Во стенах обители монаршей

      Я помог груму снести картины вниз, упаковать их и загрузить в экипаж сзади, тот тронулся, я и взлетел наверх, только меня видели. Шотландия ещё не вставал, это мне ясно было по тени, которую отбросила кровать в коридор, только я дверь приоткрыл, чтоб проверить. Я ринулся вниз, пересчитал ногами своими ступени, велел людям на кухне собирать завтрак на подносе своему господину, а сам глупо так радуюсь, что наконец всё так сложилось и нам с Его Величеством спокойно поговорить можно будет. Англия с детьми уже кончали трапезу в столовой — за завтраком отец всё расспрашивал своих двойняшек про их успехи в учении, и те о чём-то ему хвастались наперебой, но не слишком кричали, так как за столом так было не принято, Британия с Францией ели молча с лицами кислыми, ну будто грушевый пудинг был им не мил, а малыш перемазался в каше: она у него и на слюнявчике была, и на пальчиках, повсюду по его высокому стульчику, стоявшему в углу столовой, у самого буфета, с которого я подошёл и взял свой завтрак — два яйца вкрутую, кусочек чёрного хлеба и чаю чашка, не такая красивая, как у короля, консорта и их детей. Ну да это что, я привык есть с тарелок и пить с чашек, оставшихся от старых сервизов — перебитых королём и консортом в пылу их жарких пыльных ссор или разбитых по неосторожности детьми. Вроде как мне место моё так показывали, что я ем с осколков, да такое только Англии в голову могло прийти — а с другой стороны, какое ему там дело, с чего я ем и на чём сплю? Ведь, дела свои закончив, я просто поднимался к себе, как Англия меня отпускал, а по утрам спускался. Да и столько всего произошло за последний год — младшенький родился, Америка сбежал и вернулся, умер старый Ирландия. И всё это на плечах да на совести нашего короля, да спаси его бог.       Я уничтожил свой завтрак на кухне, пока ждал что омлет для Шотландии наконец-таки сварится. Очищал яйцо ну и услышал, что Ирландия вроде как в столовой плач поднял, и плач разнёсся по флигелю из столовой и слышали его даже на кухне, и не сразу дитя успокоили, и я подумал, что зря папочка так рано отнял его от груди. Завтрак был собран, люди пошли убирать остатки трапезы, и я вышел, и всё-то для себя заметил: что Англия поднялся наверх работать, детей забрали няня и гувернёр, Америка так и не спустился к завтраку, Британия с Францией говорили о чём-то у окон столовой. Я помедлил в дверях с подносом в руках, переставляя тарелки, и я поклянусь, что уши у меня шевельнулись, чтоб услышать разговор молодых.       — Я не буду делать вид, что я рад, — сказал Британия, закуривая в отсутствие отца трубку, а больше бояться-то ему было некого. Ну да он ведь не знал, что и отец его смолит у себя в кабинете. Британия никому не доверял чистить свои трубки. А цепочкой его часов занимались исключительно в городе.       — А мне показалось, на нашей свадьбе он тебя очаровал, — вздохнул Франция, тут же переплетая себе косу и закалывая бриллиантом.       На их свадьбу родичи Франции преподнесли зятю в подарок запонки, булавки для галстука, перчатки, пенсне и щенка сенбернара в королевскую псарню — и хоть бы от чего-нибудь пользы, ну разве что от последнего была — пусть молодые не могли выезжать на догкарте в столицу, они использовали его для прогулок. Франция же получил свадебным даром от семьи жениха рубиновое колье в обитой бархатом коробке и принялся его примерять у себя за туалетным столиком, когда пришло время покинуть банкет и отдаться во власть мужа, задёрнув полог кровати, — чисто обезьяна. Я знаю, потому что помогал нашему эконому вести учёт подарков той ночью, я ни бокала не выпил во время праздника, — то есть, того, что и каким образом поступило в монаршью собственность, к тому же во флигеле были люди из университета — на самом деле, это хозяева и их гости уже легли спать, но дом-то помимо них стоял на ушах, — проверявшие подарки французской стороны на наличие яда, и колье пришлось вернуть — там я и застал Францию во слоях шёлка, уже спущенного с плеч, с рубинами на шее. Я мог всё додумать сам, я ведь знал, что так, как я думаю, оно и было: что дверь закрылась за ними, и Британия, налакавшийся коньяка за праздничным обедом, спускает платье Франции с плеч и кусает в шею, ну, и Франция — тот ещё шантрапа — останавливает его, целует в губы нежно и просит пойти умыться, прополоскать рот, раздеться и ждать в кровати — Британия, как я уж говорил, нетерпеливо будет посматривать на часы, — а сам, как Британия из комнаты выволокся, откинул крышечку бархатной коробки, посмотрел да ахнул, да напялил на себя и всё вертелся у зеркала — ах, какой он прекрасный! Я постучал к нему, я со всяческими извинениями, пусть и он был само понимание, забрал колье от него, предъявив ему копию письменного указания Англии собрать все подарки и внести записи в учётные книги, чтоб не подумали, что я вор, и я подумал ещё, что не слишком Франции хочется отдаваться своему мужу — иначе я бы застал его задом кверху в сундуке с нижним бельём.       В день после свадьбы я лёг только под утро. Отец Франции и братья его покинули нас только через несколько дней, но за всё это время Англия и Королевство Франция ни разу не сели за один стол, семьи ели в разное время и всегда с тёплой посуды, потому как кухня кипела: Англия не уступил тут приличиям. Да и с тех пор я больше не видел, чтоб Франция когда-нибудь надевал на себя эти рубины, точно они жгли ему горло, и если чем шею украшал, то лишь неброской камеей.       — Скажем так, — Британия затянулся трубкой, — Бельгия весьма выгодно смотрелся по сравнению с остальными твоими родственниками.       — Твой отец не имеет ничего против Бельгии, — возразил ему Франция. — Ты сможешь пить с ним пиво вечерами у камина. Я и слова тебе не скажу.       Я взглянул на них через плечо, а сам знай себе стою и гремлю по подносу прибором дальше.       — Ещё бы, — и увидел я, как у Британии злобно блеснули глаза. — Надолго ли он хочет приехать?       И тут Франция как-то особенно поднял голову, очевидно, мужу в глаза поглядел и тут же отвёл взгляд, вперившись в окно.       — Ненадолго, недели на две-три, — и в голосе такой излом, такая грусть и слабость, ну прямо с тобой говорят из разбитого зеркала.       — Прекрасно.       — Почему ты так реагируешь?       Я отвернулся. Я бы и не смог ему объяснить, и Франция тоже.       — Слушай, когда он уедет… Ни ноги твоих родственников в этом доме более не будет, ясно тебе? Тебе повезло, что отец мой столь мягкосердечен. Хватит того, что ты переписываешься с ними. А хочешь увидеться — поезжай к своему отцу в Версаль или в Париж к своему близнецу.       — Если бы кто-то меня там ждал!       И если бы было тут чему удивляться. Папа Франции и его брата-близнеца — знаменитый фаворит Солнцеликого Короля, — которому при жизни его дарован был фамильный замок в Париже, умер от молочной лихорадки, когда те были маленькими, и отец малышей, он-то себе поместье быстро вернул, постояв на том, что монарх не мог в те годы отчуждать свою собственность, и да близнецу Франции-то на совершеннолетие его даровал обратно, и у Франции наверняка было объяснение тому, что отец его так обделил — все они, Франция и братья его, были бастарды, так или иначе. Британия, тот, конечно, не обрадовался, когда Франция ему признался, что Королевство Франция, похоже, завещал свои имения и деньги его близнецу. Я слышал, Англия и Британия тоже говорили об этом друг с другом, и Англия, он и предсказал, что Королевству Франции недолго жить осталось — в Версале, сказал он, возможно уже готовится переворот со смертоубийством, ведь брат-близнец Франции явно не захочет прожить ещё тысячу лет лишь в качестве наследника.       — Шотландия в белом будет слушать по нему панихиду, — сказал тогда Англия со смешком, он явно злорадствовал, не имея возможности расправиться со своим старым врагом — теперь они уж сваты, и объявлен мир меж двумя домами — собственными руками.       Я снова взглянул эдак бегло через плечо: Франция и Британия стоят у окна рядом в утреннем свете, два стройных силуэта, оба осанистые, с красивыми плечами и тонкой талией, — Британия дымит трубкой, Франция, тот явно нервничал, и всё вертел на пальце кольцо, только было в нëм нечто такое мягкое, благодушное, чего в Британии не было.       — Ты можешь встречаться с Бельгией в Брюгге, — сказал Британия ровно, бесстрастно, выждав, пока Франция успокоится.       — Он будет занят, — вздохнул Франция. — У них с его папой намечается спор об имуществе — кому мой отец что пожаловал. Ты хочешь выгнать меня из дома?       — Я всего лишь хочу, чтоб и духа родни твоей тут не было — ни твоих сводных скаред и сутяг, ни тех, кто тебе близок по крови. Я хочу, чтоб ты не смел злоупотреблять расположением моего отца впредь.       — Не буду. Он быстро уедет, я обещаю. Как ты не понимаешь. У тебя такая прекрасная семья, — тут Франция всхлипнул. — Родители. Столько братьев. Но меня вы, похоже, совсем не любите. Я так и не стал частью вашего дома.       — Ты глупости говоришь, — резко среагировал Британия. — Мой папа тебя очень любит. Он бы ни за что…       Тут он и замолчал, он всегда обдумывал, прежде чем говорить, но теперь, видно, поймал себя на обратном.       — Твой папа замечательный, — Франция поднёс руку к носу и, насколько мне было видно, утёр слизь из ноздрей. — Наверное, он даже будет рад внукам.       И тишина. Я клянусь, что слышал, как у Британии шевелились мозги. И тут он возьми да встрепенись, да посмотри на меня и вдруг рявкни, напугав своего мужа:       — Что там такое? — я вздрогнул, как подстреленный заяц, и бросился с подносом наверх куда сначала и шёл, двигаясь как с пулей промеж ягодиц. Когда я вошëл в комнату с большой кроватью с подносом в руках, Шотландия уже встал и сидел перед трюмо в кимоно на обнажённое тело, да всë свои взбесившиеся за ночь кудри гребнем перебирал, морща нос.       Я на столик всё положил и вытянулся пред сонным неодетым консортом, долгий сон и муж взлелеяли его, и использовал возможность, чтоб полюбоваться его волосами, один цвет которых вроде как всю комнату освещал, согревая, его телом, тонкими запястьями с созвездиями веснушек, фарфоровой кожей, рассеивающей всюду аромат крема и мыла, его расслабленными движениями. И я подумал, что Британия там внизу должен быть гордым, что рождëн на свет таким красивым папой. А ещё думал я, я о том думал, что Америка к завтраку так и не спустился, и что Шотландия вряд ли знает об этом, а Англия, тот, видно, испугался сам себя в день, когда Америка вернулся домой, и оттого и тут побоялся покой сына встревожить требованием спуститься к столу.       — На что ты так смотришь? — спросил Шотландия и на меня глаза поднял, к завтраку приступая, настолько зелёные, что пробуждали весну — деревья вокруг так и цвели, с красой глаз его соревнуясь.       — Ваше Величество, ваш сын так и не спустился к столу, — я и выдавил только из себя, держа пустой поднос пред собой, ну и не вспоминать старался, что было между нами давно когда-то, задолго до того, как смерть пришла в этот дом и принесла нам горе.       Шотландия всё на меня смотрел, опустив вилку. Америка теперь уж ничем не занимался — в Петербург отправлять его было бессмысленно, свадьбу с императором отложили на неизвестный срок; уроков он тоже не брал, не плавал и в теннис не гонял, только всë лежит у себя в комнате с книжкой, на глазах — мутная плëнка, такие они нечитаемые. С ним работали гении от медицины, чисто боженьки, как Англия их считал, но Америка, он их провожал, а сам потом глаза закатывал, одну ногу закинет на своё бюро и сидит с книжкой. Шотландия от всего этого думал, что Америка тронулся. Ну, да по-моему мальчишка всегда был таким, родители занимались его воспитанием, но и баловали сильно, но что я мог сказать, доказать. Шотландия от этого часто плакал. Америка — тот не плакал, а вот Шотландия очень тяжело переживал. Ну и к тому же, я это к тому, что они с Англией в это самое с головой погрузились. Потому что Англия добрался, как и обещал. По дому всё месяцы эти после возвращения беглого принца сновали магистраты. Было возбуждено сразу несколько уголовных дел с множеством фигурантов: о множественных изнасилованиях, развратных действиях и вовлечении в проституцию. Дело, как я понимал, уже дошло до Высокого суда. Англия поднял все свои связи, работал неусыпно, неустанно, так мог работать лишь он, вроде на износ, а чёрт не изнашивался, содействуя следствию, всё точил против обидчиков сына ножи, а Шотландия, когда ему допрос устроили в кабинете у Англии как свидетелю, разрыдался и выбежал прочь, весь в страшном стрессе. В общем, радость от возвращения сына споро сменилась у родителей растерянностью.       Один раз я их видел, как они, Шотландия с Англией, лежали в своей большой постели, оба совершенно измученные. Целый день общались со стряпчим, который вёл дело, показывали, опознавали, как шиш. Только измученность у них была разной: Англия виду не показывал, что устал, но да мне всё равно было видно. Он просто опал на подушки, осунувшись, просто лёг и не двигался на постели, враз постаревший после злополучного, какой он у них был, длинного дня. Шотландия лежал головой у него на груди, тяжко вздыхая, волосы вздыблены, глаза закрываются, как у сонной малютки, алые от слёз, два цветущих столистных мака после дождя.       — Англия. О, Англия, — только и вздыхает, а сам то и дело утыкается мужу в шею, в ключицы, в подмышку. И я вижу в дверь, как тело у него сотрясается, будто ударили током, и он снова рыдает — казалось, у него уж не должно было остаться слёз, не должно было в нём быть столько жидкости, но была, горькая, как касторка.       Англия целует его, успокаивает, но Шотландия — его так просто, одним поцелуем, не угомонишь.       — Ну что ты, ну перестань, — шепчет Его Величество, и тут он вдруг опрокидывает Шотландию на подушки, расстёгивает пуговицы, выпростав из-под белого розово-белое и дышащее, и начинает лизать ему грудь, посасывать чувствительные соски, не наваливаясь, чтоб не придавить своим весом, а бережно лаская. Ну и что тут скажешь — вся комната превратилась в шорох постели, и слышно было, как огонь дрожит на фитиле, как Шотландия приподнимает затёкшую ногу, и как язык стелется по беспокойной груди.       Я понял, что происходило дальше, не сразу. Англия тоже как-то содрогнулся в какой-то момент, точно и его ударило, и громко вздохнул, и вздох его перемежался с протяжным стоном Шотландии. Это я потом увидел, что Шотландия руку под одеяло засунул, мужу в штаны и бельё, и ласкал его там ладонью. Так вот и лежали, смотря в зенки друг другу, Шотландия — с рукой на каменной мужниной плоти, Англия — пуская ему на грудь слюни, а потом Англия стал над ним на колени и развёл рывком ему бёдра, и тогда Шотландия оттолкнул его как лишайного:       — Нет, не надо.       Англия застыл, весь красный.       — Да я ведь буду нежно, — но надежды в голосе уж не было, одна растерянность. — Я осторожно.       Шотландия покачал головой, и Англия разочарованно плюхнулся рядом обратно, но Шотландия всё равно — прильнёт к нему и тут как заплачет.       — Мне так плохо, Англия, — чуть не срываясь на крик. — Так плохо!       И я его понимал. Ну и помимо заварухи с Америкой было и ещё одно обстоятельство: ведь старый Ирландия давно умер, и известие о том запоздало было доведено до Шотландии и потрясло его, как ничто другое.       И теперь Шотландия, мной не смущаясь, поставил локти на столик и надавил пальцами на виски, запустив в струящиеся по бокам головы длинные пышные пряди.       — Америка, мой мальчик, несчастное существо, — прошептал он. — За что ему это, господи.       Я вдохнул воздуха и выпалил:       — Поговорите с ним, прошу вас, Ваша светлость, — я хотел ему сказать, чтобы он спросил его, но не мог сказать, о чём, и спросить сам-то не мог, и совесть внутри меня всё свербила, потому что мне казалось, что я знаю почему и что происходит с Америкой.       — О, ты думаешь, я не пытался? — устало проговорил Шотландия, ощупывая пальцами булочку на тарелке. — Когда я спрашиваю у него, зачем он это сделал, он либо молчит, либо говорит, что его отец во всём виноват. Я не могу залезть к нему в душу и голову, но представляю, сколько там ран и сколько обид накопилось. Он не хочет мне открыться, а я не могу заставить его, но он не отпускает меня вечерами из своих покоев, прося посидеть с ним подольше. Мне больно, потому что я ничем не могу ему помочь и мне остаётся только смотреть, как он страдает. Я так мучился все эти полгода, пока его не было дома! И мне страшно видеть, как он теперь сторонится отца, и страшно, что Англия не желает ничего с этим делать — когда оно надо, ему не хватает решительности. Англия всё чего-то требует от своих сыновей, а сам он что, ничем не обязан? — разразился Шотландия, подпрыгнув на пуфике. — Как будто бы сын простит его за золотые заколки или деньги на развлечения, если б в самом деле было, за что Англию прощать! И я тоже виноват, виноват больше всех во всём этом — ведь, когда мой мальчик вернулся, я ему пообещал, что он будет ограждён от расследования этого ужасного дела, что его не побеспокоят, не тронут, что ему дадут отдохнуть, прийти в себя и забыть обо всём. И что? Англия настоял, чтоб Америка дал показания следователю. Я представляю, как сын мой меня за это ненавидит!       Шотландия порывом встал и бросился на кровать, а я стою, смотрю и что делать не знаю.       — Несносный юноша! Его жестокий, жестокий отец! — он возопил, и я уж было подумал, что началась истерика, но Шотландия не плакал, нет, но лицо покраснело что их томаты в огороде, и пальцы смяли одеяло. — И я ничего не могу сделать, как бы ни хотел. Кто бы знал, какой это позор, когда у супруга короля столь мало власти в собственной семье!       Я подождал, пока приступ пройдёт, пока Шотландия не перевернулся на ложе на спину и с несчастным лицом не уставился в потолок.       — Уэльс, — тут он, видимо, вспомнил про меня, и голос его звучал глухо. — У меня есть дело к тебе. А я и забыл.       — Да, Ваше Величество?       Он приподнялся на локтях на кровати и посмотрел на меня своими невыносимыми зелёными фарами.       — Я могу доверять тебе?       — Моя преданность вам абсолютно несомненна и неколебима, — это всё, что я мог сказать ему, но, думаю, звучало как если б я сказал, что всю жизнь люблю его.       — Конечно, — произнёс Шотландия. — Твоя рука побывала у меня под сорочкой, и Англия ни о чём не узнал. Конечно, я могу тебе доверять. А иначе тебе будет плохо, верно? — и глаза его загорелись недобрым ядовитым светом. И кто б поверил, что виновата его собственная распущенность, а не моё вожделение?       — Верно, Ваше Величество, — мурашки пробежали у меня по спине.       — Тебе известно, что брат мой, Королевство Ирландия, недавно почил у себя на острове от продолжительной болезни. Об этом сообщили моему мужу, он — мне, а я теперь напоминаю тебе. — Он замолчал, облизал губы и снова заговорил: — Что же, он был плох последние века, и этого стоило ожидать. Я собираюсь совершить путешествие в Ирландию, но уже после того, как брат Франции прибудет ко двору. Я согласую его с мужем. Ты будешь сопровождать меня вместе с бодигардом в качестве камердинёра. Будешь прислуживать мне там так же как здесь — приносить горячую воду для ванны…       Он замолчал, мысль его так и не была закончена, и я счёл, что дозволено мне вопросить:       — Вы хотите посмотреть на могилу, милорд?       Я знал, что Англия уже разобрался со всеми вопросами, связанными с безвременной кончиной старика Ирландии. Поместье под Дублином было закрыто, за ним присматривало лишь несколько слуг, а могила была уж готова. Был бы я глупцом, если б волновался по поводу этого? Я не знал, что и думать.       — Да, — ответил Шотландия, пряча глаза, и я не знал, есть ли в них скорбь. — Да, хочу.       И тут он собрался, велев рукою мне не уходить, накинул на себя плед и вышел из спальни, и я побежал за ним вон и по коридору, как хвостик.       Мы без стука вошли к Америке, ну и я не мог не поразиться этому. Америка читал на кровати, закинув босы ноги на стену. Он даже не взглянул на нас, ни взгляда мимолётного и скучного не бросил. Шотландия встал перед ним с руками на груди.       — Юный принц так и не спустился сегодня к завтраку, не так ли? — Шотландия пытался напустить на голос упрёку, но звучал расстроенно.       — Точно так, папа, — отозвался Америка, перелистнув страницу, но глаза не двигались — он не читал.       — Мне просить принести тебе завтрак в покои? — Шотландия ещё пытался спасти положение.       — Я не голоден, папа.       — Может быть, хочешь панкейков? Я приготовлю к ним арахисовую пасту — твою любимую.       Америка помотал головой.       — Сколько же так может продолжаться? Я позову отца, — выдохнул Шотландия, решившись. — Тогда, возможно, ты наконец-то выйдешь из комнаты и поешь. Врач прописал тебе прогулки, но тебе, похоже, всё равно, — Америка молчал, и Шотландия повернулся и вышел со словами: — Этот юноша сводит меня с ума!       Англия пришёл, а муж его всё покачивался сзади, выглядывая из-за плеча короля. Англия выхватил книгу из рук Америки и навис над ним, и я прикрыл глаза, боясь того, что сейчас будет.       — Твой папа говорит, ты устроил голодовку, — угрюмо смотрел король на сына. — Что происходит, молодой человек? Мне следует за волосы тащить тебя в столовую, чтобы ты наконец-то изволил поесть?       Америка взглянул отцу в глаза, лёжа на неприбранной кровати.       — Делайте как знаете, отец. Вам не привыкать, — бесстрастно сказал он, и я вжал голову в плечи, и, как только Англия протянул руки к сыну, чтоб, очевидно, действительно схватить его за неухоженные локоны, закрыл глаза, чтоб ничего ужасного не видеть, но ужас забрался ко мне прямо в уши:       — Не трогай меня, не трогай! — Америка закричал, Шотландия рядом испуганно охнул, и в голосе я слышал страх и ужас, и я открыл глаза, и Англия стоял у кровати с видом ошарашенным, будто бы сын на его глазах превратился в лягушку от одного прикосновения, и я подумал, что Англия снова испугался себя, своих рук, своей силы и нрава бешеного, безудержного. Америка держался за волосы с глазами как плошки. Шотландия тяжело навалился на мою руку, ища опоры. Англия с мертвецки бледным лицом мигом покинул покои сына, тяжело ступая и шагая широко, протиснувшись мимо нас с Шотландией в дверь, Шотландия осел на скамеечку у камина, Америка спрыгнул с кровати и юркнул прочь да и в туалетной заперся, я слышал, как щёлкнула задвижка. И я смотрел на эту дверь и думал, обращая немые вопросы к Америке: «Ты ведь был там, ребёнок? Что ты видел, ребёнок?»       Что он видел своими глазами — своими глазами-порталами в ту самую тёмную дождливую ночь, когда огонь так и потрескивал в камине, когда все спали наверху, а дверь главная вдруг оказалась открытой и запустила внутрь чудовище, пред креслом нашего короля представшее и потребовавшее невозможного? Узнал ли его мальчишка, как воспринял что увидел и почему молчит, если всё так действительно, как я себе думаю? Чудовище явилось сюда тёмной ночью и осталось здесь навсегда — только кто из нас был им на самом деле?       Я подумал ещё, что был им точно не я, и, не находя в молчаливой комнате ответов на другие вопросы, вышел, передёрнув плечами, оставив отца и сына с их собственным ярмом.