Если бы ты знал

      Бреду среди деревьев в поиске Каната. В парке мы еще не встречались. В лесу, в кладовке, в библиотеке, в бассейне, в кафе, в машине, в городе, но не в школьном парке. Нахожу парня лежащим на траве. Так он даже походит на нормального человека, а не на тирана школы.       «Влюбленный школы», — как-то поправил он меня, и от этих воспоминаний шею вновь охватил жар.       — Канат? Почему ты не в школе? — задаю ему вопрос, когда вижу в глазах полную отрешенность.       — Я больше не буду ходить в эту школу. И ты меня больше не увидишь Эким, — утверждает Канат, приближаясь ко мне.       — Ты это хотел сказать? Это часть твоей игры или…       — Для меня это никогда не было игрой. Я влюбился в тебя, Эким.       Он говорит слова признания, и у меня в голове тухнет лампочка «лжет». Я верю ему. Верю каждому слову. Верю этим глазам, в которых начинают скапливаться слезы. Не верится лишь в одно — наш счастливый финал. Когда вокруг столько зла и злодеев, ты не можешь оставаться незапятнанным. Нам никогда не дадут покоя. Лейла, Азиз, Мелиса нас со свету сживут. При счастье окажется разве что Озан, ведь ему выпадет малюсенький шанс завоевать сердце бывшей девушки Каната.       — Нельзя, — шепчу в ответ, пожимаю плечами, пряча глаза. Нужно солгать: — Я не верю тебе. Мелиса…       — Мелиса знает. Я рассказал ей правду про нас.       — Про нас… — вторю ему, не в силах высказаться. — Невозможно.       — Не слушай слова. Слушай меня.       Он перехватывает мое запястье и кладет себе на грудь. Его сердце, точно колибри в золотой клетке, так и норовит выпорхнуть. Канат прав: все понятно без слов. Поднимаю на него растерянный взгляд, а он не ждет ответа. Он наклоняется ко мне и целует.       Его ладонь перемещается мне за ухо, и я совсем не могу выскользнуть из его рук. Не могу и не хочу. Закрываю глаза и отвечаю на поцелуй.       Нежный.       Трепетный.       Чувственный.       Волнительный.       Канат почти улыбается, когда мои губы приоткрываются, и я могу насладиться им сполна. Запретный плод, что я вкушала только во снах, открылся мне наяву. В нас столько нерастраченной нежности, что хочется поделиться ею со всеми вокруг. Мальчик, что скрывает доброту за семью замками, и девочка-герой сошлись, заигравшись в любовь.       Тепло растекается по телу, а коленки подкашиваются. Канат гладит большим пальцем по моей щеке, превращая меня в кошку, жаждущую ласки. У меня совсем нет опыта в этих делах, но мне не страшно рядом с таким учителем.       Вот бы это продолжалось целую вечность! Мы стояли бы в этом парке и целовались, а вокруг проходили люди, дни сменялись ночами, осень — зимой. Не хочу, чтобы время застывало, но этот момент хочу запомнить до мельчайших деталей.       Как синхронно бьются наши сердца. Как дрожат ресницы. Как кончается воздух в легких, и губы соединяются вновь после короткого вдоха. Как по коже разносятся электрические импульсы от малейшего прикосновения. Как искрится воздух вокруг. Как пылают щеки от мыслей, насколько далеко мы можем зайти.       Отстраняюсь первой. Сколько прошло времени? Минуты? Часы? Прижимаюсь лбом к его щеке — максимум, который позволяет мне мой рост. Но и этого достаточно, чтобы догадаться — пощечины в этот раз не будет. Прикрываю глаза в умиротворении, пытаясь восстановить дыхание. Мой партнер повторяет за мной.       — Ты чувствуешь то же самое, — не громче шепота выдыхает Канат то ли вопрос, то ли утверждение. Это так в его стиле.       — Мне сегодня приснился страшный сон, — признаюсь я, не отрывая ладоней от его груди. — Будто я тону, а твой брат не дает тебе меня спасти.       — Прости, не должен был загружать тебя нашими семейными проблемами, — вздыхает Канат, обнимая меня крепче.       — Я рада, что ты рассказал, иначе сошла бы с ума.       — Это ты сводишь меня с ума, Эким. У меня в голове все выключается, когда ты рядом проходишь…       — Но я же мимо прохожу, — прерываю я его. — Почему ты…       — Ты решительная, смелая, умная, неприступная. Очень-очень красивая.       С каждым эпитетом он сжимает меня в своих тисках все крепче. Я готова расколоться на миллион частиц, лишь бы он продолжал. Неприступность с каждым днем дается все тяжелее. Сердце давно взяло верх над разумом. Решительность и смелость испаряются, стоит мне утонуть в его глазах.       — Почему же ты не вернешься в школу в таком случае? — интересуюсь вполне серьезно.       — Когда папа сломал гитару, которую мне дедушка подарил, я понял, что в моей жизни не осталось ничего светлого. Ни одного доброго воспоминания. В школе я всегда был тем, кем меня хотели видеть. Как я и сказал — я устал. Наверное, я сломался вместе с гитарой. И если ты не вытащишь меня из этого дерьма, то…       Накрываю его рот ладонью, требуя замолчать. Иначе расплачусь вместе с ним. В голове пролетает десяток идей, но вслух высказываю лучшую.       — Идем со мной, — протягиваю Канату руку.       — Куда? — недоумевает он.       — Увидишь, — лукаво ухмыляюсь я, таща его за собой.       Готова прогулять школу, чтобы провести остаток дня с первым прогульщиком. Дожила! Но откровение за откровение: покажу Канату свое любимое место.       Ловко командую им, пока он ведет машину. Эта поездка отнюдь не похожа на предыдущую. Канат расслаблен, изредка натягивают улыбку, да и я не собираюсь плакать, чтобы вызвать в нем джентльменские порывы с платком. Открываю окно и подставляю лицо ветру. Мы уже выехали на побережье, и морской воздух окутывает соленым шлейфом.       Канат паркуется перед высоким маяком, вокруг которого нет ни души. Мы приехали. Я давно не была здесь. Не вижу смысла ходить сюда одной, с тех пор как отец оставил нас. Воспоминания и радостные, и одновременно полны горечи.       — Здесь красиво, — отмечает Канат, открывая мне дверцу, пока я вожусь с ремнем безопасности.       — Это ты еще оттуда не видел! — парирую его, принимая руку помощи и указывая взглядом наверх.       — Ты шутишь? Мы поднимемся? — с нескрываемым энтузиазмом восклицает Канат, щурясь от солнца.       Рассказываю ему про маяк, про то, что он давно заброшен, пока мы пробираемся сквозь небольшую дверь. Впереди — сотни ступенек винтовой лестницы. В способностях спутника не сомневаюсь: он сложен, как древнегреческий атлет. А вот меня папа нередко брал на руки ближе к концу восхождения. Но это того стоило!       — Часто здесь бываешь? — говорит Канат, идя чуть позади.       — Последний раз была с отцом, но он уже давно с нами не живет, — отвечаю ему, ощущая, как чувство стыда окрашивает щеки в красный цвет.       — Вот бы и мой нас бросил.       Нужно перевести тему. Мы ведь приехали исправлять ситуацию, а не усугублять ее. Эким, придумай что-нибудь!       — Совсем забыла, что здесь каменные ступеньки сменяются деревянными, — хмыкаю я отвлеченно.       — Я думал, ты ничего не забываешь, — двусмысленно отбивает Канат, поравнявшись со мной.       — Эту часть пути я проводила на руках, так что не удивительно, — хихикаю так мастерски, что по мне театр плачет.       — Тогда не будем нарушать традицию.       Едва проронив эти слова, Канат подхватывает меня за спину и колени, а я инстинктивно цепляюсь за его плечи. Наши лица вновь оказываются в опасной близости. Но в голове уже не витают мысли, чтобы он поскорее отпустил меня. Все совсем наоборот!       Обвиваю руками его шею и опускаю голову. Улыбка смущения расплывается по моему лицу. Хорошо, что я не обедала: немного облегчу парню задачу, пусть на мою хрупкую фигуру без слез не взглянешь, как говорит мама.       Для Каната это демонстрация силы, с чем он всегда успешно справляется. Вспомнить только наш первый танец! Он был настолько в себе уверен, что прижимал меня в железной хватке и не давал вырваться. Да кто бы еще пытался… Стоп. Я сказала «первый» танец? Звучит так, будто я надеюсь на второй…       Мы успешно преодолеваем последние метры и только в конце замечаем — дверь в смотровую кто-то запер! И кому же это понадобилось? Зря что ли мы столько добирались сюда?       Канат нехотя опускает меня, пока я разочарованно вздыхаю. На двери висит небольшой ржавый замок. Если приложить силу, то можно… Не успеваю оформить мысль, потому что наблюдаю за тем, как Канат легко снимает деревянное полотно с петель и оставляет его висеть на замке. Проход свободен.       — А что? Неужели думала развернуться и уйти? — невинно спрашивает Канат, пожимая плечами.       — Ты точно сумасшедший, — смеюсь во весь голос, проходя вперед.       — Ты меня таким сделала, не забывай, — весело доносится за спиной.       Качаю головой, пряча глупую улыбку. Мы выходим на обзорную площадку, с которой весь Стамбул — как на ладони. Вдыхаю полные легкие воздуха и прикрываю глаза от удовольствия. Волосы развеваются от ветра в хаотичном танце. Спиной ощущаю тепло, исходящее от подошедшего вплотную Каната. Он молча обнимает меня, а я упираюсь макушкой ему в шею, чуть отклонившись назад.       Так мы стоим несколько минут. Наверное, глаза Каната тоже закрыты. Здесь мы оторваны от всего мира. Здесь нам никто не мешает. Здесь до меня доходит, что я чувствую к парню за моей спиной, и сердце начинает биться чаще.       — Ты, как этот маяк, — еле слышный шепот накрывает меня мурашками. — Ведешь меня к свету.       — Канат…       — Я люблю тебя, — повторяет он, медленно разворачивая меня к себе.       Наш поцелуй реален, как и наши чувства. Игры кончились. Осознание этого набатом бьет в голову.       Канат целует меня и в машине, когда подвозит до дома. Я не могу противостоять ему и не хочу. Слова больше не нужны.       Глупо веду себя остаток дня, бесцельно слоняясь по дому. Мама еще не вернулась с работы. Даже странно, что она так задерживается. Пялюсь на фото Каната, что я сделала во время морской прогулки, когда слышу, как открывается входная дверь.       Телефон выпадает из моих рук после слов мамы, кого сегодня привезли в больницу.