Во стенах обители монаршей

      Наутро мы уж ехали домой, и, хоть сначала я ехал на запятках, Шотландия пригласил меня внутрь после обеда. Он был в экипаже с ребёнком, по имени он его не называл, говоря о нём. Мальчик хорошо переносил поездку, сидя у папы на руках, играя с его волосами — уж очень они ему нравились, — или лёжа на сиденье и забавляясь с игрушками. Уж теперь я знал, что Шотландия был его папой.       — Ты, наверное, Уэльс, не знаешь, что и думать обо всём этом, — сказал Шотландия, лаская ребёнка. Я слышал, как ночью в поместье малыш плакал, потому что зубки резались или колики были. А может, призрак бывшего хозяина дома мучил его и уснуть не давал.       Я только пожал плечами.       — Думаю, это ваш сын, милорд, — сказал я. — Близняшка нашего Ирландии. Ну, как Австралия с Новой Зеландией — тоже близняшки.       Шотландия медленно кивнул, головы не поворачивая, не смотрел на меня, занятый сыном, его маленькими ножками в вязаных носочках. Мальчик легко переворачивался со спинки на животик и садился сам, и всё дергал папу за волосы, когда мог дотянуться.       — Кто их отец? — так я спросил, расхрабрившись небывало, любопытство снедало меня. Отец у близнецов должен был быть один — и думал я теперь, почему это Королевство Ирландия требовал у Англии отдать ему мальчика, думал теперь, кто из двух мужчин отец детей, не находя ответа.       Но и Шотландия на то ответить не мог.       — Я не знаю, — сказал он, и я оторопело уставился на него.       Я прокрутил у себя в голове ту ночь, которой свидетелем был, когда старый Ирландия сам пришёл сюда и нашёл тут не ребёнка, за которым шёл, а свою смерть. Мы давно со старым Ирландией до того не виделись — он ведь когда-то жил в лондонском доме чем-то навроде несчастного пленника. Шотландия с Англией уж женились, а он, видно, от горя заболел, да и Англия его изничтожить хотел из страшной ревности, пробудившей в нём всё самое ничтожное, что в нём было. Англия его ненавидел. И Шотландию вроде как совесть сгрызала, но у него тогда как раз дети рождались, и дети как-то так всё затмили, всё вылечили, если что-то у него и болело. Я не видался со стариком, когда он жил у нас, но потом Англия сдался на уговоры супруга и отпустил того на волю маяться, разрушив его здоровье. И тогда, в дождь в блеске камина, я увидел Королевство Ирландию спустя столько лет, и я ужаснулся, ведь он как вышел из дома этого мертвецом, работой Англии, так мертвецом и остался и до самой своей смерти уж оставался, я ведь видел. Он не восстановился, не вылечился, ничего, но продолжал голодать и болеть. И вдобавок ко всему у него характера хватило добраться до Лондона да огорошить Англию требованиями настолько странными, как они мне, не знавшему тогда о существовании Северной Ирландии, показались, что они к погибели его привели.       Я ведь искренне считал, и посейчас считаю, что вины Англии тут нигде нет, что если б Королевство Ирландия не высовывался и не глупил, и вконец не обезумел от несчастья и ненависти, не отдал бы концы той страшной ночью. И сколько всего можно было б избежать: жить дальше и не мучиться кучей вопросов, которые изо дня в день мне житья не давали. И, пожалуй, старый ирландец не трогался ничем да не слетал с катушек — он пришёл чтобы забрать, как он думал, сына. Своего второго сына, которого ему — почему-то — не отдали в его руки, но теперь я понимал, что не отдали его потому что не знали, от кого Шотландия понёс близнецами, и Англия, похоже, решил, что может оставить себе одного из них, по праву мужа.       И тогда Шотландия рассказал мне. И у меня точно открылись глаза.       Шотландия приехал в лачугу Королевства Ирландии, чтобы повидаться со своим братом, прежде чем тот умрёт. Англия не сопровождал его, и Шотландия всё сидел у кровати старого Ирландии, приносил ему питьё и еду в постель, покуда юный слуга кашеварил, колол дрова для печи, ходил в лавку, а бодигард и лакеи, сопровождавшие в поездке консорта, были выставлены за дверь. Старый Ирландия всё держал Шотландию за руку, не хотел отпускать от себя, и Шотландия улыбался ему, и они мало говорили, потому что ирландец был слаб и почти не мог двигаться. Шотландия сбрил ему рыжую косматую бороду, остриг отросшие волосы, обругав смотрителя, что тот тем не занимается, ну а тот виновато потупился. Это потом только Шотландия понял, что Королевство Ирландия не позволял смотрителю трогать себя за волосы, а перед Шотландией, державшим ножницы и бритву аккуратными пальчиками, которые казались Королевству Ирландии самим совершенством, да остригавшего локоны с искусством цирюльника, не смог устоять.       И вот однажды Королевство Ирландия, когда настало время спать, больно сжал Шотландии его красивые тонкие пальцы, чтоб тот не вырвался. Шотландия ойкнул и изумлённо взглянул на брата, удивившись его неожиданной силе. И старый Ирландия потянулся к чужой ладони губами, царапая нежную кожу обритой щекой, и всё шептал, какой Шотландия красивый, и что не стоило ему, Ирландии, отдавать Шотландию Англии, и что он жалеет, что столь бесславно умрёт, не оставив ни следа на этой земле, и что они с Шотландией сейчас не вместе — они так давно не были вместе.       — То, что мы с тобой делали молодыми, — сказал ему Шотландия, — мерзко и небогоугодно. Я был глуп. Я ошибался.       Шотландия, вообще-то, мог заметить ему, что это он, Королевство Ирландия, утянул его когда-то очень давно, совсем юного, на вересковую пустошь втайне от отца, что это он, Королевство Ирландия, повалил его в лиловые заросли и принялся душить поцелуями, сдирать с него одежду, терзать ртом его напуганное естество и сухую промежность, и что это он был возбуждён до крайности, это он внизу был налит кровью и твёрд, это он взял его, не спросив разрешения, и что Шотландия смеялся — но вовсе не забавляясь, а больше от страха, от собственной беспомощности — он был в истерике, брошенный отцом, преданный братом, и вокруг были только цветы, цветы и красные точки и небо — дальше обычного…       Но Королевство Ирландия, с его бесцветной кожей, с пропавшими веснушками, с глубоко запавшими глазами и мешками под ними, только целовал руку Шотландии, не слушая.       — Я умираю, Шотландия, как ты не видишь, — прошептал он. — Вы с Англией виноваты. Вы убили меня. Эта хибара теперь мне узилище. Так ложись же сюда, обними меня, я прощаю тебя.       И Шотландия, как загипнотизированный, в остром приступе вины, поднялся со стула и присел на кровать к старому Ирландии, и тот сел в постели, заключил Шотландию в объятия, дыша в его волосы, гладя по плечам и спине.       — Ложись, ложись, — всё уговаривал старый ирландец.       Шотландия почувствовал его возбуждение у своего бедра. Он попытался отстраниться, но брат его не пустил и вновь предпринял попытку его облапить.       — Иди же ко мне, ложись, помнишь, как делал ты это раньше, — Ирландия всё приближался, как рок, вот его губы легли на ухо Шотландии и захватили в рот мочку, облизывая серёжку — большой драгоценный камень в золотой окантовке. — Мне недолго осталось жить, быть может, я в последний раз желаю любви, — говорил он торопливо, хрипло. — У меня… так давно не вставало, и я знаю, больше не встанет. Неужто ты меня не порадуешь?       — Я позову мальчишку, — Шотландия порывался встать, мозги его затуманились, ему хотелось этого мужчину и одновременно было страшно. Грех, измена, кровосмешение. Но он помнил их ночи, когда они были молодыми, в его, Шотландии, покоях, втайне от отца, их часы на вересковом ложе. Брат его был прекрасным любовником — и Шотландии трудно было не уступить собственной слабости, трудно было не отдаться хотевшему его мужчине.       Королевство Ирландия удержал его своими руками — откуда в них столько силы, когда он болеет и умирает? И Шотландия почувствовал себя в его объятиях.       — Мне нужен ты, — выдохнул Ирландия ему в ухо.       Шотландия лёг с ним. Оглушённый страстью, Королевство Ирландия вонзился — с ожесточением, не так, как муж, обычно бережно нырявший в Шотландию, — и бешено двигал бёдрами, самозабвенно вбиваясь в него, Шотландия лежал, как во сне, он пролежал там миллион часов, и его муж, его муж был с ним — как Англия перемещал его, удерживал в своих руках, пока они сходили с ума в изнеможении экстаза, Англия всегда приподнимал его, прижимал к себе, бросал на подушки, точно пушинку, душа ласками, и как бы Шотландия ни был тяжёл, для Англии он ничего не весил, как бы дорого ни обходились королю мужние прихоти, для Англии супруг оставался бесценен, — но, открыв глаза, Шотландия увидел над собой чужака, незнакомца, и он закричал, трепыхаясь, пленённый в тисках, подобно рыбе в неводе, когда брат излился в него — но не от удовольствия, а от осознания того, что наделал. Жидкость внутри обожгла его. Но самое мерзкое было то, что Шотландия узнал гораздо позже — старый Ирландия до самой смерти, как оказалось, не терял своей половой силы, и он обманом затащил Шотландию к себе в постель. Чтобы что? Чтобы нагадить Англии, потому что не имел иного способа ему насолить? Потому что ревновал Шотландию, или ненавидел Шотландию, хотел унизить его, причинить боль? Шотландия сдавленно рыдал, подмываясь из ковшика холодной водой, пока старый ирландец в другой комнате пил из ведра с обмылками, — только потом он впервые задумался, откуда в умирающем брате его было такое неистовство, откуда возникла та твëрдость под его брюками, когда он даже не поработал рукой для начала; как мог Ирландия — так покуситься на его, Шотландии, добродетель, упиваться его наготой! Шотландия пытался вымыть из себя чужое семя, и он не ведал, было ли оно плодоносным, он перерыл шкафчики в поисках противозачаточного — Ирландия никогда до того не извергался в него, а извергся он могучим обильным потоком, и Шотландия нашёл нужное, но ничего, как получилось впоследствии, не помогло ему.       Вернулся домой Шотландия истаявший на глазах, в полной растерянности, в страхе, что кто-то заподозрит его во грехе, которому он предавался, что кто-то прочитает у него по лицу, что он грязный. Он боялся — Англия знал, что Королевство Ирландия был его первым мужчиной, оттого медленно убивал того и изморил, но Англия был тогда занят. Мало того, Англия, не услышав на муже запаха другого мужчины, брал его в их большой постели, как обычно. Шотландия потом узнал о беременности и ужаснулся. Он не знал, он считал сроки, но по всему выходило, что оба его мужчины могли одинаково быть теми, кто его оплодотворил.       В конце концов он пришёл исповедаться Англии, готовый к тому, что муж закатит ему оплеух, вырвет волосы, изобьёт до полусмерти, ревнивец, вышвырнет из дома и будет прав. Консорт рыдал, молил простить его, он не знал, как так вышло, что он переспал с Королевством Ирландией. Ирландия его заставил.       — Он тебя изнасиловал, — на лицо Англии легла тень, он скрипнул зубами, грохнул кулаком по столу.       — Нет, милый. Не знаю, — Шотландия не мог остановить слёз, он почти лез к Англии под руку, почти нарывался на колотушки.       — Я знаю. Ты ни в чём не виновен. Чего ещё я мог ожидать от этого монстра, от этого животного; он безумен, мораль его уже разложилась, коли он готов залезть на тебя снова и так ничему не научился за свою долгую жизнь. Я виноват — не должен был отпускать тебя к нему одного.       — Извини меня, я не хотел, — Шотландия прятал лицо, ярче да алее спелого яблока, в ладонях. — Я уйду, Англия, и тебе не придётся больше терпеть меня, сносить мой позор, жить с тем, что я тебя предал, увидеть этого ребёнка. Я уйду, и честь нашей семьи не будет запятнана, и вы с детьми будете жить, как будто меня никогда не было вовсе.       — Не надо такого, любовь моя, — Англия смотрел на супруга с печалью в уставших подслеповатых глазах.       — Ну, хорошо. Тогда аборт, — Шотландия вытирал слёзы, и он услышал, как муж рядом вздохнул тяжело, и заговорил живее: — Это будет выход, Англия. Никакого ребёнка не будет, зачем он нам, если он нежеланен?       — Действительно, будет лучше, ежели ты умрёшь во время операции или больше никогда не сможешь зачать после неё, — Англия нахмурился. Он поднялся из-за стола, подошёл к зарёванному мужу и заключил его в объятия.       — Я лучше убью себя, чем рожу на этот свет бастарда, — пролепетал Шотландия ему в грудь.       — Но ты ведь сам говоришь, свет мой, что не знаешь, кто зачал тебе дитя. Может быть, это всё-таки мой ребёнок? Почему нет?       Руки Англии были совсем не такие, как у Королевства Ирландии — ухоженные, без мозолей, пальцы длинные и изящные, не узловатые — Шотландии всегда так приятно было чувствовать их на своих волосах, плечах, в себе. Какая тёплая, родная была у него грудь, как приятно было к нему прижиматься. Его мужчина, его. Все страхи тут же отступили, затаились на какое-то время, но не исчезли насовсем.       — Может быть, — тихо тогда сказал Шотландия, и Англия поцеловал его в макушку, в корни волос, и ласково зарылся носом в душистые карминовые пряди. — Я не могу знать точно.       — Любовь моя, чей бы ни был ребёнок — я приму его, — заверял муж, убаюкивая Шотландию в руках. — Я твой муж, я и отец твоего ребёнка. Я запишу его на своё имя, он будет наследовать наравне с другими нашими детьми, а происхождение его, каким бы оно ни было, останется тайной. Я люблю тебя, буду любить и этого мальчика. Он ведь мой сын.       И Шотландия плакал, потому что не верил, что Англия не разъярился и не избил его, что Англия так добр к нему, что Англия готов пожертвовать своей честью, принять его дитя ради его здоровья и жизни, простить ему его слабость, потому что знал, кого брал замуж, с каким характером и прошлым, с каким первым мужчиной, потому что любит его, любит, есть кто-то на этом свете, кто его любит и не будет жесток.       Англия вправду был с ним нежен следующие месяцы, они ни разу не поссорились вплоть до родов; Англия ни разу не зажимал его в угол, не оставлял на нём синяков, не бросал его на кровать, на диван, на подвернувшуюся кушетку, не таскал за волосы; иногда Шотландии удавалось убедить себя, что дитя внутри него от мужа, и тогда он радовался жизни и ласково звал ребёнка разными именами. В иные дни он растворялся в ненависти к себе, к Королевству Ирландии и к нежеланному плоду. Он не раз стоял у лестницы с затуманенным взглядом, готовясь прыгнуть — он либо сломает себе шею, либо потеряет ребёнка, но каждый раз воспоминание о любви и терпимости мужа останавливало его. Потом он узнал, что беременность его многоплодная: это пробудило в нём небывалую ярость. Он адресовал старому Ирландии отвратительное письмо, где проклинал брата и поведал ему о беременности, и Ирландия ответил своим (слухи, будто старый ирландец позабыл грамоту, были враки), в котором предлагал отправить ему сыновей на воспитание: он готов был признать отцовство и забрать их у Шотландии с Англией — чьи бы то ни были дети. О том, что детей в утробе двое на самом деле, знали только Англия и Британия да врач, ведавший беременностью.       Да, Англия неизменно был с Шотландией нежен; но что касалось отмщения, тут он медлил. Почему он не приказал схватить Королевство Ирландию, надругавшегося над консортом, почему не лишил его последнего — его жалкой жизни, почему не убил его за его кощунственную любовь, за его грязную похоть? Шотландии думалось, это оттого, что Англия чувствовал себя перед Шотландией не менее виноватым, ведь Англия был жесток, Англия его обижал и сам не раз снасильничал над ним. В ушах у Англии и до тех пор стояли чужие вопли: вопли мужа за дверью, мучившегося в корчах, пытавшегося вытолкнуть из себя то мëртвое, что Англия в нëм оставил — ребëнок, их второй сын, не то что застрял, ребëнок неправильно лежал и, возможно, оттого умер, задохся в утробе, и останки долго не покидали тело рождающего. Того будто распнули на широкой кровати: сбитые алые простыни; развороченное, истерзанное тело; схватки и муки, муки, муки; боль, не отпускавшая Шотландию все эти ужасные часы, как он вопил день и ночь, а Англия не смел к нему войти, напуганный до смерти, как он уже не мог тужиться, как в него силой залезли, настежь порвав, причинив ещë большую боль, и вытащили из не отпускавшего чрева головку, заметно вздутую, а за ней выскребли кровавую, бесформенную массу, больше похожую на только начавший раздваиваться русалочий хвост, чем на тельце и ножки, — их с Англией бездыханное дитя, неоформившуюся до конца плоть и кровь, и как между ног зияла страшная рана, ошмëтки красного, и она бы загноилась, если б еë не промыли, и как крик затопил горло и потревожил спящего за стенами малыша Британию, и как тело после долго ощущалось как сплошная боль, боль, боль! Казалось, что мир погиб, плоть была разорвана в клочья, скорбь не утихла вплоть до рожденья Америки. Англия же мучился виной, Англия не мог выкинуть из головы страдания Шотландии, и мëртвого сына тоже не мог забыть — сгусток чего-то, что могло быть человеком и принцем, неназванное, что завернули в тряпку и принесли показать королю-отцу, не сумевшему сдержать слëз. Они, эти горести — по вине Англии. От его ярости, несдержанности, неосторожности. Так какое право у Англии было мстить старому Ирландии за грех, свершëнный с Шотландией, тем более когда сам Шотландия настаивает, что насилия не было? По праву мужа — но разве муж был менее жесток и безответствен? Нет, у Англии не было никакого человеческого права; никакого средства, способа, причины, оправдания. Так думал Шотландия, объясняя себе бездействие супруга. И постепенно пришëл к тому, что стал бояться рождать. Что за уродство могло вылезти из него? Какой бы цены оно стоило?       И Шотландия, нося близнецов, упросил мужа, чтоб тот разрешил провести ему кесарево сечение: Шотландия бы ни за что не решился ещё раз рождать двух детей одновременно сам, но Англия сомневался, аргументируя тем, что швы могут разойтись, что в живот могут занести инфекцию, но в конце концов пошёл супругу навстречу. Когда дети родились, Шотландия не мог на них смотреть — пухленькие, румяные, зеленоглазые, совсем не то что младенцы от Англии, маленькие, словно недоношенные, с кожицей белой, будто присыпанной сахарной пудрой, при рождении; он знал теперь, или думал, что знал, кто их отец. Он предложил Англии отправить малышей на воспитание Королевству Ирландии — они могли предоставить старику поместье, потому что дети должны были расти в тёплом доме, они бы наняли слуг и кормильцев. Ему, с одной стороны, хотелось избавиться от новорождённых близнецов, с другой стороны — ему не хотелось отдавать их старому Ирландии, и чтобы отомстить ему, уже рассчитывавшему заполучить сыновей под крыло, за обиду, и из-за родительских чувств. Англия согласился. Конечно, будь он уверен, что мальчики от него, ни за что бы не пошёл на это, но он не был уверен. Они обсудили этот вопрос с Шотландией и порешили, что одного мальчика отправят в Ирландию — вроде бы одновременно так и искупят все свои прегрешения перед стариком и его народом, а другого оставят себе. Так и получилось. О Северной Ирландии никто и не знал — но узнают, когда Шотландия привезёт его домой. Прошло достаточно времени, и Шотландия считал, что они с Англией смогут забыть о Королевстве Ирландии и воспитывать близнецов как прочих детей — как детей Англии. Оба записаны детьми Англии; оба будут воспитаны в лондонском доме; оба даже не вспомнят о Королевстве Ирландии, да они и не знали его, и будут считать себя детьми короля, да и король уже признаёт их своими. Старый Ирландия вымаран, и впереди новая жизнь.       Я выслушал Шотландию с открытым от удивления ртом. Мы долго потом ехали молча, только Северная Ирландия попискивал иногда и кричал, когда хотел есть, и тогда Шотландия доставал для него бутылочку с молоком из корзины со съестным — Северная Ирландия так же рано перестал сосать грудь, как и его брат-близнец.       Я ведь не зря говорил, что и у Шотландии в том была вина, что с Америкой случилось, потому что Америка видел Королевство Ирландию, видел убийство, но Ирландия бы не припëрся в наш дом, если б Шотландия с ним когда-то не спал и шлюхой не был, но теперь я уж сомневался, что Шотландия должен нести за это ответ. И тогда я подумал, сидя в карете, что, раз старый Ирландия так ранил Шотландию, как тот рассказывает, он рад узнать будет правду о его смерти.       — Ваше Величество, — раз уж падать, то разбиваться насмерть, — вы должны знать.       — Что я должен знать, Уэльс? — Шотландия окинул меня заинтересованным по-настоящему взглядом.       — Да ведь он не от болезни умер, старый Ирландия, брат ваш, — я облизал пересохшие от волнения губы, я почти осип, но я ведь решился. — Англия убил его, милорд, и избавился от того, что осталось.       Я ожидал какой угодно реакции. Я готов был пострадать от его руки. Но Шотландия только моргнул и выдал:       — Я знаю.       — Знаете? Вы знаете? — я так и ахнул.       — Я знаю всё о делах своего супруга, — кивнул Шотландия. — Я знаю, какой он. Единственное, о чём я жалею, так это о том, что не знал, какой тот, другой — Королевство Ирландия, и слепо любил его. Он пришёл к нам в дом, сломал замок на нашей двери, хотел отнять у нас с Англией сына, наплевав на наш уговор, да и Англия был зол за то, что он сделал со мной, но не знал, какую управу найти на него. Всю жизнь я думал, что он любит меня, что отношение Англии к нему незаслуженно, но на самом деле он никогда, никогда не задумывался о моих чувствах.       Мы снова замолчали оба, осмысливая, Северная Ирландия со смехом кусал и слюнявил резиновое кольцо, лёжа на своём одеяльце, и тогда Шотландия сказал, не спуская глаз с сына:       — Ещё знает Британия. И знаешь что? Когда Англия рассказал ему, Британия только плечами пожал и сказал, что это прекрасно. Прекрасно, что старик сгинул, они с отцом ждали этого долго.       И я подумал, что Шотландия даже предположить не может, что знает ещё один из его детей, больше того, он там присутствовал, он видел, какого цвета глаза у костлявой и во что та одевается, и что та не носит с собой косы, души сами падают ей в голые руки, знал ещё один, он — Америка.