Во стенах обители монаршей

      Америка ждал мужчину, с которым должен был встретиться в ту ночь, в алькове, в глубине спальни, отведённой ему хозяином кабаре, — Америка не танцевал, не задирал высоко своих ног, но, одевшись в платье и разукрасившись, разносил напитки, и его часто утягивали на колени и ласкали под юбкой. Так и случилось в тот вечер: мужчина в чёрном плаще с парчовой каймой на рукавах да по подолу — он сидел одиноко за столиком, окутанный роем голосов, в свистопляске музыки, не привлекая к себе ничьего внимания, однако не тот, с которым позже принца увидели за конюшнями постоялого двора, — усадил Америку к себе на колени, откинул вульгарные юбки и гладил бедро движениями размеренными и вовсе не жадными, и когда рука его задела кружева нижнего белья, Америка понял, что настал момент «икс» — он изогнулся на чужих коленях, не чувствуя, однако, под пятой точкой возбуждения, но решив, что мужчина разочарован наличием исподнего под платьем и оттого пах его холоден, и нашептал на ухо номер спальни и время, в которое будет его ожидать. Затем беглый принц спрыгнул с коленей и побежал наверх, сделав знак хозяину кабаре — тот стерёг лестницу, ведущую на этаж с комнатами юношей, где те принимали любовников, — что нашёл себе клиента, а значит заведение получит свои комиссионные в эту же ночь.       В Америке никто не узнавал принца — до этого района Лондона новости особенно не доходили и приметы Америки никому не были известны, Америка взял себе другое имя, более того, он был несовершеннолетним, и родители пока не вывозили его в свет, и потому первое время Америка вполне жил в своё удовольствие. Конечно, он был осторожен, избегая выходить на улицу без сопровождения других юношей или своего сводника, и какое-то время его всё устраивало. Жизнь тут была как глоток свежего воздуха после душных зал дворца его родителей. Америка мог зарабатывать деньги, одеваться, как ему хочется, у него появилось много приятелей среди тех, с кем он делил комнаты и туалетные, он мог свободно сплетничать с ними и шутить скабрёзные шутки. Хозяин кабаре был первым его мужчиной — Америка влюбился в него, встретив в овощной лавке, — и этот мужчина привёл его в это место, уложил в свою постель и взял, не узнав в нём одного из сыновей короля. Америка визжал от восторга — он немногое слышал о плотской любви дома и не мог доставать запретных эротических книг, — и потому не представлял, какое можно получать удовольствие от соития. Его мужчина был нежен с ним и в то же время страстен, и Америка, опьянённый свободой, отдавался ему без стеснения, и ему не хотелось выходить замуж, и всё равно было, что на простынях, коими укрыты были перины шатавшейся кровати, остались капельки крови — невинность его погибла, разорвавшись фейерверком небывалого наслаждения, ему не было больно, и он отдавался назло своим родителям, которые сосватали его императору против воли его и бдели, дабы сберечь его чистым для его жениха. А наутро Америка узнал, кто был его любовник, в какое место привёл его и в качестве кого. Тогда на него и навесили эту повинность — спать с незнакомцами, которые далеко не всегда ему нравились, которые могли его даже обидеть и принудить делать неприятные вещи, и никто не мог его защитить, остановить его обидчиков — не было тут уже ни отца, ни старшего брата, и он вскоре поник, он завял.       Например, Америка неприятно удивился, когда однажды его, уже ожидавшего лёжа на кровати с разведёнными ногами, перевернули, поставив на четвереньки, — ему показалось это унизительным и неромантичным, и после ощущение, что им воспользовались, стало сильнее. Ему не нравилось, когда его кусали в спину, за плечи и за соски, когда лезли кончиком языка в пупок, когда больно шлёпали — совсем не ласково, а агрессивно, давали пощёчины, щипали, неуклюже ласкали языком между ягодиц — грязно и пошло, когда не выпускали его совсем не внушительный, мягкий, невозбуждëнный пенис из вспотевшей ладони после того, как всë закончилось и ему хотелось бежать прочь из постели, когда рвали на нём бельё, оставляли царапины и ставили перед собой на колени — он не согласился, но его схватили за волосы и сделали с его ртом что хотели, и Америка тогда думал, а не так ли отец его обращается с папой в постели, не так ли развязен отец, делая, что ему только хочется, и не обидно и больно ли папе от этого. Америка уж больше не получал удовольствия от секса с мужчинами — алкоголь и табак не спасали его, но лишь усиливали отвращение и отчаяние, он страдал, что вновь утратил свою свободу, что вольная взрослая жизнь обернулась кошмаром, и думал, как бы сбежать.       И в ту ночь Америка поднялся к себе, снял с себя платье, бельё, чтобы снова его не порвали и чтобы не надо было чинить его, и украшения — не бриллианты, всего лишь стразы, подмылся из таза, проверил, на месте ли — на тумбочке у кровати — контрацептивы, а также кошелёк — под кальсонами и нюхательным табаком в комоде, украшенном маркетри, и наконец оделся в сорочку. Он не мог забеременеть от человека, будь тот хоть мужик или джентри, но остерегался болезней, которые могли нести в себе чужие плоть и семя. Взглянул на часы. Он был готов. Вскоре он услышал шаги, стук в свою дверь. В комнате его не было окон, и только на комоде стояли свечи, а альков был тёмен, чтобы Америке не зажмуриваться, когда его будут брать, чтобы не видеть чужого лица и гениталий.       Последний раз, сказал он себе. Он делает это в последний раз. А потом он найдёт в себе силы бежать, у него уже есть план. Ему хотелось домой, к папе и маленьким братьям, как бы страшно ему ни было дома — особенно в каминном зале, где тени не отступали и воспоминания преследовали его.       Америка открыл, на пороге стоял человек в плаще — юноша и не думал, что он настолько высокий, ему пришлось наклонить голову, чтобы войти. Америка закрыл за ним, показал, куда складывать вещи, где стоит кровать и, повинуясь капризу, неожиданно взбунтовавшись против всего и обозлившись на свою судьбу да на себя, непутёвого, велел мужчине подмыться. Но тот только взял его руку и поднёс к своим губам, спрятанным под плащом, осторожно целуя. Америка оторопел. Мужчина расправил плечи, опустив руку принца, расстегнул плащ под удивлённым взглядом Америки и сбросил его. Америка увидел сюртук и рубашку, поднял глаза и встретился с чужим взглядом, сияющим спокойным, доброжелательным блеском. Именно таким он запомнил Российскую империю, встретившись с ним до того всего лишь раз в своём детстве: высоким и мощным, с аккуратными чертами лица, с улыбкой в уголках губ, и в руках его, казалось, было столько силы, что он мог бы приподнять этот дом, они были мягкими и тёплыми без перчаток, как помнил их на своей спине Америка. Даже Королевство Франция боялся его, да и Англия в обращении с ним был как с динамитом — два великих короля, два могущественных старика трепетали перед молодым императором, а между тем, побывав однажды у Англии в поместье, Россия был ласков с маленьким Америкой, как если бы уже тогда знал, что сын старого короля будет принадлежать ему. Тем не менее дома Англия с Шотландией и Британией называли императора не иначе как «этот русский».       — Здравствуйте, Америка, — голос у России был низкий и успокаивающий. — Извините меня за то безобразие в зале: мне следовало попридержать руки. Признаться, у меня не было иной возможности устроить встречу с вами. Но вы простите меня, не правда ли?       Он улыбнулся, обнажив большие зубы. Америка заметил, как он говорил — не «я не знал, как иначе встретиться с вами», а «не было возможности действовать иначе».       — Зачем вы искали встречи со мной? — растерянно обронил Америка, не зная, куда себя деть, куда смотреть, как и что говорить. Конечно, он узнал своего жениха — тот не изменился, и Америка всю жизнь видел его портреты. Ему стало стыдно стоять перед Россией в одной прозрачной сорочке, и он ссутулился, прикрывая руками грудь и пах, но тот никак пока не проявил интереса к его телу. — Как вы сюда… Как вы нашли меня? Зачем?       — Для меня не составило труда найти вас, — император лукаво прищурился. — А вот ваш батюшка, похоже, не очень-то старается вернуть вас домой.       Америка съёжился, не зная, чем вызвал такое… злорадство? Или это у него просто манера такая говорить с юными принцами, ëрничая абсолютно не к месту? Он убрал руки со своего тела и прямо посмотрел на мужчину, пытаясь не выдать, что мысли у него так и бегали: быть может, родители и жених сговорились, соединив свои силы, чтоб отыскать его? Быть может, Россия не доволен переносом женитьбы на неизвестный срок и решил действовать сам? Что он будет делать тогда дальше? Заберёт его отсюда, отведёт к родителям или увезёт с собой в Петербург? Но последнее будет выглядеть некрасиво, особенно учитывая то, что Англия и Россия очень осторожно относились друг к другу, а Америка ещё не достиг совершеннолетия.       — Вы не ответили на вопрос.       — Вы тоже, — Россия стоял перед ним, нисколько не смущаясь нелепостью ситуации. — Вы простили меня, Америка?       — Мне не за что вас прощать, — вздохнул Америка. — Наверное, у вас больше права лезть ко мне под юбку, чем у кого-либо ещё. — Он, растерявшись, переминался с ноги на ногу, не зная, что делать дальше. Самому раздеть своего будущего мужа? Пригласить его в постель, поцеловать, скинуть сорочку первым? Он, мучаясь, кусал губы, и вдруг решительно протянул к Российской империи руки, намереваясь расстегнуть сюртук, но Россия перехватил их и осыпал поцелуями запястья, на которых уже проклюнулись веснушки, — приближалось лето. Америка вздрогнул и всхлипнул от неожиданной ласки. Его будущий муж. Такой хороший, нежный. Никто не был с ним таким.       Америка попробовал сдвинуть императора, такого неожиданно желанного с его горделивой статью, мощью членов тела и ореолом величия, с места, чтобы отправиться с ним в постель. От осознания, что ни у кого, действительно, нет большего права, чем у этого человека, лезть к нему в трусики, Америка почувствовал сладкое возбуждение, под ложечкой и между бёдрами у него приятно заныло. А зачем он тогда здесь? Но Россия только покачал головой и протянул руку, завёл её Америке за голову и погладил затылок, перебирая мягкие светлые волосы, так похожие на волосы старого Англии, так не похожие на непокорные кудри Шотландии, на его пружинящие буйные вьюны. Америка смотрел на собеседника округлившимися глазами, чуть приоткрыв рот.       — Я здесь не за тем, чтобы заниматься с вами любовью, — Россия приосанился, хотя казалось, куда уж пуще. — Не расстраивайтесь: я желаю вас, но не могу обладать вами, не женившись.       Америка ощутил, как у него всё намокло внизу от такого благородства. Однако он тут же похолодел и виновато понурился.       — От того, когда мы это сделаем, ничего не изменится, — нехотя признался он. — Не рассчитывайте со мной ни на что. Да вы, наверное, сами видите… Я порочен. У меня были мужчины… После первого там была кровь. Мне очень…       В носу защипало. Как он мог не сохранить себя для такого мужчины — как будто большое дело! Как можно было не знать, что за человек твой будущий муж?       — Кровь? — голос у Российской империи переменился, и Америка испуганно вздрогнул, боясь его гнева, не зная, каков он в гневе. — Крови не должно было быть. Он был груб с вами.       — Нет.       У России опасно потемнели глаза, Америка видел, пусть он и возразил слабо, но этого хватило, чтобы возмутить уверенное спокойствие императора.       — Он был груб, — настойчиво повторил Россия тем голосом, от которого в комнате становилось холодно. А у папы, подумал Америка, волосы были рыжие, рыжее осени, и от них всегда комната делалась тëплой. — Он должен был быть нежнее. Я покажу вам.       — Хотите в постель? — спросил Америка. Он, честно, теперь и не знал, хочет ли, чтоб его взял этот мужчина, так страшно блестели его глаза, такой мороз слышался в голосе. Возможно, не зря императора прозвали Северным Медведем — быть может, он разорвал на клочки не одного своего любовника в своей постели, быть может, одно его достоинство уже было размером с предплечье Америки.       Но Россия только улыбнулся в ответ, и глаза у него теперь были не страшные, а серые и добрые, какими они и показались Америке сначала. И Америка, перестав бояться и ругая себя за глупые страхи и гнусные предположения, потянулся рукой к руке мужчины, облачённой в скользкую перчатку. Российская империя мягко ухватил его за пальцы, и Америка представил, как он умеет ласкать этими руками. Америка подался вперёд, к нему, осторожно прижимаясь к груди, и Россия не оттолкнул его и не отстранил мягко. Только тут Америка осознал, как же сильно он скучает по дому, как же надоела ему эта нелепая, грязная, вообще-то безрадостная жизнь. Хотелось к папе, к своим маленьким братьям, домой. Почувствовать себя принцем. Чтобы за ним ухаживали. Чтобы спрашивали, как он себя чувствует. Но куда же ему идти, как бежать? Как отец отнесётся к его возвращению? А если Россия прав, и родителям его в самом деле всё равно, и никому он там не нужен, никто его не ищет, не вспоминает о нём? Какое же это будет унижение — вернуться в свою темницу, где тебя никто не ждёт, с позором, поджавши некогда распущенный хвост.       Руки Российской империи сомкнулись на его талии, и сердце у Америки гулко забилось.       — Вам, наверное, так противно меня обнимать, — простонал Америка в грудь своего мужчины.       — Вы ни в чём не виноваты, — заверил его Россия и наклонился, чтобы поцеловать волосы на чужой макушке. — Я буду хотеть вас всегда. Вы так красивы.       Он мог полюбить его. Да, он уже любит его. Спасение его! Единственный человек в этом зловонном квартале, ведающий, кто Америка такой на самом деле. Он вызволит его из этой дыры, он должен, и Америке не надо будет делать ничего самому, просить у отца прощения, просить пустить обратно в дом, не придётся возвести на себя гнев хозяина этого заведения, обладавшего Америкой и считавшего, что дал ему приют и вправе требовать благодарности.       — Спасибо, — Америка выдохнул. Нет, не терять себя. Ни в коем случае не терять голову. Но какой же мужчина — и его муж! Почти его муж. Его будущий муж, и любовник, и у них будут дети. Они будут кружиться в залах Зимнего дворца в вальсе. У них будут дети. Нет, глупости. Они ведь ещё даже не женаты. Он просто развесил уши. Он даже не знает этого мужчину, он впервые въявь видит его в сознательном возрасте. Россия может говорить всё что угодно, но пока что он ничего не предложил ему по существу, только ненавязчиво лаская и успев, пусть самую малость, показать ему свою неоднозначную, тёмную суть.       — Зачем вы приехали, всё-таки? — повторил Америка почти забытый вопрос, чуть отстранившись. Россия снова коснулся губами его макушки.       — Я приехал увезти вас отсюда. В Петербург.       Да, увезти. В Петербург. Подальше от Лондона.       — И жениться на мне?       У Российской империи вырвался смешок — непроизвольно. Америке он не понравился — юноша разорвал объятия, уставившись на Россию, задрав голову.       — Как вы торопитесь. Я мечтаю жениться на вас, — Россия всё ещё улыбался, несмотря на то, что, кажется, не всё шло у него с этим юношей так, как было задумано. — Но боюсь, это невозможно. Нам придётся ждать до ваших восемнадцати.       — Мы можем жениться и раньше, хоть сейчас, — настороженно возразил принц.       — Да, можем, но… — Россия выдержал паузу, испытывая Америку. — Совесть да добродетель не дали бы мне жениться на вас без благословения ваших родителей. Мои давно уже мертвы, к сожалению. Я не могу знать, как отреагирует ваш отец, узнав, что я вывез вас из страны и женюсь на вас вопреки всем нашим договорённостям и приличиям. Не в моих интересах портить отношения с Англией, когда всё только наладилось.       У Америки, пока суженый его говорил, в голове всё встало на свои места. Он прошёл к тазу с водой, умылся, затем подошёл к комоду, пряча глаза, стряхивая с себя наваждение. Дьявол — Россия… И что это за свет вспыхнул в глазах у него, пока он по спальне перемещался, — нехороший и сальный, Америке знаком был этот огонёк, он видел его в глазах у своих мужчин. Российская империя совершенно точно изучал глазами его тело — худощавое, тоненькое, изящное, обтянутое прозрачным муслином, не скрывавшим ничего. Америка порылся в комоде, достал свой купальный халат, лежавший поверх коробки с деньгами и конфетами, и надел его, чувствуя себя наконец в безопасности, укрытым от чужого бесстыжего взора. Он, чёрт возьми, принц, он сын короля! Так зачем же строить из себя эдакую важную птицу?! Как смеет этот человек приходить к нему с намерениями самыми неясными, соблазнять его, обманывать, запутывать, вместо того чтобы помочь, спасти! Америка разозлился. За кого он его принимает — за тупоголовую профурсетку, что ли? Они будут женаты — им жить вместе всю жизнь, и как Россия может так унижать его достоинство и так ронять себя в его глазах? Он просто глупец, тиран, глупец! А Америка ещё должен будет ехать в его холодную страну, принимать его веру! Ничтожество!       — О, — наконец сказал Америка, успокоившись, разглядывая себя в зеркале над комодом. — Вы сможете увезти меня в Петербург своим супругом — просто возьмите меня прямо сейчас и отвезите к моему отцу. Если только вы не хотите увезти меня с собой сожителем.       И Америка прожёг Российскую империю смелым, вызывающим на поединок взглядом. Он был зол, и Россия почувствовал это, но не показал, что видит и понимает его злость.       — Всё будет хорошо, Америка. Вам будет хорошо со мной. Я и без венчания вам буду мужем. У вас будет всё, — и Россия сделал шаг вглубь комнаты, приближаясь к разъярённому юноше.       — У меня и сейчас есть всё! — рассерженно бросил Америка. — Я принц! Мой отец один из самых богатых мужчин в королевстве! Мне ничего не нужно от вас.       — Правда? — Россия снова сощурился, и Америка понял, что он издевается.       — Правда, — Америка раздражённо хлопнул дверцей комода, метнул в посетителя грозный, негодующий взгляд. — То, о чём вы говорите, бессмысленно. Вы можете отвезти меня хоть на край света, но мои родители будут страдать, потому что точно не смогут найти меня. Я смогу сбежать от вас, и я всё расскажу им — как вы предложили сожительствовать вне брака, жить у вас содержанцем, и тогда ваши отношения с Англией опять же испортятся, чего вы боитесь. Меня не удержит даже ребёнок от вас — но если я понесу, вы меня бросите, не так ли, рассчитывая на то, что никуда от вас я не денусь, боясь дальнего пути домой, отдав вам все свои деньги, лелея надежду на ваши благоволение и милость? Сколько у вас содержанцев? Вы, кажется, любите ходить смотреть танцы? Я не настолько глуп!       — Ладно, молчите! — лицо у России помрачнело, глаза снова забушевали, и Америка услышал рычание — акцент императора усилился, звуки вдруг отяжелели, затвердели, в комнате стало холодно. — Вы всё равно станете моим, так или иначе. Вы мой. Ваш отец обещал. Мне придётся жениться на вас.       — Вы боитесь жениться! — догадался Америка, несдержанно воскликнув. — Поэтому вы не хотите ждать, хотите увезти меня втайне. Что вы, боитесь ответственности? Переворота во своём дворце боитесь, боитесь передать престол чужому ребёнку — что я буду изменять и понесу не от вас? Боитесь, что и ваша постель теперь будет занята моим телом — что не сможете гулять, менять мужчин, что вас порицать будет даже самый неграмотный, безвольный, глухонемой крепостной в вашем царстве, будет ругать вас за вашу неверность или смеяться над вами, коли неверен буду я?       — Замолчи, я сказал, болтливая кукла! — прикрикнул Россия, растеряв свою невозмутимость, выведенный из себя. Он всё наступал, и Америка, струхнув, попятился, избегая попасть под горячую руку этого огромного мужчины. — Как смеешь ты на меня вякать, дитя? Ты мой, и я буду делать с тобой что хочу! Глупец, глупец! Хочешь выйти за меня? Да я возьму тебя прямо здесь, я, будь проклят отец твой, купил тебя, я заплатил за тебя! Я уплатил не за ночь, я сговорился с твоим хозяином дозволить увезти тебя отсюда — с твоим первым, блядь ты такая, мужчиной!       Америка оказался в алькове и упал спиной на кровать, мелко дрожа, в ужасе от того, что жених его нрава столь переменчивого, от того, что произойдёт сейчас.       — Я должен был быть твоим первым мужчиной!       Теперь Россия рассвирепел по-настоящему, как раненый медведь. Америка, паникуя, пытался лягнуть Россию, но тот схватил его за лодыжку, прекращая сопротивление.       — Извините! — Америка закричал, катаясь по простыням. — Извините, я не хотел! Прошу, оставьте меня в покое! Прошу!       Ничего не произошло. Его ногу отпустили. Америка приоткрыл глаза и, ничего не увидев, поднялся на локтях: Российская империя, красный от гнева, надевал плащ, собираясь уходить. Он явно не жаждал крови. Америка посмотрел на него, сомневаясь — может быть, его жених, он вовсе не бешеный медведь, переполненный ненавистью, ревностью и похотью, а просто человек со своими слабостями, прибегающий, как все короли, к грязным приёмам, чтобы потешить своё самолюбие, не думая опрометчиво и эгоистично о чувствах тех, кого топчет на своём пути к вершинам?       Но он его не избил. Не изнасиловал. И пальцем не тронул. Из уважения к Англии, из страха? Из жалости? Америка не знал, но вдруг пожалел о своих резких словах. Ему ведь сказано было заткнуться.       — Я… — сказал Америка, сам не зная, зачем говорит такое. — Я не знаю, смогу ли выйти за вас. Я пока не готов.       Чёрт, он хотел сказать, что выйдет, обязательно, когда они оба будут готовы. Почему же сказал иначе?       — Очень хорошо, — пробурчал Россия, застёгивая плащ.       — Вы скажете моему отцу, где я, вы сообщите? Он заберёт меня отсюда. А потом мы решим вопрос со свадьбой.       Российская империя бросил на него безразличный, снова непроницаемо бесцветный взгляд и задумчиво проронил уже в дверях:       — Я подумаю.       Америка со стоном упал на кровать, только император вышел, зажав кулак во рту и тихо плача. Так вот что чувствует его папа, когда отец пугает его, опрокидывает на ложе, кличет блядью. Вот как это — быть обвенчанным с королём. Россия — как он пророкотал, высясь над ним: «Кукла, пустоголовая кукла!» Америку не избили, не изнасиловали, но он всё равно чувствовал себя уничтоженным. Нет, он не выйдет из этой комнаты. Он не может вернуться к отцу — чтобы стать ещë одной его жертвой, жертвой его ярости, Америка видел только одного из них, но не сомневался: убиенным отцовской рукой несть числа. Поднявшись через некоторое время с постели, он сразу проверил комод, но его кельтского крестика, папой подаренного и оставленного Америкой на комоде подле вазы с засохшими розами, не было на месте, и нигде в комнате его не было, и Америка решил для себя, что забрал его Российская империя — из ревности, из отвращения к чуждой вере, и не хотел, похоже, он брать замуж ни друидово отродье, ни англиканца, каким Америка на самом деле был.       Америку вскоре вернули домой люди, нанятые его отцом. Российская империя не приложил к тому руку, однако узнал о его возвращении от своих людей, рассеянных по всей британской столице, раньше, чем от Англии. Люди России выслеживали Америку — то ли император затаил на своего несостоявшегося супруга обиду, то ли сошёл с ума, потому как не мог обладать им, — и вскоре Америке передал письмо человек в чёрном плаще, подчинённый Российской империи. У Америки замерло сердце, когда он пробежался глазами по строчкам, ужас сковал его. Англия гневился, прочитав то послание, и пообещал всяческую защиту своему сыну да порешил, что ему, похоже, самому в кортеже следует отправиться на встречу с Россией. Когда Америка ушёл, Англия откинулся на спинку кресла, сложив руки перед собой, думая, что ему предпринять, как оградить свой дом от опасности, что говорить при встрече этому русскому, этому молодому зарвавшемуся засранцу, потерявшему разум от собственной власти и страсти к Америке, которым он был одержим с того дня, как увидел его, повзрослевшего, со светлой кожей, со шпильками в светлых волосах, с веснушками на запястьях, в прозрачном муслине в скупом свете свечей, такого худенького, что его хотелось прижать к себе и не отпускать. На куске бумаги, лежавшем на столе перед задумчивым Англией, было накарябано следующее, и обращение адресанта было непозволительно вольным, и он проявил поразительное равнодушие к чувствам получателя послания, к юному вожделенному принцу:       «Америка!       Не извиняюсь перед Вами за беспокойство. Вы и сами, полагаю, ждали этого письма. Уверен, самочувствие Ваше отлично — в последнюю нашу встречу, в которую мы были возмутительно и вовсе не по-супружески грубы друг к другу, Вы сияли здоровьем. У Вас была такая чистая, гладкая кожа, такие алые губы! Я рад, что Вы вернулись к Вашим родителям. Но настало время водвориться у себя дома, Вы не находите? Я сожалею о Всех своих словах, понимаю, как оскорбило Вас моё предложение уехать со мной; я передумал. Я подумал и решил, что готов теперь жениться на Вас и обладать Вами; мне стоило принять это решение раньше — видите, на какую жертву готов я пойти из-за Вас, видите, я распростился со своими танцорами. Я увезу Вас в Петербург и подам у алтаря Вам руку, и с той минуты буду вечно верен Вам, буду радоваться нашим детям. Вам нравятся шубы? А бриллианты? Уверен, родители не одаривали Вас такими сокровищами — Вы слишком юны, Вам рано носить драгоценности, но я осыплю Вас ими. Карета будет ждать Вас в новолуние, в ночь с …ого на …ое, на том же постоялом дворе, где верный мой друг передал Вам это послание, — я встречу Вас, и мы отправимся в Петербург, я буду рядом, и Вам ничто не будет угрожать. Не стоит напоминать Вам, чтобы Вы не показывали сие письмо родителям, старшему брату и никому прочему дома — но между Вами и отцом Вашим совсем нет доверия, и Вы не откроете ему истинный характер наших с Вами отношений. А иначе почему бы Вы бежали из отчего дома? Вы слишком горды и самостоятельны не по годам — я хочу Вас. Лучше сожгите это письмо — во имя нашего с Вами грядущего счастья и ради него. Как, Вы всё ещё сомневаетесь? Не глупите! Я увезу Вас от Англии, я буду нежен с Вами, хотя Вы уже познали чужое в себе естество и вряд ли того заслуживаете. Приходите, куда сказано, и будете счастливы, и с Вами и с семьёй Вашей всё будет в порядке — я надеюсь, Вы помните, что люди мои снуют по всему британскому королевству? Не заставляйте меня ждать, не вынуждайте силой похитить Вас или требовать у Вашего отца отдать Вас мне. Будьте же моим, и никто не пострадает. Или Вы желаете, чтобы я дожидался, пока дозреют Ваши младшие братья? Уверен, Австралия расцветёт в моих руках, когда я увезу его в свою страну вместо Вас. Будьте моим!

Ваш супруг, и на небесах. Да будет так».