О старших братьях замолвите слово

                           Уже с утра Чимин почувствовал себя неважно.       Ощущение разбитости и страшной усталости сразило сразу же, едва он успел приоткрыть веки и сообразить, где сейчас находится. И в придачу как бонус — ебучее дурное настроение с ужасающей головной болью. Идеальное начало дня — для полной картины только подцепить чего-нибудь не хватало. Будто проснулся после безумного и бурного веселья и теперь не в состоянии припомнить всех деталей прошлой ночи. А вдруг по пьяни был втянут во что-то грязное и безрассудное? Нет, такого быть просто-напросто не может. Чимин — хороший, правильно воспитанный мальчик, а не какой-нибудь развязный гуляющий бесстыдник с повадками распущенной дешёвки. Вечеринки с последствиями — это точно не его. Да и до всего подобного непотребства ему нет никакого дела, а разменивать себя направо и налево, чтобы только утолить голод и получить желаемое насыщение, в планы не входит.       Любовью заняться бы ему, но для него любовь между абсолютно разными людьми невозможна.       Единственное, что сейчас особенно заботит Чимина, так это способность вытерпеть ещё один мучительно адский день в ненавистной школе, в которую он вынужденно перевёлся в начале учебного года. И если ему снова удастся пережить несколько часов в здании, которое он с удовольствием спалил бы дотла, можно считать, что очередная миссия успешно пройдена. Чимин справился. Чимин выстоял и вышел сухим из воды. Чимин не позволил никому навредить себе и сам никому не навредил. По такому случаю разве что грех не открыть шампанское.       Не глядя на прикроватную тумбочку, Чимин нащупывает смартфон и подносит ближе к лицу. Занятия начнутся только в восемь тридцать, а на часах — грёбаные шесть утра. Естественно, глаз уже не сомкнёшь, не расслабишься как следует и не понежишься в тёплой кровати лишний часок. Нервный ком подступает к горлу в тот же миг, как только вспоминаешь, с чем сегодня предстоит столкнуться в очередной раз. Пора ступать на тропу войны — бой неизбежен, обстоятельства неизменны, а слабых и легко сдающихся не потерпят. Таков закон джунглей, и выживает здесь только сильнейший. Давно пора бы уяснить это.       У Чимина пухлые незацелованные губы с привкусом приторных грёз и порочных желаний — сочетание изысканное и редкое, оттого и уникальное. Не предвещающий ничего хорошего притягательный взгляд монолидных тёмно-карих глаз, способный забраться в саму душу, подчинить беспрекословно и сломить настолько, что плюнешь на собственную гордость. И вдобавок маленький перочинный ножичек в кармане брюк, что говорит о далеко не добрых намерениях. С такими мальчиками играть опасно, бросать вызов — самоубийство, а влюбляться без памяти — словно подписать себе смертный приговор. Возможно выкарабкаешься и уцелеешь, но с разодранным на куски сердцем. За невинной сладкой внешностью скрывается настоящее стихийное бедствие.       В шкафу припрятаны короткие юбочки и чулки с поясом и подвязками, а в самом низу — револьвер кольт в коробке из-под обуви. Ценный подарок от старших братьев. О неоднозначных пристрастиях и фетише Чимина никто не знает, а если и узнает ненароком — не поздоровится. Годами хранить тайну от близких приходиться совсем нелегко, но рассказать о себе и особенности, которой он стесняется и стыдится, вдвойне тяжелее. Чимин и с родными братьями, будь они у него, не смог бы поговорить откровенно, а сводные — чужие, хотя таковыми он их не считает. Ближе Чонгука и Тэхёна у него никого нет и не будет. А ложь во благо — отвратительное понятие, но лучшее из принятых им решений, как бы ненавистно оно ему ни было.       Каждое утро Тэхён подвозит Чимина в школу, провожает взглядом до входа в здание, а как только младший обернётся и помашет рукой напоследок, он одобрительно кивает. Но именно сегодня по уважительной причине старшего заменит Чонгук — неугомонный, чрезмерно активный и довольно разговорчивый молодой мужчина. С таким захочешь — не соскучишься. В его компании будет намного веселее и даже радостнее, хотя сейчас совсем не до празднества. Вечно угрюмый и чем-то недовольный, молчаливый и серьёзный Тэхён куда больше подходит по настроению и темпераменту. Однако торопиться Чимину некуда, ворота в учебное заведение ещё даже не открыты, в то время как старший быстро собирается на работу и вскоре выезжает раньше остальных в доме. Тэхён, как кажется Чимину, многого не замечает, погружаясь в собственные раздумья снова и снова, что есть хорошо, а вот Чонгук не упустит из виду ни одной промелькнувшей детали. А это и есть плохо.       — У этого засранца определённо липовый сертификат, — с неподдельной эмоциональностью делится Чонгук, активно жестикулируя и при этом не отрываясь от дороги. — Ты только взгляни, что Дон Су сотворил с моей рукой. Айщ-щ! Надо же было изуродовать такое искусство. Теперь я выгляжу как отсидевший уголовник с криво-косо набитыми партаками. Мочи? Мочи, как слышно? Ты здесь, малыш?       — А, что?       — Я назвал тебя малышом, а ты даже не возразил мне. Ты в порядке, Чимин-а?       — В полном.       — Честно?       — Честно.       — Нет, — Чонгук отрицательно мотает головой, начиная нервничать, и останавливается на светофоре, как только толпа людей ступает на пешеходный переход. — Ты не в порядке. Я вижу. И не пытайся водить меня за нос — ты же знаешь, со мной такое не прокатит. Выкладывай, в чём дело?       Чимин замечает, как напрягшиеся руки старшего сильно сжимают руль вплоть до того, что под смуглой кожей явственно проступают очертания вен, а пальцы не ослабляют хватку. Очень сексуально и вызывающе броско, да и сама картина поистине завораживающая: без восхищения любоваться его крепкими предплечьями и жилистыми запястьями — непростительное допущение. Но и при этом слишком легкомысленное поведение по отношению к старшему брату. Позволить разгуляться чрезмерно изощрённому воображению запрещено, и лучше вовремя остановиться и отвести взгляд прямо сейчас.       Что на него нашло? Что за мысли такие влезли в голову и заставили усомниться в себе?       Чонгук терпеливо барабанит пальцами по рулю, покусывает нижнюю губу и языком поигрывает пирсингом, хрустит затёкшей шеей и не отрывается от дороги перед собой ни на миг. Он всего лишь делает вид, что спокоен и сосредоточен на ней, хотя стоически ждёт ответа от Чимина и понимает, что не получит желаемого. Младший неуклюже тянется к автомагнитоле и тихонько включает любимую песню Тэхёна. Опять заиграло что-то из допотопных времён, но, как принято говорить, о вкусах не спорят. А этот маленький засранец пытается всеми способами увильнуть от темы и демонстративно отворачивается к окну. Показывает характер, надо же. И пауза затягивается, секунды кажутся теперь целыми пройденными минутами, и Чонгук переводит внимание на Чимина, обеспокоенно вглядываясь в профиль. Ему и не нужно видеть полностью всего лица, чтобы заметить, насколько младший бледен, болезненно вял и сонлив.       — Ну и? Долго будем играть в молчанку, Чимин-а? Мне это не нравится.       — Я допоздна просидел за учебниками, хён, — Чимин нагло лжёт, заламывая себе пальцы и кусая пухлые губы, начинающие безбожно краснеть. — Моя вина — долго бы не затягивал с домашней работой, выспался бы.       — Допустим, я поверил, — Чонгук не удовлетворён услышанным, но давить на младшего брата не смеет. — И всё же ответ меня по-прежнему не устраивает. Я волнуюсь за тебя, понимаешь?       — Я бы не соврал тебе.       — Чимин-а.       — Да, хён.       — Не отдаляйся от меня и в себе не смей закрываться, — Чонгук неожиданно смягчается, и тон его значительно меняется. — Можешь поговорить со мной, как это было раньше, до всех событий. Обо всём, о чём только захочешь. Мы же поклялись друг другу — никаких секретов. А когда ты был маленьким, то сразу бежал ко мне и Тэхёну, делился проблемами и просил о помощи, помнишь? И мы всегда заступались за тебя. В этом нет ничего постыдного.       — Но я больше не ребёнок, — возражает Чимин. — Я могу теперь и сам постоять за себя. Потому что мне есть, с кого брать пример.       — Я и не сомневаюсь в тебе, — Чонгук взлохмачивает волосы младшему брату и по-доброму улыбается. — Мой мочи. Трудно мне осознать, что в моей поддержке однажды ты больше не станешь нуждаться. Это больно, но ничего. Я люблю тебя и всегда буду. Ты же знаешь об этом?       — Знаю. Я тоже тебя люблю, хён. И… спасибо.       — За что это?       — За то, что тебе не наплевать на меня. Но со мной и правда всё в порядке, беспокоиться смысла нет.       — Как скажешь, Чимин-а. Как скажешь.       «Спасибо, что тебе не наплевать на меня» прозвучало куда хуже, чем простое: «Пожалуйста, мне нужна твоя помощь, хён». Лучше бы он произнёс именно это, чем ранящую слух и сердце благодарность ни за что. Чонгук нехотя отпускает Чимина — была бы воля, он повёл бы себя совсем иначе. Не позволил бы сегодня пойти в школу и повёз бы с собой, куда угодно. Будь то любимое кафе, где Чимин всегда заказывает клубничное мороженное с шоколадной крошкой, будь то парк аттракционов, где Чимин обожает стрелять в тире и выходить победителем, или обычный торговый центр. Сделал бы всё возможное, чтобы только отвлечь его, разговорить и выяснить, что же случилось. Но Чимин прав в одном — повзрослевшие мальчики в чрезмерной опеке больше не нуждаются. Отныне они сами решают свои проблемы.       А если утро с самого начала не задалось, значит жди беды.       Прямо на уроке Чимин ощущает ноющую боль внизу живота, и паника накрывает его с головой. Захлёстывает настолько, что в глазах мгновенно темнеет, и ноги, становясь ватными, кажутся не своими, чужими. Как же до него вовремя не дошло…       Он даже не помнит, как отпросился у учителя — всё будто в тумане.       Чимин закрывается в кабинке мужского туалета, дрожащими руками опускает брюки и видит на нижнем белье первые капли крови. Менструация как назло началась раньше положенного срока, и Чимина начинает неистово трясти, всего лихорадить и подташнивать страшно: осознание того, что при себе у него нет прокладки, выбивает из колеи окончательно. К кому теперь обратиться за помощью, и главное — как? Куда бежать и где спрятаться ото всех, если дома сейчас никого нет, а запасных ключей не найдёшь даже у соседей напротив? До конца занятий осталось четыре часа. Целых четыре сраных часа, длящихся будто бесконечность. И Чимину хочется плакать, да так, чтобы в голос и с надрывом. Хочется кричать от ужаса, громко и отчаянно, поскольку о секрете узнает каждый второй в школе, на улице и во дворе дома, где он живёт. И старшие братья… Вся правда откроется и им.       Надо же, истекать менструальной кровью прямо в кабинке мужского туалета. Как иронично подшутила над ним чертовка-судьба. Новая добыча для очередных ожесточённых издёвок и всеобщего глумления добровольно забрела в обитель кровожадного хищника или, скорее, заползла в опасную ловушку, изготовленную самими охотниками. А охотники здесь одни — старшеклассники — группка подлых тварей и отбитых моральных уродов, учащихся в параллельном классе. И если Чимин попадёт им в руки прямо сейчас — ему однозначно конец.       Он настороженно выглядывает через щель и с опаской прислушивается, надеясь не услышать знакомых голосов, и заодно успевает сорвать несколько бумажных салфеток, чтобы использовать вместо прокладки. Ситуация выходит из-под контроля ровно в тот момент, когда Чимин слышит, как в туалет входят несколько парней, и распознаёт отвратительные голоса. Принадлежат они тем самым двум из группки отмороженных, именно тем, кого Чимин всеми усилиями избегает и кому старается лишний раз не попадаться на глаза. Бежать некуда — западня захлопывается. Либо они вошли сюда за тем, за чем обычно ходят в туалет, либо…       — Пак Чимин! Сукин ты сын, мы знаем, что ты здесь! Выходи живее, мразь!       Сценаристы сериалов Нетфликса нервно курят в сторонке.       Он даже не успевает толком что-либо ответить и возразить, как вдруг дверь кабинки внезапно распахивается, а его самого грубо хватают за грудки, не давая опомниться, и вытягивают силком наружу. Ногой толкают по спине, прижимают к умывальнице и разворачивают лицом к себе. Низ живота предательски тянет, внутри всё ноет и скручивает от боли, и вдобавок хорошо ощущается, как сокращаются стенки влагалища, выталкивающие грязную кровь. Чимину кажется, что прямо сейчас он потеряет сознание и рухнет на колени перед ублюдками, но не дождутся — он выстоит. Пак Чимин может быть и не такой, как все остальные ребята, но дела это не меняет. Так просто он руки не опустит и будет бороться до самого конца.       — И что только Хёджин могла найти в тебе? — с ненавистью выплёвывает один из парней, имя которого Джиха — тупой коротышка с мускулами и со светлым шрамом на пол-лица. — Ты же на бабу похож! Что за морда такая сопливая?!       — Отпусти…       — Хорош брыкаться, падла, — присоединяется другой — Ке Гван, самый опасный из всей группы и больной на всю голову извращенец. — Мы девочек не обижаем, успокойся.       — До меня слушок дошёл, что ты трахал мою Хёджин, — шепчет Джиха и крепче впивается пальцами в воротник рубашки. — У меня за спиной, когда я ничего такого не подозревал. Понравилось?       — Сдалась мне твоя Хёджин. Я её и пальцем не трогал.       — А если я разобью тебе лицо о кафельную плитку, ты по-другому заговоришь или да?       — Попробуй, Джиха. Ты только попробуй.       Чимин незаметно просовывает руку в задний карман собственных брюк, нащупывает складной ножичек и тычет рукоятью в бок, предупреждая таким образом остановиться. Нагло ухмыляется в лицо противнику, прекрасно зная, что получит за это и в лучшем случае лишится зубов, но, плавно раскачиваясь на волнах адреналина и играя со смертью в поддавки, ничего не чувствуется. Даже собственное поражение кажется чем-то невозможным, вообще нереальным. Чимин не может позволить перед каким-то засранцем дать себя в обиду, не может проиграть и легко сдаться. Нельзя.       — Что это за пятно? Ссышь что ли, бедолага? Он обделался, Джиха.       Слова Ке Гвана отрезвляют Чимина мгновенно, возвращают в этот мир, показывая, в какой патовой ситуации он на самом деле оказался. Суровая действительность обрушилась на голову и рассеяла иллюзии о собственной неукротимости, на этот раз совсем сковывая и лишая возможности мыслить без паники. Страх стать раскрытым, стать полным посмешищем и опозоренным у всех на глазах потрясает до жути, делает ничтожно слабым, беззащитным. Ему не спастись, не сбежать, не обхитрить. Тыкать ножичком может всякий — особых умений здесь и не требуется, как и ума.       Однако Чимину всё-таки удаётся кое-как увернуться от двух летящих в его сторону ударов, сначала от намеченного в челюсть, а затем — в живот. Этим хитрым приёмам научил его не кто-то там, а Чонгук. Родной Чонгук. Но удержать преимущество ему не позволяют: двое против одного — изначально нечестная борьба. Когда из рук выпадает нож и защищаться больше нечем, перед глазами словно перед неминуемой гибелью пробегает целая жизнь. Его готовы избить до полусмерти не из-за какой-то там Хёджин, а красавицы Хёджин, что успела стать знаменитой и многим разбить сердца. Женская версия Пак Чимина, не оставляющая равнодушным даже самого чопорного. А он даже парой фраз с ней ни разу не перекинулся.       Понятное дело — этим выродкам всего лишь нужна была причина, чтобы докопаться.       Обманным путём Чимин ненадолго высвобождается, толкает Ке Гвана к стене и слышит отборные ругательства, потоком посыпавшиеся в его сторону. Чимин пожалеет о том, что посмел поднять руку на самого главного противника, но инстинкт самосохранения управляет им и заставляет действовать без колебаний, решительнее и далеко не благоразумно. Но спастись любой ценой сейчас — превыше всего, мешкать и взвешивать шансы некогда. И как он и предполагал, добраться до двери у него не выходит: Чимина хватают на полпути за шкирку и швыряют к стене.       Это Ке Гван. Мерзко смеющийся, зубоскалящий и надвигающийся, словно неминуемая катастрофа. В руках у него сломанная надвое швабра.       Чимин ударяется лицом и падает, сразу же ощущает во рту металлический привкус крови и понимает, что губы его рассечены, изуродованы. Нос разбит. Перед плохо видящими глазами предметы размываются и плывут, а боль перерастает в нечто непрекращающееся и нестерпимо режущее. Жутчайшее. И несмотря на все эти немыслимые мучения, у Чимина отлично выходит оставаться в ясном уме и подняться на ноги, получается даже дерзко улыбнуться, обнажая зубы, испачканные в крови. Он замечает себя в отражении зеркала напротив, нечётко видит изувеченное, побитое лицо и всё равно находит в этом ужасном зрелище что-то необъяснимо притягательное, чертовски сексуальное. Его мысли болезненны и неправильны, хотя кто вообще определяет, что правильно, а что нет?       Избивать до потери сознания, нападать стаей на одного и издеваться, как только заблагорассудится, в порядке вещей, раз за все эти посягательства такие ублюдки, как Ке Гван и Джиха, не получают должного наказания?       Чимин отчётливо слышит, как кто-то настойчиво тарабанит в дверь и просит немедленно открыть, но Ке Гвана сейчас мало что заботит, вообще ничего не волнует и не отвлекает. Он снова хватает Чимина за шиворот, не даёт шанса выскользнуть и остаётся равнодушным ко всем побоям и многочисленным укусам, указывая Джиха спустить с мальчишки брюки. И Джиха, словно верный услужливый пёс, молча выполняет требование. Чимин не перестаёт сопротивляться, не прекращает царапаться ногтями и выбиваться, ведь он помнит, чем именно его отымеют. А как только он чувствует приставленный к ягодицам посторонний предмет и первый хлёсткий удар по ним, дверь в туалет неожиданно со всей силы распахивается.       Та самая Хёджин, прекрасная чертовка Хёджин заявила о себе весьма эффектно и стала погибелью и спасением одновременно.       — Что вы творите?! Отпустите его сейчас же! О боже… — Хёджин прикрывает рот ладонью, отступает на несколько шагов и теряется, как только видит кровавую дорожку, спускающуюся от внутренней части бедра вниз. — Что… что вы наделали?       — О, наша местная шлюшка подоспела, — мерзко смеётся Ке Гван и поворачивает еле сопротивляющегося Чимина лицом к ней. — Смотри. Смотри вниз внимательно и любуйся. Ты знала об этом, да? Знала, что у этого прохвоста пизда вместо хуя? Гермафродит сучий.       — Значит, понравилось отлизывать ему? Верно, Хёджин? — огрызается Джиха и с явной брезгливостью глядит на Чимина. — Как ты вообще смеешь мужиком называться, девка?       — Отвалите от него! — Хёджин наконец овладевает собой, бросается к Чимину и высвобождает его, чертыхаясь. Притягивает к себе за руку, сама поднимает ему брюки и наспех застёгивает ширинку. — Вас обоих это не должно касаться. Не трогайте его.       — А то что?       — Джиха, не нарывайся. Спала я с ним или нет — это моё личное дело. Уймись уже в конце-то концов. Нас с тобой больше ничего не связывает. Довольно!       — Не переживай, Джиха, — спокойно говорит Ке Гван и вертит телефоном в руках словно трофеем. — Выебать его на камеру не вышло, зато заснять что надо ты успел. Скоро все узнают, что Чимин — баба во всех смыслах.       — Идиота кусок. Вышли вон отсюда! — возмущается Хёджин и заслоняет собой Чимина, привалившегося к стене и сплёвывающего собирающуюся во рту кровь. — Как вас вообще Земля на себе носит?       — Как и тебя, дрянь, — разочарованно бросает напоследок Джиха и в спешке удаляется вслед за Ке Гваном. Опасность ненадолго миновала, но легче от этого нисколько не стало.       Не теряя времени впустую, Хёджин трясущимися руками копается в сумке, шепчет что-то неразборчивое себе под нос, тщательно ищет и наконец находит нужное ей. Она протягивает прокладку Чимину, шумно сглатывает и не может подобрать подходящих слов. Как же неловко и отчего-то немыслимо страшно. Страшно от того, что могла не успеть. Увиденное ошеломило слишком сильно, эффект поражающий и ни на что не похожий, такое отпечатывается в памяти надолго, и на какое-то время состояние полного шока точно не отпустит. Однако смущать его и себя неправильно, неоднозначных эмоций лучше не показывать.       — Тебе стоит пойти в медпункт. Сейчас я бесполезна тебе. Ненавижу себя за это.       — Сам знаю. Зачем было влезать? — спрашивает Чимин, всё ещё опираясь об стену спиной.       — Увиденное мною ничего не меняет. Думаю, ты понял, почему я так поступила. Ты же не глупый парень.       — Не говори, что влюбляешься.       — А что, если уже?       — Тебе же хуже, — Чимин равнодушно отводит взгляд и винит себя за откровение. — Мы популярны в школе, но друг друга не знаем. И даже если бы и знали... Это не взаимно, Хёджин. Прости.       — Я знала, что именно так ты мне и ответишь, Пак Чимин. Но я ни на что не надеялась, — она виновато опускает глаза вниз и тяжело вздыхает. — Во всяком случае, сейчас мы искренны друг с другом. Остальное не важно.       — Ничего уже не важно…       — Послушай. Эти скоты ничего не докажут. Я возьму удар на себя, стану убеждать каждого, что спала с тобой, а видео — фейк.       — Что ты несёшь? Не будь дурой, Хёджин. Остановись.       — А ты не перечь мне и не указывай, что делать. А, и ещё… — она вынимает что-то из заднего кармана и протягивает Чимину его собственный смартфон. — Я возвращалась из библиотеки и видела, как ты выбегал из класса и выронил его. Сразу смекнула, что что-то не так, подобрала и позвонила…       — Кому?       — Ким Тэхёну, кажется. Он твой..?       — Твою мать, Хёджин! Что ты наделала?!       — Постой! Ты же еле стоишь! Куда ты?       Чимин забывает о боли и многочисленных ранах, на не слушающихся ногах выбегает из туалета и несётся по коридорам, которые теперь кажутся непроходимым лабиринтом, и замечает на смартфоне высвечивающееся «ТэТэ». Тэхён звонит ему снова и снова, и приходится лишь догадываться, что наговорила Хёджин одному из старших братьев. Внезапно прозвеневший звонок напоминает о перемене, и Чимин чувствует на себе пристальное внимание учащихся, потоком выходящих из кабинетов. Пройти незаметно не получается, ему остаётся только отталкивать всех любопытных от себя, что нагло вглядываются в разбитое лицо и навязчиво интересуются произошедшим. Остаётся только пробираться сквозь шумную толпу и наконец вбежать в класс, чтобы забрать сумку. Так он, прожигаемый всеобщим вниманием, покидает адское пристанище, продолжая истекать кровью.       Родной ТэТэ. Всегда такой мрачный и безэмоциональный, его вообще ничем не встревожишь и не удивишь, а сейчас прямо перед Чимином совершенно другой человек, и это пугает. Пугает мысль о том, что творится в голове у того, кто непредсказуем и, возможно, невменяем. Так каково ему увидеть младшего брата в избитом до изнеможения, полуобморочном состоянии?       — Чимин-а?       — Я… я всё объясню. Ничего страшного не случилось. Я целый и невредимый, видишь?       — Ни слова больше. Иди ко мне, скорее.       Ужас и непостижимый страх в глазах Тэхёна — последнее, с чем бы хотелось столкнуться, и младший кидается ему в объятия, почти падает, ничего не объясняя и начиная тихо плакать. В точности как в детстве — с тех пор мало что изменилось, но винить себя в слабости смысла нет. Чимин боролся до последнего, противостоял в точности как учили, и плевать, что надежд он не оправдал и ничего толком не вышло. Нужно научиться проигрывать и достойно принимать поражение. Только ничего достойного в случившемся нет.       — Всё хорошо, Чимин-а. ТэТэ рядом. Больше я тебя в обиду не дам, — клянётся Тэхён, мысленно подписывает сделку с дьяволом и бережно целует младшего брата, поглаживая трясущиеся плечи.       План по отмщению созревает моментально, и прежний Тэхён возвращается обратно, сменяя поражённого и с разорванным в клочья сердцем собой, настоящим и не прощающим никого, чтобы снова примерить образ хладнокровного палача, не чувствующего абсолютно ничего, кроме жажды возмездия.

***

      За необдуманные поступки следует научиться отвечать. А не научишься — поплатишься жизнью.       Полиция в этом городе бесполезна настолько, что приходится вместо них сводить счёты с грязными преступниками, опускаясь на самое дно. Ничего не остаётся, кроме как самим пачкать руки по локоть в крови и придумывать изощрённые наказания. И Тэхёну погружаться в подобное не впервой, а действуя на пару с Чонгуком, быстро входишь во вкус.       Первым приходит в себя Ке Гван. Перед слипающимися глазами темным-темно, где-то наверху одиноко болтается перегорающая лампочка, а само помещение затхлое, заброшенное, больше похожее на старый склад. По ноге пробегает огромных размеров крыса с омерзительно длиннющим скользким хвостом, и Ке Гван пытается отпихнуть вредителя, но не может, и только сейчас осознаёт, почему. Его ноги широко раздвинуты и привязаны к ножкам стула, а руки заведены назад и сцеплены металлической проволокой, впивающейся в кожу. У Джиха, что всё ещё не очнулся и спит головой вниз, та же позиция. А как они вдвоём оказались тут — вспомнить трудно.       Позади слышатся неторопливые шаги: Ке Гван пытается повернуть голову насколько это возможно, чтобы краем глаза заметить одного из похитителей. Но тщетно, попытка выяснить ситуацию оказывается бессмысленной. На многочисленные вопросы этот некто в чёрном костюме предпочитает не отвечать и пропускает услышанное мимо ушей, а вскоре о себе заявляет второй неизвестный — полная противоположность своему напарнику. Чему-то нездорово улыбается, говорит сам с собой и демонстрирует прекрасно подкачанное тело и многочисленные татуировки, выглядывающие из-под футболки. И именно этот второй — самый подозрительный, невероятно жуткий и больше всего напоминающий психопата без тормозов.       — Кто вы такие, вашу мать! Вы пожалеете, что связались с самим Ке Гваном!       — О, заговорил, — Чонгук улыбается так, что Ке Гван сразу затыкается и чуть не давится собственной слюной. Как же сильно этот псих вселяет ужас, чёрт возьми.       — Да… я заговорил и требую объяснений, немедленно!       — Командовать будешь своей мамке, ублюдыш, — перебивает Чонгук и переводит внимание на сервировочный столик, что Тэхён только что пододвинул к похищенному.       Ке Гвану не кажется: расширители, скальпели, разделочные ножи и другие медицинские принадлежности… Какое разнообразие, можно даже позавидовать коллекции. Эти двое определённо знают толк в звериных, бесчеловечных пытках. Искушённые линчеватели — такие вызывают только восхищение и вместе с тем неподдельный страх. И пока Ке Гван переваривает информацию, Джиха резко просыпается, ужасается увиденного и сразу же инстинктивно пытается вырваться с места. Выглядит со стороны настолько убого и жалко, что Ке Гвану хочется рассмеяться, но как только до него доходит, что он оказался в точно такой же ситуации — больше не весело. Совсем. Он пробует то же самое — выбраться и спастись. Но бежать некуда.       — …На этих… Думают, что сумеют сбежать.       — Сообщи им, — Тэхён с безразличным видом оборачивается, не спеша надевая стерильный халат, — что отсюда никто не сбежит.       — Слушайте внимательно! Мой брат только что велел передать, что живым отсюда никто не выберется! Всем всё ясно?       — И пусть не стараются перекричать друг друга, — также монотонно продолжает Тэхён, примеряя теперь белые перчатки. — Их никто не услышит.       — И ещё, господа! — весело заявляет Чонгук. — Мой брат добавил, что на помощь вам никто не придёт. Так что на вашем месте я бы наконец давно заткнулся и засунул язык глубоко в задницу.       — Вы… я знаю, кто ты, — еле проговаривает Джиха, весь обливаясь потом и трясясь от леденящего страха.       — Да ну. Я не выступаю на телевидении, но спасибо за комплимент.       — Чон Чонгук ты, а этот… Тэхён. Ким Тэхён.       — Получается, нет необходимости объяснять, почему вы оказались здесь? Вопрос риторический, можете не отвечать, — Тэхён всё так же стоит спиной к похищенным и спокойно орудует острыми приборами. — Замечательно, раз так.       — Это течная пизда вам всё доложила, да? — не подумав, разочарованно выдаёт Джиха. — Вот же блядь болтливая.       — Закрой рот, придурок, — сквозь зубы проговаривает Ке Гван и обречённо поглядывает на друга, которого точно убьют первым. — Какой же ты идиот, Джиха.       Улыбка сходит с лица, игривое настроение сходит на нет, сменяется на мрачное и не предвещающее ничего хорошего, а сосредоточенный взгляд больших чёрных глаз, на первый взгляд кажущиеся добрыми и наивными, теперь полон злости и негодования. Восхитительное преображение. Чонгук приближается медленно, хрустит костяшками пальцев и демонстрирует металлические кастеты с шипами на обеих руках. Его крепкая грудь часто вздымается, выдыхает он через рот, шумно и судорожно, и неотрывно смотрит на одного из похищенных сверху вниз, словно на кусок дерьма. И пугает неистово расстроенным видом, нездоровым помешательством, что читается по глазам. Чонгук сильно взбешён, а когда безумец взбешён, лучше сразу начать умолять о быстрой смерти.       — Может, мне тебя порубить на куски и скормить уличным собакам?       — Н… нет. Не надо.       — Или мне вгрызться в твоё лицо?       — Господи, пожалуйста…       — Смотрите-ка, у нас кое-кто уверовал! А не у тебя ли тату на шее с перевёрнутым крестом? — Чонгук осматривает затылок для достоверности и хмыкает. — Верно, у тебя. А если из этого сраного рта опять прозвучит имя Пак Чимина, я вырву язык голыми руками.       — Я беру свои слова назад! — беспомощно выкрикивает Джиха. — Умоляю, оставьте нас в покое! Отпустите.       — Ну не хочешь, так и скажи, чего верещать? Поведаю-ка я тогда тебе одну историю, ублюдыш. Ты не против? — он наклоняется, хватает за шею и крепко сжимает, чтобы только услышать жалобные всхлипы и ненадолго насладиться ими. — Конечно, ты не против. Займёт совсем немного времени, а после ты, как и твой вонючий друг, останетесь с выжженными глазами, оторванным языком и сломанными конечностями. А сломаны они будут так, что ни один хирург вас заново не соберёт. У нас, кстати, даже есть тот, кто все наши изуверства над вами возьмёт на себя. Конечно, и с ним пришлось «поговорить по душам», но любое щекотливое дело требует немалых затрат и сил.       — Мои инструменты готовы.       — Сейчас, сейчас. Мы никуда не торопимся. Так вот — эта история о восьмилетнем мальчике, у которого появились двое верных друзей, двое старших братьев, поклявшихся на крови беречь его, как зеницу ока. А всё потому, что ровно через год после того, как их семьи воссоединилась, у самого младшего скончалась мама, а вскоре братья потеряли родного отца. И эти трое мальчиков, оставленные совсем одни на всём белом свете, с чем и с кем только не боролись. С какими только трудностями не сталкивались и лишь вместе преодолевали любые препятствия и невзгоды. Одним словом — крепче и дружнее семьи не найти. И вот однажды случилось кое-что. У младшего брата имелась тайна, о которой он даже не в силах был поделиться со старшими. Он так стеснялся и стыдился этого, что постепенно начинал отдаляться, сам разбирался со всеми проблемами, с какими можно столкнуться в его юном возрасте. И как-то раз к нему прицепились два клеща — в народе таких ещё называют сказочными долбоёбами. И эти долбоёбы решили надругаться над мальчиком, заснять это на камеру и разнести по округе. Кроме того, узнали о тайне. И попрошу вас запомнить, что у него никакой там не дефект, не изъян, не уродство. А вагина. Не пизда, а вагина. Ясно? Ясно. Как думаете, что сделали старшие братья, когда выяснили, что произошло в школьном туалете?       — Я не знаю, — хрипит Джиха.       — Я не слышу.       — Я не знаю!       — Сейчас узнаешь. Тэ, пора приступать.       Ким всегда холоден и чрезмерно расчётлив со всеми своими жертвами, но именно сегодня его слишком заносит, и действовать как обычно не выходит. Перед его глазами — плачущий Пак Чимин, уверяющий, что всё хорошо, улыбающийся сквозь слёзы, а в руках у Кима — лазерный прибор, выжигающий роговицу. Ни истошные крики, ни мольбы не влияют на вышедшего из себя Тэхёна, он очень увлекается и делает больнее, упиваясь страданиями и мучениями, что приносит своими руками. Месть ещё никогда не доставляла столько невероятного удовольствия — Ким возбуждается и чувствует, что может кончить. Всякий раз, оставаясь наедине с очередной жертвой, он завершал задание молниеносно, не давая провинившемуся намучиться вдоволь, а сейчас он работает медленно и неторопливо, изнуряя и терзая невообразимо жестоко и безжалостно. Чонгук довольно кивает и не мешает старшему брату наслаждаться делом. Пусть выплеснет весь свой гнев и поквитается, как в первый и последний раз.       Кровь брызжет на стерильный халат, пачкает лицо Тэхёна, но при этом непроницаемое, бесстрастное выражение никак не меняется. Вылитый Патрик Бейтмэн — хотя, гораздо хуже, чем пресловутый американский психопат. Чонгук накрепко придерживает за затылок одной рукой, другой же насильно раскрывает челюсть и пресыщенно довольствуется увиденным. Отрезанный язык ошмётком падает на колени Джиха, а сам Джиха почти не двигается и, кажется, вот-вот отключится. И Тэхён не медлит — он вводит адреналин, недолго ждёт, и как только тот приходит в себя, он замахивается молотком и ломает пальцы. Пальцы, что срывали с Чимина нижнее бельё. На этом ни с чем не сравнимые мучения Джиха только начинаются.       — Айщ-щ. Он даже не ноет. Мне не нравится. Очень тихо, где вопли и просьбы сжалиться?       — Будь терпеливее, Гу. Достаточно и этого. Твой — Ке Гван.       Под упоительные звуки ломающихся костей Чонгук молча направляется ко второму похищенному, испачкавшему собственные брюки. Он мотает головой из стороны в сторону, орёт как не в себя, срывая связки, и… плачет. И плачет настолько жалостливо и беспомощно, что становится тошно смотреть. Чонгук не скрывает отвращения, презренно фыркает и снова наклоняется к жертве.       — Веди себя как мужчина, говнюк. Видишь? — он грубо хватает сопротивляющегося Ке Гвана за челюсть, насильно поворачивает голову и заставляет смотреть, как Тэхён измывается над полутрупом. — Вот на что готовы люди ради семьи. Ради любви. И я готов попасть за все свои грехи прямиком в ад, сгореть в огне и умирать снова и снова, только бы больше никогда не видеть слёз Пак Чимина. Теперь ты знаешь, как поступают настоящие мужчины.       Чонгук выпрямляется, смачно выхаркивается в лицо Ке Гвану и заносит кулак с тяжёлым металлическим кастетом. Всего какая-то ничтожная пара секунд, и лицо превращается в уродливое кровавое месиво, рваная кожа начинает свисать, а на шипах застревает мясо. И только одна мысль мгновенно отрезвляет — а станет ли легче Чимину, если этих ублюдков и в самом деле стереть в порошок?       Нет. Однозначно не станет.

***

      — Можно войти?       Чимин понимает, что не совсем готов к разговору. Кроме того, Чимин догадывается, почему Ке Гван и Джиха больше не появляются в школе, а полицейские до сих пор разыскивают пропавших без вести, когда близкие надеются не услышать новостей о найденных разлагающихся телах. Кто такие Чон Чонгук и Ким Тэхён и чем занимаются — страшно представить. И Чимину кажется, что в глубине души он всегда знал, кем они являются и какими неуправляемыми и жестокими могут быть на самом деле. Откуда знал — неизвестно, но прежде предчувствие никогда не подводило. Можно только предполагать, на что способны они вдвоём, когда кто-то по глупости перейдёт им дорогу или просто не понравится.       — Можно.       Но не по себе не от того, что старшие братья снова и снова переступают черту, измазываясь чужой кровью и слезами. А от того, что он привязывается и любит ещё сильнее, бескорыстнее. Настолько, что испытываемые им чувства постепенно перетекают в нечто большее. Неправильное, запрещённое. Когда именно ситуация пошла по наклонной — вспомнить трудно, но сколько не пробуй, овладеть собой и воспротивиться становится непосильной задачей.       Чонгук получает разрешение и с облегчением выдыхает, осторожно и тихо приоткрывает дверь и не спеша входит в комнату, заинтересованно осматриваясь. Присаживается на край аккуратно заправленной кровати и дожидается Чимина, занятого и полностью погружённого в учебники.       — Если сложно даётся тебе, Чимин-а, могу помочь. Математика всегда была моей сильной стороной, — как ни в чём не бывало хвастается Чонгук и в то же время желает всеми силами разрушить стену, что Чимин по непонятной причине воздвиг между ними.       — Не стоит. Уже заканчиваю, хён.       — Гу.       — Что? — Чимин оборачивается и непонимающе глядит на старшего брата. — Прости, можешь повторить?       — Просто Гу. Ты давно меня так не зовёшь. Почему?       — Я слишком уважаю тебя, чтобы просто называть по имени, — начинает оправдываться Чимин. — Тем более сокращённо.       — Раньше тебе ничего не мешало.       — Раньше разница в возрасте особо не чувствовалась. А сейчас… сейчас всё по-другому. Ты разве так не считаешь?       — Не считаю, Чимин-а. Это всего лишь притворство и жалкий повод отдалиться от меня и Тэ. Я не прав?       — Нет, — Чимин запинается и вовремя замолкает, не позволяя выскользнуть наружу единственной фразе, что может усугубить братские отношения. «Я отдаляюсь, потому что люблю даже самое дурное и ужасное, что заточено внутри каждого из вас». Как же тошно лгать ему и себе. — Сможешь ответить честно всего на один вопрос?       — Хоть на два.       — Где Ке Гван и Джиха?       Чимин и не думал, что получит на свой вопрос именно такую реакцию — абсолютно никакую. Старший не ошарашен, не сбит с толку и даже не удивлён, нисколько. Словно ожидал подобного и готовился к этому. Или, может, вовсе не собирался скрывать всей правды и терпеливо выжидал удобного момента, чтобы поговорить о том, чего Чимин не должен был знать ни в коем случае.       — Там, где им и положено быть, — сухо выдаёт Чонгук, и от услышанного Чимина пробирает дрожь. Он безразличен и холоден сейчас настолько, что пугает этим неистово.       — Неужели…       — Мы могли кого-то убить? — перебивает старший и злорадно хмыкает, чем сильно обескураживает. — Вполне возможно.       Звучит сомнительно и неправдоподобно, это всего лишь хорошо разыгрываемый спектакль, искусное и мастерски отточенное представление, не более того. А Чонгук — прекрасный артист, что даже веришь ему с закрытыми глазами и дивишься его умению убеждать в обратном. И несмотря на то, что Чимин уговаривает себя не паниковать раньше времени, ему почему-то хочется расплакаться и убежать подальше отсюда, ведь по правде он знает — никакая это не забава и даже не гнусная ложь. Старшие братья причастны к случившемуся и не скрывают этого. Не скрывают это от Чимина.       — Я не верю тебе, хён, — неубедительно произносит он. — Это гнусное враньё. Вообще не смешно.       — А что, если да? Что, если это правда? — теперь Чонгук крайне серьёзен, а на пустом и невозмутимом лице не проскальзывает ни единая эмоция. — Тебе теперь не хочется иметь с нами ничего общего?       — Тогда почему вы так поступили?! — Чимин срывается с места и набрасывается на Чонгука с обвинениями, весь трясясь от неконтролируемой ярости и негодования. — Это же неправильно, как ты не можешь понять? Неправильно и опасно! То, чем вы занимаетесь, выходит за рамки дозволенного, а значит ты и Тэхён идёте наперекор всем правилам и законам. Я не хочу, чтобы однажды, когда я вернусь домой, мне сообщили, что тебя с Тэхёном арестовали. Не хочу присутствовать на суде и прощаться, когда вынесут вердикт и уведут вас в наручниках из зала. Не хочу возвращаться домой, где меня никто не будет дожидаться.       — Так именно это тебя волнует, мочи?       — Именно это. Плевать мне, что там с Джиха и Ке Гваном. Я тебя и Тэхёна потерять боюсь. Что я без вас двоих буду делать? Как я дальше буду жить, если жизни без тебя и Тэхёна не представляю?       — Подойди ко мне.       — Нет, не надо. Мне сейчас не это нужно от тебя.       — А что тогда тебе нужно?       Быть слишком честным и прямолинейным тоже плохо, Чонгук признаёт себя неправым и видит, как Чимин места себе не находит, ходит из стороны в сторону, словно мающийся, загнанный в клетку хищник, и сжимает голову. Перегнул палку, определённо. А младший винит себя, что посмел поднять голос на Чонгука и ответить отказом на распростёртые объятия. Чимин ведь так любит его, чёрт возьми, любит до хрипоты, до ноющей боли в рёбрах, до помутнения в глазах и рассудка. А каждая перепалка с ним, каждая маленькая ссора ранит больнее ножа. Чонгук никогда ни в чём не упрекает, ни в чём не винит и не обижается, и Чимин ненавидит себя за импульсивность и все эмоции, что всякий раз опережают здравый смысл.       — Что это у тебя на груди? — младший отвлекается ненадолго, подходит ближе и внимательно всматривается, наклоняясь. — Раньше я не видел.       — Это? — Чонгук опускает голову, нарочито медленно проводит пальцами по инициалам, что заманчиво выглядывают из-под открытой рубашки. — Твоё имя. Это твоё имя выбито на моей груди, мочи.       — Зачем… зачем именно здесь?       — Затем, что люблю тебя.       Слишком интимно, Господи боже.       Даже кажется, что послышалось — подобное невозможно. Настолько быстрая перемена событий, что не успеваешь свыкнуться с одной мыслью, как тебя ураганом сметает другая, не менее щекотливая, сумасбродная. До такой степени, что Чимин не скрывает блаженного вздоха и громко сглатывает, отстраняясь от старшего — непростительная близость. Это лучшее признание в чувствах, которое он когда-либо слышал. Чонгук столько раз говорил «люблю», но сейчас… это совершенно другое, более откровенное, несущее в себе сакральный смысл. Его «люблю» звучит как клятва, его «люблю» высекается на сердце, оставляя шрамы. Его «люблю» важнее всего на этом грёбаном свете.       — Чимин-а? О чём это ты задумался?       — Да так. Ни о чём.       — Опять лжёшь, — Чонгук устало накрывает лицо ладонями, разочарованно вздыхая. — Кого ты собираешься обманывать, я же по глазам умею читать.       — Гу, я не могу говорить о таком вслух. Тем более просить.       «Гу» — впервые, пусть и нечаянно, произнесённое им ласковое прозвище за всё это время. Удивительно.       — Речь о том, что ты выглядишь обнажённым иначе? Я могу развеять твои комплексы. По щелчку пальца.       — Нет.       — Скажи тогда, в чём дело? Поделись со мной, я разве многого прошу, мочи?       — Пожалуйста… я не могу. Ты же отречёшься от меня!       — Может я и моральный урод, но я бы никогда…       — Я хочу тебя, Гу. Чёрт меня дери, я так сильно тебя хочу! И целовать долго и много. Везде. И я не могу с этим справиться, не могу подавить в себе это!       Катастрофа невероятных, вселенских масштабов, во всяком случае, в глазах Чимина, разрушила на пути целый мир. Он подавленным опускается на пол, на колени перед Чонгуком, и начинает плакать от стыда и собственного бессилия и отчаяния. Пропади всё пропадом. Для него прекрасная иллюзия о взаимной любви подошла к концу в одно мгновение, так и не сумев толком начаться, когда для Чонгука…       — Иди сюда, — он снова ласково зовёт Чимина в свои объятия и только сейчас младший, шмыгая носом, замечает, как тепло Чонгук улыбается ему и заверяет ничего не бояться. — Если хочется, я тебе ни в чём не откажу.       — Но так нельзя! Мы же братья, пусть и не кровные, но братья.       — Если даже были бы и кровными, для меня не существует никакого запрета. Это наша жизнь, а значит никто нам не указ. Стыдиться нечего, Чимин-а. Я займусь с тобой любовью, только дай мне согласие.       Сердце принимается лихорадочно биться, биться насколько часто и быстро, что дышать становится трудно, нормально вздохнуть и выдохнуть не получается. Плакать больше не хочется, хочется провалиться сквозь землю, чтобы больше не выглядывать наружу и напоминать о своём жалком существовании. Ещё одно честное признание приводит Чимина в шок, как назло он заводится с пол-оборота и сводит друг к другу подрагивающие бёдра, чувствуя предательскую пульсацию между ног и сладкий, дурманящий жар, что медленно растекается внизу живота.       — А как же моё тело? — выдавливает из себя Чимин, ощущая лёгкое покалывание на зарумянившихся щеках. — Ты же теперь знаешь, что оно не совсем… правильное, мальчишеское.       — Оно удивительное, Чимин-а. Могу убедить тебя в этом, доказать наглядно. Только покажи мне его. Разденься для меня.       Чимин прикрывает от волнения веки, закусывает нижнюю губу и несмело кивает, не веря своим ушам. Ему неловко и непривычно, но безоглядное доверие затмевает растерянность и всякое смущение. Он неуверенно и медленно принимается расстёгивать кофточку, приоткрывает обнажённую грудь и плоский, подтянутый живот и не спеша переходит к шортам, опуская их вниз. Заливается краской и судорожно выдыхает, боясь взглянуть на старшего брата, ведь если позволит себе встретиться с ним глазами — позорно кончит. Чонгук с восхищением оглядывает его всего, ласкает одним красноречивым, полным любви и обожания взглядом и чувствует, как Чимин под его пристальным вниманием весь напрягается, может представить, как бешено колотится его сердце и насколько сильно он жаждет близости и изнывает от желания.       — Подойди поближе, мочи. Не бойся. Я съем тебя только с твоего разрешения.       Младший снова робко кивает и слушается брата, покорно выполняя его приказы. Ладони Чонгука, крупные и крепкие, касаются его и оглаживают упругие бёдра, стаскивают успевшее насквозь промокнуть нижнее бельё и ловко избавляют от всего лишнего. Перед Чонгуком предстаёт безупречный вид на гладковыбритую промежность, на набухшие и приоткрытые от возбуждения внутренние складки, поблёскивающие от естественных выделений. Чимин весь дрожит, не смея что-либо произнести и испортить прекрасный до безумия момент — Чонгук любуется им и не может отвести глаз.       — Я убью всякого, мочи, кто решится до тебя дотронуться. Я поклялся однажды и клянусь сейчас. Тебя никто не тронет, ты же это понимаешь? Мой совершенный мальчик.       — Не надо, прошу, — шепчет Чимин. — Не делай глупостей. Я не хочу тебя потерять, Гу. Почему ты не можешь послушаться меня?       — Не потеряешь, обещаю. А обещания свои я всегда сдерживаю. Садись, вот сюда. Правильно, умница. Знаешь, что нужно делать?       — Н… нет. Не совсем.       — Объезди меня, мочи, отпусти уже себя. Расслабься и отдайся мне.       Не снимая с себя коротких шорт, Чонгук отодвигает мешающую ткань, осторожно и поудобнее усаживает Чимина, разводя его ноги шире. И ахает, как только чувствует, насколько младший мокрый и горячий. От одних только трепетных неловкий прикосновений и хриплого шёпота, нацеленных отвлекать Чимина и расслаблять, он заведён и готов к первому проникновению. Но чтобы до такой степени…       — Начинай двигаться, Чимин-а. О да, мой хороший. Двигайся на мне, вот так.       — Гу… хён… О боже!       — Называй меня по имени, мочи. Выстанывай его, смелее. Громче!       — Чон… Чонгук! Ах…а!       Чимин опускается на бедро и елозит на нём снова и снова, судорожно цепляется за сильные плечи, ощущая на талии руки, контролирующие его податливое тело. Он медленно садится, крепко прижимается мокрой промежностью и протяжно стонет, запрокидывая голову и вызывающе прогибаясь в пояснице. Чонгук восторженно наблюдает за Чимином, полностью ушедшим из этого мира в новый, и перемещает ладони на влажные от пота ягодицы, сжимая пальцами.       — Трись сильнее, Чимин-а. Доведи себя до оргазма, малыш.       — Чон… Мне мало. Мне очень мало.       — Мне тоже, мой хороший. Мне тоже. Осталось совсем чуть-чуть. Смотри.       Прерывистое дыхание учащается, а в глазах начинают мелькать чёрные точки, как только Чонгук прекращает мять округлые ягодицы и впервые касается клитора, начиная аккуратно проходиться вдоль мокрых складок. Чимин приподнимается, помогает старшему распределять естественную смазку и теребить набухший чувствительный бугорок. Давится непроизвольно вырывающимися стонами, настойчиво двигает бёдрами навстречу умелой руке и жалобно всхлипывает.       — Ты божественен, Чимин-а. Взгляни, как обильно ты течёшь. Позволишь попробовать тебя?       — Как? Как… ты хочешь это сделать, Гу? Я уже совсем… близко.       — Растяну и вылижу всего. Ложись на спину. Скорее, мочи.       Получение удовольствия от рук, что недавно были задействованы в грязном деле, а сейчас аккуратно растягивают и медленно проникают пальцами в горячее, раскрытое ласками влагалище, вызывает странные ощущения, в какой-то степени необычные. Чимина одолевают сомнения, ему по-прежнему страшно за Чонгука, в то время как сам Чонгук ужасно счастлив от того, что доставляет невообразимое наслаждение младшему брату. Чимин комкает в ладонях смятую под тяжестью тел простынь, весь извивается и жалобно поскуливает, пока Чонгук увлечённо вылизывает его, снова и снова проталкивая указательный и средний пальцы, оглаживает тугие и мокрые сокращающиеся стенки, разминая и ощупывая. Массирует и стимулирует клитор, слишком отдаётся процессу и смотрит исподлобья на разомлевшее, покрытое испариной родное юношеское лицо.       — Ты такой сладкий, мочи, не представляешь. Не могу насытиться тобой.       От такого бесстыдного заявления у Чимина кружится голова, пальцы на ногах поджимаются, и грудь ходит ходуном. Его с развратным причмокиванием всасывают в рот, настойчиво толкаются в него языком и с нажимом обводят клитор. Размашисто, резко и сильно. Повторяют действие по новой, пока Чимин не начинает хныкать и стонать, беспомощно зарываться пальцами в густые чёрные волосы, подтягивая лицо к разгорячённой промежности ближе.       — Кончай, Чимин-а, — Чонгук сплёвывает и ускоряет движение руки, ощущая, как напрягаются и стремительно сокращаются под напором внутренние мышцы влагалища. — Громко, давай!       И Чимин кончает, сдавленно вскрикивая и сильно жмурясь, будто от яркого фейерверка, ослепившего и вскружившего своей неописуемой красотой голову. Он весь подрагивает под Чонгуком, часто и загнанно дышит и чувствует влажные, требовательные поцелуи у себя на животе.       — Должно быть, вас не учили закрывать дверь на ключ.       О нет.       Как долго Тэхён простоял в дверях и как много он увидел — а увидел он действительно достаточно, чтобы вдаваться в разъяснения — не нужно и гадать. Чимин замечает довольно ухмыляющегося Чонгука, продолжающего зацеловывать влажную, солоноватую от пота нежную кожу, медленно добираясь до груди. И когда губы накрывают чувствительный затвердевший сосок, когда глубоко затягивают в рот и начинают ритмично посасывать, Чимин снова ощущает, как возбуждение приятно проходится по всему слишком восприимчивому к ласкам телу и тяжко оседает внизу живота, заставляя требовать желанного облегчения. Ещё никогда Чимин не воображал себя в глазах старших братьев совращённой блудницей. Потерявшей совесть и не знающей стыда развратницей.       — Всё, что ты видишь, Тэ, по обоюдному согласию, — хитро произносит Чонгук, увлекаясь юношеским телом.       — Я хочу услышать Чимина. Пусть приподнимется и взглянет мне в глаза.       От такого холодного и повелительного тона младшему кажется, что он пожалеет о развернувшейся сцене, что предстала перед Тэхёном. За любые необдуманные поступки, тем более подобного характера, нужно научиться нести ответственность, и прямо сейчас Тэхён безо всякого сомнения преподнесёт ему урок. Накажет так, что и не снилось даже в самом страшном сне. Чимин виновато прикрывает наготу руками, снова полыхает густым румянцем и боится заглянуть в раскосые глаза. И самое удивительное здесь то, что Чимин нисколько не сожалеет о жарком сексе с Чонгуком, при этом прекрасно зная, что его могут пристыдить и заставить пожалеть.       — Смотри на меня. Всего пару вопросов и ничего больше. Приступим?       — Да, — тихо шепчет Чимин, чувствуя Чонгука позади себя, не перестающего оглаживать его поясницу.       — Тебе понравилось? Или нет, не так. Тебе хочется повторить это с Чонгуком? Хочется ещё раз быть трахнутым им?       — Да, — честно отвечает младший, ощущая, как безбожно течёт и возбуждается ещё сильнее.       — Насколько?       — Очень сильно.       — Как он трахается?       — П… прекрасно.       — Долбит как отбойный молоток? Грубо и жёстко?       — Мы делали это без проникновения… членом. Хён.       — Только пальцами и языком?       — Да.       — Я видел не всё, поэтому уточняю. И как? Какие ощущения ты испытывал, когда в тебя проникали?       — Невероятные. Что-то похожее на эйфорию. Мне было так хорошо, хён. Как никогда прежде.       — Он целовал тебя?       — Везде.       — А в губы?       — Будешь первым, кто это сделает, — присоединяется Чонгук и приближает обнажённого Чимина к Тэхёну, пальцами приоткрывая пухлые губы. — Целуй, Тэ. Сведи его с ума.       Захлёбываясь в не имеющих конца пылких и волнующих поцелуях, Чимин оказывается в полной и безграничной власти старших братьев, не перестающих ублажать его и срывать с губ жалобные, такие чувственные и томные стоны. Он снова кончает в надёжных, сильных руках, кончает заунывно и протяжно, затем ещё раз, и после очередной накатившей волны удовольствия Чимин понимает, что так скоро всё не закончится. Эти двое чего-то упорно добиваются и не получают желаемого результата, принимаясь по новой заводить младшего брата. Изводить его жестоко и лишать последних сил.       Чимина передают друг другу, не давая ему шанса опомниться и передохнуть, снимают с одного члена и сажают на другой, приподнимают за бёдра и опускают вниз, сначала медленно, затем нагло и резко. На этот раз на финишной прямой ни Чонгук — напористый, слишком требовательный и жадный, ни Тэхён — сосредоточенный и подходящий к процессу со знанием дела, вдумчиво и ответственно, не собираются сжалиться, быстро и легко доведя до острого желаемого наслаждения. Чимина дразнят, доводят до грани и исступления, почти до невменяемого состояния, и снова останавливаются. Дёргают на себя и вколачиваются до упора, изматывая нереально и вытрахивая всю душу целиком. И каждый раз — новый угол, новая толщина и ослепительный взрыв перед глазами от сносящих крышу ощущений и нехватки воздуха.       — Чимин-а, как ты смотришь на то, если я присоединюсь к Чонгуку? Если сейчас и я войду в тебя?       Чимин ничего не отвечает, согласно кивает и чувствует, как необходимого трения и давления становится в два раза больше. Держа его за талию на весу, Тэхён медленно погружает головку и вскоре начинает двигаться сзади, постепенно всаживается глубже, крепко прижимаясь членом о другой, ритмично и часто входящий в разгорячённое влагалище до самого основания. Младший стонет слишком громко и слезливо, хватаясь руками то за плечи Чонгука, то невесомо касаясь шеи Тэхёна, теряясь в получаемых ощущениях, о которых никогда не забудет. Он сжимается туго и плотно, выдавливая из братьев последние остатки разума и вскоре сам пачкает простыни, кончая тонкой струёй. Так вот чего они добивались от Чимина и ни в какую не оставляли в покое. Сухой оргазм не приносил должного удовлетворения и не тешил эго, как сейчас. Чимин обескуражен и почти отключается, конвульсивно извиваясь между ними двумя и выстанывая напоследок имена горячо любимых братьев.       А как о нём бережно позаботились, как его обтёрли всего горячим полотенцем, переодели и уложили спать, он даже и не вспомнит.       — Ты в безопасности, Чимин-а. Спи спокойно.

***

      Книги одна за другой валятся на пол, коридор наполняется зеваками и любопытными ровесниками, гулко переговаривающимися и выглядывающими из-за плеч друг друга. Чимин не проходит мимо, слышит знакомые смешки и понимает, что на Ке Гване и Джиха ничего не останавливается — как издевательства в школе продолжались, так и будут продолжаться. Новые омерзительные лица — новые невинные жертвы, попадающие под прицел. Остаток группки не напугало даже исчезновение соратников. Горбатого, видимо, и вправду могила исправит.       — Смотрите, как Хёджин ползает по полу, под юбку ей загляните! — выкрикивает один из ублюдков, хищно щерясь. — Спорим, что она без трусов?       — Спорим, что я могу выбить тебе зубы, мудак?       Хёджин поднимает голову, прижимая к груди учебники, и с неподдельным восхищением смотрит на рыцаря, неожиданно пришедшего ей на помощь. В последнее время он стал выглядеть совсем иначе, стал намного увереннее и даже наглее, хотя и раньше мог по локоть откусить руку за грязное словцо в свой адрес. Значительные перемены в Чимине заметны невооружённым глазом, и Хёджин может только догадываться, отчего он настолько воспрял духом, обрёл второе дыхание и больше не старается оставаться в стороне невидимым.       — Смотрите, сам Пак Чимин грозит мне своими маленькими пальчиками! А кулачки у тебя такие же маленькие?       — Сейчас узнаешь.       Один меткий удар — и нос, из которого фонтаном хлынула кровь, разбит и сломан. Кто-то восторженно зааплодировал и заулюлюкал, другой же недовольно цокнул и разочарованно удалился с места преступления, не получив желаемого зрелища. Как-то быстро всё закончилось, где словесная перепалка, где кровавое побоище и учителя, разнимающие сцепившихся подростков? Скучно.       — Спасибо тебе, Пак Чимин, — поправляя на себе школьную форму, смущённо благодарит Хёджин. — На тебя не похоже, но… Оно того не стоило.       — Я знаю, что не стоило. Но в обиду я тебя дать не могу. Может, я и не стану тебе бойфрендом, но лучшим другом — вполне.       Он уходит, оставляя Хёджин одну, очарованную и влюбляющуюся в него ещё сильнее. И жалеющую, что никогда не заполучит его и не поцелует. А Чимин понимает, что может быть только лучшей версией себя, ведь, как он и говорил ранее, ему есть, с кого брать пример.