. — Да, Тарас, я тебя люблю. — И давно… у тебя это? — бурчит Шевченко себе под нос, делая небольшой шаг назад. Иногда кажется, что в Шевченко нет ни стыда, ни совести. Сам факт того, что его лучший друг испытывает к нему подобные чувства, его пугает и отворачивает. Он верит Коле, он знает, что тот никогда его не обидит, но… не значит ли этому, что самому Тарасу придется это сделать? — «Это» что? — нервно спрашивает Вороной. — Ты так чувства обзываешь? — Чувства? — переспрашивает тихо. — Я… никогда не замечал за тобой… ну… этого. — Не замечал?.. Естество их переворачивается с ног на голову. Уютные четыре стены, ставшие для них спасением и домом в трудные времена, отдают небрежным холодом. Кажется, что сам дом постепенно начинает терять прежнюю теплоту. — В любом случае, я скоро уезжаю, — сухо отвечает Шевченко, отворачиваясь от бывшего друга. — И? — непонимающе обращается к нему Вороной. Это было не просто отсутствие звуков в доме, а тягостное чье-то незримое присутствие, которое висело в воздухе, как тяжелый туман, подавляя любые попытки заговорить. Словно сама Судьба стояла в комнате рядом, затаив дыхание. Тарас неловко повернулся к парню: тишина давила на него, как свинцовое одеяло. Он прочистил горло и открыл рот, чтобы заговорить, но слова застряли комом. — Почему ты молчишь? — повторяет Коля. — Я уезжаю, так что это не имеет смысла, — прочистив горло, отвечает Тарас, отворачиваясь. — Что…? — опешил первый. — Не имеет смысла? — Ну… да, — легко и непринужденно ответил второй. — Ты уезжаешь, а мои чувства для тебя не имеют смысла?! — внезапно, просто не выдержав, Вороной сорвался на крик, дернув парня за рукав кофты. — Коль, ты… В комнате воцарилась ошеломленная тишина. Николай, известный своим спокойным поведением и мягким характером, внезапно сорвался. Его голос, обычно напоминающий нежный шелест листвы в какофонии огромных мегаполисов, разразился как гром посреди тихого весеннего вечера. — Хватит тыкать! — крикнул он, посмотрев в голубые глаза. — Тебя хоть что-то вообще волнует кроме самого себя? Ты думаешь, я пожертвовал всем ради нашей с тобой дружбы, не испытывая при этом никаких чувств? — Что ты… Но скрываемое годами негодование и речевой поток было уже не остановить: — Ты думал, что в шаманизм я тебя пригласил и позволил о нем узнать только из-за дружбы? Договорился с Иваном за тебя только потому, что мы, ебать, друзья невъебенные?! Или в университет я не поступил только потому что не захотел, и в той дыре мне было лучше?! Или крылья мне вырвали из-за тебя, потому что у меня в жопе «дружба — это чудо» заиграло?! Его слова, резкие и неожиданные, прорезали воздух с такой интенсивностью, что у Шевченко побежали мурашки по спине. Для тех, кто никогда раньше не слышал, как он повышает голос, это было все равно что наблюдать за пробуждением дремлющего вулкана — проявление эмоций, от которого бросало в дрожь. Глаза расширились от шока, когда смотря на Колю, Тарас внезапно услышал вещь слишком его пугающую. — В каком смысле… крылья? — робко вопрошает Тарас, осознавая, что во рту пересохло всё. — Да потому что это тебя повесить хотели, идиот, а не меня! — кричит ему в лицо Вороной, отчаянно стуча по груди. — Схуяли им меня трогать, я был святым! А ты, черт возьми, Шева, только и делал, что подставлялся и тихо не сидел! Когда ты начал о Лесе говорить, они ещё думали, но когда ты после Вани взбесился! А я подставился! Заступился за тебя! И что? Еле отпустили живого, только крылья вырывали с особой жестокостью! Ты думаешь, я так поступил, потому что, сука, ты мой друг?! Вороной — ураган, сметающий всё на своем пути. Царь лесных зверей, в особенности черных, внушающих ужас, птиц. А без крыльев он стал беспомощным, жалким и облезлым птенчиком, выпавшим из гнезда. Крылья его были и защитой, и оружием, и ловким инструментом. Когда Коля вернулся в лагерь весь побитый, исцарапанный и без крыльев — у Тараса сердце в пятки провалилось. Ему было так жаль. Ему так хотелось помочь. А теперь, оказывается, и это тоже была его вина. Крепко сцепив зубы, Шевченко отпрянул от друга, нахмурившись. — Коля… Будем откровенны, — тихо начал тот, исподлобья глянув на сожителя. — Я тебя об этом никогда не просил. — Что?.. — в моменте растерялся Коля. — Я даже думать не мог о чувствах к тебе, не говоря о твоих, — продолжил по нарастающей. — Про крылья ты мне нихера не сказал. И мне из-за твоих заскоков и не нужной преданности в пидораса обращаться или, что? Ты меня прости, но я… — Да твою мать, Тарас, что ты несешь? — фыркает Вороной ядовито. — Ты решил меня совсем одного оставить? Джесси умерла, а ты… — Она ушла внезапно, — отрезает Тарас. — А ты, типо, съебаться с каким-то идиотом спасть никому ненужный мир месяц назад решил? Воздух потрескивал от ярости, слова брюнета отражались от стен с такой силой, что не оставляли места для непонимания. Но под поверхностью гнева скрывался глубоко запрятанный страх — невысказанный ужас, который дремал в нем слишком долго. Страх быть неуслышанным, быть отброшенным и проигнорированным — страх, который наконец вырвался на поверхность, требуя, чтобы о нем вспомнили и удостоверились. — К твоему сведенью, я у этого идиота выпросил кое-что и для тебя, — бросает Шевченко, тяжело вздяхая. — Что же? — спрашивает Вороной, пренебрежительно глядя ему в глаза. — Я теперь твой поручитель, — говорит он, далее поясняя: — Я тебя выкупил. В комнате воцарилась тишина, отголоски Колиной вспышки застыли в воздухе, как напоминание о хрупкости. Вороной стушевался, недоверчиво, нет, просто ошеломленно глядя на возлюбленного. — Ты свободен, Коль. Полностью, — неслышно молвит Тарас. — Я ещё попросил продлить аренду дома, вдруг что. Ты можешь податься куда угодно, на все четыре стороны. Учишь французский? Подавайся на филологию, твои законные документы тебе скоро придут по почте. — Ты идиот? — с нескрываемым отчаяньем интересуется тот. — Что?! — в моменте утихшую ярость подхватывает Шевченко. — Это была твоя мечта, говна ты кусок! — Тарас… Это была твоя мечта, — закусывая внутреннюю сторону щеки, пожимает плечами Коля. — Из всех нас именно ты больше всего хотел свободы. Куда я пойду? Я не умею жить по другому, я… да я всю жизнь тебе посвятил. — А чего же ты хотел тогда? — цедит раздраженный мольфар, вскидывая вверх гневный взгляд. Коля ступает ближе. Потихоньку, боясь спугнуть. Подходит запредельно близко и от этого у Шевченко кишки начинают завязываться в узел. — Захищати, — плавно переходит тот на украинский, выдавливая из себя наподобие улыбки. — Я завжди буду захищати тебе. — Чего это ты на родной перешел? — фыркает Тарас, всё же отступая на шаг назад. — Вспомнил нашу первую встречу, только всё было наоборот, — грустно улыбается Вороной. — Хотел, чтобы эти слова были на родном. — Коля, ты свободен, — отчеканивает Шевченко, направляясь к сумке. — Меня не нужно защищать. На его слова Николай вздыхает обреченно и потерянно. Какой же он идиот! Просто всемирный дурак! Конченный псих! Вороной не может оставить сейчас всё, как есть. Ему отвратительно. Больно. Но понимает, что и Шевченко тоже. Они — взаимная неприязнь к друг другу, а черноволосый не хочет, чтобы так было! Должно же быть что-то, что поможет исправить ситуацию? Но что? Где? За что ему хвататься?! — Возьми меня с собой! — выпаливает Коля, хватая мольфара за руку. — Я… я пригожусь, правда. Так своему незнакомцу и скажешь. — Вороной, пожалуйста… — начинает Тарас, но тут же его прерывает звуковой автомобильный сигнал, проклятое «бип-бип». — Всё. Мне пора. Но тот сдаваться не намерен, Коля решает идти до последнего, даже если ему придется встать на колени и рыдая, умолять. Даже если придется вытерпеть ещё большую боль. Даже если придется умереть — он будет тянуть до последнего. — А вещи? — сглатывает слюну. — Вот, — кивает на диван Тарас. — Всего одна сумка? — А мне больше и не надо. — Тарас, подожди… — начинает, запинаясь. — Я… Ты… Мы… Но мольфар выдергивает свою руку из его, одним рывком подбегая к дивану и закидывая сумку на плечо. Уже даже не скрывает, что сбежать хочет побыстрее. Вороной догоняет, вновь хватая за запястье, в этот раз не только разворачивая того к себе, но ещё и притягивая. Последняя попытка, для него — роковая. Две пары сухих губ встречаются. Тарас, кажется, перед этим выдает вздох, похожий на предсмертный. Коля губами старается касаться возлюбленного очень нежно, но и справиться с бурлящими чувствами внутри катастрофически не может. Поцелуй в моменте становится до боли жадным. Шевченко, не разжимая плотно стиснутых губ, отталкивает Вороного. А потом… Пощечина. Звонкая, сотрясающая не только двухэтажный домик в горах, но и весь лес в округе. Только когда Вороной хватается за лицо, согнувшись отходя от мольфара, как напуганная собака, Шевченко понимает, что он только что натворил. — Ох черт, Коля, я не… Вороной пятиться назад, самому себе под нос хмыкая. Лицо вытянутое и бледное застилает привычная, вымученная и любезная улыбка. — Коля, я… — Тарас тянется к нему, но тут же останавливается, когда вновь слышит «бип-бип». — …Забудь. Несмотря на грубость, Вороной легко улыбается, опечалено искривив брови. Но как только двери суждено было закрыться, парень закрыл лицо руками, бесшумно опустившись на холодный пол. Коля свернулся в калачик, поджал к груди ноги и тихонько заплакал. Что же ему делать? И как он тут справится… совсем один?..31-е декабря. Наше время. Где-то в пригороде Йокогамы.
— М-да, — тянет Шева, отпивая из стакана обжигающую горло, прозрачную жидкость. — Я не знал, что ты тогда заплакал. — Так бывает, — легко пожимает плечами Вороной, раскачиваясь взад-перед на перилах балкона второго этажа. — Мне было больно. — Зато, при нашей следующей встрече ты сразу же меня простил, — хмыкает тот, облокачиваясь локтями на те же перила. — Даже не вспоминал. — При посторонних выяснять отношения? Ха, — засмеялся мужчина, заправляя расправленные длинные черные волосы за ухо. — Ни за что. — Да прям таки? — прыснул тот. — Ты был со мной сама любезность, Коль. — Да, — тянет Вороной, вздыхая. Черные глаза пожирают ночное небо, устланное яркими звездами. — Но ты не извинился. — А? Николай лишь спокойно улыбается в ответ, привычно щурясь. А ведь и правда — уже прошло четыре года с того момента, как Шева развернулся, грозно хлопнув дверью, а блондин так и не принес за это извинений. Казалось, зачем, ведь ситуация давно изжила себя, а они так, на долгую перелетную ночь глядя вспомнили, но для Вороного ничего не забылось, не скрылось пеленой. Ему до сих пор больно от его слов и иногда даже пробирает до костей, но игривый шутник никому об этом не расскажет. Лишь намекнет, и то, самому близкому и, по существу, виновнику торжества. — Прости, — шепчет Шева, всё прекрасно понимая. — Я, и правда, забыл извиниться. — Прощаю, — легко кивает Вороной, запрыгивая к другу детства обратно на балкон. — За всё прощаю. — За какое такое «всё»? — вскидывает ко лбу брови мольфар, недоверчиво делая очередной глоток. — И за всё недоверие, и за крылья, и за то, что оставил меня, даже за пощечину, — игриво перечисляет Николай, разжимая по очереди пальцы. — Но только за одно не прощу. — Поподробнее? — Шева хмуриться в моменте, ставя стакан на слегка притрушенный снежком пол балкона. — Ты разбил мне сердце, — с долей грусти мужчина улыбается, глядя на Шеву впритык. — А оно никогда не заживет. Шева, всё еще тщательно хранящий в глубинах своей души мрачные мысли по поводу себя и своих истинных чувств, застыл. Взгляд его встретился с Колиным. Долгожданное понимание начало расцветать, как нежный бутон цветка в весеннем саду, хоть и на дворе припорошила зима-метелица. Он долго скрывал свои истинные чувства, подавляя внутренний бунт, который терзал Шеву каждый раз, когда вспыхивал взгляд того, кто стоял перед ним. Слишком долго он строил стены вокруг своего сердца, опасаясь осуждения и непонимания. Своего собственного, в первую очередь. — Ты… дописал песню про Джессику? — робко спрашивает Шева, отворачиваясь. — Вот это ты вспомнил, — нервно хихикает Вороной, прикрывая рот рукой. — Вау, ха-ха… Сколько нам было? По шестнадцать? — Леся мне всё рассказала, — неожиданно произносит тот, оборачиваясь обратно. — Буквально в тот же вечер, когда я помогал ей прошмыгнуть мимо охранника. — Рассказала что? — Николай инстинктивно напрягся, вцепившись руками в подол мантии. — Что песня не про Джесси была, — хмыкает мольфар, легко улыбаясь. — Что ты написал её мне. Я, конечно, сначала не понял, но почему-то решил выписать себе слова по памяти, а когда через лет, так, шесть, когда мы с тобой перестали общаться, нашел среди вещей. — вдохнув поглубже и сделав паузу, он продолжил. — Перечитал. Понял. — Не бери в голову, пожалуйста, — Коля машет головой. — Мне было шестнадцать и я в тот момент только учился писать песни. — Зато, как искренне, — говорит Шева, всё не отрывая от Николая голубых глаз. — Ты… Ты можешь её дописать? Вороной внимательно вглядывался в его глаза, словно читая в них ответ на вопрос, который долго не находил смелости задать, а после выдохнул, задумчиво ухмыльнувшись. — Придется переписать, — поджимает губы, отводя взгляд. — Заново. — Тогда, — Шева вздыхает, делая к мужчине один шаг навстречу. — Давай и мы попробуем. Заново. — сглатывая слюну, теперь уже мольфар непрерывно пялит себе под ноги. — Знаю, разбитое сердце это не склеит, но я… тоже идиот. — Как мило, — хмыкает Николай, игриво склоняя голову на бок, а потом непринужденно отвечает: — Давай.Наше время.
Лондон.
Серебряные лучи зари проникают сквозь пелену тумана, придавая городу загадочное и мистическое обличье. Улицы, покрытые тонким слоем свежевыпавшего снега, сверкают под мягким светом уличных фонарей, словно тысячи бриллиантов разбросаны по тротуарам. Дома, выстроенные в георгианском стиле, выделяются своей элегантностью, и крыши их украшают изысканные узоры металлических водосточных труб. Люди, спешащие на работу или наслаждающиеся утренней прогулкой, облачены в теплые пальто, шарфы и вязаные шапки. Их шаги на тротуаре создают характерный скрип снега под подошвами, который звучит как музыкальное сопровождение этому утреннему балету. Парки лондонским утром устланы белоснежным одеялом, и деревья, лишенные листьев, выступают как статуи, увенчанные сверкающими кристаллами инея. Вдалеке заметен величественный Тауэрский мост, его стальные веревки переливаются отражениями первых лучей солнца. А ещё где-то там из баров выволакивают деток богатеньких чиновников, студентов и даже школьников. Лондонская элита, подобно заслоненным занавесом театральным кулисам, разворачивает свое представление в мире беспредела и привилегий. Этот блистательный цветной спектакль скрывает за собой жестокую реальность, в которой влиятельные и богатые считают себя выше законов и общественной ответственности. Члены этой элиты пронизаны высокомерием и безразличием к нуждам обычных людей, создавая свой собственный мир вокруг пафосных роскошных вечеринок и бессмысленных развлечений. Их круг знакомств — закрытый клуб, где принадлежность к верхушке общества определяет статус и влияние. Деньги и власть, как священные символы, становятся орудием манипуляций и контроля. Эта элита, несмотря на свой внешний блеск, далека от идеалов справедливости и равенства. Ее решения и резонансные сделки могут определять судьбы тысяч, но они остаются защищенными своей изолированной броней привилегий. А заправляет известной лондонской сволотой такая же сволота, только приближенная к самой Королеве — Орден Часовой Башни. Они, предаваясь потребительским наслаждениям и роскоши, теряют связь с реальностью, становясь узурпаторами общественных ресурсов и возможностей. Их роскошные резиденции становятся символами неравенства, а их действия — поводом для осуждения, ибо в их стремлении к богатству и власти они оставляют позади разрушенные мечты и лишенные надежд обывателей, которые становятся заложниками этой алчной игры на вершине общественной иерархии. И в районе Ноттинг-хилл, на 27 Лансдаун Уолк, в небольшом, по меркам здешних жителей, особняке, ситуация такая же. Раскачиваясь в дорогом кожаном кресле, мужчина задумчиво накручивает себе на палец блондинистую прядь волос, выпавшую из утренней гульки. Потом он будет нервно постукивать пальцами по резному деревянному столу, от предвкушения закусывая сухую губу. Его неестественно золотистая, яркая радужка глаз будет прожигать в «доносе» дыру, пока кто-нибудь из «его» людей не опровергнет то, что в нём написано. Джордж Оруэлл вернулся в Лондон, а вместе с ним и его верные собачки, коих он называет «Принцип Талиона». Сидевший в кресле мужчина ухмыляется, хитро и безнадежно, уже планируя в мыслях скорый визит к старому другу. Сидевший в кресле мужчина хмыкает, вспоминая былые деньки, скучая по временам, когда тот занимал должность Главного Королевского Ученого. Вставший из кресла мужчина, чье имя — Олдос Хаксли, застегивает позолоченные запонки на рукавах белоснежной рубашки. И он не просто надеется навестить своего старого ученика и «дорогого» друга, а и по возможности, выбить из него всю дурь. Итак, к вашему вниманию:Часть третья:
«И никого не стало».