Во стенах обители монаршей

      С той поры, как Бельгия покинул наш дом, всё здесь вроде б наладилось, как мне это казалось. Всё обошлось — мы с Шотландией вернулись из острова, Его Величество король Англия, Защитник Веры, жив был и здоров насколько мог в его возрасте, Бельгия уж уехал, забрав своё тряпьё, Америка выходил к столу и Франция всё так же плохо ел. Малыша Северную Ирландию сначала положили в кроватку к брату, и мальчиков друг от друга теперь было не оторвать — они ползали по кроватке или по ковру в детской, делились игрушками и тянули их в рот, пытались общаться, неразборчиво болтая о чём-то. Один раз я видел, как Ирландия ладошку брату протянул, и Северная Ирландия, такой сосредоточенный, водил пальчиком по ладошке, ну будто гадая, и выглядело это уморительно, как я видел.       Только Австралия да Новая Зеландия всё время удивлялись, откуда взялся у них ещё один братик. Они заговорили об этом однажды за обедом, когда вся семья была в сборе, и хоть разговоры за столом Англия не разрешал обычно, потому что болтовня у детей нет да и переходила в ссоры — кого папа из них больше любит, или в игры с супом и хлебом, в этот раз он дозволил двойняшкам это. Я наблюдал за трапезничавшими, стоя у окна, но меня никто не замечал. Новая Зеландия заметил Шотландии, что они с Австралией не понимают, откуда появился братик, потому что, например, когда появился Ирландия, он у папы из животика появился, и папа перед этим ушёл в свою комнату, и Ирландия был очень маленьким и красненьким, не больше дыни, а Северную Ирландию папа просто привёз из поездки своей, и у папы не было животика, и Северная Ирландия был большим с самого начала и уже учился говорить и ходить.       — Он ведь такой же большой, как Ирландия, — сказал Новая Зеландия, продолжив тогда есть.       — Они одного возраста, — поправил брата Австралия, тут же, как Британия поднял от своей тарелки голову и на него посмотрел, скромно глаза опустив.       Шотландия не знал, что сказать, да и Англия тоже, и тогда на помощь пришёл старший сын:       — Да ведь это твой бука, Новая Зеландия, — сказал Британия. У Новой Зеландии лицо сделалось удивлённым, точно кто у него изо рта ложку золотую выхватил, с которой он родился и жизнь свою проживает.       — Мой бука? — протянул недоверчиво он. — Бука — мой братик?       — Ну конечно. Он просто стеснялся.       Глаза у двойняшек стали круглые, любопытные, какие Америка малышом делал, когда Британия — уже школяр, учёный ребёнок — рядом с его кроваткой на пуфик присаживался с атласом или другой какой книжкой. Новая Зеландия на самом деле уверен был, что под кроватью его живёт бука, и боялся спать без ночника, и мочил постель иногда, и Шотландия стелил ему пелёнку и ложился с ним в его кроватку, и Австралия ревновал папу тогда. Но откуда Британия знал, я не знал, он никогда особо не интересовался жизнью домашних.       — Америка, — Новая Зеландия обратился к любимому старшему брату. — Это правда, что ли?       А Америка до того глядел на родителей нехорошим взглядом поочерёдно, закипая, и тут он сказал ядовито:       — Нет, Британия врёт вам.       — Америка… — у Британии в голосе я услышал угрозу и нечто, напоминавшее мне ну какое-то далёкое опасенье. Франция положил руку на плечо мужу, но тот стряхнул её, дёрнув плечом.       Но Америку было уж не остановить.       — Просто, когда родился Ирландия, наш папа тут никому не сказал, что родились на самом деле близняшки, чтоб никто не узнал про второго ребёнка — я думаю, наш отец настоял. Малыша отправили на воспитание к нашему дяде — Королевству Ирландии. И вернули.       — Вернули, потому что дядя умер? — Австралия, он явно нервничал, уронил с коленей салфетку, но не нагнулся под стол, чтоб поднять её, глаз изумлённых с Америки не спуская — дети, они с братом так тонко чувствовали, когда их дурачили, а когда говорили им правду, кого стоит слушать, а кого нет, но они прямо не знали, что им следует говорить, и потому либо молчали, с истиной, которую бы не хотели открыть, которая зачастую причиняла им боль, смиряясь, либо выуживали из говорившего всё до конца, не находя пути в обратное.       — Его убили, — отрезал Америка, я весь так и закоченел от его слов, он не должен был их говорить, только не вслух, не сейчас, не возмущённым неправдой, но тут он покраснел и выкрикнул: — Его убил наш отец, и он скрывает это! Я видел, как он забил Королевство Ирландию, как забивают скотину, до смерти! Убийца, убийца!       Теперь он кричал, распалившись, в Англию взгляд вперив, и я видел, как Шотландия заёрзал на месте, Франция встревоженно потянулся руками к плечу Британии, но тот снова стряхнул их, сидя с округлившимися глазами и поджатыми губами, как двойняшки повернули головы одновременно и смотрели на отца во главе стола, и я не видел их глаз, но у Австралии, как я видел со своего у стены места, по щеке, у самого уха, стекала слеза, она замерла и упала. Он да брат его, похоже, понимали, что отец убил не так, как благородный рыцарь из сказки убивает злого дракона, а скорее так, как Синяя Борода губит своих мужей — там много крови и кости повсюду. Они испугались Англии. Они не могли поверить. Их отец, такой хороший, добрый с ними, на самом деле злодей и преступник — из тех, которых когда-то давно вешали да потрошили по самого их отца повеленью. Англия побледнел, и я увидел, ему стало плохо.       — Заткнись, Америка! — взревел вдруг Британия, и Америка, бешено взглянув на него, пребывая в своём каком-то аду, бросил вилку — та звякнула о фарфор, — так резко поднялся со стула, что тот заскрипел по паркету, и выбежал из столовой. Шотландия ошалело смотрел на своих сыновей, а потом он увидел, что с Австралией происходит, ну, мальчик всегда был очень чувствительный, и он сам поднялся, наплевав на столовые обычаи да правила, и пошёл к сыну с платочком. Австралия тут же прижался к папе, пряча лицо и вцепившись ручками в шею, и Шотландия тихо упрашивал мальчика:       — Тише, дитя моё, пожалуйста, не плачь.       — Но ведь это правда, — прохныкал Австралия глухо в грудь папы. — Можно, я пойду? Я хочу в туалет.       — Я тоже хочу, — вторил Новая Зеландия. Он не плакал, но взялся за рукав папиной рубашки, когда тот рядом оказался.       Англия и Британия с мужем сидели за столом ошарашенные, не понимая, что произошло, не притрагиваясь к еде больше. Франция уставился в свой бокал, прикрыв рот, сдерживая, как мне показалось, рвотный позыв. Британия хмуро выпил и принялся щёлкать зажигалкой. Англия поднялся из-за стола молча, весь бледный от нервов, сделал два шага, положив руку в перчатке на грудь себе, где сердце, — и упал замертво.       Он пришёл в себя через двое суток, так и провалявшись в кровати без чувств. Какая паника поднялась дома, когда он грохнулся там, на паркете в столовой! Двойняшки подняли крик, визг, писк да плач, что отец умер, разразились всем этим вмиг, ну да это было слишком для детишек; Шотландия велел Франции, которого потом ещё долго выворачивало в ванной, как я мог сказать по его нездоровому, зелёному, что твоё болото, цвету лица, — так вот, Шотландия велел зятю увести детей оттуда; я побежал вызвать врача. Врач сказал, что король перенервничал, что-то вроде приступа у него было из-за всплеска крови в жилах и неладов с сердцем. Его Величество лучше не трогать, сказал он, надобно дать ему прийти в себя и отдохнуть.       Шотландия потом закрылся с Америкой в его комнате и долго они говорили друг с другом — я не слышал. А попозже и двойняшки подошли к папе, и Шотландия эдак покаянно опустился перед ними на колени, готовый оправдываться или всё объяснить им как нужно. Что Америка про Англию говорил, то правдой было, и Шотландия об этом жалел и не знал, по правде, что ему с двойняшками делать. Но те только обняли папу и сказали ему:       — Мы с Австралией поразговаривали, — так сказал Новая Зеландия, прижимаясь к папе.       — Да, это правда, — кивнул Австралия. — И мы решили, что наш отец очень любит нас.       — И он никогда не причинит нам зла.       — Он всегда любил нас и был очень добрым с нами.       — Он самый сильный король на свете, и он всегда защитит нас.       — Дядя с ума сошёл и был опасен. Англия защищал семью.       — И защищался сам, иначе он никогда бы такого не сделал.       Глаза у Шотландии наполнились слезами.       — Маленькие мои, — он всхлипнул, он был растроган, он так сильно любил своих детей. — Идите сюда.       И Шотландия расцеловал двойняшек, держа в своих руках. Те звоненько так посмеялись, и тут Новая Зеландия, взволнованный, воскликнул:       — И вообще, короли могут убивать кого хочут!       Шотландия оторопел ненадолго, но быстро нашёлся:       — Ну, это неправда, мой милый. Никого нельзя убивать, никому.       — Даже если очень хочется? — невинно осведомился Австралия у папы, ласкаясь к нему.       — Даже так, — и они долго ещё обнимались и говорили по мелочам, и мне наскучило за ними смотреть. Бедные всë-таки дети! Им с этим жить, только если они об том не забудут, если знание, что их отец — убийца, не обернëтся в сон, им придëтся с тем жить. И мучиться.       Когда Англия открыл глаза, мы с Шотландией были у его ложа. Я приносил воду, приподнимал Англию за подмышки на кровати и так и держал его сидячим, чтоб Шотландия стёр ему пот, выступавший у него даже бессознательно, поменял наволочку у подушки. Англия был очень тяжёлый, я ни за что на свете не смог бы поднять его на руки, но я не смел жаловаться на это консорту да только представлял себе, как, должно быть, Шотландии тяжело, когда руки перестают держать Англию и он бухается прямь на него в постели после оргазма. Но вот, когда Англия пришёл в себя, Шотландия велел ему лечь обратно и взбил подушки. Англия долго выпытывал у нас, что с ним, что сказал врач. Шотландия рассказал ему, что сказал врач, но Англия только качал головой.       — Англия, про что ты думаешь, я не понимаю, — сетовал Шотландия. — В твоей еде не было яда. Тебе просто нельзя было так нервничать — это Америка виноват, ему не стоило так себя вести с тобой. Я уже поговорил с ним. Он видел вас с Королевством Ирландией. Однако он мог бы просто, если увиденное покоя ему не давало, поговорить с тобой. Он ведь не знал, что ты защищал семью, не знал, с чем Ирландия пришёл к нам в дом.       — Нет, Америка ни в чём не виноват, — настойчиво отрицал Англия, он был ещё слаб и не вставал из кровати. — Он всего лишь ребёнок. Это я повёл себя бесчеловечно с ним. У него были все основания думать обо мне… всякое, невесть что.       — Родной…       — Отрава могла быть хоть в том стакане с водой, что стоит на столике у нашей кровати.       — Ладно тебе, милый.       Англия не верил, что это сердце так подвело его, что оно ослабло за его жизнь. Шотландия постарался руку-то ему на лоб положить, но Англия — движением почти таким же, как Британия убирал прочь от себя руки Франции — увернулся от мужней руки.       — Уэльс, а ты что думаешь? — спросил он тогда у меня, и мне было неожиданно такое внимание. — Разве ты с самого начала не знал, что Америка видел нас тогда с Королевством Ирландией? Полагаю, ты видел, что он спустился в зал и смотрел, ты видел его тень, когда он убегал, — я не подходил к кровати, в страхе перед гневом короля, пусть он и ослабел. — Только ты ничего не сказал нам с Шотландией. Так скажи же теперь, что ты знаешь, пока не стало слишком поздно.       — Сэр док, он прав, Ваше Величество, вы перетрудились, стали слабы здоровьем, немолоды уже, — только проблеял я.       Англия осклабился, сверля меня проницательным взглядом, даже болея лежачим он представлял угрозу. Я поправился:       — Я слышал, милорд, как зять ваш обсуждал некие дела с его братом, когда тот гостил здесь.       Англия подпрыгнул на кровати, и Шотландия положил ладонь ему на грудь, чтоб не рыпался встать.       — Что ты слышал? Говори! Или хочешь, чтоб я выбросил тебя из окна?       — Я не знаю, Ваше Величество. Они обсуждали… на своём языке. Франция жаловался, что Вы так и не полюбили его и не приняли его в семью, — лицо у Англии вытянулось, и я подумал, верно ли говорю, язык у меня заплетался, как всегда, когда мне приходилось говорить долго и много. — Бельгия уговаривал его что-то сделать уже, но говорил, что выбор за ним.       Англия ударил себя по колену, по стёганому одеялу, словно хотелось ему услышать что-то такое, и он заговорил взбудораженно и быстро, и Шотландия, а он за мужа беспокоился, начал гладить его по впавшей груди, безуспешно пытаясь успокоить.       — Так я и знал, что нельзя доверять этому молодому человеку! Что за гадюка! Ведь я знал, чей он сын, но думал, мы с отцом его примирились, пусть и формально. Бессовестный! Думал отравить меня! Вот для чего его брат приехал сюда, он привёз ему яд, как я этого не видел, он подначивал его убить меня. Бельгия отца своего очень любит. Заговор. Предатели.       И в его оскале я увидел зубы, и убедился, насколько они востры и опасны. Он мог перегрызть ими глотку человеку, он мог сделать это со мною. Я и отметил раз уж в который, какие у короля крепкие челюсти, какие стальные мускулы под кожей. Как он прикончил старика ирландца — всего лишь парой ударов!       Англия сделал жест рукой дальше, отмахиваясь от Шотландии, а тот всё упрашивал его прекратить, но Англия прорычал мне:       — Приведи ко мне эту лягушку!       Я сорвался с места, прибежал к покоям молодых супругов да как заколотил в дверь, и Франция вышел в одном шлафроке — красивые фиалковые глаза будто стали мельче, волосы потускнели, кожа позеленела, как я уже говорил, он выглядел измученным и больным; в зазор меж дверью и косяком я увидел японскую ширму с закинутыми на ней рваными чулками; вся комната представляла разгром. Совесть, я предположил тогда, поедом его как видно поела за то, что он на жизнь короля покусился, который впустил его в дом, женил на нём сына, хотя мог Британии и получше партию подобрать.       Франция послушно поплёлся за мной, не одевшись, и я запер за нами дверь, когда мы вошли к августейшим супругам. Шотландия смотрел на Францию с жалостью в глазах и с интересом в то же время.       — Ты в порядке, мой мальчик? — спросил консорт сочувственно, и подивился я его милосердию, и оно ластило мне сердце.       — Извините, — Франция стоял, покачиваясь, — меня что-то замутило.       — Быть может, это совесть тебя твоя замучила, м? — Англия уж успокоился, но смотрел на зятя совершеннейшим волком.       — О чём вы? — Франция вытаращился.       — Ты знаешь, — Англия поджал губы, и Франция увидел в этом Британию, потому что Британия так же делал, когда ему что не нравилось, и, думаю, это помогло Франции оценить степень чужого недовольства. — Вы говорили о чём-то с Бельгией, Уэльс слышал вас. Вы говорили обо мне. Брат твой уговаривал тебя что-то сделать. За обедом мне стало плохо — мне не присуще терять сознание на несколько дней от душевных переживаний, усталости, нервов. Вы сговорились меня отравить?       Франция охнул, взявшись за живот, и я подумал, что его вырвет к нам под ноги на ковёр или чего хуже — на простыни хозяйской кровати.       — Нет, что вы, — пролопотал он. — Я бы никогда. Как вы можете так обо мне думать. Мы с Бельгией просто… Он приехал, чтобы…       Франция жевал губу, очевидно волнуясь, и я не знал, что и подумать. Следующий спазм согнул его пополам, и Англия безжалостно наблюдал за ним, не поменяв выражения лица, не впечатлённый, как он его находил, представлением. Но тут Шотландия решительно подошёл к зятю, и Франция мог на него опереться. Они о чём-то пошептались друг с другом, и потом Шотландия, усадив Францию на пуфик, вернулся к мужу и сказал ему что-то на ухо, и Англия изменился в лице.       — Это правда? — обратился он к обессиленно осевшему зятю, и тот только кивнул.       — Что за семья! — раздосадованно поморщился Англия. — Что ж ты молчал? Ты мог рассказать нам обо всём. Мы бы сказали Британии, коли ты так боишься его.       — Я хотел бы, чтоб Британия знал, — сказал Франция. — Но боялся, как он это воспримет — мы не планировали. Вдруг бы он выгнал меня из дома? Вдруг бы бросил меня?       Англия не скрывал своего раздражения и, пожалуй, ему оттого скоро опять мог понадобным быть долгий, беспробудный сон.       — Не бросил бы и не выгнал. Я бы оторвал ему уши, — но потом тон его стал усталым: — Ну что за глупости, Франция? Он твой муж и он в ответе за тебя. Ты за этим вызвал сюда брата, чтоб он помог тебе?       — Да. Чтоб поддержал. У меня никого нет, кроме него, — Шотландия принёс ему воды, и Франция поблагодарил и продолжил: — Он советовал мне всё рассказать мужу, а я, видите ли, боялся да и не верил, что Британия меня любит, и измышлял избавиться от ребёнка.       Шотландия приобнял зятя и погладил по голове, и Франция прильнул щекой к его боку, ну точно обрёл папу, которого никогда не имел.       — Какой срок у тебя, дитя? — спросил Шотландия.       — Месяц третий уже, — Франция шмыгнул носом.       Надо сказать, мне могут не верить, но я абсолютно предполагал нечто такое!       Ну и я прошмыгнул мимо, прочь из этой спальни, покуда Англия не очухался и не расчехвостил меня за клеветничество, несправедливо на зятя его возведённое. Кто ж знал, что молодые спали друг с другом, когда за дверью столь тихо у них, кто знал, что Британия, ишь, небось в какую-то ночь позабыл о «цилиндре», да Франция — он вёдет себя так последние месяцы, потому что икристый, с начинкой то бишь! Ну и тут, когда вышел, я увидел по коридору Америку — он, видно, подслушивал, подсматривал, подглядывать, видать, умеючи, да как меня услышал, так ринулся отседова. Я пошёл за ним и увидел, как Америка с Британией в холле столкнулся, а Британия надевал пальто, по делам собираясь. Америка хотел проскочить незаметным, эдаким мышем, но Британия его заметил и остановил.       — Ну что? — Америка, закрываясь от брата, неприветливо сложил руки на замеревшей груди. — Будешь выговаривать мне, как должен я себя за столом вести и как не должен? Какой пример подавать младшим братьям и когда уметь заткнуться?       — Думаю, ты сам уже всё понял, — сказал на это Британия, продолжая натягивать свои перчатки. — Это будет излишним. Ты отца чуть не убил со своим темпераментом. Нет, Америка, я хотел извиниться перед тобой.       Америка поразился.       — Ты? Извиниться?       — Ага, — Британия отвернулся. Словам братьев вторило эхо. — За всё, наверное, за каждый раз, когда тебя обижал, даже тогда, на лестнице, когда Бельгия приехал. Извини, если сделал тебе больно. Я ведь, понимаешь, я думал, что так тебе будет лучше, когда помыкать тобою пытался. Я не должен был хватать тебя за руку и толкать. Ты ведь не я, ты такой хрупкий.       Америка не отрывал взгляда от спины брата. И я тоже не отрывал, и я даже поверил, что Британия — что он не просто бессовестный щëголь, он будет хорошим отцом, пожалуй; что он не отвернётся от Франции, когда тело у того начнёт зримо меняться, не обзовёт его омерзительным и его огромный живот — противоестественным, не уйдёт спать от него в зал, лишь бы не делить постель с расплывшимся телом, и что у Англии не будет причины впервые открыто осудить Британию за это. Но Америка верил не до конца — приучился не верить в своей блудной жизни.       — С чего ты решил вдруг признать это?       — Наверное, просто увидел, до чего необузданный норов, нервозность, чрезмерная властность и обидчивость, как у отца нашего, человека могут довести, — Британия поправил воротник, повернулся к Америке, и я глазам своим не поверил, как увидел его улыбку — такую не вдруг приятную, добродушную. И тут он протянул Америке руку, и тот, подумав, несмело пожал её.       — Куда это ты собираешься? — Америка окинул брата с ног до головы, заметив наконец его костюм. — Принарядился.       — Знаешь, Америка, отец растил нас по-разному — тебя баловал, лелеял, ты был любимчиком, пусть отец и мог тебя наказать, но, в точности как я, считал, что действует во твоё благо; а мне никогда не позволял забыть о том, что я наследный принц. И вот теперь я не могу забыть о своём долге — перед страной, перед семьёй. Пока отец не в состоянии исполнять свои обязанности, их исполняю я. Мне нужно в Уайтхолл — посмотреть, как премьер сформировал новое правительство. Меня также ждëт магистрат Уортон — чтоб я ознакомился с обвинительным заключением, расследование по твоему делу завершено. А ещё сегодня новолуние. Вот здесь, — сказал Британия, приподняв руку с изысканным кожаным дипломатом с документами, — официальный отказ от вашей с Российской империей помолвки.       У Америки заискрились глаза — два полных бокала шампанского, когда склоняешься над сервантом, — и он улыбнулся. Брат кивнул ему и открыл дверь, чтоб выйти из дома, и Америка окликнул его.       — Британия!       — Да? — обернулся тот.       — Франция ждёт ребёнка, — и затем Америка добавил, на всякий случай: — От тебя.       Британия хмыкнул. Он был невозмутимый, он ни разу не опешил, повинуясь судьбе.       — Так вот в чём причина его странного поведения в последние месяцы.       — У вас родится красивый сын.       — Я тоже так думаю.       — Британия!       — Ну?       — Только дай ему нормальное имя, хорошо?       — Обязательно, — и Британия вышел, и Америка, довольный, развернулся и пошёл по своим делам, а я прошёл дальше по холлу и упал на диванчик. Устал я, устал от них, всё.       Ребёнка назвали Канадой. Он в самом деле был красивый малыш, любимый сын, племянник и внук. А в тот год, когда казнили Королевство Францию за измену, да там близнец Франции был не последним человеком, у Англии с Шотландией родился ещё один сын — младший, восьмой ребёнок, огненно-рыжий, как близняшки ирландцы, да те всё нянькались с ним, и Ирландия, наш маленький Эйре, тот, повзрослев, всё играл на скрипке младшему брату, к искусству с младенчества его приучая. Америка же, когда помолвку его с зажравшимся русским расторгли, появился на пороге отцовых покоев. Англия, ещё болел он, сел на кровати.       — Я сделал всё, Америка, — так король сказал своему сыну. — По-твоему, недостаточно? В таком случае я не знаю, что ещё сделать, чтоб ты простил меня, мальчик. Единственное, что я знаю: я люблю тебя, ребёночек мой, очень сильно люблю.       У него было такое серьёзное лицо, ему было не до шуток. И в Америке, как я увидел, всё смешалось, всё взорвалось, блеснули слёзы, растрепались сизые волосы. Он пискнул только своё жалкое «отец!» и бросился к Англии на шею, роняя слёзы отцу за шиворот, и растворился в руках у отца, такая малютка в сравнении с Англией, и я стоял неприкаянный в углу с полотенцами, давя из себя умиление. Но это всё было потом, а я всё лежал на диванчике в холле, радуясь тому, что всё закончилось.       Но всё только начиналось.